Текст книги "Девон: Сладострастные сновидения"
Автор книги: Кордия Байерс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Кордия Байерс
Девон: Сладострастные сновидения
Глава 1
Англия, 1768 год
В кухне стоял дымный чад. Обстановка как в аду. И три лишь предмета несколько скрашивали картину, составляя вместе изящный натюрморт: большая корзина с дорогими фруктами, только что доставленными из Вест-Индии, сервиз из веджвудского фарфора – подарок хозяйке в день ее шестидесятилетия от самого Исайи Веджвуда, и бельгийская хрустальная ваза, в которой сейчас одиноко торчала свежесрезанная ярко-алая роза. Лучи солнца отражались в гранях хрусталя, что придавало мрачной атмосфере кухни какой-то почти праздничный вид.
У тех, однако, кто был на кухне, не было ни времени, ни желания обращать внимание на то, что могло бы восхитить какого-нибудь эстета. Они все были заняты делом – либо, по крайней мере, усердно создавали такую видимость под суровым взглядом старшей поварихи, которая тут правила.
В данный момент эта суровая блюстительница дисциплины и порядка занималась взбиванием яиц для омлета, который должен был быть подан ее милости, леди Макинси, в девять часов утра, не раньше и не позже. Это занятие, однако, не мешало ей внимательно следить за всем, что происходило в этом ее маленьком государстве. Никто из ее подданных не должен прохлаждаться, все должны работать – иначе вон отсюда!
Работа действительно шла вовсю. Один поваренок опаливал тушку курицы к обеду – в воздухе распространился тошнотворный запах горелых перьев; другой, Бонни, помешивал сахарный сироп для пудинга – щеки его раскраснелись от печного жара. Судомойка скребла сковородки и кастрюли, а Уинклер, мальчишка на побегушках, подметал пол.
За столом для прислуги сидел Хиггинс, дворецкий, и, читая вчерашнюю газету, выброшенную ее милостью, попивал крепкий чаек. Он был как бы из другого мира, что и старался изо всех сил показать, делая вид, что не замечает ни шума, ни гама.
Выше его в иерархии был только домоправитель, а так – все остальные слуги, в принципе, были его подчиненными. В управление кухней он, однако, раз и навсегда мудро решил не вмешиваться. Это было делом старшей поварихи. Она командовала здесь, как сержант своим взводом, и горе тому, кто осмелился бы вторгнуться в ее прерогативы! Хиггинс, во всяком случае, этого делать не собирался: он не любил конфликтов и склок; поэтому, приходя на кухню попить чаю, он вообще избегал каких-либо разговоров или комментариев.
Так, каковы же последние лондонские сплетни? Дребезжащий звук металла отвлек Хиггинса от газеты. Он бросил взгляд на дверь, ведущую к погребу с углем, и увидел, как в проеме появилась фигура замарашки, которую звали Дэвон. Она тащила ведро с углем – ее саму было едва за ним видно. Столько шума из-за этой малявки! Хиггинс с невысказанным упреком поджал губы. Так что же все-таки в газете? Не то чтобы этот ребенок совсем был ему безразличен, скорее наоборот, но и здесь жизнь его научила, что лучше ни во что не вмешиваться. Ему было жалко эту малышку Одежда мешком висела на ее тощем тельце: похоже было, что ее сперва вываляли в угольной яме, а потом сверху накинули лошадиную попону. Да, не повезло девчонке в жизни, с самого начала, но что поделаешь! Подкидыш, и не леди, и не совсем служанка, сирота в доме собственного отца..
Тщательно пряча свои эмоции, Хиггинс вновь оторвался от газеты и бросил взгляд на то, как малышка пытается протащить тяжелое ведро через всю кухню, чтобы никого и ничто не задеть. У него не было сомнений насчет ее происхождения. Шлюха из местной таверни, которая родила Дэвон десять лет назад, клялась и божилась, что она зачала ребенка от самого лорда Макинси. Потом какой-то местный фермер предложил ей выйти за него замуж, но чужого ребенка взять не захотел, и она, не долго думая, подкинула его к порогу господского дома. У Колина Макинси к тому времени были жена и дочь. Он, конечно, начисто от всего открестился Но, решив, видимо, продемонстрировать свое благородство, заявил, что отправить ребенка в приют – это слишком жестоко; так и попала его внебрачная дочь на кухню.
Конечно, ее мамаша могла и приврать, и до самой своей смерти лорд отказывался при знать девочку своей дочерью, но достаточно было поставить их рядом и сразу, без всяких слов, можно было понять, чьих она кровей Такие же шотландские, тонкие черты лица. Такие же глаза – цвета предзакатного леса. Те же волосы – густые, каштаново-рыжие, цвета дорогой старинной мебели. Хиггинс вздохнул: нет, лучше все-таки заниматься газетой! А то однажды он уже из – за нее получил как следует. Как-то уже после смерти молодого лорда он напомнил о его ребенке ее милости, но больше – ни за какие коврижки! Ее милость, у которой последнее время изрядно прибавилось скорбных морщин на бледном лице, буквально пригвоздила его к полу взглядом своих остекленевших от гнева глаз. Уж как только она его не честила: как он смеет оскорблять память ее сына этими воспоминаниями о его шалостях; если он еще раз себе такое позволит – он будет непременно уволен… Нет, лучше вот он сейчас почитает, кто там победил на скачках в Аскоте; он сделал все, что мог, ничего не получается…
Опять этот грохот! На этот раз действительно там что-то случилось. Уинклер проворно шмыгнул из кухни, его веснушчатая мордашка излучала удовольствие от удавшейся шалости и благополучного спасения от гнева поварихи; а вот Дэвон не повезло: та крепко схватила ее за ухо; даже под угольными разводами на лице видно было, как девочка побледнела.
– Ах ты, чертово отродье! Посмотри, что ты натворила! Рассыпала уголь по всему полу, а его только что подмели!
– Я не нарочно… Ой, пустите меня, мне больно, – Дэвон корчилась и безуспешно пыталась вырваться.
– Еще больнее будет, ублюдина! Ну-ка убирай все это, да чтобы пол был весь как вылизанный, а то есть сегодня не получишь!
Повариха с отвращением оттолкнула Дэвон от себя и похлопала ладонью об ладонь, чтобы стряхнуть угольную пыль.
– Молли, завтрак ее милости уже пора подавать. Давай-ка, а то сейчас спустится миссис Генри и задаст нем всем.
Повариха еще раз взглянула на девочку, стоявшую с широко раскрытыми глазами.
– Ну-ка, убирай, чего стоишь? А то выпорю тебя, лентяйку эдакую!
Глаза Дэвон горели как два изумруда. Рукавом она вытерла нос, на щеке осталась влажная полоса. В проеме двери виднелась фигурка Уинклера, он состроил ей рожу. Дэвон сжала зубы; не говоря ни слова, наклонилась, начала собирать куски угля, рассыпавшиеся по полу. Эта свинья Уинклер припомнит свою шуточку: ведь это он подставил ей метлу, на которой она и споткнулась. Он об этом еще пожалеет!
На уборку ушло не меньше получаса. Вот ее тряпка последний раз прошлась по полу, последнее пятнышко от сажи стерто. Дэвон собралась уходить. Ох, как же хочется есть, в животе бурчит. Она бросила жадный взгляд на горячие караваи хлеба, только что вынутые из печи. А до обеда еще далеко. Беда, что она опоздала сегодня на завтрак: таскала помои свиньям, а в это время все уже съели; опоздавших тут не жаловали: прислуга завтракала точно в шесть.
Опять спазм в желудке. А вон там, на столе – эта корзина с апельсинами – так и манит к себе. Чувство голода было ее постоянным спутником в этом доме. Она ложилась и вставала с ним. Она перевела взгляд с корзины на повариху. Она уже научилась кое – чему, чтобы выжить в этом мире. Воровать, конечно, нехорошо, но стянуть кусок – другой, когда эта мегера отвернется, – что ж тут плохого?
Так: судомойка заканчивает отчищать стол от остатков теста и муки, наклонилась над ним; Бонни занят у печки; повариха, слава Богу, отвернулась. С пересохшим горлом, Дэвон протянула маленькую дрожащую руку, схватила драгоценный плод; секунда – и он в кармане. В глазах ее блеснуло торжество. Как всегда, к нему примешивалось и чувство вины – в целом, волнующая комбинация, которая привлекала ее все больше и больше. Впрочем, эмоции – эмоциями, а главное, что теперь можно спокойно найти укромное местечко и насладиться своим трофеем.
– Ах, ты, воровка! Ну больше тебе не удастся ничего украсть в моей кухне. Попалась! – рука поварихи опустилась на тоненькое плечико Дэвон. Она была в ярости. – Я уже давно стала примечать, что у меня то одно, то другое пропадает; догадывалась, что кроме тебя некому, ну а вот теперь и доказательство налицо!
Дэвон с трудом проглотила слюну. Даже в свои десять лет она уже знала, какая участь ждет воров и воровок. Она видела виселицу на развилке дороги за деревней, на которой постоянно болтались исклеванные грифами трупы повешенных.
Повариха повернулась к Хиггинсу:
– Нужно вызвать шерифа, я не потерплю в своей кухне воровку.
Хиггинс нетерпеливо поднялся и прокашлялся:
– Слушай-ка. Звать шерифа из-за того, что девчонка взяла один апельсин?
– А как же? Она уже давно этим занимается. То у меня кусок хлеба, то ломтик сыра исчезнет, то мясо. А теперь уж, вообще, покусилась на апельсин ее милости! – Повариха сунула руку в карман Дэвон и вытащила золотой плод. Она помахала им у Хиггинса перед носом.
– Ну будь благоразумной. Она же ребенок! Глаза поварихи метали молнии.
– Воровка – это воровка, сколько бы лет ей ни было. Пусть ее накажут сейчас, это лучше, чем когда она вырастет. Сегодня апельсин, завтра серебряные ложки… Нет, с этим надо кончать сразу. С какой стати нам, бедным, но честным работягам, терпеть общество этой воровки?
Хиггингс глубоко вздохнул. Напомнить ей, что ли, кто такая Дэвон? Она же фактически ворует сама у себя. Она же тоже Макинси.
– Ну во всяком случае, надо сперва поговорить с леди Макинси. После того, как не стало лорда Колина, она отвечает за все, что происходит в этом доме, и за всех, кто здесь обитает, – Хиггинс бросил взгляд на Дэвон. – А ты, давай-ка отсюда!
Дэвон неуверенно переводила глаза с поварихи на Хиггинса и обратно. Впрочем, она быстро сообразила, что для нее лучше всего последовать совету. Вроде как и повариха уже не так больно стискивала ей плечо. Вырвавшись, она опрометью бросилась из кухни. На пути к конюшне был стог сена – она давно облюбовала его себе как убежище. Вверх по лестнице, секунда, и она – в ворохе сладко-пахучего сена. Разбросала его немножко, открылись доски, приподняла их – и, нырнув внутрь, поставила их на место. Вот оно – ее убежище. Как это славно – отгородиться от этого жестокого мира! Она свернулась в клубочек, уткнувшись лицом в жесткую ткань своего жалкого одеяния. По телу прошла судорога, из горла вырвалось что – то вроде короткого рыдания. Хорошо бы поплакать, но нет! Она уже давно поняла, что слезы к добру не ведут. Они хороши для тех, у кого есть сила и власть. Слабому только хуже: враг увидит твое бессилие и сразу им воспользуется.
Дэвон вновь содрогнулась всем телом. Вот сейчас позовут шерифа, ее повесят… Она снова вытерла рукавом нос. Единственная надежда на ее милость. Но вряд ли она за нее заступится. Да к тому же, куда ей справиться с поварихой?
Зеленые глаза Дэвон зажглись мятежным огоньком. Она угрожающе выдвинула челюсть. Эти там, наверху! Она вспомнила, как она первый раз услышала о том, кто ее отец. Это было как будто вчера – и какая это была боль! Ей было тогда шесть лет, и она впервые начала понимать туманные намеки слуг. Она была настолько простодушна, что решила сама обо всем поговорить с тем, кого они называли ее отцом. Так она и сделала: однажды воскресным утром проскочила в кабинет лорда Макинси и предстала перед ним. Никогда она не забудет взгляда, которым он ее одарил, когда она выскочила из укрытия за дверью, обхватила его за ноги и назвала папой. Лорд Макинси отшвырнул ее как кошку и приказал отправляться на кухню. Она, дурочка, пыталась еще объяснить ему то, чего он, наверное, не знает, – что она – его дочь.
Ноздри его сузились – как будто перед ним было что – то вонючее, противное, губы сложились в выражавшую отвращение гримасу С каким презрением он на нее глядел! Он даже не подумал, как его слова могли подействовать на сердце шестилетней девочки: мол – у него нет никаких обязательств по отношению к ней – подумаешь там, ошибка одной ночи; и вообще, она должна быть ему благодарна за то, что он ее оставил в своем доме; но если она будет еще приставать к нему и качать права, то он вынужден будет отправить ее в приют.
Это была первая и единственная встреча с отцом Она преподала Дэвон жестокий, но полезный урок: ей не на кого надеяться в этой жизни, кроме как на саму себя. Познать эту истину в столь раннем возрасте – тяжело, но с тех пор ей стало как – то легче приспосабливаться к жесткой реальности мира. Это было, пожалуй, единственное ценное, что она получила от своего отца.
«А Хиггинс думает, ее милость скажет не вызывать шерифа. Ха – ха! – пробормотала Дэвон сама себе, по-взрослому трезво оценивая ситуацию. – Да она с удовольствием от меня отделается!» В лице девочки появилось выражение целеустремленности и решительности. «Но до этого свинья Уинклер заплатит мне за все. Пусть меня повесят, зато у него хоть синяк под глазом останется!»
Она вновь разобрала потолок своего укрытия, вылезла наружу, засучила рукава и расправила плечи. Слезла вниз, огляделась Уинклер, должно быть, спрятался, как крыса, поблизости. Раздался ленивый свист. Ага, он сам себя обнаружил, тем лучше! Она осторожно прокралась вдоль каменной стены амбара, заглянула за угол. Вот он, развалился, нога на ногу, ботинок болтается, в руках какая – то травинка, счастлив и доволен. Ну, сейчас ему испортим жизнь!
Дэвон выскочила из – за угла, руки в боки, ноги широко расставлены. «Ну, на этот раз не уйдешь, Уинклер!»
Уинклер как лежал, так и подпрыгнул, потом вскочил и отступил на шаг. Он был на два года старше и на голову выше, но в этой малявке сейчас было нечто, от чего у него похолодело в спине. Он любил розыгрыши, типа того, что он учинил над Дэвон, любил, когда люди из – за него попадали впросак, но конфликты всякого рода – это было не для него. Он был попросту труслив. Вот и сейчас он нервно сглотнул и облизнул губы.
– Я же в шутку, Дэвон.
– Вот я тоже сейчас пошучу с тобой, – процедила Дэвон сквозь зубы и сделала угрожающий шаг вперед.
Уинклера уже потянуло в туалет, но он еще храбрился.
– Не посмеешь! Я больше тебя!
Он еще не договорил, а Дэвон уже действовала: ее кулачок чуть не сдвинул ему челюсть на сторону. Уинклер завопил и бросился наутек – прямо к дому. Дэвон – за ним. Она настигла его как раз, когда он перелезал через забор у конюшни. Они оба рухну ли в большую кучу навоза, которую конюхи сложили сегодня утром после чистки стойла. Уинклер упал лицом в самую середину зловонной массы, а Дэвон навалилась на него сверху, продолжая его лупить и таскать за волосы. Уинклер, кое – как прикрыв голову руками и отчаянно пиная ногами во все стороны, запросил пощады. Но нет! Дэвон продолжала творить свое возмездие, пока чья – то рука не оторвала ее от несчастной жертвы.
– Господи! Посмотри на себя! Вечно ты во что-нибудь вляпаешься!
Это был Хиггинс, – уголки его рта опустились, демонстрируя отвращение. Зажав одной рукой нос от жуткой вони, он другой держал Дэвон за воротник, изо всех сил стараясь, чтобы она, не дай Бог, не прикоснулась к его безупречно чистому костюму.
Дэвон вырвалась и пригладила свой наряд. Запах, судя по всему, ее не очень смущал. Она бросила на дворецкого мятежный взгляд, а потом вновь перевела его на свою всхлипывающую жертву.
Мальчишка тем временем тоже встал и испуганно глядел на Дэвон.
– Вот из – за него я и вляпалась, и пусть он за это заплатит, прежде чем меня вздернут.
– Господи, детка! За то, что ты украла апельсин, тебя уж, конечно, не повесят.
– Тогда, значит, меня посадят в тюрьму, но до того пусть он тоже узнает, почем фунт лиха.
Хиггингс покачал головой.
– Да никто тебя не посадит. Я говорил с леди Макинси, и она хочет видеть тебя.
Дэвон недоверчиво вздернула голову.
– Ее милость хочет меня видеть?
– Да, да, – ответил Хиггинс, сам несколько смущенный по поводу того, во что это все может вылиться. Леди Макинси действительно сказала, что хочет лично увидеть девочку, прежде чем решить ее судьбу. Но вот что это ему сулит? Он хотел, чтобы хозяйка признала Дэвон как свою внучку. Но он прекрасно понимал, что в случае неудачи его плана он потеряет и свое место, и заодно свою пенсию. В его возрасте это не такая приятная перспектива. Он собрал всю свою смелость, чтобы выступить ходатаем за Дэвон.
– Не хочу ее видеть, – пробормотала та, упрямо выставив челюсть. Хватит с нее встречи с папашей – в этом доме ей добра не ждать. Уж лучше прямо к шерифу, чем этот разговор со старухой, который все равно кончится тем же самым, только лишние унижения терпеть..
– Не болтай глупостей, малышка. Иди-ка и помойся как следует Я не поведу тебя к леди Макинси вымазанной в дерьме Дэвон не двигалась.
– Сказала, не пойду.
Терпение Хиггинса истощилось. Это в девчонке наследственная черта Макинси – упрямство. Но он слишком много приложил усилий, чтобы все рухнуло из – за своеволия девчонки.
– Это не просьба, а приказ. Иди и мойся Через час мы с тобой идем к леди Макинси или я тебя сам выпорю как Сидорову козу.
Не дожидаясь ответа, Хиггинс повернулся и пошел к дому. Как всегда прямой, хладнокровный, но с примесью некоего беспокойства на лице.
Дэвон посмотрела ему вслед. Потом на мальчишку, все еще испуганно глядевшего на нее.
– Я тебя больше не трону, Уинклер. Стоило бы еще тебе всыпать, да уж хватит – Она посмотрела в сторону господского дома. – Видать, кранты, всё.
– Прости, Дэвон. Я не знал, что ты из – за меня попадешь в такую передрягу. Я просто хотел немножко развлечься. Не думал, что так получится. – Он шмыгнул носом. – Не хочу, чтобы тебя повесили. Ты мой друг.
Дэвон моргнула. Тоже мне – друг! Избави меня от таких друзей, а с врагами сама справлюсь Но она решила не говорить этого вслух. Уж больно виноватая рожа была у этого Уинклера. В конце концов, ее повесят-то не из-за него.
– Да, ты уж надо мной вдоволь покуражился, но тут ты ни при чем. Я просто стибрила апельсин.
Лицо Уинклера преисполнилось чувством почтения к подвигу этой девчонки.
– Правда, тиснула? Дэвон кивнула.
– Есть хотелось.
– Ну, Дэвон, ты даешь! Нет, правда, с этих пор – дружба! – он протянул ей свою покрытую навозной жижей руку. – Больше никаких штучек. Слово!
Она не решилась подать ему руку – а вдруг он опять замыслил что – то – пихнет ее … обратно в навоз, например? Он улыбнулся и хлопнул ее по спине:
– Они тебя не повесят, Дэв. Мы об этом позаботимся.
Прошло полчаса – и вот Дэвон стоит перед Хиггинсом – волосы ее еще слегка влажные. Она соскребла с себя сажу и навоз – пристроилась в прачечной, была только холодная вода, но ничего… Переоделась, поменяла свою грязную хламиду на юбку – всю в заплатах, и кофточку – тоже довольно обтрепанную, это ее единственная смена; больше никакой одежды у нее не было.
Хиггинс осмотрел ее с ног до головы; кивнул одобрительно:
– Пойдем! Ну пора. Леди Макинси ждет нас в гостиной.
Во рту у нее пересохло, зрачки расширились от тревожного ожидания. Она несмело шла за дворецким: анфилада залов с коврами, большие двустворчатые двери вели ее в личные покои ее милости. Вот и еще одна дверь. Хиггинс слегка постучал; Дэвон с трудом проглотила комок в горле; незнакомый, мягкий голос произнес: «Войдите!» У нее перехватило дыхание.
Дверь открылась, и Дэвон увидела свою бабушку. Хиггинс подтолкнул ее вперед, а она старалась, наоборот, замедлить шаги. Ей совсем не хотелось входить в эту темную комнату, где при свете масляной лампы сидела в кресле с величественным видом какая – то старушенция. На окнах были бархатные занавески, не пропускавшие солнечного света. Седая голова была опущена, Дэвон не могла разглядеть ее лица.
– Миледи, я привел ребенка, – возвестил Хиггинс, поставив перед собой упирающуюся Дэвон.
Со времени смерти сына мысли ее вращались в каком – то мрачном, замкнутом кругу, вырваться из которого и сосредоточиться на чем – то еще ей было нелегко. Проходили день за днем, а она все так же сидела в своем затемненном убежище и все так же молила Бога побыстрее взять ее душу – так, чтобы побыстрее соединиться с душами ее любимого сына и его семьи. Увы, господь пока что не внимал ее мольбам.
Покосившись на дворецкого, она прокашлялась:
– Мой лорнет, Хиггинс. Я хочу посмотреть на него, прежде чем решать его судьбу.
Хиггине взял со стола очки и вложил их в покрытую голубыми венами руку леди Макинси. Он улыбнулся про себя, наблюдая, как жеманно она подняла лорнет и взглянула сверху вниз на стоявшее перед ней дитя. Такое жеманство было ей свойственно – но до того трагического инцидента, который стал причиной гибели сына и его семьи. После этого случая уже мало что в ней напоминало ту леди, которую он знал на протяжении предыдущих двадцати пяти лет. Скорбь буквально сломала семидесятилетнюю женщину: раньше у нее была крепкая, даже слегка полноватая фигура – сейчас она исхудала до неузнаваемости: кожа да кости. Очень редко бывало так, что чувство скорби отступало, и перед ним вновь представала гранд – дама, которую он знал. Вот что – то подобное, кажется, происходит и сейчас…
Леди Макинси задумчиво оглядела фигурку стоявшей перед ней Дэвон и затем обратила на Хиггинса взгляд, изображавший удивление.
– Этот ребенок – девочка, Хиггинс.
– Да, миледи, – ответил тот, внимательно рассматривая противоположную стену и стараясь не обнаружить своей улыбки.
Леди Макинси нахмурилась, морщины вокруг рта стали глубже. Теперь она опять перевела мрачный взгляд на Дэвон и с видимым отвращением причмокнула языком.
– Куда идет этот мир? Теперь уже и девчонки воруют.
– Да, миледи. Вот и старшая повариха так считает. Она хочет, чтобы виновницу забрал шериф и чтобы ее повесили – другим в назидание.
– Наверно, мне придется прислушаться к этому мнению, – произнесла леди Макинси, не спуская глаз с тонкого, бледного лица Дэвон.
Хиггинс изобразил удивление.
– Миледи, ей всего десять лет. Вы же не захотите видеть ее на виселице?
Леди Макинси сделала Хиггинсу незаметный знак: «молчи!», и что – то вроде улыбки появилось на ее губах – пожалуй, это было впервые после смерти сына.
– Я приму решение о ее судьбе после того, как услышу от нее, почему она украла один из моих апельсинов.
Хиггинс глянул на Дэвон и передал приказание:
– Скажи леди Макинси, почему ты взяла апельсин?
Упершись глазами в ковер, Дэвон молчала, не решаясь ни взглянуть на свою бабушку, ни начать с ней разговор.
– Дитя, тебе нечего бояться: я не сделаю тебе ничего плохого, если ты скажешь правду. Я ведь справедлива к моим слугам. Теперь скажи, почему ты взяла апельсин.
Дэвон облизнула сухие губы, она бросила сердитый взгляд на Хиггинса, медленно подняла голову, чтобы рассмотреть женщину, которая сейчас будет ее судить. Зеленые глаза цвета лесной опушки в сумерках – широко, беспокойно раскрыты. – Я была голодная.
Леди Макинси открыла рот, чтобы сказать, что никто из ее слуг никогда у нее не голодал. Но слова замерли на ее устах: она в первый раз как следует разглядела лицо ребенка. Это было лицо ее сына.
Эти густые ресницы, зеленые глаза, каштановые волосы, чистое, без единого прыщика лицо, изгиб губ – но самое главное – глаза! В них был живой Колин. Леди Макинси почувствовала, как сердце сжалось и потом лихорадочно забилось. Платье показалось ей тесным, ее как будто что – то душило; она схватилась за ворот своего бомбазинового платья, сделала глубокий вдох, и глаза ее сверкнули:
– Это ты все нарочно придумал, не так ли? – Это громкое обвинение стало первым громким звуком, раздавшимся в комнате.
– Миледи? – спросил – Хиггинс, притворяясь, что не понимает, о чем идет речь.
– Это ты разыграл весь спектакль с кражей апельсинов, чтобы заставить меня увидеть ее.
– Миледи, я не вполне понимаю, что вы имеете в виду. Старшая повариха хочет, чтобы эту девочку забрал шериф. Я просто хотел узнать ваше мнение перед тем, как выполнить ее пожелание.
– Не ври мне, Хиггинс. Я слишком хорошо тебя знаю.
– Он не врет, ваша милость, – вдруг вмешалась Дэвон. – Я правда украла апельсин.
Леди Макинси бросила на Дэвон презрительный взгляд.
– Ты что, хочешь, чтобы я поверила, что ты украла апельсин, потому что была голодна? Смешно! В моем доме полно еды, и ни одному слуге нет нужды воровать, если он хочет поесть. Я всегда гордилась тем, что мои слуги содержатся в хороших условиях. И не надо защищать Хиггинса. Я знаю, что все это разыграно для того, чтобы я тебя увидела. Но лучше тебе от этого не будет.
Дэвон упрямо выставила свой маленький подбородок, ее нижняя губа дрожала. В зеленых глазах горели боевые огоньки. Из опыта своего общения с папашей она усвоила, что милостей от кровных родственников ей ждать нечего. Леди Макинси, конечно, сейчас пошлет за шерифом, и ее за ее преступление повесят. С недетской отрешенностью она уже смирилась с этой своей судьбой, но она не могла позволить, чтобы эта женщина несправедливо обвиняла Хиггинса. Он был единственный во всем имении, кто хоть иногда находил для нее доброе слово, и он сейчас ей хотел помочь.
– Ваш милость, пусть меня повесят, но в моих преступлениях Хиггинс не замешан. Он хороший человек.
– Ваша милость, – автоматически поправила леди Макинси, чувствуя, как в ней нарастает восхищение перед тем, как себя ведет эта малышка. Она такая смелая, даже вызывающе смелая, готова взять на себя всю вину, но защитить дворецкого. – Почему это он не замешан? Ведь он тебя сюда привел!
– Ваша милость, – Дэвон постаралась отчетливо выговорить правильное окончание, это далось ей не без труда. – Я же не прошу вас меня помиловать, но если Хиггинс в чем и виноват, то только в том, что у него доброе сердце. Он не хотел вас обидеть. Он просто пытался помочь мне. Он хороший человек, ваша милость.
Решительное выражение лица и горящие глаза не могли не произвести впечатление на леди Макинси. Да, эта девочка многое унаследовала от Макинси – не только внешность. Холодок пробежал по спине у хозяйки дома.
Она отвела взгляд от ребенка. Колин, мой дорогой, любимый сыночек, взывала про себя, с отсутствующим видом перебирая складки своей темной юбки. До сих пор она внутренне готова была оправдать все, что Колин натворил за свою короткую жизнь; это было его дело; он был ее сын, она его любила и не хотела быть его судьей.
Она печально вздохнула. Да, конечно, это его ребенок, несомненно. Но признать его это значит и признать, что Колин был порочной и безответственной личностью, что он жил как хотел, не думая ни о ком, кроме себя самого.
Подумать только – обрек на такое существование своего ребенка, свою плоть и кровь!
Тяжело…
Она протянула к Дэвон дрожащую руку и взяла ее за упрямый подбородок. Это и ее вина. Она не обращала внимания на поведение сына, и вот дошло до того, что эта девочка от голода уже начала воровать!.. Она перевела взгляд на своего дворецкого: он стоял весь вытянувшись, с тревогой ожидая ее решения, которое должно было определить не только судьбу Дэвон, но и его собственную. На ее губах появилась слабая улыбка.
– Мне давно надо было бы это понять.
Хиггинс облегченно вздохнул. Он почувствовал, какая мука была в ее словах, и кивнул:
– Каждый может совершить ошибку, леди, это не преступление. Преступление – это когда знаешь правду и не пытаешься ничего изменить.
Леди Макинси тоже кивнула:
– Спасибо, Хиггинс. Я не забуду, что ты для меня сделал.
– Не стоит благодарности, миледи, – ответил Хиггинс с удовлетворенной улыбкой.
Дэвон ничего не понимала: о чем это они там говорят? Теперь уже леди ведет себя так, как будто Хиггинс – это ее старый друг, который ей сделал что – то хорошее. Она переводила взгляд с одного взрослого на другого, пытаясь разрешить эту загадку.
Леди Макинси снова обратила на нее свое внимание; морщины разгладились в широкой улыбке:
– Дэвон, я не пошлю тебя к шерифу, но здесь ты тоже жить не будешь.
Дэвон бросила тревожный взгляд на Хиггинса и быстро – быстро замотала головой:
– Я больше не буду красть. Обещаю. Не отсылайте меня в приют.
– Я тебя пошлю не в приют. Ты будешь учиться. В институте благородных девиц госпожи Камерон.
Дэвон взглянула на леди Макинси как на сумасшедшую:
– Я не благородная девица.
– Скоро станешь. Научишься всему, чему учит госпожа Камерон, и вернешься сюда в качестве моей наследницы.
Наверняка старуха рехнулась. Дэвон отступила назад и красноречиво взглянула на Хиггинса. Он ласково ей улыбнулся:
– Все верно, Дэвон. Ты же внучка леди Макинси.
– Да я знаю! – ответила Дэвон, и в ее тоне прозвучало: а кто же в этом может сомневаться?
– Тогда ты понимаешь, почему надо поступить в институт госпожи Камерон. Моя наследница не должна жить и работать в кухне, не должна поступать и говорить как какая – то судомойка. Она должна быть леди во всех отношениях.
Леди Макинси вновь перевела взгляд на Хиггинса и начала раздавать указания. Вещи Дэвон – в восточный флигель, в комнату под ней. Потом – вызвать портниху из Лондона. Сама она пока напишет письмо госпоже Камерон о том, что к ней в ближайшее время приедет ее внучка и что ей должно быть оказано максимальное внимание; денег она не пожалеет.
Господь распорядился так, что у нее будет другая внучка; пусть же Дэвон заполнит в обществе то место, которое принадлежало ее красавице Юнис. Конечно, то место в сердце, которая занимала погибшая вместе с отцом и матерью Юнис, она не займет, но, по крайней мере, смягчит горечь утраты.
Дэвон ничего не понимала. Она не знала, что она должна чувствовать и как должна реагировать на такой неожиданный поворот событий. Она пришла сюда, ожидая смертного приговора. А теперь ее посылают в школу для настоящих леди, и она будет воспитываться как будущая владелица имения Макинси. Для десятилетней девочки – это было уж слишком. Во всяком случае она поняла одно: та самая женщина, которая еще несколько секунд тому назад предпочитала игнорировать сам факт ее существования, вдруг внезапно перевернула всю ее жизнь.
