Текст книги "Действия с дробями (СИ)"

Автор книги: Константин Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Если я – твоя половинка, и Маша – твоя половинка, то тебя самого в тебе не осталось.

– Да, одна половина меня отошла к тебе, вторая – к Маше.

– Нет уж, так ты перестаёшь быть самим собой, растворяясь в нас.

– Я этого и хочу.

– Нет, давай будешь состоять на одну вторую из самого себя, на одну четвёртую – из меня, на одну четвёртую – из Маши. Маша будет наполовину сама собой, на четвертинку – мной, на четверть – тобой. Аналогично и я буду в себе заключать по одной четвёртой от тебя и Маши.

– Но потом у нас родятся дети. Они же будут входить в наше единое целое?

– Разумеется.

– И тогда мы разделимся на какие-то восьмые, а то и шестнадцатые доли?

– Господи, Серёжа, да я согласна быть одной стотысячной долей, лишь бы твоей,– сказала Маша.

– Короче, к чертям собачьим все эти дроби и проценты. Мы, ведь, как бы, единый организм?

– Да,– ответили обе слитно.

– И что, начнём выяснять, кто из нас – печень, кто – желудок, кто – сердце, а кто, пардон – ещё кое-что?

Дружно расхохотались.

– И вправду, чего усложнять жизнь? Это у меня от бессонной ночи замудрствования начались.

– Может, ещё поспим?

– Дулю тебе с маком! Вещай дальше про грядущий быт и светлое будущее.

– А что быт? Жить будем пока в нашем доме на Новгородчине. Спальня будет общей, потому, как у нас неплохо получается втроём... Не хочу ночью скакать из спальни в спальню. Нам изготовят большую широкую кровать на заказ. И поставим в спальне такое же ложе, как было у нас с Машей в камере. С таким же, примерно, покрытием. Очень даже удобно на нём кувыркаться.

Но наш старый дом нам станет мал, когда родятся дети. Точнее, когда они подрастут. С домом придётся что-то решать.

Да, кстати, со службы вы обе уволитесь. Хватит играть в войнушку. Будете растить деток.

– Я тебя одного...– начала Вика, но я её перебил:

– Я тоже уйду в отставку. Выслуга лет у меня полная и более чем.

– Ура! Ура! Ура! Ты всегда будешь с нами!!!

– Всегда-всегда.

– Отлично! А что с домом придумаем?

– Я дал в управление Гамильтону тридцать миллионов кредов. Он, как и обещал, сделал из них семьдесят пять. Оставлю у Гамильтона миллионов двадцать, надо же детям наследство после себя оставить. А на пятьдесят пять миллионов купим небольшую усадьбу.

– Почему небольшую?– спросила Маша.

– Потому, что гектар земли на планете Земля сейчас стоит сто миллионов кредов. Так что моих денег едва хватит на полгектара.

– Но ты можешь воспользоваться моими деньгами. Ты ведь мой муж и деньги у нас теперь общие.

– Машенька, твои драгоценности – это фамильная реликвия. Они неприкосновенны.

– Естественно. Речь идёт не о брюликах, а о моих вкладах в банках. Если гектар земли стоит сто миллионов, мы вполне можем себе позволить купить имение гектаров в сто. Или в двести. Пусть будет парк, сад, озеро, стрельбище, конюшня с лошадьми.

– Э-э-э,– челюсть у меня была отвисшей. Глядя на мой обалделый вид, Вика заливисто захохотала:

– Это ты удачно подженился, Иванов. Даром, что ли, Счастливчик? Ах, Машенька, какие у тебя пушистые реснички! А какие прелестные миллиардики в банке!

– Р-р-р,– сказал я Вике, а Машу спросил: – Так ты миллиардерша?

– Я же говорила, что являюсь последним представителем двух старинных дворянских родов. Гамильтон в списке миллиардеров стоит на десяток фамилий ниже меня.

– Слов нет, одни междометия!

– Серёженька, ты свои миллионы сам заработал, потом и кровью оплатил.

А мне всё по наследству досталось. Я очень боялась, что на мне из-за денег женятся, и хранила в тайне сведения о моих богатствах. Даже в личном деле в штабе Десанта о них ничего не говорится. И в списке миллиардеров я значусь, как "Мисс из России".

– Ты же не в курсе, Машенька, что Серёжка теперь не "Грону-хроно" возглавляет, а разведку Корпорации. Начальник разведки знает и то, что

в личных делах не значится. Узнал про твои миллиардики и решил за тобой приударить. Вдруг чего и выгорит. И выгорело.

– Виктория Вениаминовна,– сказал я.

– Всё. Молчу. Точнее, признаюсь, что ляпнула дурость. Не хочу детей без отца растить.

– Почему без отца?– спросила Маша.

– Тебе Серёжка, по-видимому, не объяснял. Если он назвал тебя девичьей фамилией, значит, сердится на тебя.

– Точно, называл он меня недавно Саблиной, когда сердился, уж и не помню на что.

– Вот. Если назовёт Марией, значит, очень сердится. А уж, если Марией Александровной повеличает, то до развода – один шаг.

– Ого! Это ты в шаге от развода?

– Угу. И срочно припадаю к стопам нашего повелителя, моля его о прощении.

– Я вместе с тобой припадаю, чтобы он тебя простил. Серёжа, я никогда и никому не поверю, что ты меня из-за денег полюбил. Не сердись на Виченьку, ты и сам иногда неудачно шутишь.

– Женский союз в нашей семье чреват угнетением малочисленного мужского населения. Долой матриархат!

Мои жёны зацеловали меня всего:

– Ты – наш царь, король, император. Ты – наш идол! Да здравствует патриархат! Слава нашему повелителю!

– Ой, лисоньки хитрые. Ну, ладно Вичка-то, но ведь ты, Машенька не рыжая...

– Беру пример со старшей сестрички-лисички.

– Послушайте, мы к дому-то сегодня двигаться будем? Или так и останемся на дне, пока вконец не оголодаем? Я уже есть хочу.

– Если сейчас пойдём направо, через двадцать километров дойдём до шельфа. Там кое-где глубины достигают от метра до полутора. Выйдем на поверхность, и я с помощью колдовства перенесу нас на Инию. Вызываем капсулу с крейсера и рвём на орбиту.

– Двадцать километров – это не двадцать метров. Надо идти. Веди нас, Вичка Сусанина!

Идти пришлось всё время по наклонной поверхности, поднимающейся вверх. Через пару часов решил сделать привал. Я легко бы отмахал эти двадцать километров, но помнил о том, что обе мои женщины «в положении». Поэтому предложил передохнуть. Улёгся на песок, подложив Викин рюкзачок себе под голову. Тотчас же на одно моё плечо легла рыжеволосая голова, на другое – с каштановыми волосами. Два тугих точёных бедра придавили к песку мои ноги. К бокам моим прижались... М-м-м! Восторг!

– На чужой планете лежу на дне океана между двумя прелестными обнажёнными женщинами, которых люблю до безумия. Сюрреализм!

– Сюр на дне океанском,– засмеялись Вика и Маша.

Глава XI

Последний выход в поле.

– Полк, равняйсь! Смирно! – Бравый полковник Генрих Шульц, звякая многочисленными наградами, остановился напротив Питера Лемке.

– Господин генерал! Отдельный особый полк спецназ по Вашему приказанию построен.

Петер Лемке не любил громкоголосие и сам всегда разговаривал негромко. Поэтому микрофон взял адъютант командира Базы.

– Приказ по вооружённым силам Корпорации. За особые заслуги присвоить капитану Серёжиной Марии Александровне звание майора досрочно. Наградить майора Серёжину Марию Александровну золотым ПЗК.

Получив из рук Лемке майорские погоны и коробочку с наградой, Маша отчеканила стандартное: "Служу Корпорации!" и вернулась в строй. Лицо её было спокойным по случаю торжественной обстановки. Хотя вся База уже привыкла к тому, что Маша Серёжина, она же Сабля, всегда улыбается и сияет от счастья. Как привыкли к её новой фамилии, новой внешности, новому статусу.

Адъютант продолжил:

– За выполнение специального задания капитану Ивановой Виктории Вениаминовне присвоить звание подполковник. Наградить подполковника Иванову Викторию Вениаминовну платиновым ПЗК с бриллиантами. По желанию награждаемого, награждение производится не в штаб-квартире Корпорации, а перед строем полка.

Полк восторженно загудел. Ещё бы! Для награждаемого платиновым ПЗК, в штаб-квартире Корпорации устраивался званый вечер с "шишками" из директората, с концертом, с шикарным столом, с подарками награждённому. Сейчас же было решено получить награду в кругу боевых друзей. Ай, да Ведьма, ай, да сукина дочь!!!

Вика, держа в одной руке подполковничьи погоны, положенные на здоровенную коробку с орденом, другой рукой взяла у адъютанта микрофон. Над плацем раздалось:

– Весь полк, кроме заступающих в наряды и караулы, приглашается в "Виктори". Кому не хватит места в залах – Шарль обещал поставить столы на улице, под тентами.

Без всякой команды полк троекратно выдохнул из мощных тренированных глоток: "Ура!".

Вика повернулась к Лемке, начштаба Базы, адъютанту:

– Штаб будет отмечать завтра, вместе со всей Базой.

– Я же бывший спецназовец,– попытал счастья адъютант, но "обломался".

– Сегодня приглашены не бывшие, а настоящие. Вот, Начальник разведки тоже спецназ бывший, поэтому его никто и не зовёт.

Шарль Боневиль купил соседствующее с «Виктори» здание, соединил его, после полной перестройки, небольшой широкой галереей со старым залом и теперь в «Виктори» было два огромных зала. В старом зале меня и окликнули:

– Эй, Иванов, я же сказала, что тебя никто не зовёт.

– Пришлось прийти незваным.

– Незваный гость – хуже татарина.

– Но не хуже Виктории Петровой.

– Смотри, пожалуюсь деткам, что обижаешь.

– Я им уже мысленно пожаловался и они хором мысленно сказали, что мама не права.

– Ох, ладно, вон, возле Чанга есть свободный стул. Возле меня и Маши всё занято.

– Ну-ну. Посмотрим, что вы вечером перед сном запоёте,– и уселся за стол возле командира группы "Грона-хроно" подполковника Чанга Сена.

– Вот, ты, как всегда, кстати,– обрадовался Сен,– зайди, пожалуйста, завтра утречком ко мне в кабинет. Днём и вечером я на полигоне.

– Хорошо, Чанг, обязательно зайду. Сразу же, после визита к Лемке.

– Не считаешь, что тебя обошли наградой? Могли бы второй платиновый за Океанию дать...

– Чанг, у тебя ведь тоже этих побрякушек немеряно, ты им цену знаешь. Это Ведьме интересно поиграться, она женщина и совсем ещё молодая. А нам, старым волкам...

– Ты прав, разумеется.

Следующим утром я вошёл в крохотную комнатушку, где с трудом помещался письменный стол и три стула. Её-то подполковник Сен и именовал своим кабинетом. В самом углу приткнулся маленький холодильник, поэтому на столе стояли два запотевших бокала с тоником и плававшими в нём кусочками льда.

– Значит, на заслуженный отдых решил уйти?– с ходу спросил меня Чанг.

– Блин, я рапорт на стол Лемке положил всего полчаса назад.

– Адъютант не только чтит былое спецназовское прошлое, но и трепло изрядное, благо это не военная тайна. Через час вся База будет знать, что Счастливчик подал в отставку. Шуму будет!.. Кто на твоё место?

– Эдди Корриган. Воет, что в штаб-квартире не прижился, гибкость позвоночника не та.

– Этот потянет, он толковый.

– И я так думаю. Выкладывай про своё дело.

– Ты не хотел бы в поле сходить? Так сказать, "его прощальный поклон". Оформим, естественно, уже, как вольнонаёмного привлечённого специалиста со всеми вытекающими денежными выплатами.

– Да, деньги-то не волнуют...

– С каких пор? Алмазную жилу нашёл?

– Алмазную, но не жилу, а жену.

– Слышал краем уха, что ты теперь двоеженец. Говорят, что когда вы втроём вечером идёте по местному Бродвею, наши самцы истекают слюной. Так, Сабля, что, богата?

– Слегка. Давай к сути.

– Вторая мировая. Концлагерь в Германии. Вытащить оттуда двоих ребятишек. Один – будущий великий математик. Русский. Иван Шалаев. Должен погибнуть в газовой камере. Второй – при бомбёжке Дрездена. Сын начальника концлагеря. Ганс Биллер. Будущий великий композитор и художник.

Капсула шестиместная. Джо Поллак – пулемётчиком, Вова Ерохин – снайпер, Слава Зенкович – сапёр. Ты – командир группы. Я бы и сам сходил, японцы ведь у немцев в союзниках были. Но много мороки с самурайским мундиром, с переводчиком. Короче, сложная легенда. А так – четыре бравых гитлеровца являются в концлагерь и... У Славы баварский диалект и чисто арийская внешность. Ты и Ерохин – типичные берлинцы. И Лимонадному Джо Ведьма наколдовала прекрасный гамбургский выговор.

(Лимонадный Джо только, что не молился на Вику. Из-за незнания языков его хотели отчислить из "Гроны-хроно". Вика поколдовала и Джо стал отлично владеть немецким и русским языками со знанием сленга, идиом и ругани.)

Мундиры и оружие вам приготовлены возле места высадки. Карты и документы получите. День на выработку плана и обсуждение, на согласование действий. Завтра вечером – выход. Про согласие не спрашиваю. Вижу, как глаза загорелись. Вторая мировая – твой конёк.

– Во всём мире настоящие солдаты – немцы и русские. Ещё финны хороши, но там принцип: "Не тронь меня, и я тебя не трону".

– А американцы?

– Фу! Таких, как Лимонадный Джо – единицы. А прочие без пипифакса и передвижных борделей воевать не могут. И трёхразовое питание им подавай. Только немцы и русские воюют "без дураков", ибо прирождённые вояки.

– Пожалуй, я с тобой соглашусь. Собирай свою команду, получайте снаряжение, устраивайте личные дела, потом – мозговой штурм. Завтра – штурм огневой. Но лучше всё сделать по-тихому.

– Эт точно.

Однако по-тихому не получалось.

– Ты что обещал? Ты какие клятвы давал?– Вика точно копировала жену таможенника Верещагина.

– Виченька, я не мог отказать Чангу. Со мной же Лимонадный Джо идёт...

– Да хоть Пепсикольный Майкл! Вон в полку сколько немцев! Больше послать некого?

– Эти немцы умеют сутками сидеть по горло в болоте, проламывать черепа кулаками и прочая. А в рейд идут двое русских, белорус и американец. Тут не только знание немецкого необходимо, но и знание военной истории, опыт хронорейдов.

– Всё равно, откажись.

– Не могу. Я – солдат.

– Ты уже не солдат. Ты – муж двух жён и будущий отец четверых, нет, шестерых детей. Ты – лицо гражданское.

– Меня и посылают, как вольнонаёмного специалиста.

– Ага. Командиром группы. Серёжка...

– Ну, что мы спорим попусту, любимая. Я должен вернуться и я вернусь. Предсказание Ядвиги ещё не сбылось до конца.

– Оно не стопроцентное. Ядвига Машу не увидела.

– Но Маша же ещё от меня должна сыновей зачать...

– А вдруг и моё не стопроцентное. Я буду волноваться, а детям это вредно.

– Детям вредно знать, что их отец не исполнил свой долг.

– Маша, ты-то чего молчишь?

– Что говорить? Серёжа прав,– и шепнула что-то Вике на ушко.

– Нет, он гад и сволочь, манкирующий своими мужниными обязанностями,– продолжала возмущаться Вика. Но я хорошо её знал и крошечную нотку притворства уловил.

Послал со своего КПК(карманного портативного компьютера) сообщение Петеру Лемке, готовя его к грядущему событию. И не ошибся.

Утром следующего дня в кабинет командира Базы вошла Вика. Она была в форменной рубашке с погонами подполковника и в форменной юбке.

– Доброе утро, Петер. Я вчера подала рапорт об отставке. Теперь прошу придержать его и не давать хода. Вернусь из хронорейда – перепишу.

За дверью кабинета послышался Машин голос:

– Я вас вместе с вашей спецназовской подготовкой засуну в одно место, Уилсон. Сказать, в какое? Просто из уважения к командиру Базы не хочу делать из его адъютанта калеку.

– Пропустите её, Боб,– сказал негромко Лемке по внутренней связи.

Маша была в парадной форме, при орденах.

– Так вот, прекрасные дамы, велено вас не пускать ни в какие рейды.

– Это Иванов, что ли велел?

– Нет, не он.

– Кто же тогда??!

– Вас, Виктория, не велят пускать Екатерина и Сергей Сергеевич. А Вас, Мария – Дарья и Александра.

– Вот, значит, что было в сообщении...

– Именно. Вы можете поручиться, что вашим детям не повредят хронопереходы?

– Ну, не знаю,– неуверенно сказала Вика,– через одиннадцать лет они будут выглядеть вполне здоровыми.

– А через пятнадцать? А как хронопортал повлияет на их психику? Исследований на этот счёт пока нет.

– Тогда Иванова не отправляйте в хронорейд.

– А вот это не удастся. На него заготовлена форма и документы, под него заточена легенда. Он уже в деле.

– Иванов, домой можешь не являться,– передала мне мысленно Вика.

– Совсем?

Она чуть помедлила, размышляя:

– Ты должен приползти на коленях, громко моля о прощении.

– Яволь!

– Фашист недобитый!

– Натюрлих, майне либе кляйне.

– Ненавижу, мерзавец, скотина, ублюдок, подонок!!!

– Оригинальный вид любви – крыть своего любимого на чём свет стоит,– съязвила Маша, для которой общение со мной и Викой не проходило даром. И добавила мысленно:

– Серёженька, и я тебя люблю, негодяй ты такой и разэдакий.

– Спасибо, нежные и чуткие вы мои. Ваши слова пролились бальзамом на мою душу. Но у нас тут совет идёт, мысли заняты. До вечера. Целую.

Перед тем, как я вошёл в капсулу, обе моих жены расцеловали меня горячо и очень нежно.

– Мы тебя у хронопорта дождёмся,– шепнула Вика,– по местному времени всего часа два-три пройдёт.

Маша добавила: – Пять девочек и мальчик ждут тебя. Возвращайся. Удачи всем нам.

– Люблю вас,– и шагнул в капсулу. Ребята терпеливо ждали, пока со мной попрощаются. Никто не шутил. Охотников шутить над Саблей и Ведьмой давно в спецназе не было.

Тайник с одеждой и оружием нашли быстро. Стали облачаться и вооружаться. По «Парабеллуму» с запасной обоймой каждому – это само собой. Славе и Лимонадному Джо досталась форма полевой жандармерии. Не удалось раздобыть четыре эсэсовских мундира. Зенкович взял себе снайперку Ерохина, поскольку шарфюрер СС со снайперской винтовкой – нонсенс. Я и Вова Ерохин повесили на плечо по «шмайсеру». Вова, будучи лишь шарфюрером, засунул запасной магазин за голенище сапога. Но гауптштурмфюреру такого не положено по статусу. И я спрятал свой запасной рожок в солдатский ранец, который пришлось навьючить на себя Славе. В ранце лежали ручные гранаты и две запасные ленты к пулемёту

МГ-42. Обер-фельдфебель полевой жандармерии не мог себе позволить обмотаться пулемётными лентами, как матрос гражданской войны. А вот МГ-42-й на плече – причуда здоровенного жандарма. Джо был влюблён в этот пулемёт, предпочитая его даже многоствольному авиационнику.

Раскидали ветки, которыми был замаскирован "кюбельваген". Расселись по своим местам, согласно диспозиции. Вова Ерохин плавно тронул машину с места. Немного потряслись по ухабам, выехали на шоссе.

Дождавшись глубокой ночи, спокойно проехали в концлагерь. Документы на компьютере изготавливались безукоризненно, вид имели слегка потёртый, не новый. Фото, печати – не придерёшься. План концлагеря имели подробнейший и сразу подъехали к дому коменданта. Часовой возле дома явно скучал, до конца смены ему оставалось немного. "Жандармы" остались в машине, а я и Ерохин, предъявив бумаги часовому, вошли в дом. И началась невезуха.

Жена коменданта не спала в столь поздний час. Сидела под абажуром и раскладывала на столе пасьянс. Да и херр комендант куда-то собрался – был в мундире, с «Вальтером» в кобуре. Есть такая категория идиотов, проявляющих служебное рвение в ночное время, когда спать полагается. Впрочем, возможно, он собрался в публичный дом, который основал на территории лагеря. Биллера можно было понять, глядя на его жену, заплывшую жиром – что вдоль, что поперёк.

Отсалютовав коменданту, я протянул ему мастерски изготовленное предписание. Из него следовало, что заключённого Ивана Шалаева, номер такой-то, необходимо передать в руки гауптштурмфюрера Гашке для дальнейшего препровождения в Берлин.

– А почему ночью?– подозрительно спросил комендант.

– Рассчитывали приехать к вечеру, но в дороге поломалась машина. Пока чинили, настала ночь. Не дожидаться же утра. Нам ещё назад ехать.

– В чьё распоряжение отправляется заключённый?– продолжал допытываться комендант.

– На предписании печать IV отдела РСХА. (Нюх у него, что ли, у Биллера этого? Что ж, и такой вариант был предусмотрен.)

– Я должен позвонить в Берлин,– сказал Биллер. Я кашлянул.

– Дьяволу ты позвонишь в аду,– негромко произнёс Вова, ребром ладони разбивая коменданту кадык, а кулаком другой руки проламывая ему переносицу.

Фрау Биллер открыла рот и застыла. На неё смотрели два автоматных дула.

– Нет, нет, не стреляйте,– зарыдала комендантша. Толстые её щёки заблестели от слёз. Вот, корова жирная!

– Молчать, а то убью,– тихо сказал я и приказал Ерохину: – Отведи её в спальню и упакуй.

– Ви есть русски!– ахнула фрау.

– Ком,– толкнул её дулом автомата Ерохин.

Я взял труп Биллера за ноги и поволок в спальню. Закинул на роскошную кровать с балдахином, стараясь не испачкаться в крови. Накрыл сверху толстенным пуховым одеялом.

Вова уже скрутил фрау руки и ноги простынями, которые выудил из бельевого шкафа. В рот запихал наволочку.

– Дыши носом,– приказал комендантше по-немецки.

В действие вступал план "Б". Мы вышли из комендантского дома и не спеша направились к бараку номер семь. Эта неспешность давалась с большим трудом. Но пулемётчики на вышках и патрули с овчарками, ходившие между заборов из колючки, на нас не реагировали. Ну, идут два эсэсмана по своим делам. Пусть идут.

Лагерь был хорошо освещён. А вот внутри барака горела лишь одна тусклая лампочка. В бараке царили тишина и вонь.

– Капо!– рявкнул Ерохин. Из полумрака под свет лампочки выскочил плюгавый человечек с крысиным лицом. Всё правильно, такой и должен быть...

– Иван Шалаев, заключённый номер 171394,– отчеканил по-русски, но с немецким акцентом Вова.

– Он в ревир назначен на завтра,– подобострастно пролепетал капо. Ерохин перевёл на немецкий, и на немецком же добавил:

– Ревир – скорее всего, газкамера.

Успели, значит.

– Я тебя самого отправлю и не в ревир, а в крематорий. Живьём. И не завтра, а сейчас. Шалаева сюда,– прорычал я на берлинском диалекте. Ерохин точно перевёл мои слова на русский язык.

Капо бросился в глубину барака, там загомонили, завозились и под лампочку вытолкнули парнишку в полосатой робе. Лет ему было... Сколько лет может быть живому скелету со старческим лицом?

– Забираем с собой.

Ерохин перевёл.

– А как я за него отчитываться буду?– спросил капо. Вова, к переводу этих слов, добавил от себя:

– Надо бы ему плюху отвесить.

Это запросто. За вонь в бараке, за полосатые скелеты, за всю ту ярость, что подспудно копилась.

– Ферфлюхтер швайнехунд! – ругнулся я и приложил от всей души. Бил так, чтобы должность капо освободилась. Он отлетел в другой конец барака и распластался на полу. Я вырвал из кобуры "Парабеллум" и клацнул затвором. В бараке вновь воцарилась тишина.

– Ком форвертс,– толкнул стволом Шалаева.

– Прощай, Ваньша,– крикнул за моей спиной кто-то из обитателей барака.

– Топай потихоньку, Ванюша,– шепнул я на ухо Шалаеву. В потухших глазах его вспыхнул огонёк, и он двинулся к выходу. Мы с Ерохиным, пятились спинами к двери. Вова держал руку на кобуре. Мало ли что...

Вышли из барака, по-прежнему, не привлекая к себе внимания. Два эсэсовца ведут куда-то заключённого. Насквозь привычная для лагеря картина.

Увидев, что мы вышли из-за угла барака, Лимонадный Джо занялся часовым. Угостил его сигаретой и стал рассказывать скабрёзные анекдоты, свесив ноги с "кюбельвагена". Зенкович, сидевший за рулём (на всякий случай), тоже отвлекал внимание часового, как мог.

Вова Ерохин ускорил шаг, обогнав меня и Ивана. Кивнув часовому, заскочил в комендантский дом. Там он молнией метнулся в детскую. Из пластмассового шприц-тюбика влил в приоткрытый рот спящего маленького Ганса Биллера быстродействующее снотворное. Закутал малыша с головой в одеяло и взвалил тючок себе на плечо. Наступил ответственный момент.

Хохочущий Лимонадный Джо соскочил с «кюбельвагена», обнял часового за плечи и стал что-то шептать ему на ухо. При этом повернул солдата спиной к комендантскому дому. Ерохин, неслышно прикрыв за собой дверь дома, одним тигриным прыжком оказался возле машины и сунул свою ношу на пол между передними и задними сидениями. Всё это время Зенкович держал руку на ключе замка зажигания. Адреналин «зашкаливало».

Я и Шалаев подошли к машине. Зенкович, освобождая асу вождения Ерохину место за рулём, взял ничего не весящего Ивана подмышки и усадил на середину заднего сиденья. Сам сел рядом. Я плюхнулся рядом с Вовой, который повернул ключ. Мотор заурчал. Лимонадный Джо хлопнул часового по плечу, проорал: "Пока, дружище!", запрыгнул в машину по другую сторону от Шалаева. И Джо, и Слава держали ноги почти на весу, помня, кто лежит на полу в свёртке. Зато их мощные ноги свёрток этот напрочь закрывали. "Кюбельваген" описал полукруг, благо места для разворота было много, и рванул к выезду из лагеря.

Шлагбаум нам подняли, но часовой подошёл к машине.

– С вами заключённый...

Я протянул ему фальшивое предписание на вывоз Шалаева в Берлин. Часовой пробежал глазами бумагу.

– Здесь нет визы коменданта...

Чёрт бы побрал немецкую педантичность!

– Херр Биллер занят войной со своей супругой.

Словно подтверждая мои слова, из комендантского дома раздался пронзительный женский вопль. Часовой ухмыльнулся и махнул рукой: "Проезжай".

Вова вдавил педаль газа до упора и "кюбельваген" помчался прочь от лагеря по неширокой асфальтовой дороге. Мы уже выскочили на большое шоссе, когда вдали, еле слышная, завыла сирена.

– Нож ей надо было в печень сунуть, суке толстой,– ругнулся Вова. Я виновато промолчал. Похоже, фрау умудрилась выпихнуть наволочку изо рта. Теперь вопрос упирался в то, как скоро за нами организуют погоню и насколько многочисленной она будет.

Ерохин выжимал из таратайки всё, что мог. Проскочили мост. Тут мотор машины пару раз чихнул и смолк.

– Абзац, бензин кончился,– и Вова длинно выматерился,– козлы из группы обеспечения бак залили полный, а канистру в запас не сунули. Как раз бы хватило до места домчать. Обсчитался кто-то.

– Все из машины. Слава, тащишь Биллера, Джо – Шалаева.

Мост остался в полукилометре позади. А впереди, на обочине шоссе, метрах в трёхстах от нас темнела туша танка. "Пантера" – определил я по силуэту. Подошли поближе. Стало видно, что четверо танкистов возятся с гусеницей, а пятый – скорее всего, командир танка, сидит, прислонившись к другой гусенице, и наигрывает на губной гармошке.

– Чумазых глушим в ноль и по-тихому,– скомандовал я, жестами показав, кому кого убивать.

Подошли вплотную, не внушая чувства опасности, хотя некоторое недоумение, наверняка, вызывал Джо, нёсший на одном плече пулемёт, а на другом – Шалаева. Сработали качественно, нанесено было всего шесть молниеносных ударов. Зенковичу чуть помешал Биллер на плече, Ерохину пришлось подправить. Трупы танкистов оттащили за танк, в кювет, чтобы их не было видно с шоссе.

– Глаз – в башню заряжающим. Джо, Слава, двигайтесь к капсуле, как можно быстрее. По шоссе ещё два километра, потом – налево. Просёлком, полем и в рощу. Бегом марш!– и полез в танк на место наводчика. Ерохин по кличке Соколиный Глаз уже сидел на месте заряжающего. Хотя и был он отличным снайпером, но в стрельбе из орудия я его превосходил. "Пушкарь от бога" называл меня наш артиллерийский инструктор.

– Вова, сначала заряжай осколочно-фугасный, потом сразу же – бронебойный.

– Яволь! (Что называется: сознание переключается с трудом с одного языка на другой)

Пока не появились немцы, я пошуровал в башне танка. Все автоматы мне были не к чему, а вот брезентовую сумку с магазинами к МР-38 и МР-40 прихвачу. Добавил туда же магазины, вынутые из автоматов экипажа. Патроны лишними не бывают.

Ночная мгла рассеялась полностью, но солнца не было, утро выдалось пасмурным. Я смотрел в бинокулярный прицел на мост и размышлял: "Убили бы Биллершу, мог не пропустить часовой у шлагбаума. Грохнули бы часового – тревога поднялась бы чуть раньше. У шлагбаума в будочке ещё двое сидели. И не могу я женщин плачущих убивать. Сражавшихся против меня, да, доводилось. Хотя, был один случай. Шло ко мне белокурое ангельское создание с голубыми глазами, полными слёз: "Дяденька, не стреляйте, дяденька!". Я и снял палец со спускового крючка. Но стоявшая чуть позади и слева Вика, хладнокровно выстрелила ангелочку в голову. Тело рухнуло на землю, а из спрятанной за спину руки выпал "Дерринджер". От удара об землю оба ствола изрыгнули свинец, умчавшийся неизвестно куда. Вика легонько толкнула меня прикладом в бок: "Побежали, добренький. Хорошо, что рядом злобная, мерзкая Ведьма". И мы помчались дальше, сея смерть."

Вот, наконец, и гансы подоспели. Колонна автомашин, возглавляемая танком T-IV, подъехала к мосту. Немецкий орднунг проявлялся на 100%. Сначала на мост въехали три мотоцикла с пулемётчиками. Следом тронулся танк. Всё как всегда.

– Вова, ахтунг!– скомандовал я. Мы натянули немецкие шлёмофоны, чтобы не оглохнуть при выстрелах. На домик, в котором размещалась охрана моста, прицел орудия наведён заранее. К сожалению, домик был с нашей стороны реки. Хоть часовые и запасные второочерёдники, но пострелять могут. Могут и полезть со страху в атаку.

Надавил на кнопку спуска на маховичке наводки. Орудие грохнуло, и дощатый домик снесло с края моста. От попадания бронебойного снаряда зачадил T-IV-й. Точно там, где я и рассчитывал – на середине моста.

Ровная пулемётная строчка из МГ-42-го прошлась по мотоциклистам и пулемётчикам в колясках. Джо, щучий сын, отправил Зенковича с мальчишками, а сам остался.

– Джо, едрит твою налево, догоняй Славку!– проорал я, высунувшись из башни и кидая ленту, вытащенную из танкового пулемёта. В крышку люка дзынькнула случайная пуля.

– Глаз, два осколочных,– и всадил оба снаряда в машины, стоящие за танком.

А вот теперь следовало уносить ноги. Река была совсем неширокой, и из-за неё нас легко было достать выстрелом из 88-мм пушки. И больше всего я боялся, что с какого-нибудь близлежащего аэродрома по наши души поднимут пару "мессеров" или "фоккеров". Вертушек, слава Богу, пока не было, но и самолёты – не подарок, не удерёшь. Но мысль об авиации никого из гитлеровцев не посетила.

Крикнул: – Глаз, уходим!– Выпрыгнул из башни и рванул по шоссе с двумя «шмайсерами» и полной сумкой магазинов. Рядом ровно пыхкал, налаживая дыхание для бега, Вова Ерохин. На одном плече у него – снайперка, на другом – МР-40, прихваченный из танка. Отбежали километр, когда «Пантера» исчезла в пламени взрыва – взорвалась боеукладка. Похоже, или «Тигр», или «Ягдпанцер» стреляли из-за моста.

Пока всё шло более-менее. Но вскоре мост расчистят, и погоня устремится за нами. Знать бы, сколько времени у нас в запасе... Вот и поворот с шоссе на просёлочную дорогу. Здесь мы догнали Лимонадного Джо. Всё-таки возраст давал ему себя знать. Пулемёт и пара запасных лент кое-что весили. На просёлке вдали маячил Зенкович, тащивший на каждом плече по мальчишке. Мы добежали до поля, догнав Славу. Все остановились у невысокого холма.

– Двое тащат мальчишек в капсулу. Двое – прикрывают. До капсулы примерно полчаса хода. Если фрицы не появятся через полчаса, прикрытие начинает отход. Но не к капсуле, а на десять километров восточнее. Слава, Джо, возьмите на всякий случай по автомату и по запасному рожку. Добежите до капсулы – отправляйтесь. Затем капсулу возвращайте обратно, но на десять километров дальше к востоку.

Снимайте сразу мундиры, чтобы осталось только автоматы бросить. Сапоги снять не забудьте – в них гвозди.