Текст книги "Понь бледный (СИ)"
Автор книги: Константин Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
Глава восьмая
«Раньше мы говорили, что „техника решает всё“.Чтобы привести технику в движение и использовать её до дна, нужны люди, овладевшие техникой, нужны кадры, способные освоить и использовать эту технику по всем правилам искусства. Техника без людей, овладевших техникой, мертва. Техника во главе с людьми, овладевшими техникой, может и должна дать чудеса».
И. В. Сталин
Ощущение грядущего боя всегда казалось ему одним из самых сложных в человеческой палитре. И самым загадочным. Он, посвятивший изучению человеческих душ многие годы, однажды пришел к выводу, что люди, в общем-то, довольно похожи друг на друга, вне зависимости от цвета кожи и партийной принадлежности. Люди одинаково злятся, одинаково любят, одинаково страдают. Конечно, есть несущественные различия, но, в целом, ничего выдающегося. Ощущение приближающегося боя куда сложнее и многограннее пошлой любви, глупой злости или утомительного страдания.
Вкус боя – это как вино, имеющее букет из тысячи ароматов, и только настоящий ценитель способен прочувствовать их все. Ледяная дрожь в пальцах. Липкая испарина между лопаток. Пронзительно-тонкое ощущение того, что скоро привычный мир закончится, обратившись чем-то ужасным и прекрасным одновременно. Горячая щекотка предчувствия. Обжигающе-ледяное адреналиновое жжение в мышцах. Едкие укусы накатывающей злости. И то особенное томление, от которого сердце и внутренности делаются тяжелыми и плотными.
И, как тонкий эстет, открывая бутылку вина, не спешит плеснуть его в стакан, впитывая запах, так и ветеран многих войн встречает бой спокойно, никуда не спеша, но впитывая каждую деталь, наслаждаясь последними тихими минутами и в то же время гоня их прочь…
Минут этих оставалось очень мало, Сталин знал это.
Он стоял на верхней бронированной палубе «Пони темного» и смотрел в ту сторону, где за кормой брониносца в изрядном пока отдалении бесшумно плыли, окутавшись густыми облаками, две хищные вытянутые тени. В этих тенях, пока еще не обретших объема, виделось что-то грозное. Как в силуэтах пары акул, что заходят на выбранную цель. А в том, что «Пони темный» – их цель, сомневаться уже не приходилось.
– Есть данные визуального наблюдения, – доложил бомбардир Олкфед, отпуская трубку палубного переговорного устройства, – Противник идентифицирован как легкие ударные крейсера «Принцесса Каденс» и «Дух Эппалузы».
– Что за корабли?
– Серьезный противник, – осторожно сказал старшина Урт, так как Олкфед вновь приник к биноклю, – «Принцесса Каденс» введена в строй всего три года назад, «Дух Эппалузы» – восемь, но недавно прошел модернизацию. Оба очень быстры и идут на полных парах. Нам с ними не тягаться.
– А что на счет вооружения?
– По вооружению «Пони темный» формально имеет фору. Практически же разница нивелирована подчистую. У нас нет главного калибра и половины крупокалиберных орудий. Они наверняка это учли. Идут на двадцати узлах с превышением в пятьсот метров. И, если хотите знать мое мнение, на благородный бой орлов в небесах это похоже не будет. Скорее, на двух злых и быстрых щенков против старого больного кота.
– Кажется, эти господа не любители честного боя?
– Отнюдь. Насколько я понимаю, хотят зайти сверху. И расстрелять вблизи, – неохотно сказал бомбардир, теребя усы, – И противопоставить нам нечего. Машина работает на полную, шесть узлов – это максимум, который она способна выдавать. И выше нам тоже не подняться, на пределе идем. Значит, еще минут десять и…
– Товарищ Сталион! – из рубки выглянула боцман Овеног, поправляя бескозырку, – Радио-передача с «Духа Эппалузы!». «Пони темный, личный приказ Принцессы Луны. Немедленно остановить машины и лечь в дрейф. Орудия разрядить и зачехлить. Личному составу покинуть капитанский мостик».
– Надо же соблюсти формальности… Передайте им, товарищ боцман, «Требования выполнять отказываемся. Коммунисты не сдаются».
– Уже передала, товарищ Сталион, – залихватски козырнула серая пони, немного розовея, – Только своими словами. Звучало как «А ты, навозный жук, чью мать на сеновале пьяный ишак…»
– Спасибо, боцман Овеног! Уверен, они уловили смысл.
Где-то вдалеке хлопнуло. Как раскат грома, приглушенный большой пуховой подушкой. Узкая белесая черта раскроила небо, то и дело закапываясь в облака, чтобы скользнуть под самым носом у неторопливого «Пони темного» и пропасть.
– Еще как уловили, – проворчал бомбардир Олкфед, – Пристрелочный, главным калибром. Метко положили. Еще не…
Палуба под ногами Сталина вдруг подпрыгнула, точно кто-то в трюме треснул по ней снизу огромной кувалдой. Оглушительный звон ударил по барабанным перепонкам. Сталин едва удержался на ногах, и то – лишь потому, что ног этих было четыре.
– Накрытие! – доложил старшина Урт, – Попадание на семь часов, уровень третьей палубы. Пробоина, пожара, кажется, нет.
– Расчеты, по боевым местам! – крикнул Олкфед, легко перекрикивая тяжелый мерный рокот двигателей «Пони темного», – И вы, товарищи, тоже уходите отсюда. Сейчас здесь начнется черт знает что…
Не успел он договорить, как еще два попадания сотрясли корабль. Удары были легче предыдущих, но сразу же вслед за одним из них брониносец качнул носом и немного накренился на левую сторону. И откуда-то со стороны его кормы вдруг поднялся трепещущий тонкий жгут дыма.
Брониносец, готовящийся в бою, был похож на осажденную крепость, в которой трубы сыграли сигнал тревоги. Все пони и пегасы спешно занимали места, удивительно ловко лавируя между препятствиями. Отовсюду доносились приказы, короткие отзывы, треск переговорных устройств, деловитое жужжание поворачивающихся броневых тумб.
– Пятый расчет, занимай места!
– Готов к бою!
– Включить пожарный гидрант верхней палубы!
– Где старшина Тасси?
– Немедленно!.. Под трибунал!..
– Рзршите длжить!..
– На себя тяни, тупица!
– Третья палуба, доложить о повреждениях! Аварийную команду – вниз!
– Торпедоносцы! – тонко пискнула боцман Овеног, – Сверху! Зашли от солнца! Зенитные автоматы, к бою, мать вашу рогом трижды! Товарищ Сталион, уходите на мостик!
– Еще чего… – бросил Сталин, не обращая на нее внимания, – Где здесь ближайший автомат, товарищ?…
Отделение для зенитного расчета оказалось тесным и крошечным, как башня танка. Но, по счастью, пустым. Сталин торопливо опустился в непривычное кресло, рассчитанное на четырехногого стрелка, дернул на себя зубами прицельную планку. Сквозь ровные линии секторного прицела он увидел колышущиеся пушистые овчины облаков, белых и серых.
«Никогда не доводилось стрелять из чего-то подобного. Как же неудобно…»
Устройство оказалось простым, как он и предполагал. Удобные верньеры, педаль гашетки под правым копытом. Сталин шевельнул спаркой длинных стволов влево-вправо, чтобы освоиться, и зенитный автомат, покорный его воле, мгновенно среагировал. Не хватало второго номера, чтоб подавать патроны, но с этим он должен справиться и сам, не жеребенок. Главное…
Пегасы появились так внезапно, что тело не успело среагировать. Два или три ярких пятна пронеслись сверху вниз, стремительные, как крупные дождевые капли, возвещающие о начале грозы. Сталин успел разглядеть одинаковые темно-синие комбинезоны и гудящие от напряжения крылья. И еще – какие-то продолговатые металлические предметы под ним. Сталин, застонав от напряжения, развернул спарку, пытаясь поймать стремительные цели в ставший вдруг неожиданно большим и неуклюжим прицел. Гашетка ушла вниз с легким хрустом. Автомат стал бить короткими шипящими очередями, превратив кусок неба в серо-голубую выкройку, исчерченную резким пунктиром.
Поздно. Слишком маленькое упреждение. Пегасы легко уклонились от огня, повернулись вокруг своей оси – и вдруг обрушились на «Пони темного» в резком стремительном пикировании. Продолговатые металлические свертки отделились от них и полетели вниз, к палубе. Какое-то мгновение казалось, что они пропали, словно пролетели сквозь корпус, слишком уж долго не было слышно взрывов. Но пегасы не промахнулись. «Пони темного» вновь тряхнуло. Это было не резкое сотрясение вроде первого, скорее крупная болезненная дрожь. Словно брониносец терзал приступ жестокой лихорадки. На палубе закричали, пронзительно, тонко. Сталин услышал злой треск огня.
«Не уйдешь, – подумал он, ощущая вдруг, как тяжелая спарка становится необычайно легкой и послушной, – Не уйдешь от меня, фашист…»
Одного пегаса он поймал на отходе. Делая противозенитный маневр, легкий торпедоносец слишком забрал вправо – и оказался прямо в металлическом кольце прицела. Гашетка почти без сопротивления ушла в пол под копытом Сталина. БДУ-БДУ-БДУХ! Пегас пропал. Превратился в тающее среди облаков пятно тлеющих перьев, почти мгновенно пропавшее.
Молодец, Коба. На что-то все-таки годен.
Сталин попытался достать одного из ведомых, но тщетно. Тот молнией извернулся над самой палубой, и в иммельмане резко ушел в бок. Уже без своего смертоносного груза.
Палуба дрожала не переставая. Ее сотрясали десятки попаданий, от которых «Пони темный» болезненно скрежетал, трещал, скрипел и стонал металлическим голосом. Прежде свежий воздух был пропитан запахом гари, таким едким, что от каждого глотка начинала кружиться голова. Где-то трещали пожары, Сталин чувствовал их горячее дыхание, от которого воздух над самой палубой тек, плавился, дыхание, которое, казалось, вот-вот опалит его хвост.
«Терпи, – буркнул „внутренний секретарь“, заставляя его вновь приникнуть к раскаленной зенитной спарке, – Эти пони оказались здесь только из-за тебя. И ты будешь последним, кто покинет этот корабль».
Третий пегас, сиреневый с красной гривой, попытался сделать заход прямо на зенитный автомат. Его движение было стремительно, прицел не поспевал за ним. Сталин понял, что ему не успеть, ни за что не успеть. Сейчас блестящие металлом капли хлестнут прямо в лицо и, быть может, ты успеешь ощутить последний горячий поцелуй, прежде чем превратишься в клочья тлеющей шерсти, разбросанные по искореженному боевому отделению…
В последнее мгновенье, когда пегас вошел в зону прицельного бомбометания, наперерез ему устремилась ярко-голубая размытая линия. За которой тянулись длинные радужные полосы. Короткий удар, кажущийся беззвучным из-за адского грохота на палубе – и сиреневый пегас с фиолетовой гривой, беспомощно кувыркнувшись в воздухе, уходит вниз, неуклюже, как сбитое с ветки переспевшее яблоко.
– Гляди в оба, усатый! – Рэйнбоу Дэш отсалютовала ему копытом, на секунду зависнув напротив, – И не умирай! Это будет самый крутой бой в нашей жизни!
И, кажется, самый короткий…
– Где товарищ Пинки Пай?
Он только сейчас вспомнил про начальника ГПУ с ее розовым воздушным шаром. Превосходная цель для торпедоносцев, легкая, как мишень на полигоне…
– Ушла вниз! На предельно-малую, в облака! Давай о себе думать!
Вы бы никогда не оказались в этом грохочущем и скрежещущем аду, если бы думали о себе… Не ныть, Коба! Не ныть! Держи хвост пистолетом и не отпускай гашетку. Коммунизм, ради которого ты обрек на смерть столько пони, это не служение одному единственно-верному идеалу. Это вклад каждого в общее счастье. И если каждый отдельно взятый пони не готов сложить головы ради этого счастья, значит, нет здесь никакого коммунизма… Значит, напрасно развивается над дымящейся палубой красный флаг.
Он успел подбить еще двоих. Первый торпедоносец шел в пологом пикировании, рассчитывая, видимо, поразить боевую рубку и батареи крупокалиберных орудий. Сталин не дал ему такой возможности. Зенитный автомат пророкотал оранжевыми сполохами и разрубил пегаса напополам. Четвертый был палубным штурмовиком. Лишенный торпед, он был вооружен парой автоматических орудий под крыльями. Он успел сделать несколько заходов над палубой, свинцовой плетью хлеща орудийные и пожарные расчеты, наблюдателей, корректировщиков и вестовых. Прежде чем короткая очередь снесла под корень его крылья и голову.
Потом удача закончилась. Сталин не сразу понял, что произошло. Он просто вынырнул из зловонной обжигающей бездны, в которой сам не помнил, как оказался. Легкие разъедало кислотой, перед глазами плыли траурные круги цвета индиго. На языке – отвратительный привкус гари. Свежего воздуха… Хотя бы глоток. Тело, ставшее неуклюжим и непослушным, как старый разваливающийся трактор, едва шевелилось.
Надо заставить его выбраться наружу. Сквозь резь в слезящихся глазах Сталин разглядел контур люка. И искореженные обломки спаренного зенитного орудия, которые лишь чудом не раздавили его своим стальными объятьями. Наверно, где-то рядом лопнул «чемодан» с крейсера. Или кто-то из торпедоносцев оказался необычайно удачлив. Сейчас это не имело значения. Сталин выбрался на палубу.
Палубы больше не было. Лишь затянутое клубящимся черным дымом пространство, прорезанное десятками оранжевых огненных плавников, танцующих и шипящих под ударами ветра. Покосившиеся орудийные башни слепо смотрели в небо молчащими стволами. Где-то суетился пожарный расчет, тщетно пытаясь переносной помпой загнать пламя под палубу. Это была не палуба, это был охваченный огнем город, гибнущий, скрежещущий, но не сдающийся. Кое-где еще палили зенитные автоматы, два или три. Огрызались некоторые крупокалиберные орудия. Судя по тому, что от них осталось, били они практически вслепую, подчиняясь не командам корректировщиков, которых уже не было, а бушующей в груди пролетарской ярости, которая могла поспорить с самым горячим пламенем.
«Дух Эппалузы» и «Принцесса Каденс» нависали над «Пони темным» двумя огромными парящими островами, ощетинившимися орудиями. Их корпуса были окрашены в светло-серый цвет пасмурного неба, и сейчас можно было различить каждую заклепки на их хищных продолговатых силуэтах. Они били в упор, разделывая стонущий корпус «Пони темного» с размеренностью опытного мясника, разрубающего подвешенную тушу. Это даже не было боем. Это было хладнокровным добиванием дерзкого беглеца. Казнью зарвавшегося мятежника.
Сталин видел, как от удачного попадания одна из труб брониносца накренилась, как исполинское дерево, подрубленное под самый корень, и рухнула поперек верхней палубы с ужасающим грохотом, Целый ряд попаданий крупокалиберных орудий с «Принцессы Каденс» выпотрошили капитанский мостик, выбив наружу месиво из осколков бронестекла, хрустальной крошки и тлеющих обломков. Торпедоносцы один за другим проходили над «Пони темным», усеивая его объятую огнем палубу все новыми и новыми раскрывающимися огненными бутонами.
– Мы хорошо бились, товарищ Сталион…
Это был главный канонир товарищ Олкфед. Он лежал на покосившейся палубе, привалившись к остову орудия. Если бы не лужа черного цвета под ним, можно было бы подумать, что председатель ревкома беззаботно отдыхает после долгой и утомительной работы. Впрочем, в каком-то смысле так и было.
– Хорошо бились. Как вы говорили. Рево… революционная борьба с угнетателями, да? До последнего пони.
– До последнего пони, – сказал Сталин тихо, – До последнего снаряда. До последней капли крови.
Олкфед кивнул, словно этот ответ его удовлетворил. Попытался подкурить папиросу, но не смог – копыта были обожжены и едва шевелились. Сталин взял в рот зажигалку, не обращая внимания на полыхающую палубу, и помог ему подкурить.
– Жил ради дружбомагии, а умер ради коммунизма, – Олкфед скрипуче рассмеялся, – Вот дела… Но мы им тоже всыпали, товарищ Сталион. Как выразилась боцман Овеног, сыпанули перцу под хвост… Зацепили «Дух Эппалузы» и дали пару горячих прямых «Принцессе Каденс»…
– Кто-то из ревкома уцелел?
– Не знаю. Боцман Овеног в арсенале. Готова взорвать оставшиеся снаряды, когда… Когда станет совсем плохо. Старшина Урт пытался корректировать огонь с мостика. Наверно… Нет, не знаю. О, дьявол…
Сталин оглянулся. В самый раз, чтоб увидеть гудящий ярко-желтый хвост огромной кометы, тянущийся к дымящемуся «Пони темному». Это не было похоже на след снаряда, слишком яркий, слишком большой…
Умирающий корпус брониносца содрогнулся от титанического удара, по сравнению с которым даже попадание главным калибром крейсеров мог показаться не страшнее легкого хлопка. И это был тот удар, который переломил хребет умирающему кораблю. Под звон лопающихся переборок, исторгая из горящего чрева десятки дымных хвостов, он медленно стал снижаться.
– Это еще что за черт?
– Это «Вандерболты», усатый, – буркнул кто-то под ухом, – Соарин. Пробил корпус навылет. Ужасно круто.
Рэйнбоу Дэш выглядела так, словно побывала в аду – и вернулась обратно. Радужный хвост тлел, от него осталась едва ли половина. Грива черна от гари, глаза слезятся. И по тому, как тяжело пегаска опустилась на палубу, припав на передние ноги, Сталин понял, что этот бой и ей дался нелегко. Она выглядела, как истребитель, чудом вышедший из тяжелого многочасового сражения и едва дотянувший до аэродрома.
– Ужасно круто, – подтвердил Сталин, – Правда, товарищ Олкфед?
Старший канонир не ответил. Взглянув на него, Сталин увидел тлеющую папиросу, лежащую на палубе, возле обожженного копыта.
Председатель ревкома получил заслуженный отдых.
– Надо уходить, – сказала Рэйнбоу Дэш, отряхиваясь, – Все, конец «Пони темному». Добунтовался. Машинное отделение горит, скоро начнут рваться арсеналы. Убираемся, если хотим сохранить хвосты! Давай, шевелись!
– Надо собрать уцелевших, товарищ Рэйнбоу! Коммунисты своих не бросают.
– Даже отважная Дэринг Ду уходила от врага, когда не было шансов на победу! Нет здесь уцелевших, усатый…
Сталин не сразу понял, что переменилось в окружающем мире. Как и прежде, он состоял из смятого металла, огня и дыма. Но теперь в нем было и что-то иное. Что-то новое. Что-то странное. «Внутренний секретарь» напрягся, тоже ощущая эту перемену. Еще неявную, но определенно зловещую.
– Орудия смолкли, – вдруг сказала Рэйнбоу Дэш, вертя головой, – Слышишь? Тишина!
Теперь он и сам понял. Действительно, «Дух Эппалузы» и «Принцесса Каденс» прекратили стрельбу. И рой пегасов-торпедоносцев завис высоко над горящей палубой, отчего-то отменив следующий заход.
– Почему они не добьют нас? – спросил Сталин.
Плохо, когда противник наносит неожиданный удар. Еще хуже – когда он не наносит удара. Это говорит о том, что ты чего-то не заметил, Коба. Что-то не принял во внимание. И смотришь не в ту сторону.
– Не знаю, – Рэйнбоу Дэш ударила копытом в палубу и зашипела от боли, – Наверно, готовят абордажную партию.
Хотят взять живыми. Мысль эта резанула внутренности зазубренным финским ножом. И ноги вдруг стали ватными, едва способными удерживать тело в вертикальном положении. Вот он, дьявольский план Принцессы. Не просто торжественно разбить мятежника, но и захватить в плен заговорщиков. Противника мало уничтожить, его надо унизить. Надо обнажить его гнилое нутро на потеху улюлюкающей публике, устроить показное судилище… Сталин знал, как надо обращаться врагами. И понимал, что на милость Принцессы рассчитывать на стоит.
Без боя не дамся. Не ждите. Только не я.
На боку неподвижно лежащего Олкфеда он заметил короткую саблю. Повозился, взял зубами за непривычную рукоять. Тяжелый вес оружия подарил не утешение, но надежду. Первый, кто протянет к нему копыта, узнает, как бьются коммунисты. Даже в безнадежной ситуации. Даже перед лицом гибели.
Сталин бросил взгляд на бездонное акварельное небо, чтобы запомнить его навсегда. Но небо уже ничем не напоминало ту сказочную картину, которую он видел прежде. Испачканное смрадным дымом, затянутое свинцовыми облаками, оно было враждебным и неприветливым.
– Идут! – крикнула Рэйнбоу Дэш.
Они появились сверху. Не спустились на крыльях, как ожидал Сталин, не оцепили их с Рэйнбоу Дэш кольцом. С палубы нависшей над «Темным пони» вертикально вниз опустились два столба слепящего света. Оружие? Какой-то смертоносный луч смерти?…
Когда свет потух, Сталин увидел, что на палубе почти ничего не изменилось. Разве что возникли две субтильные и изящные фигуры.
Единороги. Одна – лавандового цвета, с фиолетовой гривой и алой прядкой, другая – белоснежная, с фиолетовой же гривой.
– Привет, – улыбнулась Лучшая Ученица Принцессы, тряхнув гривой, – Как дела?
– Не очень, – Рэйнбоу Дэш яростно запыхтела и стала рыть копытом палубу, – Но будут гораздо лучше, когда я сотру эту улыбочку с твоей морды!
– О, Рэйнбоу Дэш, – лицо Твайлайт Спаркл ничуть не утратило доброжелательности, – Ты так и не запомнила основного урока дружбомагии, а ведь я столько раз повторяла его! Насилие и драки – это очень, очень плохо!
– Конечно, плохо! – фыркнула пегас, – Если дружба для тебя – это значит править табуном пускающих слюни идиотов!..
– Как грубо! – драматическим жестом белоснежная единорог коснулась изящным копытцем лица, обрамленного тщательно ухоженными локонами гривы, – Ты всегда была грубиянкой, Рэйнбоу Дэш. Этого и следовало ожидать. Мы почти не удивились, когда узнали про то, что ты спуталась с этими проходимцами. Ты и эта неотесанная деревенщина Эппл Джек. Про Пинки Пай и говорить нечего, она всегда была дурнушкой. Но вот Флаттершай нас с Твайлайт неприятно удивила…
Голос у нее был нежный, мелодичный, но, слушая его, Сталин ощущал, как ледяная колючая проволока обвивается вокруг его шеи. Это был змеиный голос лжи, тлетворный, ядовитый и порочный. В нем был тлен дружбомагии, ощутимый, как запах свеже-разрытой могилы. В его смертоносные объятья он второй раз не попадет…
– Вы все знали! – говорить с саблей в зубах было неудобно, но Сталин знал, что выпускать оружия нельзя.
– Конечно, знали, глупенький жеребенок! – Рарити засмеялась, наслаждаясь его замешательством, – Неужели ты думаешь, что мы, самые сильные единороги Понивилля, не заметим такого у себя под носом?…
– Ах ты грязная подстилка Принцессы!.. – Рэйнбоу Дэш зарычала.
– Ваш нелепый заговор очень нас обидел. Правда, Твайлайт?
Твайлайт Спаркл кивнула. Она и в самом деле выглядела огорченной.
– Мы думали, что мы друзья.
– Друзьям не лгут, Твайлайт!
– Это не ложь. Наша дружба – это магия, Рэйнбоу! Но магия – это зыбкая материя, если ты понимаешь, что я имею в виду. Магию надо уметь поддерживать, создавая… эмм-мм… нужный эффект.
– Как ты когда-то поддерживала ложь, обманывая куклой детей, и едва не докатилась до гражданской войны? Мы для тебя тоже были детьми, Твайлайт? Или куклами вроде Смарти Пэнтс?
Твайлайт Спаркл замешкалась. Но лишь на мгновение. Потом она вновь стала дружелюбной, вежливой и немного смущенной. Как отличница, которая уверена в том, что знает ответ, но все равно опасается, что учитель пририсует к пятерке минус.
– Твое сердце полно злости, Рэйнбоу, – мягко сказала она, – Как тогда, когда мы попали под влияние Дискорда. Но я помогу тебе. Я верну тебе волшебство дружбомагии, Элемент Верности…
– Дружбой нельзя управлять, – Сталин покачал головой, – Дружба – это не инструмент, как ваша магия. Дружба – это иногда труд, иногда боль, иногда отчаянье. Дружба может быть горька, а не щедро намазана медом, как ваша дружбомагия. И только коммунизм может сплотить всех пони Эквестрии. Честный, не прикрывающийся лживыми завесами, не пытающийся манипулировать ими. Дающий им выбор. Иногда – горький, необходимый выбор. Но тот, который они могут сделать сами. А вы… Вы просто играете в куклы, Лучшая Ученица.
Он видел, как сверкнули драгоценными камнями глаза Рарити. Как два огненных рубина с острыми гранями, которыми запросто можно порезаться. И как напряглась Твайлайт Спаркл.
– Вы все упорствуете, старый жеребец, – улыбнулась Лучшая Ученица, и у Сталина на загривке от этого голоса встал дыбом подшерсток, – Вы никак не можете принять нашу дружбомагию, потому что вы старый, злой и циничный. Вы просто не способны ее принять. Не готовы впустить в свое сердце настоящее волшебство.
– Я видел мир, девочка, – Сталин печально усмехнулся, – Видел горящие деревни и разрушенные города, видел дымящие танки и тысячи мертвых тел. Хуже того, я сам отправлял многих на верную гибель. Но я всегда был за честность. Пусть мир воняет паленым мясом и дымом, как сейчас, пусть рассыпается в труху, пусть агонизирует – но я всегда предпочту его тем сказочным акварелям, которые вы пытаетесь замазать приторной патокой своей хваленой дружбомагии… Дружба начинается с честности. Поэтому у меня были миллионы друзей. А у вас – ни одного.
– Пусть так, – неожиданно легко согласилась Твалайт Спаркл, – У вас есть интересные аргументы. Но есть и существенный изъян.
– Какой?
– Ты слишком стар и слаб.
Он сам не понял, как ему удалось уклониться от предательского удара. Воздух перед его лицом вдруг свистнул, стал плотнее… Сталин отпрыгнул в сторону, инстинктивно, не выпуская из зубов сабли. И увидел длинный золоченый клинок, парящий в воздухе, окутанный густым алым свечением. Клинок, движущийся без постороннего вмешательства. И движущийся очень быстро.
Выпад. Еще один. Еще.
Парящий в воздухе клинок несколько раз устремлялся к нему, нанося молниеносные удары. Сталин едва успевал парировать их собственной саблей. Звенящая полоса стали, едва не касаясь его бока, отлетала в сторону, но не собиралась падать оземь или отступать.
– А ты еще ловок! – рассмеялась Твайлайт Спаркл, наблюдая за тем, как он отступает, готовясь встретить следующий натиск, – Как для старика, конечно.
Еще удар. Он едва не сломал челюсть, перехватив его на середине траектории. Золоченый клинок мягко скользил в воздухе, выискивая слабину в его обороне.
– А ну убери от него свой рог! – рявкнула Рэйнбоу Дэш, поднимаясь в воздух.
– Иди сюда, грязнуля! – Рарити направила на нее собственный рог, – Ты никогда не годилась мне в подруги!..
– Ах, так?!
Удар Рэйнбоу Дэш был столь быстр, что Рарити не успела среагировать. Размытая голубая молния ударила в грудь белоснежному единорогу и, слившись с Рарити зыбким облаком, пропала из поля зрения.
Сталин отступал по накренившейся палубе, стараясь обходить многочисленные дыры, из которых били обжигающие огненные языки и одновременно сдерживать натиск. Золоченный клинок, удерживаемый магией Твайлайт, не знал усталости. Он пытался достать его слева, справа, сверху, снизу, совершал обманные финты и ловко крутился в воздухе, точно готова ужалить оса.
– Ты – достойный противник, Сталион, – Твайлайт Спаркл тряхнула гривой, наблюдая за тем, как Сталин пятится под градом ударов, – Наверно, даже лучше многих. Умнее и дальновиднее Дискорда, хитрее Сомбры и настойчивее Принцессы Луны. Очень жаль, что ты с таким упорством отрицаешь дружбомагию…
– Я отрицаю ложь! – крикнул он, устремившись в атаку.
Но атака эта, несмотря на всю свою ярость, быстро выдохлась. Атаковать было некого. Устремляя удары по золоченому клинку, он лишь терял время и силы – его не держала ничья рука, он был лишь бездушным оружием, управляемым магической силой. И в то же время он не давал ему добраться до своей хозяйки, встречая тщетный натиск ловкими и быстрыми контрударами.
Паршиво, Коба. Ох, как паршиво.
В этот раз ты хорошо вляпался, сивый мерин. Такие враги не отступают. А ты слишком хорошо понимаешь, что и тебе отступать некуда.
– Из тебя мог бы получиться хороший союзник, Сталион. Убежденный адепт дружбомагии, который укрепил бы наши силы. И, кто знает, может когда-нибудь занял бы достойное место в пантеоне аликорнов Принцессы.
– Я никогда не встану рядом с эксплуататорами!
– Значит, ты ляжешь рядом с теми, кого так наивно пытался поднять на борьбу, – лавандовая единорожка пожала плечами, – Ты сам превозносил достоинства свободного выбора. Так выбирай. Править или умереть? Принять сладкую дружбомагию или уйти в ничто?
Ловкий выпад золоченого клинка обжег шею, оставив на серой шерсти багровую извилистую полосу. Сталин стиснул зубы и попытался перехватить инициативу, но тщетно. В этом бою, навязанном ему и идущем по чужим правилам, у него не было шанса.
Даже хуже, чем в сорок первом, а? И хуже, чем в восемнадцатом.
– Знаешь, Принцесса Селестия к тебе неравнодушна. Ты бы мог стать ее Лучшим Учеником, если бы захотел. Она чувствует в тебе великую силу, которая сейчас деструктивна, но которую можно огранить и направить в нужное русло. Кто знает, возможно ты вообще единственный, у которого была возможность одержать над ней верх. Как печально, что ты умрешь здесь…
Золоченный клинок коснулся его груди. На миг он показался ледяным, но в следующую секунду – раскаленным. Она играет со мной, понял Сталин, играет, как со своим ручным филином. Проверяет, где находится тот предел, за которым сопротивление уже бесполезно. Даже не подозревая, как он близко.
Его собственное тело стонало. Оно было немолодо, и каждое движение требовало напряжения сил. Которых оставалось все меньше с каждым мгновением.
Удар, удар, удар. Тело тяжело дышало, подрагивая, как старая кляча от непосильного труда. Тело с трудом удерживало равновесие, двигаясь по раскаленной палубе между зияющими отверстиями, на него некоторых из которых была адская домна, а на месте других – клочья неба. Тело отказывалось бороться дальше. Даже будучи моложе и сильнее его старого тела, брошенного на Ближней Даче, оно все равно не могло состязаться с Лучшей Ученицей Принцессы Селестии.
– Прими дружбомагию, – вкрадчиво сказала Твайлайт Спаркл, дружелюбно ему улыбаясь, – Тебе не за что больше сражаться. Ваша поннивилльская ячейка разгромлена. Эппл Джек схвачена и дает показания. Флаттершай тоже в тюрьме. Рэйнбоу Дэш окажется в кандалах очень скоро. Ну а Пинки мы найдем, это будет совсем не сложно. Мне даже жаль их. Они долгое время были мне полезны. Но я готова простить тебе их утрату, если ты присоединишься к Принцессе и станешь аликорном. Подумай. Подумай, Сталион.
– Я подумал… – воздух из легких рвался с хрипом, оставляя на губах медный привкус крови, – Вот мой ответ!
Последний его выпад отбил бы и ребенок. Золоченый клинок с легкостью принял его удар и отвел в сторону. Старые кости заскрипели, жилы загудели, как стальные тросы, удерживающие предельное напряжение.
– Жаль, – вздохнула Твайлайт Спаркл, – Очень жаль. Твое упрямство погубит тебя, Сталион… Но это твой выбор. И я его уважаю.
Боль.
Боль захлестнула его с головой, как океанская волна захлестывает бумажный кораблик. Золоченый клинок мелькнул размытым пятном, скользнул к земле, резко повернулся…
Сталин увидел, как его собственное правое копыто отлетает в сторону, оставляя на закопченной и раскаленной палубе отвратительный багровый след.
Он пошатнулся. Боль. Слишком много боли для старого тела. Очень упрямого, выносливого, но все же смертного. Горящий «Пони темный», кренящийся на бок, вдруг стал необычайно далек. Как черно-белая картинка в распахнутой на коленях книжке. Он вдруг снова увидел московскую метель и злых белых мух, бьющихся в окно. Увидел множество незнакомых лиц, нависших над ним.
