Текст книги "Понь бледный (СИ)"
Автор книги: Константин Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
Зекора оглушительно свистнула. И пропала, точно сквозь землю провалилась.
– Товарищ зеб…
Он не успел закончить. Потому что поверхность болота вдруг вздыбилась, как от взрыва глубинной бомбы, прыснула в разные стороны каскадами липкой черной грязи. Из болота вырвались четыре тускло-желтых стрелы, и Сталину показалось, что над ним распрямили стволы четыре исполинских, мгновенно выросших, дерева. Разве что стволы деревьев не умеют так пружинисто гнуться. И обычно имеют ветви, а не оканчиваются на верхушке небольшим утолщением сродни…
Сталин сглотнул, чувствуя, как желудок наполняется ледяной ртутью.
Не деревья.
Четыре гибких шланга, поднявшиеся из смрадного болота, оканчивались головами. Плоскими треугольными головами вроде змеиных, каждая размером с корову. Грозные черные полосы над сверкающими зелеными глазами, выдающаяся вперед пасть с несколькими рядами отвратительных на вид зубов. В этих мордах было и что-то кошачье. Может, особенная грация, с которой они двигались на длиннейших упругих шеях.
Не деревья.
Гидра.
Она увидела стоящего на берегу Сталина сразу всеми четырьмя мордами. И восемь жутких зеленых глаз мигнули, недобро прищуриваясь. Самый опасный и огромный хищник Вечнодикого Леса распознал цель. Маленький безоружный серый пони. Наверняка сочный и очень вкусный. И даже не пытается бежать, парализованный страхом. Первая и третья головы Гидры довольно осклабились в предвкушении. Четвертая облизнулась длинным раздвоенным языком. А вторая, самая голодная, устремилась вперед.
Страха не было. Только приятное тепло готовых к действию мышц. И еще совершеннейшее спокойствие.
Голова гидры ударила в то место, где стояла добыча, но вместо податливой и сладкой плоти пони обнаружила на зубах торф и сырую землю. Она недоуменно заворчала, отплевываясь. Серый пони с удивительно неприятным взглядом стоял в десяти метрах от нее и молча наблюдал за ней. Кажется, он даже не шевельнулся. Голова гидры, смущенная собственное оплошностью, метнулась к нему, распахивая узкую зубастую пасть. Снова мимо. Третьей попытки Сталин ей не дал.
– Рамонус-меркадус! – произнес он звучно, устремляя в направлении замешкавшейся головы левое копыто, окутавшееся алым сиянием.
Все произошло очень быстро. Валуны, которыми был усеян болотный берег, стали десятками взмывать в воздух, быстро выстраиваясь в определенном порядке и образуя монолитную конструкцию. Очень большую и похожую на… Едва ли гидра узнала бы в образовавшемся многотонном парящем предмете ледоруб. Но даже если бы узнала, времени на защиту у нее уже не оставалось. Огромный ледоруб, охваченный алым свечением, с размаху опустился на голову гидре. В грохоте камней сродни горной лавине треск лопнувшего черепа был почти неслышен.
Оставшиеся три головы были слишком потрясены, чтобы резко сменить тактику. Не поняв, что произошло, они почти одновременно устремились в атаку. Движение их было быстро, настолько, что со стороны казалось почти неразличимым. Но всякое движение, не основанное на вере, заранее обречено.
Сталин это знал. Гидра нет.
– Гулагус-пятнадцатилеткус!
Разлившееся в воздухе алое марево коснулось третьей головы гидры. И в две секунды неузнаваемо изменило ее. Блестящая желтая шкура на третьей голове обвисла, сморщилась, как кожа на лице старика, глаза сделались потухшими, половина зубов мгновенно выпала. Вместо них в пасти оказался потухший папиросный окурок, а пониже подбородка – расплывшаяся лиловая татуировка «Жить не по лжи». Это превращение настолько потрясло третью голову, что она мгновенно нырнула в болото и исчезла без следа. Не зря магию, подчиняющую время, относят к наиболее сложной, мысленно усмехнулся Сталин.
Потом мысли пропали, вернув его в знакомое состояние боевого транса, полное размеренных коротких движений и ледяного спокойствия.
С верой или без, даже двух голов хватало гидре, чтобы оставаться смертельно-опасным чудовищем. Дважды смертельно-опасным. Ловкий выпад правой головы едва не стоил Сталину жизни – огромный валун рядом с ним разлетелся в мелкий щебень под многотонным ударом. Гидра грозно заворчала, вновь обнаружив промах. Ее головы, лишившись половины своих собратьев, стали действовать куда как осторожнее и в то же время быстрее.
Это проверка, понял Сталин. Не случайный выбор. Зекора хочет проверить, готов ли он победить гидру капитализма. Столь же живучую, непримиримую и яростную. Сможет ли выстоять один против многих и уцелеть? Рано или поздно найдется тот, кто уничтожит голову или две. Но уничтожить все головы, одну за другой, несколько раз подряд совершив невозможное – на такое способен не каждый…
– ГОЭЛРО!
По его вытянутой ноге прошла короткая, но яростная судорога, столько в этом коротком заклинании было сосредоточено затаенной мощи. Оно сухо треснуло над болотом, выбросив неяркий язык – и третья голова гидры вдруг оглушительно завизжала, окутавшись коконом гудящих сиреневых молний. Они пропали лишь когда от головы остался обугленный шейный позвонок. Третья шея тяжело рухнула в болото и пошла ко дну.
Четвертая не собиралась сдаваться. Судя по всему, эта голова была старшей и самой опытной. Она сделала несколько выпадов, оставляя в мягкой болотистой почве огромные углубления. И каждое из них могло бы стать для Сталина могилой, если бы горящая внутри искра не подсказывала ему всякий раз верное направление движения. Прыжок вправо. Перекат. Отход. Снова вправо. Разворот на двух левых. Обманный финт хвостом. Он двигался мягко и плавно, как танцоры из Большого Театра, скользил, едва касаясь копытами земли, уворачивался и сам атаковал.
– Госснаб! Госстрой! Госкино! – три пурпурных копья поразили гидру в шею и затылок, но лишь едва оглушили. Она протяжно зарычала и попыталась вновь достать его, на этот раз – коварным ударом над самой землей.
– МОПР! ВЛКСМ! ВДНХ!
Каждое слово, заключенное в алое свечение, пылающим снарядом било гидру наотмашь. Алое, как знамя октября, как кремлевские звезды, как обложка советского паспорта. И каждый удар, который попадал в цель, наполнял душу Сталина ликованием.
– ТАСС! БАМ! БГТО!
Гидра завыла, глухо, с невероятной животной яростью. Пораженная сразу несколькими попаданиями, она едва удерживалась на поверхности воды. Но и Сталин был измотан до того предела, когда тело едва способно повиноваться направляющим его импульсам. Ноги дрожали, как у старой клячи, перед глазами плыли бесформенные кляксы, вены наполнились обжигающей слизью. Каждый удар, направленный им, требовал огромной концентрации и сил. И теперь он истратил почти весь свой арсенал.
Они стояли друг напротив друга – едва живая гидра и маленький серый пони с седой гривой.
«Ты ведь можешь отступить, Коба, – прошептал „внутренний секретарь“, наблюдавший за боем из своего уголка в его голове, – Стоит ли рисковать жизнью, чтоб нанести этот удар? Гидра уже не опасна. А ты можешь не выбраться, если решишь сражаться с ней до конца…»
Этот невидимый советчик, всегда мудрый, саркастичный и уверенный в себе, не был Сталиным. Он был отражением того, другого, человека. Который давным-давно проиграл свою последнюю битву.
Сталин улыбнулся, чувствуя во рту медный привкус крови.
Больше никогда. Никогда он не отступит от поверженного врага, дав ему еще один шанс.
– ДОСААФ!
Голова гидры лопнула, оставив безвольно качающуюся шею. Через несколько секунд поверхность болота выглядела так же, как и прежде – непроглядная черная гладь, нарушаемая лишь грустными вздохами больших пузырей. Сталин без сил опустился на землю. Он чувствовал себя так, словно его заживо мумифицировали и положили в мавзолей.
Зекора стояла на прежнем месте – то ли телепортировалась обратно, то ли вовсе никуда не уходила, временно обратившись невидимкой.
– Немало нарубил голов, – сказала она, тряхнув своей полосатой гривой и сверкнув огромными глазами, – Теперь, я вижу, ты готов. Ученье конечно твоё, и впору заряжать ружьё…
– Еще не готов, товарищ зебра, – он с трудом качнул головой, – Еще нет. Я победил врага, но теперь я знаю, что этого мало. Победа не стоит ничего, если ее плоды оставлены без присмотра. Мне осталось понять одну важную вещь. Как победу удержать и сохранить. Я буду на холме для медитаций.
Если бы он обернулся хоть раз за то время, что шел, покачиваясь, по тропинке, он бы заметил, что Зекора впервые смотрит на него не так, как прежде. Легкая насмешливость пропала без следа, сменившись чем-то другим. Чем-то вроде уважения.
Но Сталин так ни разу и не обернулся.
Сталин открывает глаза.
Он возвращается в реальный мир, который покинул несколько часов или дней назад. Здесь все по-прежнему – уныло гудят кроны Вечнодикого Леса, не пропускающие свет, что-то зловеще скрипит что-то в чаще. Но теперь это его не беспокоит, он знает, что Вечнодикий Лес никогда не причинит ему вреда.
Но кое-что изменилось. Теперь у него есть ответ, который он поймал там, под куполом кристально-прозрачного мира грез и мыслей.
Ответ оказался прост. Так прост, что у него даже спирает дыхание, когда он осмысливает то, что узнал.
Сталин улыбается. Но смену ледяной сосредоточенности приходит живое тепло, пульсирующее в теле. Это тепло зовет его, торопит, тянет вперед. Там, впереди, ждет его самое главное.
Сталин поднимается на ноги и спускается с холма.
Глава одиннадцатая
«Что ты можешь сделать голыми руками в уличной борьбе, даже будучи сознательным, разве пуля врага не так же пробивает сознательную голову, как и несознательную?»
И. В. Сталин
Позже говорили о том, что этот пони пришел в Кантерлот в сумерках. В остальном же все слухи расходились. Кто-то утверждал, что таинственный гость был огромного роста, а глаза его горели ярким голубым пламенем. Прочие рассказчики заверяли в том, что пони этот был росту вовсе небольшого, а глаза имел алые. Единственное, в чем эти слухи сходились наверняка – пони этот был серого цвета. Возможно, оттого дворцовая стража заметила его лишь тогда, когда он, нимало не таясь, подошел к главным воротам. Серый, в густеющих на глазах сумерках, он был почти неразличим. Как тень, которая стелется мягко и удивительно ловко, словно выскакивая из-под ног. Но Стражи Принцессы едва ли заслужили бы честь носить свои сверкающие золотые кирасы, если бы позволили даже бесплотной тени проникнуть во дворец.
– Стоять! – повелительно крикнул один из пегасов, поднимая копыто, – Ни шагу вперед!
Пони остановился, спокойно, точно грубый окрик ничуть не поколебал его душевного равновесия. Поднял глаза на стражника – Голубые? Алые? После тот и сам не мог этого вспомнить – коротко усмехнулся. Тяжелая эта была усмешка и стражнику, несмотря на теплый летний вечер и немилосердно нагревшиеся за день доспехи, показалось, что он услышал зловещий скрип. Сродни скрипу многотонной махины айсберга, готовой обрушить на голову зазевавшемуся пони лавину льда и камня.
– Кто таков? – крикнул стражник еще более грубо, чтоб развеять это неприятное чувство, – Зачем пришел? Принцесса не принимает всякий сброд, особенно в праздник!
– Праздник? – серый пони задумался, – Да, конечно. Сегодня ведь Гранд Галопинг Гала, если не ошибаюсь. Разумеется. Самый большой праздник в году, а? Кантерлотский дворец, наверно, набит гуляками? Шампанское рекой, звон брильянтов на шеях и в ушах, трещащие от яств столы… Ананасы там, рябчики… Праздность, похоть, лицемерие, изнеженность, тучность… Весь высший свет собрался нынче у Принцессы Селестии, чтобы в пьяном угаре чествовать ее и сладострастно лобызать золотое копыто, которое мироточит самым сладким наркотиком во всех мирах – властью. Все ее преданные вельможи, шуты, охранники, осведомители, генералы… Впрочем, пустое. Нет, ошибки нет. Я пришел на праздник.
Стражник даже поперхнулся. Не от услышанного – он не понял и половины – но от наглости гостя. Скромно, даже бедно одетый, этот серый пони вел себя с какой-то странной, необычной развязанностью. Которая очень быстро с него спадет, достаточно лишь…
– Сейчас отведаешь яств, – пробормотал стражник, берясь зубами за рукоять увесистой дубинки, – Сейчас проведу тебя на праздник, бродяга безмозглый. Фейчас…
Закончить он не успел. Позже одни говорили, что серый пони лишь мотнул головой – и стражники превратились в крохотных, испуганно пищащих параспрайтов. Другие утверждали, что их на месте сразила молния, столь мощная, что не оставила и щепоти пепла. Третьи готовы были поклясться своим хвостом, что бедолаг разорвало на части прямо в их золотых кирасах.
И только один пегас во всей Эквестрии знал правду. Даже много лет спустя, состарившись в глухом городишке под чужим именем, он по ночам испуганно вскрикивал, потому что вновь видел события той далекой и страшной ночи. Видел, как глаза невыразительного серого пони вдруг оказались прямо перед его лицом. Голубые? Алые? Это уже не имело значения. Эти глаза вдруг налились обжигающим светом, столь ярким, что даже золотая кираса на их фоне выглядела бы ржавой и тусклой консервной банкой. А потом он услышал голос – и голос этот ледяным электрическим разрядом прошел по позвоночнику:
– Ты проведешь меня во дворец. Прямо к Принцессе Селестии. И побыстрее.
Что было дальше, он не знал. Даже много лет спустя, пытаясь восстановить по кусочкам картину того вечера, он, дряхлый мерин, натыкался на сплошную стену, в которой не было ни проемов, ни трещин. Очнулся он лишь на рассвете, возле тех же ворот. Когда все уже было кончено бесповоротно и окончательно. Слухи же о дальнейших событиях говорили всякое, и верить им было решительно невозможно.
Единственное, что было установлено точно – странный пони пришел в Кантерлот в сумерках.
В главную залу дворца Сталин вошел легко и уверенно, как в собственный дом. Пожалуй, даже без провожатого он смог бы найти верный путь. Здесь гремела музыка, оглушая с порога каждого вошедшего натужным дребезжанием тарелок, пронзительными трелями флейт и приторными напевами клавесин. Слишком сложная и вычурная для уха простого пони, музыка Кантерлота давила, как чужеродная среда, и каждой своей нотой заставляла чувствовать себя здесь чужим. Музыка, россыпи драгоценных камней на стенах, прекрасные витражи тончайшей работы, мебель красного дерева, золотые безделушки, свисающие с хрустальных люстр – все это образовывало густой кисель, в котором вязли мысли и чувства.
Зала была огромна, с добрую четверть всего Понивилля. Если бы Эппл Джек позволили засадить яблонями хотя бы часть ее… Но яблони, конечно, не будут плодоносить на золоченом паркете. Равно как и здешние жители не станут есть презренных плодов. Сталин лишь хмыкнул, увидев мимолетным взглядом банкетные столы. В серебряных ведерках индевели бутылки с шампанским вином и ликерами. Непристойно раскорячив ноги, истекали жиром на огромных блюдах жаренные птицы. Креветки вздымали розовые хвосты среди пиал с соусом, блюдец с мороженым и вазочек с нежной поблескивающей икрой.
И торты. Тортов было великое множество и Сталин, хоть и никогда не считал себя любителем сладкого, машинально отметил их наличие. Многоярусные торты украшали собою все столы, возвышаясь над прочими блюдами как короли в пестрой толпе придворных. Многоярусные, украшенные марципаном, шоколадной стружкой, засахаренными фруктами, мармеладом, заварным кремом, ягодками, джемом, орехами… Торты пока остались в неприкосновенности, хотя прочие яства уже были изуродованы десятками нетерпеливых челюстей. Судя по всему, время десерта еще не наступило. Он успел вовремя.
Гости Принцессы Селестии оторвались от пиршества, повинуясь выносимо грохочущему оркестру, чтобы уделить несколько минут танцу. И танцевальная площадка едва смогла вместить всех желающих.
Здесь были они все.
Дряхлые старики в усыпанных алмазными орденами мундирах болтали друг с другом, издавая отрывистые восторженные смешки – должно быть, вспоминали подавление пегасьих бунтов и свои заслуги. Дамы с роскошными прическами любезничали друг с другом, лицемерно вздыхая и украдкой глядясь в высоченные зеркала. Напыщенные молодчики из Стражи Принцессы, рослые, холеные и огромные, как ломовозы, обозревали присутствующих с видом глубокого превосходства. Визгливые старухи в несообразных возрасту нарядах восседали на перинах, окатывая всякого подошедшего липким презрением.
Шелк, бархат, кружева, драгоценные камни. Сверкание золота и превосходных зубов, никогда не кусавших грубого хлеба. Пронзительный запах духов и туалетной воды. Кокетливо взбитые гривы немыслимых кричащих цветов и щегольски подстриженные усики. Стеки из красного дерева, веера из перьев феникса и изящные монокли на платиновых цепочках. Резкий визгливый смех. Надменное бормотание. Нарочито шикарные жесты и показное достоинство.
Сталина замутило, когда он, сам того не желая, окунулся в этот зловонный водоворот запахов, цветов и звуков. Подобно картине буржуазного художника Босха, этот водоворот мог казаться потрясающе роскошным на расстоянии, но стоило приблизиться, и сотни мельчайших деталей бросались в глаза, каждая – отвратительнее жирного опарыша, пирующего на теле падшей клячи.
Сталин чувствовал все. Скрытые несколькими слоями жирного крема прыщи и бородавки. Вонь давно не мытых тел, замаскированную сильнейшими духами. Уродливые кривые ноги, отчаянно задрапированные дорогими тканями. Чувствовал он и другое. Алчность за сверканием лорнетов. Похоть за кокетливо подрагивающими ресницами. Властолюбие за почтенными и фальшивым чмоканьем щек. Приглушенная ярость за седыми проплешинами генералов.
Единороги. Сплошь одни лишь единороги. Царственные монолиты их рогов возвышались подобно маленьким драгоценным башенкам. Или орудиям, подумалось Сталину мимоходом. Орудиям, бьющими по Эквестрии ненавистью, стяжательством, злобой, коварством, ложью…
Отвратительное варево, в которое он вынужден был погрузиться, пока шел к трону, лишило его душевного равновесия, установленного часами медитаций. Но злость, целительная злость, помогла ему не сбиться с пути в этом топком болоте скверны, более смертоносном, чем зыбучие пески Вечнодикого Леса.
Души глубже, Коба. Ты в самом логове врага. В настоящем «Волчьем логове». Здесь вершатся судьбы Эквестрии. Раз так, не будем отвлекаться на блеск мишуры и фальшивую позолоту. Будем искать самого волка…
Волка не потребовалось долго искать. Он был здесь. Он был центром всеобщего внимания и занимал почетное место, возвышаясь в сияющем золотом троне. Волк не таился, не прятался, не пытался укрыться. Напротив, он, освещенный тысячами ламп, умащенный розовым маслом, восседал в центре толпы, лучезарно улыбаясь своим подданным. Этот волк не будет прятаться. Не станет принимать яд и отдавать приказы о сожжении тела. Это – совсем другой волк, Коба, другой породы, с какой ты еще не имел дела. Невероятно опасной, но так знакомой. Вот он, страшный, едва заметный волчий прищур. И сверкание клыков, скрытое благожелательной улыбкой. Вот он, опаснейший хищник Эквестрии, по сравнению с которым болотная гидра – не опаснее шаловливого котенка.
И волк почуял его. Инстинкт хищника, пусть расслабленного и привыкшего к безопасности, никогда не дремлет. Сталин ощутил это, как дуновение пронизывающего февральского ветра, нырнувшего за пазуху. Ощутил, но не позволил себе остановиться. Пусть волк все видит.
Он видел неисчислимое множество портретов Принцессы Селестии. Их печатали и рисовали во множестве, украшая ими все, от понивилльских улиц до ратуш и цветочных ваз. Сталин знал черты этого растиражированного в миллионах экземпляров портрета так хорошо, что мог воссоздать любую мелочь. И все-таки увиденное потрясло его.
Принцесса Селестия была такой, какой он себе ее представлял. И в то же время – совершенно другой.
Очень высокая, какого-то невероятного, несуществующего в природе белоснежного оттенка, по сравнению с которым даже снег девственных высокогорных ледников показался бы грязным асфальтом. Огромные трепещущие крылья за спиной, при взгляде на которые отчего-то думается не о грациозности лебедя, а о хищной стремительности сорвавшегося с герба имперского орла. Грива мягких пастельных цветов, один взгляд на которую столь расслабляет, что хочется уткнутся носом в подушку, подобно маленькому жеребенку. И глаза. Неправдоподобно огромные даже для аликорна, они изливали в окружающий мир излучение особого рода, которое Сталин ощутил еще задолго до того, как приблизился к золотому трону. Проникающее, пронизывающее насквозь, жгучее – неисчислимое множество энергии, выплеснутое в загустевший воздух. Кажется, про излучение подобного рода что-то докладывали товарищ Иоффе и товарищ Курчатов, Лаврентий Павлович еще лично курировал проект… От взгляда королевской особы отчего-то самым неприятнейшим образом слезились глаза и першило в горле.
Держись, Коба. Это есть наш последний и решительный бой… Держись, развалина.
– Я думала, что помню всех гостей, которые почтили меня своим присутствием в светлый праздник Гранд Галопинг Гала. Но, кажется, некоторые гости оказались здесь неожиданно и без уведомления. Чем подарили мне дополнительное удовольствие.
Голос был звучен и чист, но при этом столь громок, что легко заглушил грохот оркестра. И столь нежен, что по телу разливалась сладкая истома. Этот голос был подобен глотку ледяной воды в пустыне. Не голос, а божественная музыка, на фоне который слаженный поток собственных мыслей начинает сбоить и фальшивить, как пионерский ансамбль на первой репетиции.
– Некоторые гости приходят точно в срок, Ваше Величество, – с достоинством ответил Сталин, – Им не нужны пригласительные. Просто… час наступает.
Оркестр смолк, отрывисто пискнув флейтой. Сталина заметили. Еще минуту назад он двигался в толпе, теперь же вокруг него мгновенно образовалось кольцо пустоты – царственные единороги торопливо пятились, лишь бы оказаться подальше от него. В их глазах была неприкрытая опаска. Сами не понимая, отчего, они отступали от невзрачного серого пони с курительной трубкой на крупе.
– Час наступает… – Принцесса Селестия склонила голову в величественном и в то же время прекрасном жесте, многоцветная грива мягко затрепетала на ветру, – Как верно сказано, Сталион. Очень справедливо. Действительно, час наступает, а против удара часов самого Рока бессильны даже сильнейшие, что императоры, что генералиссимусы.
– И принцессы, – тихо добавил он, – И они тоже.
Принцесса Селестия улыбнулась. Сталин ощутил, как пружинисто дрогнуло собственное сердце. В улыбке царственного аликорна не было того, что он ожидал увидеть. Страха, ненависти, презрения, алчности. Ничего подобного. Это была грустная улыбка белоснежного небожителя, очень уставшего в окружении позолоты и тончайших витражей. Улыбка Принцессы Селестии коснулась щеки Сталина теплой и мягкой ладонью, прошелестела в его седой гриве, прошлась по спине до самого хвоста.
Из глубин души, которые Сталин считал навсегда замурованными, засыпанными миллионами тонн песка и грунта прожитых лет, вдруг поднялось воспоминание, зыбкое, но удивительно осязаемое…
Сладкий воздух родного Гори, такой сладкий, что можно захмелеть, если вдохнуть слишком много. Шелест раскидистых крон. Запах табака и готовящейся еды. Бедная обстановка небольшой комнаты, даже унизительно-бедная. И печальное лицо матери, Екатерины Георгиевны. Оно бледно, и бледность эта болезненная, какая бывает от долгой непосильной работы. На нем улыбка, грустная улыбка уставшей женщины. Матери. Маленький Коба стоит перед ней, уронив голову, потому что эта улыбка жжет его, как ладан, по словам приходского священника, жжет чертей. Коба провалил вступительные экзамены в Горийское православное духовное училище. Это позор. Мать накажет его, рука у нее стальная и жалости сроду не знала. Но еще хуже этого грядущего наказания – грустная улыбка на материнском лице. Которая говорит – ты подвел меня, Коба. Ты, кого я люблю, опозорил меня. Ты сделал мне больно…
Усилием воли Сталин заставил себя вынырнуть из этого омута. Вот оно, оружие Принцессы. Первое, но не последнее. Она никогда не будет выглядеть жестокой. Даже верша свои страшные дела, она будет представать белоснежным агнцем, к которому не липнет грязь. Самое страшное зло в мире всегда творят такие агнцы…
– Приходить без приглашения невежливо!
Твайлайт Спаркл, конечно же. Устроившись на своем законном месте по правую руку от Принцессы, сейчас она была куда меньше похожа на усердную и немного застенчивую ученицу. Скорее, на дикую кошку, напряженно высматривающую добычу в высокой траве. Без сомнения, ее удерживала на привязи только молчаливая воля Принцессы. Наверняка достаточно едва заметного движения золоченого копыта – и Лучшая Ученица обрушит на голову наглеца настоящую бурю. А ее возможности Сталин знал.
– Он совершенно невежлив! – подтвердила Рарити с другой стороны, – Это сразу заметно по его манерам. Посмотрите, он ведет себя, как деревенский пони. Нескладный, грязный, невоспитанный… Фу! Мне противно даже находиться в одной зале с ним. Кажется, он него несет навозом, как от выгребной ямы! Интересно, что он ел в последний раз? Дохлую крысу?
В прошлый раз Сталин не успел рассмотреть ее – палуба падающего «Пони темного» не располагала к спокойному разглядыванию. Сейчас же у него было время. Он подметил грациозную позу, завитую с большим старанием фиолетовую гриву и бессчетное множество украшений на фоне белоснежной шерстки. Каждое из украшений было, без сомнения, произведением искусства, а их сочетание порождено изрядным вкусом хозяйки. Но Сталин лишь поморщился. Огромные драгоценные камни, заточенные в сверкающие оправу, не впечатлили его. Истинный вкус заключен в простоте. И все, что ставит целью демонстрацию внешней вычурности, на самом деле призвано лишь скрыть пустоту содержимого. Но здесь пустоты не было. Была злость, было нетерпение, была кровожадность. Эта усыпанная украшениями эффектная пони хотела его смерти, и не скрывала этого. Огонь ненависти в ее глазах горел ярче граненого бриллианта.
На фоне своих визави Принцесса Селестия выглядела средоточием терпения и доброты. На Сталина она взирала с ласковой укоризной, как на непутевого сына, который наделал глупостей и наломал дров, но который всегда останется в ее сердце. И от этого фальшивого тепла хотелось сплюнуть на дорогой паркет бальной залы.
– Зачем же ты пришел, гость? – ласково спросила Принцесса, – Ты желаешь присоединиться к нам на Гранд Галопинг Гала и своим присутствием подчеркнуть наше единство в дружбомагии?
– Нет, – сказал Сталин, – Я желаю сделать то, что трудолюбивому народу Эквестрии следовало сделать давным-давно. Снять жестяную корону с головы зарвавшейся кобылы, которая пьет кровь из своих подданных. И отшлепать ее по королевскому крупу.
Толпа вокруг Сталина дрогнула. Высокородные единороги – сложные прически, монокли, парча и бархат – зашипели от злости, и ненависти в этом звуке, что прошелся от одного конца бальной залы до другой, было больше, чем в шипении умирающей сколопендры.
– Понивильское отродье!
– Безрогий хам!
– Чернь, моя дорогая, всего-навсего чернь…
– На плаху мерзавца!
– Что? Этот, с позволения сказать, мерин…
– Позвольте, кажется, его кличут Сталионом…
– Голову! Рубить!
– Ах, эти бунтари в чем-то очаровательны, разве нет?… Этот романтический ореол… Впрочем, он, конечно, невероятно дурен своею внешностью. А манеры!..
Сталин лишь покачал головой. Оскорбления и брань отскакивали от него, как снаряды отскакивают от лобовой брони могучего танка. Если влез в гнездо змей, не жди, что они начнут петь по-соловьиному…
– Как интересно, – звучно произнесла Принцесса Селестия, ничуть не смущенная его словами, даже, кажется, всерьез заинтересованная, – Снять корону? Ты удивил меня, признаться. Я думал, твое нелепое учение, которое ты называешь «коммунизмом», опирается на логику. Но где же логика в твоих безумных рассуждениях? Ты уже один раз пытался сорвать с меня корону. Напомнить, чем окончилась эта безрассудная глупость? Ты схватился с моей Лучшей Ученицей, и она легко одолела тебя одним копытом. К счастью или сожалению, ты уцелел. И вот теперь… – Селестия сделала многозначительную паузу, – Теперь ты самонадеянно возвращаешься, чтобы бросить вызов лично мне. Зная, что твоя душа испорчена тленом «коммунизма», я не пытаюсь апеллировать к твоим чувствам, лишь к логике. Ты все такой же старый жеребец, бессильный и не имеющий никакой поддержки. И ты явился в королевский дворец, нагло и цинично. А ведь здесь не только моя Лучшая Ученица и моя добрая подруга Рарити. Здесь – Стража Принцессы. Здесь – «Вандерболты». Здесь – тысячи единорогов, которые могут насадить тебя на свои золоченые рога быстрее, чем ты успеешь спеть хоть строчку из своего пафосного «Интерпонициала».
Кольцо свободного пространства вокруг Сталина уменьшилось. Ободренное прекрасным голосом Принцессы Селестии общество венценосных единорогов зловеще заворчало. Тысячи гостей обступили незваного гостя. Рогов вокруг было так много, что они казались лесом штыков над солдатским построением. И штыки эти, раззолоченные, украшенные драгоценностями, кривые, перекошенные, были готовы вонзиться в его плоть, стоит лишь их обладателям получить сигнал. Который Принцесса пока не отдает, удивленная скорее его глупостью, чем смелостью.
Мат, Коба. Ты в таком кольце, что Сталинградский котел по сравнению с ним – детский хоровод. Ты окружен со всех сторон и отрезан. Движение королевской брови – и ты превратишься в кровавую кляксу на дорогом паркете бальной залы. И все же…
– Ну так расправьтесь со мной, раз я так глупо сунулся в ваше змеиное логово, – Сталин осклабился, – Разве это не лучший подарок, который я мог сделать на Гранд Галопинг Гала?
Принцесса Селестия склонила голову, как будто хотела лучше его разглядеть. Огромные глаза сияли двумя галактиками. И если поначалу Сталину виделись две галактики любопытства, теперь он разглядел и то, что они таили в себе – коварные черные дыры, смертоносные астероиды и уничтожающее излучение Сверхновых. Не к таким галактикам проложил бы путь товарищ Королев…
– Ты отвратителен самой природе дружбомагии, – сказала Принцесса, – Но ты не глуп. Нет, я не верю, что ты мог сам сунуть шею в петлю. Ты слишком искушен. Значит, надеешься на что-то. Значит, приберег козырную карту. Секретное оружие. С помощью которого отчего-то надеешься меня поразить.
– Может и так, Ваше Величество, – сказал он с излишним почтением. И обе галактики на мгновенье потемнели от гнева, когда Принцесса Селестия поняла, что несмотря на всю несомненную выигрышность собственного положение, преимущество неизвестности – у ее противника. Впрочем, она быстро вернула себе прежний облик – ласкового и немного печального единорога. Настолько быстро, что едва ли кто-то из окружающих успел вообще разглядеть перемену в царственном лике.
