Текст книги "Понь бледный (СИ)"
Автор книги: Константин Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
– Давай подумаем, Сталион. Ты лишился своих бунтовщиков на «Пони темном», как и самого брониносца. Твоя подпольная ячейка разгромлена. Те, кого ты сумел смутить и отвратить от лика дружбомагии, Флаттершай, Рэйнбоу Дэш и Эппл Джек – в моей темнице, ожидают справедливого и, конечно, дружбомагичного приговора. К слову, я, пожалуй, отправлю их в колодках на фермы камней. Оставшуюся жизнь они будут размышлять о том, можно ли отворачиваться от дружбы… Так что остается, Сталион? Ах! – Принцесса Селестия театрально выдохнула, – Кажется, я знаю! Ты надеешься на Принцессу Луну, мою несчастную сестренку! Точно? Наверно, новости доходят до Понивилля с опозданием. Принцесса Луна три дня назад была поймана при отягчающих обстоятельствах, изобличена в государственной измене и навечно сослана на Луну! Из всех твоих соратников только эта безумная дурочка Пинки Пай до сих пор остается на свободе. Но едва ли она поможет тебе.
Сталин покачал головой.
– Ничего подобного. Ты отняла у меня все это, но осталась одна вещь, которую ты отнять не в силах, даже имей три рога.
Принцесса Селестия нахмурилась. Это удивительным образом исказило ее прекрасное лицо, сделав его жестким, выжидающим. Тем более неприятным, что его цвет оставался прежним, девственной белизны и непорочности.
– Разрешите мне проучить этого отвратительного и неряшливого жеребца! – попросила Рарити, плотоядно скалясь.
– Я тоже справлюсь, Принцесса, – Твайлайт Спаркл азартно шевельнула хвостом, – В этот раз он от меня не скроется.
– Тише, девочки, – Принцесса Селестия приподняла золоченое копыто, и в бальной зале установилась оглушающая тишина, кажется, собравшиеся даже перестали дышать, – Мы успеем вытряхнуть из этой старой шкуры все кости. И оттащить останки на живодерню, пусть их отправят на клей и корм для собак. Но сперва… Какова твоя последняя карта, глупец, осмелившийся бросить вызов самой дружбомагии?
– Моя последняя карта… – Сталин вздохнул, представляя, что дышит кристально-чистым воздухом Понивиля, а не миазмами высокородного пота, удушливых духов и навоза, – Знаете, Ваше Величество, только лишившись всего во второй раз я понял очевидную вещь. Настолько очевидную, что никогда ее не замечал.
– Зекора, сумасшедшая ведьма… Давно следовало спустить с нее шкуру, – пробормотала Принцесса Селестия в сторону, досадливо шевельнув бровью.
– Она лишь помогла мне, но находку я сделал сам. Я попытался понять, отчего все мои прежние попытки оказались обречены на неудачу. Даже тогда, когда у меня получилось реализовать все спланированное и срубить головы капиталистической гидре, победа ушла сквозь пальцы, стоило только моему дряхлому старому телу охладеть. Все завоевания коммунизма обратились в тлен, стоило лишь исчезнуть центральному элементу. Да, я был Элементом Коммунизма, в котором концентрировались надежды почти двухсот миллионов людей. Я был отражением их желаний, стеной для их страхов, почвой для их мечтаний. Мне казалось, что это надежная система, хотя на тот момент я оперировал совсем другими понятиями и словами. Но в ней оказался недочет. Слишком простой. Слишком очевидный. Когда исчезает Элемент Коммунизма, исчезает и Коммунизм.
Принцесса Селестия с выражением легкой скуки оправила золотым копытом прядь воздушной гривы.
– Очень интересно, Сталион. Но какой вывод ты сделал из этого?
– Самый простой, ваше Гадючье Величество. Я понял, что система, которая базируется на одном элементе, нестабильна. И что любое повреждение этого элемента влечет систему к глубочайшему кризису. Я был слишком самоуверен – в прошлом. Я считал себя главным воином революции. И главным ее охранником. И администратором. Я сам не заметил, как замкнул на себе все контакты. Опьянение власти, так знакомое твоей ядовитой паучьей свите… Но я так любил революции, что сам того не заметил. Глупо. И очевидно. Только здесь у меня появилась возможность подумать. Лишившись всего, на окружающий мир смотришь куда как иначе…
– Пустая болтовня, – манерно скривилась Рарити, поглядывая на Принцессу снизу вверх, точно ожидая приказа, – Этот неряха начинает действовать мне на нервы! Можно, я привью ему хорошие манеры?…
– И я понял простую вещь, – Сталин не дал себе перебить. С некоторым удивлением он заметил, что его голос сейчас едва ли уступает в звучности голосу Принцессы. Он несся из конца залы в конец, заставляя вибрировать изящные витражи и винные фужеры, – Последний принцип коммунизма, который раньше мне не давался. У коммунизма не может быть главенствующего Элемента! Сущность Гармонии, придуманная вами для того, чтоб одурачить несчастных пони – ложь и иллюзия. Счастье миллионов не может базироваться на чем-то едином. Пусть даже огромном и прекрасном.
– Элемент Гармонии существует! – воскликнула Твайлайт Спаркл, вскакивая на ноги в порыве возмущения, даже ее хвост подрагивал, – Принцесса!..
– Ваши Элементы Гармонии – всего лишь большие липкие конфеты для дураков, – бросил Сталин. Короткая речь вымотала его больше боя под сенью Вечнодикого Леса, – И идут за ними именно те дураки, которые надеются их лизнуть. Нет, товарищ Лучшая Ученица. У вселенского счастья не может быть центрального ядра. Потому что оно состоит из душевных стремлений множества простых лю… пони.
– Занятно, Сталион, – Принцесса Селестия с достоинством кивнула, сохраняя величественную невозмутимость, – Чернь из земных пони любит пустые рассуждения, силясь смириться с тем, что природой им не дарован рог. Если не можешь стать звездой сам, остается только искать пятна на солнце… Но в этом случае твои попытки смешны. На этом солнце нет пятен – она поднялась, на белоснежном крупе мелькнуло схематическое изображение янтарно-желтого солнца, – Как жаль, что изо всех уроков, что жизнь преподнесла тебе за последнее время, ты вынес только эти пошлые псевдо-философские мысли…
Кажется, беседа подходила к концу. Сталин чувствовал, как истощается терпение Принцессы Селестии. Если раньше она пыталась разгадать непонятный ей маневр странного противника, то теперь лишь сдерживала себя от всплеска ярости. Ледяной, белоснежной ярости, смертельно-опасной, как вспышка Сверхновой.
– Не только их, – сказал он, спокойно встретив ее взгляд, – Я коммунист и материалист. И всякому знанию ищу прикладное применение.
– И какое же нашел этому?
– Очень простое. Никогда нельзя пытаться быть центром всего на свете. А тот, кто этого не понимает, рано или поздно оказывается центром очень большой, уж извините, Ваше Величество, жопы.
Сперва ему показалось, что Принцесса Селестия, опешив от подобной дерзости, так и будет хватать ртом воздух. Но она быстро оправилась.
– Схватить. Разорвать, – отчеканила она, и прекрасный голос воспарил над собравшимися единорогами, как звук серебряной дудочки, – Разорвать на мелкие кусочки. Скормить псам.
Даже это она сказала ласково, словно объявляла величайшую милость.
Две галактики материнской любви и согревающего тепла.
Толпа, только этого и ждавшая, надвинулась на него, рокоча, хрипя, скрежеща редкими зубами и подвывая. Ненависти, скопившейся в ней, как в огромном генераторе, было столько, что этой ненавистью можно было менять орбиты планет. И сейчас вся эта ненависть, вся до капли, предназначалась ему. Серому жеребцу, хладнокровно стоявшему в самом центре беснующегося океана из птичьих перьев, роскошных шляпок, цилиндров и вуалей.
Тысячи искаженных яростью лиц нависло над ним. Фальшивые брильянты, вонь из пастей, розовые чирьи под кружевными мантильями, блеск выдуманных орденов, едкий дым дорогих сигар, скрежет инкрустированных копыт по полу. Все закончится быстро. Быстрее, чем он успеет что-то почувствовать.
– Последний вопрос! – крикнул Сталин, которого грозно рокочущая пестрая толпа уже обступила всплошную.
– Какой еще вопрос? – рыкнула Принцесса Селестия, ощерившись, как голодная гиена, – Неужели ты даже умереть не можешь молча, дурной мерин?
– Да вопрос, в общем-то, не такой и важный, – признал Сталин, отворачивая излишне чувствительный нос от ближайшее к нему пасти с золотыми коронками, – Честно говоря, мне просто надо было выиграть десять секунд.
– Что?
– Где вы заказывали эти прекрасные торты для Гранд Галопинг Гала?
Принцесса Селестия уставилась на него в замешательстве. Наверно, не такого вопроса ожидаешь от приговоренного к пони в последнее мгновенье.
– Да ты, кажется, совсем рехнулся, Сталион. Теперь я понимаю… Этот твой коммунизм, теперь торты…
– И все же?
– В «Сахарном уголке»! – буркнула Твайлайт Спаркл, косясь на Сталина с подозрением, – Доволен?…
– Доволен, – сказал Сталин и улыбнулся в усы, – Теперь доволен. Там всегда пекут отличные торты.
Лучшая Ученица не поняла. И Рарити не поняла. Не поняли и гости. Они еще тянулись к нему, еще оскаливали пасти, еще ссорились за лучший кусок, когда лицо Принцессы Селестии вдруг переменилось.
Две галактики удивления.
Слишком поздно.
Принцесса попыталась что-то сказать, но не успела.
С оглушительным хлопком, последним гостем на Гранд Галопинг Гала, в Кантерлот пришел ад. И в истошных криках, мгновенно заполнивших до отказа огромнейшую бальную залу, было не различить даже звучного королевского голоса.
Глава двенадцатая
«Недостатки у человека как бы являются продолжением его достоинств. Но если достоинства продолжаются больше, чем надо, обнаруживаются не тогда, когда надо, и не там, где надо, то они являются недостатками».
В. И. Ленин, Отчёт ВЦИК И СНК 23 декабря 1921 г.
Взрыв разметал гостей, как охапку тряпичных кукол. На самом деле это была целая череда взрывов, но Сталину они показались одним оглушительным раскатом, от которого барабанные перепонки едва не лопаются, а голова наполняется злыми звенящими мухами. В последнее мгновенье перед взрывом он коротким усилием воли создал вокруг себя невидимый защитный барьер. Но его тело рефлекторно закрыло глаза в тот момент, когда десятки тортов, расставленных на пиршественных столах, превратились в ослепительные букеты, разбрасывающие вокруг себя алые языки пламени, крем и искры…
Взрывы выпотрошили внутренности бальной залы, изменив ее до неузнаваемости. Как если бы внутри изящного кукольного домика взорвалась динамитная шашка. Совокупный заряд взрывчатки, оказался достаточно силен, чтобы превратить роскошные дворцовые витражи в хрустящую под копытами пыль, а вычурную мебель из драгоценных сортов дерева – в догорающие по углами обломки. Стенные панели из золота и серебра были сорваны со своих мест, обнажив закопченный камень, усеянный десятками свежих выщерблин. С потолка свисали останки хрустальных люстр, похожие на подвешенные туши мертвых китов. Прекрасный паркет местами дымился, местами пропал, образовав проплешины, в которых видны были балки и перекрытия. Созданные неизвестным скульптором статуи, изображающие царственных единорогов и аликорнов, чьи глазницы были инкрустированы огромными рубинами и топазами, разбились на множество кусков, смешавшись с остатками мебели и внутренней отделки.
Дыма было столько, что королевский дворец заволокло непроглядной едкой пеленой. В этом дыму трещало пламя, скрежетали поврежденные перекрытия, шипели тлеющие обломки. Бальная зала в одну секунду стала походить на изрешеченный снарядами и затянутый траурным дымом корпус «Пони темного».
Все хорошо, Коба. Коммунизм – это не борьба одного, это борьба объединенных масс. Двое всегда смогут сделать больше, чем один. И сам видишь, что получается, когда свои усилия объединяют старый террорист и юный гений-кондитер…
«Это будет взрыв вкуса! – восклицала Пинки Пай, заливавшая заварным кремом ровным ряды брикетов взрывчатки и контейнеры с поражающими элементами, – Это будет настоящий праздник! Эти задиры из Кантерлота никогда не пробовали ничего подобного! Самый лучший в мире торт! Самый праздничный торт!..»
Гости Принцессы тоже были здесь. Подобно изувеченной мебели, они грудами лежали на полу, погребенные под драгоценными статуями, осколками цветного стекла и грудами дымящегося бархата. Неестественно-вывернутые шеи, закатившиеся глаза, подрагивающие в последней агонии копыта, оскаленные даже после смерти пасти… Сталин старался не смотреть на них, но ему приходилось опускать глаза, чтобы ни на кого не наступить по пути к трону. Дорога в клубах зловонного дыма оказалась длиннее, чем он представлял – часто приходилось обходить распластавшиеся тела. Некоторые были еще живы, но помочь им было некому. Золотые зубы судорожно скрипели от нестерпимой боли, белоснежная прежде шерсть заляпана кровью и кремом.
Кровь и крем. Цукаты и торчащие из стен осколки. Руины некогда прекрасных причесок и бесформенные куски плоти. Еще ощущаемый запах дорогих духов, смешанный с тяжелым смрадом горелой шерсти.
Так надо, Коба. Революцию не делают в белых перчатках. Революция – это бой, а бой – это всегда чья-то смерть. И если кому-то суждено умереть, пусть умирают эти опьяненные властью пауки, чем отважные и верные пони вроде Овенога или Олкфеда.
Сталин шел по разрушенному бальному залу, по руинам прекрасных мозаик, витражей и мраморных плит, среди остовов того, что прежде было прекрасным и живым. В грудах обломков он искал нечто особенное. Может, золотое копыто, оторванное взрывом. Или клочья белоснежного крыла. Или изящную корону, смятую ударной волной…
Трон был цел. Он увидел это, когда порыв ветра, ворвавшийся в бальную залу через слепые глазницы витражей, вдруг развеял дым. Трон, как и прежде, возвышался в центре залы, ничуть не поврежденный и даже не потускневший. На мгновенье ему показалось, что тот пуст. Но мгновенье это было коротко, да и рассудок подсказал, что так просто все не закончится…
– Это было неожиданно, Сталион, – Принцесса Селестия тряхнула гривой. От гари и дыма грива утратила пастельную глубину, стала сероватой от припорошившего ее пепла, – Это дерзко, глупо, отчаянно, жалко – но неожиданно. Ты жеребец той породы, что вечно приносит сюрпризы. Настоящая темная лошадка…
Рядом с ней появились Рарити и Твайлайт Спаркл. Обе еще оглушенные взрывом, но невредимые. Должно быть, в момент взрыва они тоже огородили себя непроницаемым полем, или же перенеслись куда-то далеко отсюда. Сталин даже позавидовал им. Единственная точка «далеко» была далеко, в холодном московском марте. И это «далеко» давно стало для него бесконечно-далеким и ненастоящим.
– О нет! – Рарити в ужасе прикрыла копытом лицо, – Ты… Ты чудовище, Сталион! Ты же все разрушил! О… Мои гобелены! Мои статуи! Ты… Ты уничтожил все прекрасное! Самое лучшее! Я…
– Меня уже когда-то обвиняли в этом, – спокойно заметил он, подходя еще ближе к трону, – В том, что я помог уничтожить что-то прекрасное, чтобы на руинах его строить новое. Это глупый упрек, товарищ единорог. Красота должна служить пони, а не наоборот. Если красота становится тем якорем, что держит на месте, это не красота, это дрянь и тлен. А если пони заслужил свое счастье в борьбе, если завоевал будущее своей страны, рядом с ним всегда будет красота, даже если он живет в бедной хижине на краю болота…
Рарити была в бешенстве. В той части спектра бешенства, в котором слова окружающих делаются лишь колебаниями воздуха.
– Мои сервизы! Мои эксклюзивные платья! Ах! Ты все разрушил, ты, маленький, противный, неряшливый, лишенный вкуса жеребец!.. Принцесса?
Принцесса Селестия с достоинством повернулась к кипящей от ярости единорожице.
– Да, Рарити?
– Разрешите мне преподать этому грязнуле урок!
– Так и быть. Покажи ему. Что, Сталион, страшно? В прошлый раз моя Лучшая Ученица без труда победила тебя, как неуклюжего жеребенка. Полагаю, в этот раз мне не понадобится ее помощь?… Ты разрушил мой дворец, так узнай же на себе силу прекрасного! Вперед, Рарити!
Белая единорожица с фиолетовой гривой взвилась в воздух, точно подброшенная пружиной. Всегда томная, нарочито неспешная, как ярмарочная кобыла, украшенная лентами, на которой катают детей, она казалась медленной, но сейчас от этой медлительности не осталось и следа. Рарити двигалась с удивительным проворством, которое совсем не вязалось с ее обликом вечно любующейся собой красавицы. Сейчас она скорее напоминала стремительную хищную рысь, а ее грациозность стала смертельно-опасной.
Удар!
Сталин отпрыгнул в сторону и четыре белоснежных копыта вонзились в дымящийся паркет на том месте, где он прежде стоял, разбрасывая вокруг искореженные куски дорогого дерева.
– Хотите убить меня? – спросил Сталин, легко восстанавливая равновесие после прыжка, – Я думал, вы собираетесь судить меня как преступника. Или в этом уже нет необходимости?
– Судить? Суу-уудить? – глаза Рарити грозно сверкнули двумя драгоценными камнями с бритвенно-острыми гранями, – Я буду тебя судить! Ты готов выслушать обвинение?
– Готов.
– Ты обвиняешься в… отсутствии вкуса!
Ее рог окутался неярким алым сиянием. И Сталин заставил все мышцы тела напрячься, потому что понял – сейчас начнется самое опасное…
Ничего страшного не произошло. На Сталина не упала каменная плита, пол вокруг него не вспыхнул огнем. Из сложной прически Рарити одна за другой вдруг стали сами собой выползать заколки, украшенные огромными драгоценными камнями. Изумруды, яшмы, опалы, бриллианты, сапфиры… Каждый из камней был огромен и украшен булавкой. И очень красив. Не камни, а блестящие капельки разноцветной кристально-чистой росы. У Рарити действительно был вкус и украшения она подобрала достойные.
«Как Геринг, – подумалось Сталину, – Старый фашист тоже любил цветные стекляшки…»
Но кроме вкуса у Рарити было еще кое-что. Но это он понял лишь тогда, когда послушные ее воли камни вдруг выстроились над ее головой особенным порядком, ловя своими гранями свет. Блеск десятков камней ослепил Сталина как наведенный в лицо прожектор. Как много драгоценностей…
– Ты обвиняешься в том, что не понимаешь настоящей красоты!
Камни метнулись к нему сворой потревоженных насекомых. Сперва ему показалось, что это не настоящая атака, а финт, призванный отвлечь его внимание от настоящего выпада. Чем могут повредить несколько десятков драгоценных безделушек? Вызвать у противника острую зависть?…
О том, что не только зависть бывает острой, он вспомнил слишком поздно. Когда пара изумительно-красивых ониксовых заколок коснулись его шеи и обожгли болью. Иглы! Ведь каждый камень украшен иглой! Сталин повернул голову, и огромный бриллиант, нацелившийся ему в глаз, бессильно звякнул сталью по колонне. Подлая тварь… Даже красота в руках эксплуататоров – сильнейшее оружие. Опять забыл про элементарный вещи, Коба…
«Больше не забуду, – пообещал он себе, – Клянусь…»
Рой драгоценных камней устремился за ним, как за медведем, попытавшимся ограбить улей. Они двигались невероятно быстро и были так малы, что отбить их разящие выпады не было никакой возможности. Только пригибаться, бросаться из стороны в сторону, подпрыгивать, приникать к полу…
Еще один бриллиант спикировал, посвистывая, и едва не пронзил своим стальным шипом его яремную вену. Его более удачливый собрат, кажется, топаз, вонзился Сталину в ногу, пронзив ее сильнейшей болью от копыта до лопатки. Сталин заставил себя сконцентрироваться и поднял в воздух остов стола, но это не дало ему преимущества против своры драгоценностей. Подобно пара-спрайтам, они легко уклонялись от массивного оружия, а многочисленность позволяла им жалить своего противника ежесекундно. Вскоре его шкура была покрыта целой россыпью кровоточащих глубоких ран. Пока ему удавалось уберечь себя от серьезных ранений, в основном, благодаря маневрированию, но рано или поздно какая-то из безделушек Рарити пронзит его мозг или выколет глаза…
– Ты обвиняешься в том, что чужд всему прекрасному! И глупо одеваешься!
Еще несколько чувствительных уколов. Рарити наступала на него, неумолимо, как «Пантера». Ее глаза горели блеском ненависти, таким же ярким, как грани драгоценных камней. И Сталин понял, что самая прекрасная единорожица Эквестрии не станет испытывать жалость, когда понадобится нанести последний удар. Она убьет его так же хладнокровно, как протыкает иглой отрез дорогой ткани. Хладнокровно – и с удовольствием.
– Красота – страшное оружие, верно, Сталион? – насмешливо спросила Принцесса Селестия. За боем она наблюдала с неподдельным удовольствием. И в то же время выглядела беззащитной и умиротворенной голубкой. Сука.
– Разминаюсь, – проворчал Сталин, пытаясь не замечать жгучей боли в груди, – Красота, товарищи, это понятие субъективное, доступное лишь махровым индивидуалистам, которые отрицают коллектив, а значит, бессильны…
– Поговори мне… – Рарити зловеще прищурилась – и целая эскадрилья рубинов обрушилась на голову Сталина, едва не оторвав ему начисто ухо, – Красота – вечна!
Сталин поскользнулся на остатках торта, и это едва не стоило ему жизни. Проклятый торт… Пинки Пай перестаралась, не обязательно было делать столько коржей… Остатки тортов, в которых были спрятаны бомбы, были разбросаны кругом, добавляя дополнительную алую ноту в и без того щедро украшенный всеми цветами красного интерьер разрушенной залы.
«Кровь и крем, – шепнул вдруг „внутренний секретарь“, и от его шепота заломило в висках, как от холодной воды, – Вспомни поезд».
Он вспомнил. И улыбнулся.
– Красота не вечна, – сказал он осторожно, продолжая отступление под градом ударов, – То, что кажется вам прекрасным сегодня, завтра станет безнадежно уродливым, выйдет из моды. Красота вечна только тогда, когда заключена в подходящую оправу. Но не в золото или платину. Единственная оправа, достойная красоты – это искусство. Только в искусстве красота будет находиться вечно.
Рарити презрительно улыбнулась. Уверившись в своей победе, она наступала на него, прижимая к стене и дымящимся грудам дерева и камня, которые остались от шикарных дворцовых скульптур. Из этой груды выступали лишь разрозненные части, кажущиеся элементами какой-нибудь вычурной авангардной выставки – головы единорогов, украшенные сложными рогами, крупы, хвосты…
– Что мне с твоих рассуждений, старый жеребец? Красота в искусстве? Нелепо! Я всегда буду прекрасна, с твоим искусством или без!..
– Нет. Потому, что искусство может принадлежать только народу.
Удивленная его словами, она не заметила, как что-то, поднявшись с пола, вдруг устремилось к ее лицу. Точнее, заметила, но слишком поздно. Громкое хлюпанье прозвучало в разрушенном зале странным, неуместным звуком на фоне скрежета перекрытий, стонов раненных и шипения огня, которому обломки еще мешали развернуться в настоящий пожар. Странным был и снаряд. Это был не камень, не зазубренный осколок, не разбитая бутылка. С лица Рарити, пачкая остатки паркета розовыми каплями, стекал кусок торта.
Глаза Рарити расширились от удивления и ужаса. Да и видны были только глаза, все остальное скрылось за кремом, остатками коржей, марципанами, мармеладом и шариками мороженого. В этот раз Пинки Пай и в самом деле перестаралась с кремом…
– Нет! – воскликнула Рарити с такой болью в голосе, словно ее насквозь пробила пуля, – Нет! Нет! Нет! Оо-о-ооо! Моя прическа! Моя прекрасная прическа! Мои ресницы! Мой прекрасный тональный крем! Мой нос!..
Покорное сиянию рога, от стены отсоединился чудом уцелевший осколок зеркала и замер перед лицом Рарити. В отражении она смогла оценить всю глубину катастрофы. Вместо сложной прически, стоившей, несомненно, многих часов тяжелой работы, вместо изящнейшего макияжа, благодаря которому ее лицо казалось обворожительным, юным и невинным, вместо ансамбля дорогих тканей, соединенного золотой нитью… – вместо всего этого был торт. Торт капал с ее головы. Торт всплошную покрыл ее лицо и наряд. Красота, окутывавшая прежде Рарити подобно облаку золотой пыли, облетела без следа.
Теперь из отражения на нее смотрело что-то жуткое, невероятное, нелепое, смешное и жалкое – как клоун, которому заехали тортом посреди циркового представления.
– Ты… Ты… Ты-ы-ы-ыыы… – от ярости у нее перехватило голос, – Ттт-т-тттыыы, мерзкий, старый, безвкусный…
– Старый, – согласился Сталин, – И никогда не отличался красотой. Но в искусстве меня научил разбираться еще мой учитель. А красота всегда была ужасно быстротечна…
Он качнул головой, заставляя обломки у стены ударить в Рарити. Грозная стая драгоценностей висела потеряно в воздухе, да и не смогли бы дорогие безделушки отразить удар нескольких тонн камня, дерева и стали.
Часто красота не только быстротечна, но и беспомощна.
– Рарити! – испуганно воскликнула Твайлайт Спаркл.
Когда пыль рассеялась, они увидели ее. Она стояла на прежнем месте, но теперь сама казалась статуей, едва удерживаемой в вертикальном положении шаткими креплениями. Ее перемазанное лицо выглядело пустым и… удивленным. Как будто в это мгновенье Рарити вдруг увидела нечто настолько прекрасное, что это зрелище полностью захватило ее сознание, вытеснив даже алчность и желание обладать. Что-то невероятно, невозможно, беспредельно прекрасное.
Сталин отвел взгляд.
– Рарити!..
Она опустила взгляд вниз. Из ее груди торчал золотой рог – и золотая же голова статуи единорога.
– Рарити!
– Ничего… – она пошатнулась и беспомощно посмотрела на Твайлайт Спаркл, – Я… сейчас… Сейчас его убью… Просто… – ноги ее мягко подогнулись, и самая красивая единорожица Эквестрии легла на искореженный пол, точно на нее накатил приступ смертельной усталости, – Просто… Ого… Сколько алого… Это все крем?…
Драгоценные камни, висевшие в воздухе, беспорядочно посыпались на землю, фальшиво и громко стуча по обломкам. Теперь они лежали среди тлеющих панелей, останков дорогих сервизов и мебели – бесполезные игрушки, уже не привлекающие сверканием взгляда.
Сталин равнодушно переступил через них.
– Ты убил мою подданную, – ледяным голосом сказала ему Принцесса Селестия, – Ты дорого заплатишь за это.
– Она была деспотом, садистом и угнетателем, – ответил он равнодушно, – Деспоты, садисты и угнетатели часто считают, что умение ценить красоту делает их особенными. Но это ошибка – так думать. Кроме того, я ведь пришел сюда не за ней…
Принцесса Селестия вскочила на ноги. Ее пастельная грива переливающихся цветов пошла волнами, наэлектризовавшись от выплеснувшейся в воздух злости. Невинная голубка, возлежавшая на троне, уступила место яростной тигрице, готовой раздавить, смять, выпотрошить, разорвать в клочья… Перед лицом этой чистой, какой-то животной, ярости, даже Сталин замешкался. Но лишь на секунду.
– Твайлайт Спаркл!
Лавандовая единорожица вздрогнула. Она все еще смотрела на тело Рарити, распростертое среди обломков и крема.
– Убей его! Убей его, моя Лучшая Ученица! Время пришло!
– Да, Принцесса.
Лучшая Ученица, спрыгнув с возвышения, устремилась в бой. Ее рог обрел алый ореол, в воздухе возник хорошо знакомый Сталину золотой клинок. Можно было подумать, что лезвие сработано из чистейшего солнечного света и заточено о прозрачную кромку облаков.
Повинуясь инстинкту, Сталин мысленно заставил вылезти из ножен палаш кого-то из мертвых стражей. Клинок, против ожиданий, оказался не так и плох, по крайней мере – не усыпанный драгоценностями экспонат музея, и то неплохо… Сталь встретилась в воздухе с тревожным, похожим на крик чайки, звоном. Клинки встретились и отскочили друг от друга. Снова встретились. Завертелись.
Кажется, ты уже видел это кино, Коба… И в прошлый раз оно закончилось довольно паршивой сценой.
Твайлайт непрерывно атаковала, но ее напор не шел ни в какое сравнени с тем, что он видел на накренившейся палубе обреченного «Пони темного». Твайлайт Спаркл наступала, решительно, аккуратно, стремительно, но в ее движениях не было той уверенности, которая когда-то лишила его копыта. Золотой клинок танцевал в воздухе, атаковал, делал ложные движения, но всякий выпад оказывался недостаточно быстр. На мгновенье, или на пол-мгновенье, но Сталин опережал его, оказываясь на сантиметр дальше, чем предполагала Лучшая Ученица.
Смерть Рарити оглушила Твайлайт Спаркл, и Сталин понял это, потому что в бою душа всегда обнажается. Тот, кто взял в руки оружие, чтоб забрать чужую жизнь, и сам готов поставить на кон равнозначную ставку, не может лгать.
Убийцы всегда трусливы. Солдаты всегда честны.
В прищуренных глазах Твайлайт Сталин увидел что-то, кроме решимости. В них было что-то еще. А может, напротив, чего-то недоставало?… Например, того фанатичного блеска, который даровала дружбомагия и из-за которого глаза казались покрыты слоем прозрачного блестящего лака…
– Не тяни! – рявкнула Принцесса Селестия, – Закончи с ним, Твайлайт Спаркл! Он едва ходит!
Твайлайт устремилась в наступление, но оно оказалось натужным и непродолжительным, как Арденнское наступление в сорок пятом. Сталин без труда сковал его выверенными контр-ударами, легко перехватил инициативу – и теперь уже Лучшая Ученица Принцессы Селестии испуганно отскакивала в сторону, но всякий раз полоса острой стали, послушная воле Сталина, проходила все ближе и ближе от темной гривы, украшенной алой полоской. И Сталин вдруг почувствовал, что момент последнего удара, момент, который он уже чувствовал и старался приблизить, не подарит ему радости. Он представил, как Твайлайт Спаркл падает, пронзенная сталью, как ее лицо, выражавшее прежде старание немного застенчивой отличницы, делается пустым и беспомощным.
«Она солдат, – подумал он, нанося удар за ударом и наступая на пятящуюся единорожку, – Не трусливая убийца, как те, прочие… Она просто пытается выполнять свой долг. Тот долг, который сама на себя навесила. Долг перед дружбомагией, в которой она так старательно пыталась найти смысл жизни. Перед высокой покровительницей, которую боготворила. Перед единорогами, которых искренне считала цветом Эквестрии. Слишком много тяжелых долгов легло на хрупкий хребет застенчивой и внутренне-ранимой пони, которая так отчаянно старалась казаться уверенной. Смерть Рарити оказалась той соломинкой, которая лишает чаши весов равновесия…»
Это значило, что скоро ей придется умереть.
И сама Твайлайт Спаркл это понимала. Она билась в отчаяньи, вкладывая в каждый удар больше силы, чем того требовалось, но это лишь мешало ей – удары выходили поспешные, неуклюжие, бьющие в пустоту. Не удары, а никчемная трата сил. Сталин легко парировал их, продвигаясь шаг за шагом. Он уже видел панику в глазах Лучшей Ученицы. Предчувствие неизбежного. Но он был уверен, что та не бросит меча. Настоящие солдаты не бросают оружия. Даже перед лицом смерти. Даже понимая, в какой же гадкой и паскуднейшей истории оказались по вине того, кому доверяли…
– Бей! – от королевского голоса Принцессы Селестии в оконных проемах жалобно зазвенели остатки витражей, – Бей же! Как я учила тебя! Помни уроки! Бей!
