Текст книги "Путь на Грумант. Чужие паруса"

Автор книги: Константин Бадигин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

Глава двадцать пятая

НА МАЧТЕ СИГНАЛ БЕДСТВИЯ

Среди ночи мореходы проснулись от сильных толчков, сотрясавших лодью. В темноте да второпях они тыкались во все углы и не сразу нашли люк на палубу. Ругаясь, потирая ушибы, мореходы выбрались из темной поварни.

Ночь была ясная, звездная. Яркая полная луна покрыла серебром колыхавшееся море, а льды, освещенные ее мертвым светом, казались не настоящими, какими–то плоскими, будто обструганными под рубанок. Сбитая ветром кромка льда шевелилась; качаясь, взбрасывая фонтанами воду, льдины с грохотом бились друг о друга.

Встретив сплоченные льды, волны шумели, словно прибой у скалистого берега. Покачиваясь, тяжелые льдины задевали корпус «Святого Варлаама», били и толкали его.

Кормщик понял: жить кораблю осталось считанные минуты. Надо выходить на лед, и выходить как можно скорее. Удары покачивающихся на волнах льдин опасны для корпуса самого крепкого корабля. А «Святой Варлаам», потрепанный жестокими ударами судьбы, едва держался на плаву. Еще один–два хороших толчка, и корпус его развалится, как поленница дров.

Но и выйти сейчас на лед не простая задача, особенно для калеки Семена. Однако выбора не было.

– На лед! – крикнул Химков. Нырнув в поварню, он сорвал со стены икону, заткнул за пояс топор и ринулся наверх. Огромная льдина поднялась над водой, оголив свои острые закраины, и, качнувшись, рухнула вниз. Затрещала, застонала лодья… В эти минуты смертельной опасности только отчаянная смелость могла спасти жизнь моряков.

Химков первый перескочил на льдину. Едва держась на широко расставленных ногах, он успел подхватить поскользнувшегося товарища. Когда ледяной обломок, на котором спаслись мореходы, снова поднялся на волне, они увидели во льдах жалкие деревянные остатки.

На вторую льдину Химков с Семеном перебрались благополучно. Удерживаясь на скользкой поверхности баграми, помогая друг другу, они медленно двигались по качающимся, грохочущим льдам.

– Везет нам, Семен, – сказал Химков, перейдя через опасную ледяную кромку, – видать, бог не без милости, а мореход не без счастья. Не пропадем.

– Говори: господи подай, а сам руками хватай, – отозвался Семен, тяжело дыша, – дальше–то что будем делать?

– На бриг надо идти, – Химков махнул рукой туда, где виднелись мачты, – все равно у нас и огня нет, и жрать нечего. Таково наше дело, что идти надо смело.

– Пойдем, – согласился Семен. Он был радостно возбужден. Ковыляя на костыле, Семен не отставал от Химкова; мысль о мщении окрыляла его, вливала новые силы.

На пути встречались гревшиеся на солнце нерпы и тюлени. Морские жители любопытно поглядывали на людей, но не боялись их, не уходили в воду.

«Не пуган зверь, – отметил про себя Химков. – Неужто на бриге нет людей?»

Одолев половину пути, друзья присели отдохнуть. Дружок, спокойно улегшийся было у ног Семена, насторожился и злобно зарычал. Посмотрев на корабль, мореходы увидели дымок, курившийся над палубой. Они молча переглянулись.

– Вернемся, а? – нерешительно спросил Химков.

– Ты как хошь, а я пойду, – не глядя на друга, ответил Семен. Он поднялся и, поправив пояс, сделал первый шаг.

– Сподручнее, Сеня, вдвоем–то, – тихо отозвался Химков, шагнув вслед за ним.

И друзья снова пошли по льду, направляясь к пиратскому кораблю. Они шли молча до самой встречи с людьми.

Обойдя большой торос, мореходы увидели двух чужеземцев: матросы сидели с удилами в руках у большой промоины. Бриг был совсем рядом – в двух десятках шагов. Мореходы остановились.

– Что за судно? – будто не зная, показал на бриг Химков. – Давно ли во льдах?

– Русский, – закричал один из ловивших рыбу, – русский мореход! – Он встал и подошел к поморам. – Я – Билли, – ткнул себя в грудь чужеземец. – Я знаю говорить по–русски. О, вы совсем худой! – изумился он, разглядывая мореходов.

Билли оказался словоохотливым парнем. Угостив поморов табачком, он рассказал, как шесть недель назад корабль попал во льды, как спустя две недели часть команды сбежала на единственной исправной шлюпке.

– Теперь нас осталось двенадцать человек, – закончил Билли, – мы не можем выбраться из этих проклятых льдов… – Пират грязно выругался.

Химков, в свою очередь, рассказал чужеземцам выдуманную им историю кораблекрушения.

– Только я, кормщик, и матрос, – он показал на Городкова, – остались в живых после ужасной бури.

– О, вы капитан! – обрадовался Билли. – Пойдемте на судно. Вы нам сможете оказать большую услугу.

– Пойдем, – согласился Химков, – поможем чем можем. Пойдем, Сеня! – Он пристально взглянул на товарища и незаметно пожал ему руку.

На паруснике было пусто и тихо. Поскрипывал рангоут, хлопали на ветру позабытые, ненужные сейчас паруса. От толчков льда корпус брига чуть вздрагивал. Палуба была грязная, неубранная. Повсюду царил беспорядок и запустение. Пират привел мореходов в матросский кубрик на носу брига.

Спустившись по крутому трапу, Химков осмотрелся. На грязных скамьях вокруг топившейся печки сидели люди. Пол был заставлен тяжелыми матросскими сундуками, бочками и ящиками. Початая бочка солонины распространяла крепкий дух. На столе в медных подсвечниках горели две оплывшие свечи. Валялись пшеничные сухари, объедки снеди.

Химков шагнул к столу. Опираясь на костыль, рядом встал Городков. Бледные, худые, дико заросшие волосами, они мало походили на живых людей.

Одноглазый толстяк в бархатном жилете и нелепой куртке с золотым шитьем долго рассматривал поморов.

– Н–да, – наконец произнес он, – ты говорил с ними, Билли?

– Это русский шкипер, – ответил матрос, кивнув на Химкова. – Они потерпели кораблекрушение. В живых остались только двое.

– Шкипер?! – Одноглазый подпрыгнул на табуретке. – Это меняет дело… Вы можете вывести наше судно из льдов? – обернулся он к Химкову. – Билли, переведи. Вы будете нашим шкипером до первого английского порта. Мы дадим, – он посмотрел на матросов, – жалованье вперед. Так, ребята? – Увидев на лицах пиратов согласие, боцман вытащил кошелек.

– Пятьдесят золотых гиней, – говорил он, звеня монетами. – Недурно, а?

Двенадцать пар глаз впились в Химкова. Он молчал, раздумывая, как быть. Его душила дикая злоба. Иван вспомнил все: гибель товарищей, смертельные муки, голод…

– Ну, говори! – В голосе Одноглазого послышалась угроза. – Если нет, то… – Он запнулся, встретив спокойный взгляд синих глаз Химкова.

– Я согласен, – твердо ответил он, – ежели будет мне повиновение, я выведу корабль. Перескажи им, Билли… Но где ваш шкипер? Неужто он покинул бриг?

Матрос перевел. Боцман снова переглянулся с товарищами.

– Ладно, мы согласны, – пробурчал он, – капитан всегда капитан… Так, ребята?

Послышались одобрительные восклицания. Матросы оживились. Боцман отсчитал пятьдесят гиней и спрятал в кошелек.

– Берите, сэр. – Он проводил жадным взглядом в карман Химкова каждую монету.

– А теперь покажите господину капитану его каюту… ты, Билли. – Боцман злорадно ухмыльнулся. – Х–ха, там он узнает, что случилось с нашим дьяволом.

Вслед за Билли на палубу поднялся Химков. Постукивая костылем, тяжело взобрался по лестнице Семен. Когда шаги поморов стихли, одноглазый обернулся к матросам.

– Х–ха, мы отвернем ему голову, как только самый зоркий из нас увидит черный материк. Так, ребята? Европейские порты не очень–то подходят сейчас для нашего корабля. Мы могли без убытка положить в карман этому парню все наши гинеи. Х–ха, капитан, пусть командует. – Толстяк самодовольно выпятил живот, расстегнув три верхние пуговицы на жилете.

* * *

– Сюда, сэр, – показал Билли на дверь капитанской каюты.

Химков толкнул дверь. Из темной каюты пахнуло густым смрадом. Пересиливая отвращение, мореходы вошли.

Привыкну в к темноте, глаза Химкова стали различать предметы: вот стол, на столе истрепанная морская карта, пустая бутылка из–под рома, огромный парик с бантом на косичке. У потолка – клетка с дохлой заморской птицей. Все ящики выдвинуты, дверцы шкафов распахнуты, содержимое разрыто, выброшено на пол. «Вверх дном все перевернули, искали, видать, что–то», – догадался Химков.

В углу из–под коечной занавески торчали грязные ботфорты. Химков откинул шторы и застыл от неожиданности: на койке лежали разложившиеся останки капитана Томаса Брауна. Труп был прикручен к койке крепкой смоленой веревкой.

– Собаке собачья смерть, – плюнув, сказал Семен. – Не угодил своим. Что ж, одного подлеца сбросим со счета… Смотри–ка, Ваня! – С отвращением приподняв подушку, он вытащил два длинных пистолета. – Теперь не с пустыми руками.

– Исправны! – радостно отозвался Химков, осмотрев оружие. – За это ему спасибо, – кивнул он на мертвеца, – уберег.

На палубе собралась команда. Пиратам не терпелось увидеть, чем окончится шутка боцмана, как поступит русский капитан. «Наверно, он будет кричать, ругаться», – посмеиваясь, рассуждали они. Но позабавиться не пришлось.

– Билли, – приоткрыв дверь, распорядился Химков, – убери дрянь из моей каюты!

Через минуту он поднялся на мостик и как ни в чем не бывало стал разглядывать лед в большую подзорную трубу.

Разочарованные матросы, поеживаясь на холодном ветру, быстро разошлись. Убирать каюту и прислуживать новому капитану боцман послал негритенка Цезаря. В прошлом году капитан Томас Браун выменял его на Западном берегу за десять серебряных колокольчиков и пять коралловых бусин.

Мореходам впервые довелось увидеть настоящего негра.

– Черен, как смертный грех, – говорил Семен, с любопытством разглядывая его круглое лоснящееся лицо, широкий нос, толстые губы. – Глянь–ка, Ваня, – осторожно тронув курчавые волосы негритенка, позвал он – что твой войлок волосья и гребень не возьмет…

Мальчик, увидев, что его новые хозяева ничуть не сердятся, весело улыбался, сверкая белыми зубами. Он оказался на редкость смышленым и сообразительным. С одного взгляда негритенок тотчас догадывался, что от него хотят.

На следующее утро Иван распорядился прибрать корабль. Обалдевшие от безделья пираты весело взялись за дело. Мусор, скопившийся за много дней, полетел за борт. Палубу выскребли, вымыт, убрали паруса, привели в порядок такелаж.

Химков придирчиво следил за уборкой, залезая в каждую щель, осматривая каждый парус, каждую веревку. Вместе с тем он знакомился с кораблем. Ведь ему никогда не приходилось плавать на таких судах. Заметив оплошность, Химков делал строгие замечания.

– Да, сэр, будет исполнено, сэр, – то и дело слышалось на палубе.

– Х–ха, он совсем неплохой моряк, – получив очередной выговор, шепнул боцман длинновязому Майклу – с ним держи ухо востро.

Еще два дня матросы собирали лед и вытаивали из него воду. Химков показал им, как отличить старый пресный лед от солоноватого, негодного для питья. Под конец Одноглазому велели починить потрепанные паруса. Несколько дней провозились матросы с парусиной, орудуя нитками, иголками, гардаманами.[65] 65
  Приспособление, надеваемое на ладонь, для проталкивания большой иглы при шитье.


[Закрыть] А боцман, короткий и толстый, важно расхаживал по палубе.

В ящике под койкой Химков нашел большой медный окант. Пираты с завистью смотрели, как русобородый шкипер мерил высоту Полярной звезды и что–то вычислял на бумаге. Определить место в море, где находится бриг, он, конечно, не мог, но знать хотя бы одну широту было необходимо.

За две недели, проведенные на бриге, мореходы окрепли, вошли в тело. В кладовке Брауна хранилось вдосталь белых галет, варенья, сливочного масла, копченой свинины и много других полезных вещей. Негритенок готовил вкусные обеды и ужины; по утрам мореходы наслаждались сладким горячим кофе.

В свободное время Семен учил негритенка говорить по–русски, и Цезарь, к великому удовольствию учителя, быстро запоминал слова.

Как–то ночью ударил мороз, посыпал мелкий колючий снег. Проснувшись, помрачневшие пираты с беспокойством поглядывали на покрытые снегом льды. Но Иван был спокоен. Если переменился ветер, он обязательно расшевелит льды. Так и случилось. Лед, окружавший бриг, ожил, начал двигаться, там и сям показались узенькие полоски воды. Наступило время действовать. И тут Химков показал свой опыт и знания. Он заставил протянуть вперед корабля крепкие пеньковые тросы, их крепили на ледовых якорях и выхаживали шпилем.

Корабль медленно двигался между льдинами; ему помогали топорами и баграми, вырубая и расталкивая лед. Пираты, те, что выхаживали тросы, затянули песню, ее подхватила вся команда:

Наши утлые шлюпки

Сорвала волна,

И сказал Капитан удалой:

– Будет плакать моя

Молодая жена.

В эту ночь она станет вдовой!..

Химкову такая работа была не в диковинку. Он умело распоряжался, показывая и помогая сам, где было трудно. А невеселая матросская песня продолжала раздаваться в холодных льдах:

Мы работали дружно,

Тонули мы врозь —

Это было

Судьбой суждено.

Уцелевшего бота

У нас не нашлось,

И пошли мы

На темное дно, на дно, на дно,

За русалкой

На темное дно.[66] 66
  Перевод с английского С. Я. Маршака.


[Закрыть]

Вечером бриг «Два ангела» вышел из льдов и под дружный победный клич команды закачался на чистой воде. Пираты ликовали.

Семен Городков не принимал участия в работе. Нахмурившись, грозно посматривая на пиратов, он ходил по палубе, постукивая костылем. Много ночей он ложился спать с подозрением на товарища.

– Все в порядке, сэр, – доложил боцман, вместе с переводчиком Билли появившись перед Хнмковым, – судно готово к плаванию, сэр!

– Поставить все паруса.

– Будут ли встречаться еще льды, сэр? – спросил боцман уже за порогом.

– Да, льдов в море много, – осторожно ответил Иван, – скоро увидите сами.

Поднявшись на мостик, Химков внимательно присматривался к работе матросов. Стоя на реях, они ловко управлялись с грубой парусиной. Бриг медленно набирал ход.

– Курс юго–запад, – скомандовал Химков. – Заглянув в компас, он подождал, пока судно легло на курс.

– Так держать! Курс на юго–запад, – еще раз повторил он.

– Да, да, – обрадовано отозвался боцман, – на юго–запад, хороший курс. – Немного потоптавшись возле рулевого, он ушел.

Дул ровный и сильный северо–западный ветер. Корабль шел правым галсом, вполветра, все ускоряя и ускоряя ход. Не глядя на расступившихся перед ним матросов, Химков прошагал к трапу и спустился вниз.

– Экая холодная ночь! – сказал он, войдя в каюту и потирая руки.

Семен Городков ничего не ответил. Лежа на узком диванчике, он хмуро глядел в потолок.

– Иван Алексеевич, – помолчав, зло сказал он, – выходит, ты так: попал в стаю, лаешь не лаешь, а хвостом виляешь? Не ждал я такого… Куда мы? В Африку? Тьфу, как ты им веры дал! Кончат они нас, злодеи…

– Сеня, да я… – Химков посмотрел на дверь и понизил голос: – Окромя Архангельска, я никуда… Откажись я тогда – душу бы вынули. Задумал я… – Иван нагнулся совсем близко к товарищу.

* * *

На баке отбили восемь склянок. Четыре часа утра, совсем темно, на небе видны все звезды. На руле сменились матросы. Из кубрика раздалась звучная перебранка. И опять тихо.

С однообразным рокотом покорно расступается море под острым форштевнем брига. Изредка в борт с громким всплеском ударяют волны. Мерно поскрипывает рангоут, сердито свистит в снастях ветер.

Около пяти часов сон особенно крепок. Хлопнула дверь капитанской каюты. На мостик вышел Химков. Постукивая костылем по ступенькам трапа, вслед за ним взобрался Семен Городков.

Рулевой обернулся. Увидев на мостике шкипера, он снова принялся ворочать штурвал: поворот вправо, полповорота влево.

Химков стоял, сжав топор, не решаясь подойти к пирату.

– Ваня, пора, – зашептал Городков, заметив колебания друга. – За Федюшку, помнишь? Не пожалели мальчонку, – жарко выдохнул он, скрипнув зубами. – За наши мучения, Иван Алексеевич, милый, душа горит! Топор, богом прошу. – Семен протянул дрожащую руку.

– На. – Химкова самого била лихорадка. Схватив топор. Городков с маху ухнул рулевого.

– Становись на руль, – хриплым, чужим голосом сказал Химков. Ухватив под мышки неподвижное тело, он спихнул его в море. За бортом тяжело всплеснулась вода, и опять все стихло.

– Я пойду, – придя в себя, шепнул Химков, – крикну – поворачивай. Все, как говорено.

Городков согласно кивнул. Осмотрев спрятанные за пазухой пистолеты, подозвав Дружка, Химков осторожно спустился вниз. Неслышно ступая по палубе, он пробрался на бак и закрыл засовы люка в матросский кубрик, обрезал крепления запасной грот–стеньги и привалил ею крышку люка. С обоих концов Иван привязал тяжелую стеньгу к железным кольцам, ввинченным в палубу.

– Давай, Сеня! – раздался его взволнованный голос.

На повороте громко захлопали паруса. Иван Алексеевич бросился к брасам. Выбиваясь из сил, обдирая кожу на ладонях, он с трудом справился с парусами. Курс на юго–восток! Теперь полный ветер гнал корабль вперед.

– Паруса, эй! – крикнул первый проснувшийся в кубрике.

Дрессированные матросы, услышав хлопанье парусов, мигом скатывались с коек. Переругиваясь спросонья между собой, они полезли по трапу. Люк на палубу оказался закрытым… Раздались проклятья, одиннадцать здоровенных мужиков ревели, словно дикие звери. В крышку люка посыпались удары.

– Эй, зверье! – крикнул Химков, подойдя к вентилятору.

Голоса внизу смолкли.

– Я, Иван Хамкав, – с глухой яростью сказал он, – кормщик потопленной вами лодьи «Святой Варлаам», повернул бриг в Архангельск.

Отборные ругательства градом посыпались на голову Химкова. Крышка люка задрожала от сильных ударов.

Иван, не раздумывая, сунул пистолет в круглую дыру вентилятора и спустил курок. Внизу кто–то отчаянно завопил. Матросы горохом посыпались с трапа, раздались ответные выстрелы. Но люковую крышку больше не трогали: лестница очень хорошо простреливалась через вентилятор.

– Ежели вздумаете бунтовать, – дрожа от ярости, крикнул Химков, – всех перестреляю, как собак бешеных!

Внизу молчали.

– Дружок, – приласкал собаку Иван, – сидеть! – Он показал на крышку. – Сторожи, понял, Дружок?

Пес завилял хвостом и уселся на палубе возле люка.

Бриг «Два ангела» птицей летел по новому курсу. Ветер набирал силу, гнул мачты.

На востоке, облака оделись в пурпур. Светлело. Начинался день.

В каюте негритенок с воплем бросился к ногам Химкова. Он видел все, что произошло, и, обливаясь слезами, умолял не убивать, пощадить его.

– Я нет. Я хорошо, – повторял он русские слова, глядя на Ивана ясными умными глазами.

В суматохе Химков совсем забыл про негритенка. Что с ним делать? Все это время мальчик честно прислуживал кормщику и его другу. Вместо зуботычин и проклятий новые хозяева дарили его лаской и теплым вниманием. Негритенок всей душой привязался к поморам. Но теперь, когда враги стояли лицом к лицу, на чьей стороне он окажется, как поступит, не будет ли помогать тем, в кубрике… Можно ли ему верить?

– Боцман плохо, я буду бить, – негритенок, дрожа всем телом, выхватил нож и всадил его в стенку каюты.

– Ладно, Цезарь. – Химков погладил мальчика по курчавой голове. – Ладно, ты с нами…

Первые лучи утреннего светила озарили белые паруса брига. Вспыхнула, заискрилась далекая, через все море, огненная дорога. И корабль, весь залитый кровавым светом, стрелой несся вперед, казалось, прямо к солнцу.

Глава двадцать шестая

ВСТРЕЧА

Сон да дрема на кого не живет! Задремал и дозорный Фома Гневашев, а когда проснулся – было поздно. Солдаты в смешных шапочках и коротких куртках крутили ему за спину руки. Плохо соображая спросонья, Гневашев громко закричал, предупреждая товарищей.

Но императорские егеря, захватив врасплох спящих мужиков, не теряли времени даром; отбиться, убежать не удалось никому. Мужиков обезоружили и согнали в кучу.

В егерские части солдаты подбирались молодые, ловкие – не чета старым служакам из каргопольской крепости. И одеты они были легко и удобно: вместо сабли и тяжелой котомки, отягощавших гарнизонных солдат, егеря носили в портупее короткий штык и на поясе – патронташ. Закаленные суровой военной выучкой, они не страшились тяжелых походов по лесам и болотам.

Отряд поручика Васильчикова больше двух недель гонялся за старцем Амвросием, разыскивая скит Безымянный; солдаты сбились с пути и случайно наткнулись на спящий лагерь Якова Рябого. Рассвет только начинался. Нехотя отступали серые, угрюмые сумерки. Тяжелый ночной туман пронизывал все живое холодом и сыростью. Потухавший, костер курился легким, чуть заметным дымком.

Мужики стояли жалкие, растерянные, понурив головы. Якова от бессилия душила бешеная злоба. Удивленно глядели серые глаза Степана Шарапова. Петряй Малыгин застыл с раскрытым ртом. Громко плакал от злой досады Гневашев.

Рядом с шалашом на гранитном валуне сидел офицер с веселыми глазами, в железной кирасе, отороченной по краям красной кожей, и беззаботно помахивал хлыстом. Собираясь чинить суд и расправу, поручик хлебнул из походной баклажки изрядную порцию согревающего и сейчас был в отличнейшем настроении.

– Давай, ребята! – нетерпеливо крикнул он солдатам.

Первым к нему подвели ямщика Петряя. Поручик с любопытством оглядел пленника.

– Каких краев, кто таков, братец? – звонким голосом спросил офицер.

– Олонецкий, Челмушской волости, господин офицер, а ныне в городе Архангельском ямщиком у купца.

– Раскольник?

– Никак нет, православный, никонианец.

– А ну, перекрестись.

Малыгин истово щепотью перекрестился.

– Двадцать палок, – неожиданно приказал офицер. Солдаты потащили Петряя в сторону.

– За что, господин офицер, – уперся Малыгин, – в чем вина? Ежели крестился неладно…

– Крестился хорошо, братец, а по лесам без дела бродишь, вот что плохо. Зачем в этих местах? Малыгин, склонив голову, молчал.

– Идем, мужичок, – тащили солдаты Петряя, – благодари господина поручика за доброту. Другой бы на палки не поскупился, отсыпал бы сотни две.

– Меня нельзя бить, – вдруг всполошно закричал Малыгин, – не по закону! На мне болярское звание.

– Что, что, – вытаращил глаза офицер, – боярское звание?

– Да, я болярин, – волновался Петряй, – и бумагу имею. – Он расстегнул ворот, торопясь разорвал кожаный мешочек, висевший на гайтане, и подал офицеру сложенную вчетверо бумагу.

– «…Царский указ, – читал поручик, – …за услуги, оказанные царице Марфе в бытность ее… род Малыгиных пожалован боярским званием в 1615 году…» Что за черт! – удивился он, прочитав бумагу. – Я думал, император Петр отменил боярское звание… А тут боярин, боярин–мужик… Анекдот! – На молодом открытом лице офицера проступило откровенное любопытство.

– Болярин?! – вдруг прыснул от смеха Фома Гневашев. – Болярин… с твоей рожей сидел бы под рогожей… Нос курнос, рыло дудкой, а рот жемачком, истинно так.

Мужики и солдаты, глядя на Петряя, засмеялись.

– Наша деревня, – продолжал Гневашев, – рядом с ихней. – Он кивнул головой в сторону Малыгина. – Там все мужики боляры, а бабы – болярьши; и друг друга болярами кличут, истинно так. – Фома снова засмеялся.

К поручику подошел чиновник господин Толоконников, сопровождающий отряд. Худой, в черной одежде, с черным бантом на косичке парика, с длинным хрящеватым носом, он походил на старого ворона. Поручик с излишней самоуверенностью относился ко всем штатским, а господина Толоконникова презирал. За две недели совместных странствий вряд ли они сказали друг другу больше двух десятков слов. Но если обычно поручик относился к чиновнику с холодной вежливостью, то навеселе он вовсе не скрывал своих чувств.

– Господин поручик, – наклонившись к офицеру, сказал Толоконников, – действительно, мужики Чалмушской волости были удостоены еще царем Михаилом Федоровичем боярского звания. Указ действителен и поныне.

– Ну, братец, удивил, – не замечая чиновника, помотал головой поручик, – а прав, к особам твоего звания палки применять негоже! Однако объясни, братец, боярин Петр, почему ты в здешних лесах оказался?

– Дозвольте обсказать, господин поручик, – видя растерянность товарища, выступил вперед Степан. – Я всему причинен…

– Говори, – согласился офицер. – Одно помни: атаману палок вдвое отсчитаю. Ты кто таков, тоже боярин?

– Я мореход, – с гордостью ответил Степан, – всю жизнь по Студеному морю хаживал. Смотри. – Он снял шапку, обнажив белые, как снег, волосы. – Страстей немало видывал, а под палками николи не был, думаю, не доведется. В леса идти нужда заставила.

Шарапов спокойно и понятливо рассказал о поисках Натальи, о своих похождениях, предусмотрительно умолчав про монастырские дела. О ските Степан расписал как мог подробнее. Офицер слушал внимательно. Его заинтересовали романтические похождения морехода.

Да и сам Степан, спокойный, полный достоинства, ему понравился.

– Ну и дела… А мы скит этот самый ищем, с ног сбились. Говоришь, игумен ушел от гари? А не слыхал про старца Амвросия? Высокий старикашка, злой, как дьявол.

– Нет, не слыхал, – подумав, уклонился от истины Степан. – Разве расскажут старцы, крепки на язык–то, клещами слова не вытянешь. А вам, господин офицер, хоть и недалече, самим отселя до скита не дойти, в болоте сгибнете.

Офицер больше не спрашивал. Поигрывая хлыстом, он молча сидел на камне.

Сбившись в кучу, окруженные солдатами, ожидали своей участи оборванные, прозябшие мужики. Поодаль, прислонившись к березе, стоял чиновник с бледным злым лицом.

«Отпущу, – думал офицер. – Мне не поручали ловить всех беглых мужиков в лесу. Они свяжут руки. Да и небезопасно держать два десятка озлобленных людей. Их надо кормить, а запасы провизии ограничены. Кроме того, эта Демьянова топь… – Он посмотрел на хмурые лица своих пленников. – Заведут ведь, дьяволы, нарочно в болото заведут. Нет, лучше подобру, по–хорошему».

– Что вы хотите делать с мужиками, господин поручик? – проскрипел в ухо Васильчикову чиновник.

– Да отпустить их к лешему, – последовал ответ.

– А если среди них опасные преступники? – зашептал чиновник. – Здесь, в этих северных лесах, бунтарские шайки вьют себе гнезда, сюда стекаются беглые… Для тайной канцелярии представит несомненный интерес хотя бы вот этот мужик, вы только посмотрите на его зверскую рожу, – едва заметно кивнул он на Якова Рябого, – было бы весьма благоразумно доставить его в Петербург и…

– Это не входит в мои обязанности, господин Толоконников, – холодно ответил поручик, перестав играть хлыстом.

Лицо чиновника оставалось неподвижным, но ноздри хрящеватого носа вздрогнули.

– Советую вам подумать, господин поручик. Граф Чернышев говорил…

– Не знаю, что говорил вам граф. У меня есть своп начальники, господин Толоконников! – с раздражением воскликнул офицер. – И своя голова в придачу!.. Вот что, братцы, – обернулся он к мужикам, – вины за вами не знаю, идите с богом, ищите невесту… Кто из вас знает дорогу в скит, пойдет с отрядом.

– Спасибо, господин офицер, премного благодарны, – не скрывая радости, загалдели мужики на разные голоса.

Все были довольны решением поручика – и солдаты и мужики. Пленникам развязали руки.

– Фома, тебе поводырем, – сверкнул глазами Яков Рябой на Гневашева. – Не твоя бы сонная рожа… – тихо добавил он, показывая кулак.

Поручик поднялся с камня. Оправил кирасу, подтянул ремни.

– Вперед, ребята! – раздалась звонкая команда. Мужики, хмурые, молчаливые, смотрели, как один за другим скрывались солдаты в густом ельнике.

– Н–да, веселый барин, – мрачно ухмыльнулся Яков, – в загуле; понравился ты ему, Степан, не то плетей да чепей не миновать… Вперед наука нам, дуракам: как куропатей, руками взяли… Что ж, ребята, пожуем хлебушка да в путь. – Он показал мужикам на вершины деревьев, гнувшиеся от ветра. – Торопиться надоть, полуночник взялся, гляди, и зима скоро пожалует.

Ветер гнал туман. Осыпались последние пожелтевшие листья; в лесу стало пусто, неприветливо. Осеннее, беспросветное серое небо хмуро глядело сквозь голые ветви деревьев. Грустно чернели пустые вороньи гнезда на березах. Ударили зимние холода. Мужики мерзли в плохонькой одежонке, старались согреться в быстрой ходьбе. Те, кто был босиком, обернули опухшие ноги в мешковину. С охотой в пути было плохо; питались ржаными сухарями, прихваченными из скита.

На третий день следы привели мужиков к небольшой речушке. По стволу толстой сосны отряд перебрался на другой берег.

– Дымком потянуло, – принюхиваясь по–собачьи, сказал Яков, – недалече жилье… Погреемся ужо.

Продвинувшись немного вверх по реке, мужики стали различать другие запахи, приятно щекотавшие обоняние.

– Убей меня бог, жратвой пахнет, – остановившись, сказал Петряй, – либо гусь, либо баран жарится. – Он с наслаждением несколько раз втянул в себя воздух.

Вот и жилье. Мужики увидели несколько строений: большую избу с крытым двором, баню, кузню и два–три сарая. Большая собака, похожая на волка, с громким лаем бросилась им навстречу.

– Здесь твоя девка, Степан, – уверенно говорил Яков, отмахиваясь от наседавшего пса. – Сходи в избу, узнай… Да спроси у хозяев пожевать чего. Ах, проклятая!

Собака, получив добрый пинок, с воем отскочила. На собачий лай из дома вышел широкоплечий парень с курчавой русой бородкой. Отозвав пса, он молча ждал Степана. В открытую дверь к мужикам доносились веселые голоса, удалая песня, звонкие переборы гуслей.

– Мир дому сему и живущим в нем, – поклонившись парню, сказал Шарапов.

– Спасибо, – отозвался парень, – живем помаленьку. – Он окинул настороженным взглядом Степана и стоявших поодаль мужиков. – А вас куда господь бог несет?

– Девку ищем, – решил говорить напрямик Степан, – Наталью Лопатину, из скита ушла.

– Из скита? – пробурчал парень. Он колебался. – Не знаю таких…

В это время двери из горницы распахнулись. В сенях мелькнуло женское платье.

– Степушка! – раздался радостный крик. Сбежав с крыльца, Наталья остановилась. – Один ты? – Девушка обвела взглядом столпившихся мужиков.

– Ивану нельзя было, – ответил Степан, – меня за тобой послал, а сам на Грумант кормщиком. Да ты не бойся, Наталья, вернется к свадьбе–то, к покрову должен в Архангельском быть.

В сенях появился Панфил Данилыч, раскрасневшийся, немного навеселе.

– Прошу к столу дорогого гостюшку, – выслушав сбивчивые слова Натальи, кланялся он Степану. – Не обессудьте. Праздник у нас, сына старшего женю.

– Я не один, с товарищами, – ответил Шарапов.

– Всех за стол! – шумно радовался хозяин. – Бог на счастье гостей нам послал. Митрий, Потап, режьте барана… Не одного – двух! – распоряжался он. – Девки, Наталья, Дуняша, Дарьюшка, кланяйтесь дорогим гостям, зовите к столу!

Поблагодарив хозяина, мужики шумно ввалились в дом.

За столом в большой горнице шло веселье. Радостные, счастливые, сидели Егор и Прасковья, прижавшись друг к другу.

Несколько дней, проведенных вместе с девушкой, решили судьбу Егора. Крепко задумал он жениться. Однако без отцовского согласия не смел сказать об этом Прасковье. Но девушка сама разгадала его заветные думы.

Выбрав время, когда никого не было дома, он подошел к Панфилу Данилычу, отдыхавшему на лавке после обеда.

– Жениться хочу, – потупив голову, вымолвил Егор, – Прасковью желаю взамуж…