Текст книги "Путь на Грумант. Чужие паруса"

Автор книги: Константин Бадигин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

– Подох, мерзавец! – зарычал он, взглянув на матроса. – Дьявол тебя раздери, жалко, что подох: я бы придумал тебе что–нибудь похуже, чем смерть.

Продолжая ругаться, шкипер поднялся на палубу и, даже не взглянув, как команда убирает паруса, скрылся в свою каюту. Чувствовал себя он прескверно. Глотнув по обыкновению стаканчик, он свалился в постель.

Через несколько дней ветер спал, волна сделалась меньше, спокойнее. На мертвой зыби бриг жестоко валило с борта на борт. Еще через сутки потянул восточный ветер, а потом, круто изменив направление, задул с юго–востока.

– Пошел все наверх! Отдать рифы! – раздалась команда со шканцев.

Расправив паруса, бриг снова стал крейсировать в ожидании русского судна.

Время шло. Пустым был горизонт. Вахтенный, сидевший на мачте, проглядел глаза, но не видел ничего, кроме бесконечных просторов Студеного моря.

Но вот ровно в полдень, команда только что принялась за обед, раздался голос вахтенного:

– На горизонте парус, сэр! Русское судно на норд–осте, сэр!

Снова загрохотали по палубе тяжелые башмаки матросов. Бриг пошел навстречу судну.

– На горизонте лед, сэр! – вдруг прозвучал тревожный голос вахтенного. – На зюйд–весте, сэр! Много льда, сэр!

Томас Браун выхватил из рук штурмана подзорную трубу. Осматривая горизонт, он в нерешительности переминался с ноги на ногу, не зная, что предпринять.

– Право на борт, эй там, на руле! – вдруг рявкнул шкипер. – Держи на зюйд–ост! Боцман, следи за парусами! Мой бриг никогда не будет плавать во льдах, – обернулся он к штурману.

Словно хищная птица, корабль зашевелил парусами и, сильно накренившись на повороте, стал уходить на юго–восток.

Но спокойствие недолго царило на бриге. С мачты снова раздался тревожный возглас вахтенного:

– По носу лед, сэр!

Браун молчал, словно не слыша, усиленно дымя трубкой.

Штурман с испугом взглянул на капитана.

– Что делать, сэр!? По курсу лед.

– Два румба вправо!

Нос брига послушно покатился вправо.

– Эй, вахтенный, как лед?

– Лед по носу, сэр!

– Еще два румба вправо! – последовала торопливая команда. – Как сейчас лед?

– Лед по носу, сэр!

– Проклятье! Четыре румба вправо, еще вправо, больше вправо!

Но всюду были льды. Они неумолимо надвигались. Как затравленный зверь, метался бриг, окруженный со всех сторон, тщетно ища выхода, но выхода не было.

Томас Браун, бледный и озлобленный, все еще пытался спасти судно. Он выкрикивал команды, ругался, топал ногами.

Отчаявшись, капитан положил судно в дрейф, а сам закрылся в каюте. Вскоре льды подошли вплотную к бригу, и корабль, вздрагивая и поскрипывая корпусом, стал медленно двигаться в ледяном потоке.

Глава девятнадцатая

МОНАСТЫРСКИЙ ТАЙНИК

Когда наступила ночь, Степан, Петр и двое мужиков спустились к реке. Нашарив в кустарнике лодку, они осторожно спустили ее на воду. Бесшумно работая веслами, словно на тюленьем промысле, Степан направил лодку к обрывистому берегу, туда, где белели стены и башни монастыря. Ночь была темная. Несколько звездочек серебрились в просветах меж низко плывущих облаков.

– Дух в лесу какой, – шепотом заметил Степан. – Днем и не заметишь, а в ночи, словно крепкий мед, пьянит.

Степан замолчал. Неожиданно громко на реке всплеснулась рыба. Из–за леса донесся чуть слышный шепот от легкого ветерка. Затрещали сухие ветки в кустах… Отчаянно пискнув, забила крыльями какая–то птица в когтях ночного хищника. Дико заохала, зарыдала сова… Ночь придавала звукам необычный, таинственный смысл.

Но вот страшный звериный рев раздался в тишине. Злобный пронзительный визг и рычание помимо воли заставили друзей взяться за оружие.

– Бродяжие волки меж собой грызутся, – прошептал Петр, – видать, насмерть сошлись.

Волчий поединок продолжался недолго. Вой неожиданно смолк, и снова наступила тишина.

Далеко над лесом зажглось зарево. Казалось, полыхает лесной пожар. В ярко–красном небе отчетливо вырисовывались темные вершины дальнего леса. Вскоре над лесом поднялся огромный огненный шар полной луны. Он медленно вставал все выше и выше, бледнел, уменьшался в размерах, словно растворяясь в ночной темноте.

Над берегом у самой воды неожиданно зажегся огонек.

– К берегу, – зашептал Малыгин, – к берегу гребись!

Прошло немного времени, огонек погас, и друзья услышали всплески весел и постукивание уключин. В темноте возник карбас, быстро идущий по течению. – Игумен за помощью к воеводе монахов погнал, – догадались мужики, – на шести веслах чешут.

– В рубахе ты родился, Степан, – обрадовался Петр. – Теперя мы куда хошь пройдем. Монахов захватим…

– Ну–к что ж, захватим, а дале…

– Тише, выводи лодку.

Вот карбас поравнялся с лодкой. Мужики стремительно бросились на монахов. Через мгновение святые отцы лежали связанные с заткнутыми тряпками ртами. Перетащив на берег мычащих от страха пленников, мужики раздели их до исподнего и сами облачились в монашеское одеяние.

– Ну–к что ж, недаром говорится: не всяк монах, на ком клобук, – пошутил Степан, весело оглядывая товарищей.

– Садись в лодку, братцы, пора за дело, – дрожа от нетерпения, упрашивал Петр. – Теперя мы пролезем в борть, и пчелки не зажалят.

Лодка шла под самым берегом. Малыгин пристально вглядывался в прибрежные кусты. Вот он поднял руку. Степан сильным рывком весел вогнал в берег лодку.

– Здеся, – прошептал Малыгин, – здеся тайник. Давайте огня, ребята. – Он осторожно раздвинул ветви густого кустарника. Перед глазами друзей открылся темный лаз, словно в медвежью берлогу.

Кто–то зажег еловую ветку. Затрещали, задымились смольем иглы, в темноту посыпались золотые искорки.

Подземелье круто поднималось вверх. Шли по крутым каменным ступеням, разрушенным от времени.

Петр снова поднял руку, призывая к осторожности.

– Ступени кончились, други, теперь недолго, – шептал он. – В кладовую тайник выходит.

Петр остановился, подняв горящую ветку над головой. Мужики увидели тяжелую дубовую крышку, скрепленную железными полосами.

Малыгин повернул запор и уперся головой в сырые, покрытые плесенью доски. Бросив огонь на землю, он притоптал его ногами. Стало темно, словно в могиле.

От усилий Петра крышка медленно повернулась, открыв широкий выход. В кладовой было пусто, тихо и темно. Стараясь не шуметь, Малыгин и Шарапов выбрались из тайника, очутившись среди бочонков, ящиков и мешков.

– А вам, ребята, назад. Как говорено, в лодке поджидайте.

Петр закрыл крышку, и друзья остались вдвоем в темной кладовой. Над головой гулко ударил колокол; раздались голоса перекликавшихся дозорных. Потом все стихло.

Малыгин подошел к сложенным у стены рогожным мешкам и осторожно стал их оттаскивать в сторону. За мешками оказалась небольшая дверца.

– Видал? – тихо произнес Малыгин. – Теперь в гости к отцу Феодору в келейку пожалуем.

Дверь открыли тихо, без скрипа и очутились в небольших сенях.

– Тут отец Феодор проживает, – указал Петр на дубовую в глубокой нише дверь. – На столике, слышь, Степа, – шептал Малыгин, – у постели ключ лежит. Так ты смотри, пока я со старцем буду говорить, не зевай.

Малыгин направился к двери. Раздался тихий стук – два раза, потом еще два…

За дверью молчали. Петр постучал еще раз. Из кельи послышалось шлепанье босых ног.

– Кто там? – раздался испуганный голос.

– Это я, отец Феодор, ямщик Петруха Малыгин.

– Ты, Петруха? Искушение… – недоверчиво прозвучало за дверью.

Малыгин узнал голос отца Феодора.

Со звоном повернулся ключ, дверь приоткрылась. В щель показалась седая борода.

– Входи, Петя.

Малыгин и Степан вошли в келью. Перед образом чуть отсвечивала лампадка. Воздух был пропитан удушливым запахом деревянного масла, воска и ладана.

– Еремей Панфилыч в Каргополе. Мужиков лес рубить подряжает, – сказал Малыгин. – А меня к игумену послал, все о могилке жениной хлопочет.

– Тяжко у нас, – засуетился отец Феодор, – мужичье взбунтовалось. Искушение. Недаром говорится: еловый пень – не отродчиво, а смердий сын – не покорчиво…

– Дела… – начал Малыгин, немного помолчав. – Мужиков что воронья, едва тайником в монастырь пролез. И ваших опасался… Вишь, ряску вздел. А мужики в один голос воют: подавай–де казначея да келаря.

– Искушение, – вздохнул старик. – Отсидимся, к воеводе люди посланы. Солдатов из Каргополя ждем. А монастыря мужикам не взять – твердый орех. – Он, засмеялся, показав редкие съеденные зубы.

– Перехватили тех людей мужики, – спокойно сказал Петр, – смерти предали.

Отец келарь побледнел. Лицо покрылось каплями пота.

– Завтра ворота народ сломает. Тебе да Игнатию живыми не быть. – Петр взглянул на отца Феодора.

– Искушение. Бог не допустит злодейство сие. Помоги, Петя, – взмолился вдруг старец, – не оставь…

– Ежели жить хочешь, – твердо сказал Малыгин, – зови отца Игнатия. Тайником бегите к реке. У кустов ждут верные люди.

Отец Феодор колебался.

– Искушение, – бормотал он, стуча зубами.

– Спеши, отче, ежели опоздаешь – никто не спасет.

– Иду, иду, – заторопился эконом. – Ох, искушение? Иду, милый. – Он взялся за дверь. – А ежели одному мне… пока отец Игнатий очухается да соберется?..

«Вот гадина, – подумал Малыгин, – своего насмерть оставляет».

– Вдвоем способнее будет, отче, зови Игнатия – и в тайник. А я к игумену наведаюсь, меня не жди, отче.

В первом часу ночи густой туман плотно накрыл осажденный монастырь. На дворе у ворот было тихо. Несколько вооруженных монахов, закутавшись в рваные овчины, спали у догоравшего костра. Разгоняя сон, топтался дозорный из послушников. На колокольне снова отбили время. Снова на стене перекликались монахи.

Один из спавших поднял голову, окинул бессмысленным взором монастырские стены, едва проступавшие в темноте, торопливо перекрестился и, натянув на себя одежду, захрапел.

Два призрака, почти невидимые в тумане, бесшумно пробирались из глубины двора. Когда дозорный, обеспокоенный шорохом, повернулся, он чуть не вскрикнул от неожиданности: рядом стояли два незнакомых монаха, закутанные в сермяжные рясы.

– Пошто здесь отцы, откуда? – забормотал испуганно послушник.

– Скорбим животами, сынок, всю ночь муки принимаем, – придвигаясь ближе, плаксиво гнусавил монах повыше ростом.

Дозорный, заметив в рукаве незнакомца блеснувший нож, метнулся было в сторону.

Петр, словно тигр, прыгнул на растерявшегося послушника, мигом свалив его с ног.

– Дурак, бежать надумал, – отрывисто говорил он, затыкая чернецу рот, – хорошо, жив остался. Голову чуть тебе не оторвал.

– Ну–к что ж, быстрая вошка завсегда первая на гребешок попадает. Идем дале, – торопил Степан.

Малыгин бросил у стены связанного монаха и повернул за угол.

Вслед за Малыгиным тихо, как тень, двигался Степан. Спустившись по каменным ступенькам, друзья подошли к тяжелой железной двери.

Степан долго возился у замка. Наконец дверь открылась. Пахнуло сыростью. Выкрошив огонь, Малыгин зажег факел. Ярким огнем осветилось глубокое подземелье. Прижавшись друг к другу, на каменных плитах спали люди.

– Ребята, вставай, эй! – радостно крикнул Малыгин. Мужики подняли головы, сонно зашевелились. Петряй спустился по выщербленным ступеням на каменный пол.

– Яков Рябой здеся? – спросил он, двинувшись к узникам.

Мужики испуганно зашептались. Из темной кучи грязного тряпья, позвякивая цепью, поднялась высокая и худая фигура.

– Я Рябой, – раздался спокойный глуховатый голос. На Петра глянули исподлобья холодные, жестокие глаза. Мужик казался нестарым, но резкие морщины густо бороздили угрюмое лицо и широкий лоб. У рта залегли глубокие складки.

Жмурясь от света, он шагнул к Малыгину.

От Фомы Гневашева присланы, – сказал Петряй, на волю выведем. Мужики радостно и громко загомонили.

– Не шуметь, дьяволы! – властно прикрикнул Яков. Рябой, резко повернувшись к мужикам. Шум сразу утих.

– От Фомы? Видать, не забыл. – Голос Рябого потеплел.

– Не забыл, выходит, – отозвался Малыгин. – А ты пошто с ножом–то? – покосился он одним глазом на Якова Рябого.

– Жизни лишить хотел, – нехотя ответил Рябой, – давно случая ждал ребят вывести. Смотри, чепи–то у всех перепилены. Ты Фому Гневашева назвал – жизнь себе уберег. Монахи двери не открывали, боялись: вон в то оконце, – показал он, – хлеба кинут, и все, возьми их.

– Вот ты каков! – вступился молчавший Степан Шарапов. Он с удивлением рассматривал мужика. – Молодец, с волками жить – по волчьи выть. А теперь, ребята, пойдем, время волочить зазря нечего.

Радостно блестели глаза у мужиков. Не веря еще своему спасению, они тихо выходили из подземелья.

С ликованием встретили крестьяне освобожденных товарищей. И когда забрезжил рассвет, захватив казначея и келаря, они всем скопом двинулись в лес. На поляне, окруженной частым кустарником, мужики остановились.

– Казнить злодеев! – раздалось из толпы.

– Вора миловать – доброго казнить!

– Под дерево попов, под корни! – кричали мужики. Словно из–под земли появился Яков Рябой и, сверкнув волчьим глазом, указал на огромную сосну. Мужики бросились к дереву. Одни стали обкапывать и подрубать корни, другие, держа в руках веревки, ловко вскарабкались к самой вершине.

– Корневанием казнить будут, – тихо сказал мореходам Малыгин, – страшная казнь.

– Вали дерево на энти кусты! – раздался голос Рябого.

Подрубив с одной стороны корни, мужики дружно ухватились за веревки и стали клонить на себя сосну. Подрубленные корни, отделившись от земли, ощетинились: под ними зияло углубление.

– Веди злодеев! – приказал тот же голос.

Несколько человек схватили упиравшихся монахов, приволокли к сосне и, бросив на землю, затолкнули их расслабленные тела под корневище.

Монахи, судорожно глотая ртом воздух, обезумев от страха, пытались вырваться из–под корней, но мужики длинными кольями удерживали их.

– Бросай веревки, – загремел Яков Рябой. Дерево, зашумев ветвями, выпрямилось. Раздался короткий отчаянный вопль. Мужики торопливо забросали корни землей.

Мореходы перекрестились, вытерли пот, выступивший со лба. Несколько минут прошло в молчании.

– Натерпелись горя мужики, – оправдываясь, сказал Степан, – ох как натерпелись, оттого и лютуют.

Пришло время расходиться. Мореходы готовились к походу в скиты. Мужики спорили и рядили, что делать дальше.

Шарапов сидел нахмурившись на замшелом валуне. Рухнула надежда на помощь монастыря. Предстояло одним искать затерянный в лесах раскольничий скит, проникнуть сквозь стены и запоры, вырвать Наталью из цепких рук, увести из–под носа сторожей.

– Степан, – услышал он знакомый глуховатый голос, – послушай–ка!

Мореход поднял голову. Перед ним стоял Яков Рябой, подходили остальные, освобожденные из монастырской темницы узники.

– Хотим с вами в леса податься, – твердо сказал Яков, – мы на себя всю вину за мир берем, дак здесь все едино нас плетьми запорют. – Он помолчал, посмотрел на обступивших его мужиков. – Порешили ребята помогти доброму делу: Фома–то про невесту нам все обсказал… Скопом в лесу вернее. Не сумлевайся, Степан, найдем девку.

Мужики одобрительно закивали головами.

– И отец со мной в леса уходит и жена. – Яков Рябой положил руку на плечо маленькой бледной женщины. – Детишек–то бог прибрал. – Он тяжело вздохнул. – И Фома Гневашев с нами. Поможем вам, а потом ищи ветра в поле, – опять заговорил Яков, хищно раздувая ноздри длинного носа. – Русская земля длинна, широка, не клином сошлась.

Крепко пожал руки мужикам Степан.

С первыми лучами утреннего солнца крестьяне отряда Якова Рябого, вооруженные вилами, топорами и рогатинами, одетые в дранье и заплаты, выступили вместе с мореходами в трудный поход.

Глава двадцатая

ПО ЗВЕРИНЫМ ТРОПАМ

Вечерело. Лес окутался пронизывающей сыростью. По низинам поднимался туман. Небо темное, недоброе, ночь обещала быть холодной.

Отряд Якова Рябого шел прямиком по лесной чаще, по болотам и топям карельской тайги. Многочисленные озера и реки, большие и малые, преграждали путь людям, одежда и обувь давно промокли. Вожак сбился с пути, люди шли наугад Несметные комариные полчища доводили мужиков до исступления, лица и руки у них вспухли и нестерпимо чесались. Но сейчас усталость заглушала все, люди валились с ног, не чувствуя даже голода.

Вот опять вышли к лесному озерку, поросшему болотной травой и кустарником.

– Это Лешозеро, – признал Яков Рябой, – деревенька здесь была. А приписали мужиков к заводу, невтерпеж стало жить, всем миром в леса ушли.

Сквозь ветки кустарника, разросшегося у самого берега, виднелись темные контуры каких–то строений. С радостью бросились мужики к жилью.

Да, совсем недавно здесь была деревенька – жили люди. Теперь с десяток заброшенных изб угрюмо глядели в лес пустыми оконцами. Двери либо забиты накрест досками, либо приперты колом. По щелям тесовых крыш буйно разрослась трава, а кое–где проглядывала нежная березовая поросль.

Под ночлег путники заняли большую и лучше других сохранившуюся избу, стоявшую у самой воды. На обширный крытый двор вели тяжелые резные ворота. В окнах, обрамленных узорчатыми наличниками, торчали остатки слюдяных пластинок. Дверь висела на одной петле; порывы ветра раскачивали ее, она жалобно стонала, словно сетуя на судьбу. Во дворе нашлись сухие березовые дрова, а верх под крышей был забит сеном.

Мужики стали готовиться к ночлегу: кто рубил и носил дрова, кто колол лучину. Некоторые большими охапками волокли сено для спанья.

Необъятная русская печь топилась по белому, в избе сделалось тепло и уютно.

Не у каждого хватило терпенья дождаться варева; многие уснули. Кто раскинулся на печке, томясь в тепле, кто на сене, кто на лавках.

Отец Якова Рябого – Василий, тихонький старичок, всю дорога маявшийся ногами, поглядев по стенам, принес охапку пахучей травы и стал разбрасывать ее.

– Ты, дедушка, пошто травку принес? – недовольно покрутили носами мужики.

– Клопиная травка, сынки, клопов здесь необоримая сила, – пояснил старик.

Степан и Петр Малыгин расположились на сене. Перед сном, разомлевшие в тепле, они лениво перебрасывались словами.

– Заснем, что ли? – позевывая, спросил Петряй.

– Заснем. Спать не писать – только глаза зажать.

– Слышь, ветер гуляет?

– С дождем ветер–то.

– А нам нипочем.

– Не в лесу.

– Баньку ба, а, Степа?

В ответ послышался легкий храп.

В одном из углов избы, дымясь и потрескивая, горит лучина. Фома Гневашев, курносый мужичок с оттопыренными ушами, готовится заговаривать зубную боль у огромного, жилистого, обросшего до глаз бородой Орефы.

– М–м–м, ох, – стонет великан, ухватившись за щеку, – скорей, Фома, начинай. Ох, не могу–у–у–у, все нутро тянет проклятый зуб.

Гневашев положил на лавку кусочек воску, корочку черного хлеба, щепоть соли и с важным видом долго шевелил губами.

– Аминь, аминь, – сказал он вслух. – Ну, таперя, Орефа, приготовься, ужо заговаривать начну.

– Да что мне готовиться–то, у–у–у, побойся бога. – Орефа, словно бык, замотал головой.

– Божественное поминай: пресвятые богородицы, анделов…

– М–м… бога для начинай, Фома… Ох, у–у–у! – взвыл мужик. – Удавлю, дьявол… – И он, вращая глазами, кинулся на Гневашева.

– Стану благословясь, пойду перекрестясь, – отпрянув, затараторил Фома, – из избы дверьми, из двора воротами под восточну сторону. Под восточной стороной стоит часовня. А в этой часовне стоит Антипа, зубной бог. Помолюсь Антипе, зубному богу: «Антипа, зубной бог, сходи на буево, на буеве лежит мертвый мертвец, спроси у энтого мертвеца, не болят ли у нею жилы, зубы и не тоснут ли у него скулы?»

Фома кинул быстрый взгляд на больного. Орефа раскрыл рот, с надеждой уставился на знахаря.

– Ответил мертвый мертвец Антипе, зубному богу:

«Не болят мои жилы, зубы, не тоснут мои скулы». Так бы не болели у недужного раба Арефа. Не болели бы жилы, зубы, не госнули бы у него скулы. Аминь. Ну вот, – помолчав, сказал Гневашев, – таперя воску на зуб положи и соли откушай… Всю, всю ее, матушку, погреби. – Фома подождал, пока мужик, морщась, глотал соль. – А опосля всего корочку пожуй… И божественное поминай, молитвы святые. Назавтрие все как рукой снимет…

Надоедливо вершинами деревьев шумел ветер. Ударил проливной дождь, яростно барабаня по крыше.

Со всех углов избы раздавался храп, пахло потом нечистых человеческих тел, еще чем–то кислым и душным.

Старичок с больными ногами улегся рядом со Степаном. Он долго ворочался, охал, надрывно кашлял, отхаркивался и плевал. Под утро, когда в окнах чуть засерел рассвет, Василий Рябой разбудил Шарапова.

– Степанушко, – с усилием промолвил он, – подвинься ко мне.

Степан подвинулся ближе. Старик с оханьем приподнялся на локте.

– Ты сына мне спас, – зашептал он, не спуская блеклых, уставших от жизни глаз со Степана. – Ведома мне река. Недалече… зерна жемчужного много, – Василий тяжело вздохнул. – От Феодора, душегубца, сколь мук принял – того места не открыл, а тебя награжу. Знаю, куда идешь. На дело деньги пойдут. Сыну велел – он укажет… один иди. – Старик откинулся на изголовье и замолк.

– Ну–к что ж, спасибо, отец, – благодарил растерянный, немного смущенный Степан.

Он не заметил, как в темноте совсем рядом зашуршало сено, на миг приподнялась чья–то лохматая голова.

Степану показалось, что старик что–то хочет сказать еще. Но напрасно он ждал. Василий захрипел, дернулся, закинул голову. Реденькая седая бороденка поднялась кверху.

К рассвету стало тишеть, показалось солнце.

Утром Василия Рябого хоронили всем скопом. Над небольшим холмиком забелел березовый крест. После похорон к Степану подошел Яков и, взяв за локоть, отвел его в сторону.

– За жемчугом седни идем, – смотря в сторону, сказал он, – тебе одному покажу, так отец велел.

– Знаю, – раздумывая и дымя трубкой, ответил Шарапов, – много ли ходу туда?

– В трое суток обернемся. – Яков отмахивался от дыма. – Мужики здесь обождут.

– Ну–к что ж, пойдем. Ежели есть чем в кармане звякнуть, так можно и крякнуть – деньги во как надобны! У богатого, говорят, черт детей качает. Постой, – спохватился Степан, – что мужикам скажем?

– Недалече стоит часовенка, скиток, – помолчав, ответил Яков, – праведный старец там живет. Скажешь, наказывал тебе отец подаяние в поминки старцу отнесть, не обессудят мужики.

…Яков Рябой, человек молчаливый и угрюмый, вел Степана среди болот и топей. Часто им приходилось валить вековые ели и по зеленым мосткам пробираться через трясины.

– Люди говорят, – бурчал он, оглядывая со всех сторон высоченную ель, – дерево туда ронят, куда оно качнулось, а мы сами его гнем, куда надоть.

Перебрели несколько мелких речушек. Обошли озеро, густо засыпанное опавшими листьями. По болотам шли, перепрыгивая с кочки на кочку, помогая себе шестами, – впереди Яков, за ним Степан.

Привычный ходить по льдам, Степан и здесь не отставал от своего проводника.

К вечеру путники добрались до небольшой речушки с прозрачной, как слеза, чистой водой.

– Пришли, – сказал Яков.

Не говоря больше ни слова, он стал рубить у самого берега высохшее дерево.

– Роняй еще одну сушину, вон ту, – указал он, видя, что Степан взялся за топор.

Из нескольких бревен мужики быстро сладили плот, связав его с помощью жердей и гибких прутьев.

– Готово, – осматривая со всех сторон свое сооружение, сказал Яков. – Назавтрие, как солнышко встанет, начнем с богом… А сейчас ушицу сварим, рыбки пожуем.

Нарезав гибких ивовых прутьев, Яков принялся плести небольшую сетку. Степан с удивлением глядел, как быстро в умелых руках спорилась работа.

– Ну и ну, – ощупывая руками готовую сеть, похвалил он, – мне бы и в день таково ладно не сделать.

– У морехода в другом сноровка, а я лесной человек, всю жизнь здесь прожил, – ответил Яков.

Побродив с сетью по реке, он выловил несколько больших рыбин.

Когда принялись за густую уху, Яков сказал:

– Эдак бы на заводе!

– Плохой харч, что ли, на заводе–то? – уписывая за обе щеки, спросил Степан.

– А то… дадут щи – хоть кнутом хлещи, пузыря не выскочит. Каша суха да горька, без масла… А за день наломаешься – руки не поднять, – Яков замолк.

– По своей воле на заводах работал? – любопытствовал Степан.

– По своей воле? – удивился Рябой. – Да в жизнь бы не стал! Житье там – лещу на сковородке легче. Сильем загнали. – Вдруг он перестал есть и прислушался.

– Птица гомонит, слышишь? От испугу эдак–то. Видать, человек близко.

Несколько пташек с тревожным криком вылетели из прибрежных кустарников. Яков вскочил. На бледном лице загорелись по–волчьи глаза, вздулись жилы на худой загорелой шее.

Глядя на него, Степану сделалось не по себе. А Яков, ощупав на поясе нож, ринулся в кусты.

– А–а–а–а! – раздался хриплый человеческий вопль. Послышался шум борьбы.

Опомнившись, Степан бросился помогать товарищу. Но Яков управился сам. Он появился на берегу, держа за ворот яростно отбивавшегося лохматого мужика.

Увидев в руках Степана пищаль, мужик перестал сопротивляться.

– Иди, злодей, иди. Что задумал, проклятый? – Якова снова охватила ярость. Он схватил мужика за волосы и, повалив, долго возил лицом по траве.

– Молись богу, – выпустив свою жертву, тихо сказал Рябой, – пожил на свете, хватит. Вскормили змейку на свою шейку.

Мужик понял, что пришла смерть. Дико вращая глазами, он рухнул на колени.

– Яков Васильевич, пощади, по бедности я! Детишки дома, оголодали. Степан, Степушка родной, заступись! – молил он, ползая на коленях.

У Степана задрожала пищаль в руках. Яков, заметив колебания Шарапова, решил дело сам…

– Лютости в тебе много, Яков. Страшный ты человек, – укладываясь спать, сказал Степан.

– Не я – он нас жизни решил бы, – нехотя ответил Рябой, – знаю его, подлый мужик. Не единожды в тюрьмах за воровство сиживал… В лесах всякие люди живут.

В ночь стало студено. То ли от холода, то ли от пережитого Степан долго не мог согреться и заснуть.

Утром Шарапов проснулся от птичьего гама. Рассвет только начинался. Яков уже встал и что–то мастерил, сидя на пенечке. На костре варилась уха. От котла разносился ароматный дух.

Увидев, что Степан проснулся, Яков подошел к нему, держа в руках трубку, сделанную из березовой коры, и шест с расщепом на одном конце. В расщеп была вставлена небольшая палочка.

– Без этой снасти раковину добыть трудно, – объяснил он. – Видать, не промышлял ране–то? На–кось, тебе сделал.

– Слыхать слыхал, а самому чтоб – не приходилось, – рассматривая с интересом орудие ловли, ответил Степан.

Закусив ушицей, мужики полезли на плот. Подняв тяжелый камень со дна, служивший вместо якоря, они протянули плот немного вверх по течению. Здесь камень бросили снова.

– В трубу смотри, Степан, вот так, – показывал Яков, – увидишь раковину, в расщеп прихватывай.

Степан долго ничего не видел. Но когда глаза привыкли к темному однообразию речного дна, ему удалось подцепить в расщеп корявую на вид ракушку. Степан бросил свою добычу в берестяную кошелку, стоявшую под руками. Взглянув, Яков одобрительно кивнул головой. Раковина была большая – величиной с хороший кулак.

День выдался погожий. На безоблачном небе ярко светило солнышко. В такую погоду искать жемчужины было легко, не то что в пасмурный день. Медленно передвигая плот по реке и проглядывая дно, ловцы напромышляли к солнечному закату полную корзину. У Степана с непривычки ломило спину и болела шея.

– Темно, – наконец сказал Яков, – на сей день довольно. Пойдем смотреть, что бог дал.

Расстелив оленье одеяло, мужики сели, поставив рядом берестяную кошелку.

– Учись, Степан. – Яков взял нож и стал осторожно раздвигать створки жемчужницы. Первая раковина была пустая. – Не угадал, – недовольно пробурчал он, бросая раковину в реку. – Пустую–то ее и открывать не надо – так видно.

Попадались мелкие матовые жемчужины то с горошину размером, то с рыбью икринку. Яков молча клал их в мешочек. Но, открыв большую, неприглядною с виду раковину, он оживился.

– Счастье, – сказал Яков, показывая черную жемчужину величиной с лесной орех.

Жемчужина была прозрачна, на солнце вспыхивала и искрилась. Переливаясь огнями, она будто дышала.

– Ну–к что ж, красивая, – не мог удержаться от восхищения Степан. – Дорого ли такая стоит?

– Ежели в Архангельске продашь, сотню в карман положишь. Черная–то не в пример дороже… Большая, поболе воробьиного яйца. Другой всю жизнь проищет, не найдет.

Когда открыли все раковины, в мешочке у Якова оказались пять белых больших жемчужин, одна черная, два десятка жемчужных зерен размером с большую горошину и горсть мелкого жемчуга.

– Бери. – Яков снял мешочек с пояса и протянул его Степану. – Бери, Степан, все твое!

– Почему все? Пополам, Яков, вместе собирали, – стал отказываться Шарапов.

– Так велел отец, – отрубил угрюмый мужик и сам привязал мешочек к поясу Шарапова. – Ежели понадобится, еще наберу.

– Ну–к что ж, спасибо, друг, выручил, теперь и на свадьбу Ивану хватит, – взволнованно благодарил Степан.

Под вечер следующего дня мужики возвращались в деревеньку Лешозеро.

По дороге не раз и не два пытался заговорить Степан, но Яков упорно отмалчивался.

– Вишь, как охмарило тебя, – с укоризной оказал Степан, – впервой вижу такого. Али умишком пообносился?

Взглянув на разобиженного Шарапова, Яков собрался ответить, но вдруг в ближних кустах дико вскричала сова. Мужики прислушались. Сова проплакала еще раз.

– Не птица, человек голос подает, – буркнул Яков, – нас остерегает. – Поднеся сжатые ладони к губам, он ответил пронзительным совиным плачем.

– Да ты, я вижу, на все руки мастер, – открыл было рот Степан.

Яков предостерегающе поднял руку.

– Побережись языком болтать, – прошептал он. Несколько минут прошло в молчании. В лесу тишина; только ветер шуршал осиновым листом. Совиный крик раздался ближе. Хрустнул под ногами валежник. Зашевелились ветви молодых березок, и в зеленях возникла взлохмаченная, волосатая голова.

– Гневашев, ты? – спросил Яков.

– Я, – ответил небольшой мужичонка, выползая из кустов, – воистину я.

– Пошто кричал? – строго спросил Яков Рябой.

– Солдаты в деревне, – быстро заговорил Гневашев, – седни в полдень из Каргополя пришли, истинно так. Наши в избе заперлись. Воевода приказал всех колодников монастырских изловить – и в Питер на правеж, истинно так. А в Питере разговор один: кнутом драть ноздри рвать – да на вечную каторгу.

– Ну–к что ж, выручать надо ребят, – сказал Степан. – Эх, задержались мы! Не пошли бы за… Яков грозно вытаращил глаза на Шарапова.

– Ходили, значит, нужда была, – отрезал он. Степан прикусил язык.

– Офицер высокий, око тряпицей черной перевязано, истинно так. Нашим мужикам офицер кричал: «До утра ежели не выйдете – живыми сожгу», истинно так. Меня Петро Малыгин упредить погнал.

– Как со двора сошел? – спросил Рябой.

– Тесину отогнул, пождал, пока дозорный отвернулся, и вышел, истинно так.

– Ладно, молодец, – похвалил Рябой. – Пойдем, Степан, посмотрим, пока не стемнело; свой–то глаз вернее.

Разговаривая, Фома Гневашев отворачивался, стыдливо прикрывал рукой распухший нос и черное пятно под глазом.