Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Константин Мелихан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Спать!

Когда я был маленьким, я очень не любил спать.

Вечером меня было не уложить. Правда, утром не поднять.

Утром я забывал, что не любил спать. Но вечером…

Когда темнело на улице, темнело и в моей душе. Я ложился в кровать, как в гроб. Мне казалось, что сон – это смерть. Хотя и временная. Потому что когда спишь, ничем не занимаешься, кроме как сном. Когда спишь, ничего не делаешь, никуда не бегаешь, ни с кем не разговариваешь, не узнаешь ничего нового.

Это уже, когда я вырос, мне стало нравиться спать. Потому что когда спишь, ничего не надо делать, куда-то бегать, с кем-то разговаривать, чего-то узнавать.

Когда я стал взрослым, я старался поспать при первой же возможности: и в автобусе, и в очереди, и на эскалаторе, и когда вышел начальник, и когда погас свет, и даже перед сном, про запас.

Правда, я никак не мог заснуть. Это такой закон. Взрослые любят спать, но долго не могут заснуть. А дети не любят спать, но засыпают быстро.

Что касается меня, то я засыпал очень долго. И когда был маленьким. И когда был большим. И когда был старым.

Помню, как-то уложила меня мама спать.

Я лежу и думаю: как бы мне побыстрей заснуть? Чтобы долго не мучаться. Может быть, думать, что я сплю?

И вот я лежу и думаю, что я сплю. И что мне снится, будто я встаю и иду к двери.

Тут вдруг мама вскакивает со своей кровати и кричит на меня:

– Ты куда это пошел?

Снова меня уложила.

И я снова лежу и думаю: сон это или не сон? Сейчас, думаю, снова встану – и проверю. Если мама вскочит, значит, – сон. А если не вскочит, значит, – не сон.

И вот я снова встаю и иду к двери.

Мама не вскакивает.

Ага, думаю, значит, это – сон! Открываю дверь и выхожу в коридор. Тут вдруг мама снова вскакивает и кричит:

– Ты зачем это в коридор вышел?!

Я говорю:

– В туалетик.

– Я тебе покажу – туалетик! – кричит мама.

Снова хватает меня и тащит в кровать. Я снова закрываю глаза и пытаюсь заснуть. Вдруг мама меня спрашивает:

– Ты спишь?

Я говорю:

– Сплю.

Тут она снова вскакивает, вытаскивает меня из кровати, дает мне несколько шлепков и снова укладывает спать.

Проходит полминуты. Мама меня спрашивает:

– Ты спишь?

Я молчу. Притворяюсь спящим. Она говорит:

– Ах, негодник! Притворяется спящим, а сам стоит возле кровати!

Я говорю:

– Я лежать не могу от твоих шлепков!

Тут ей становится меня жаль. Она подходит к моей кровати, гладит меня и укладывает спать. И я сразу засыпаю.

Вдруг просыпаюсь от каких-то звуков. Открываю глаза – а это мама мне колыбельную поет. Я стал ей тихонько подпевать. А потом все громче и громче. Так мы часа три пропели. Как волки под луной. Наконец, мама заснула. На моей кровати. А я опять не могу заснуть. Но уже потому, что мама мне ногу придавила. Я стал выдергивать из-под нее ногу. И упал с кровати.

Мама мне говорит сквозь свой сон:

– Не спи… Кажется, дверь не закрыта…

И тут я сразу заснул.

Так мы с мамой до середины следующего дня проспали.

Она – на кровати. А я – под кроватью.

С тех пор я понял, что лучшее снотворное – это когда тебе говорят: "Не спи!»

Юон.

Учитель недоволен учеником в двух случаях: когда ученик знает меньше учителя и когда ученик знает больше учителя.

Эту истину я понял после одной истории.

Как-то учительница показала нам картинку в учебнике и сказала:

– Эту картину написал китайский художник Юон.

Я сказал учительнице:

– Вы немного ошиблись. Это не китайский художник, а, наоборот, русский.

Я занимался рисованием и потому хорошо знал творчество Константина Федоровича Юона.

Но учительница вдруг рассердилась и поставила мне двойку: за то, что я отвечаю, когда меня не спрашивают.

К завтрашнему дню она велела всем подготовить рассказ по этой картине.

Назавтра на уроке присутствовал инспектор.

Поскольку учительница чувствовала, что двойку поставила мне незаслуженную и что о Юоне я все-таки знаю больше других, она вызвала меня. Я поднялся и сказал:

– Эту картину написал Юон – великий китайский художник.

– Как?!ахнула учительница и испуганно посмотрела на инспектора.

– Так вы же сами вчера сказали, – ответил я.

Учительница покраснела, а потом вызвала моих родителей в школу.

После этого я уяснил вторую истину: если ученик плохо учится, учитель вызывает в школу родителей ученика, а если учитель плохо учит, ученик не имеет права вызвать в школу родителей учителя.

Эта история имела продолжение. У нас была экскурсия в Русский музей.

Женщина-экскурсовод или, как мы её называли, экскурсоводка рассказывала нам о русских импрессионистах. Остановившись около картины, на которой были изображены речка, церковь и весенний дождик, она сказала:

– А на этой картине нарисован пейзаж великого русского художника Юона. Кто может о ней что-нибудь сказать?

Все застыли, как пораженные весенним громом. Учительница с тихим ужасом смотрела на картину. Я смотрел на учительницу. А ребята смотрели на нас обоих.

Тогда экскурсоводка ткнула меня указкой и сказала:

– Ну, вот ты, мальчик, что ты видишь на этой картине?

Я ещё раз внимательно посмотрел на речку, на церквушку с крестом и сказал:

– Широка река Хуанхэ! Редкая птица долетит до середины Хуанхэ…

Поцелуи.

Когда я был маленьким, я очень не любил поцелуи.

Помню, как к нам в гости пришли мои дядя с тетей. Зная их обычай целовать, я вышел к ним навстречу весь в бинтах. Как мумия. Один глаз только торчал.

– Что с тобой?! – испугались они.

– Это от поцелуев, – сказал я.

Тут они испугались ещё больше. Они подумали, что меня кто-то перецеловал.

Но мама им объяснила:

– Это он забинтовался не от тех поцелуев, которые были, а от тех, которые будут.

– Значит, тебе не нравятся наши поцелуи? – удивилась тётя.

– Да, – сказал я. – Ходите только с поцелуями. Лучше с чем-нибудь вкусным пришли.

Тогда я ещё не знал, что самое вкусное для взрослых – есть поцелуи.

Я хотел стать солдатом и считал, что тело мужчины должно быть покрыто не поцелуями, а шрамами.

Тут мама отвела меня в другую комнату и сказала, что если я сейчас же не исправлюсь, она меня отлупит.

– А! – сказал я. – Подлизываешься ко мне!

Я знал, что мама не умела лупить. И мама знала, что я это знал. Поэтому она сказала:

– Я попрошу дядю, чтобы он снял ремень и тебя отлупил!

– Но если дядя снимет ремень, – сказал я, – то как же он меня догонит?! У него же штаны свалятся!

Тогда мама решилась на самую жестокую меру. Она сказала, что теперь будет называть меня при всех словами, которые я ненавидел ещё больше, чем поцелуи: кисонька, лапонька и пупсик.

И тогда я сдался. Я вышел к дяде с тетей и, сорвав с себя бинты, крикнул:

– Целуйте, палачи!

Искусство математики.

Лучше всех знают математику пожарные. Когда они играют в домино, а играют они всегда, если нет пожара, или есть, но ещё не очень сильный, они, эти пожарные, перемешав костяшки, берут их в руки и сразу говорят: «Рыба», – или: «У вас – двадцать пять. У нас – пятнадцать», – и снова тщательно перемешивают.

Совершенно иное отношение к математике у женщин. Особенно – когда поднимается вопрос об их возрасте. Какой-то знаменитый математик даже сказал: «Возраст женщины – величина постоянная».

Обучение математике начинается с детства, но родители – не самые лучшие учителя. Родители вообще довольно странно представляют себе процесс обучения.

Помню, как наш учитель, проверив домашнее задание, сказал одному мальчику: «Мне кажется, ты решал задачу не один, а с двумя неизвестными».

Отца другого мальчика вызвали в школу. Вернувшись, отец ему сказал: «Я поговорил с твоим учителем. Больше он тебе двойки ставить не будет».

Некоторые родители, не зная, как объяснить ребёнку, что такое «прямой угол», просто его в этот угол ставят.

Отсюда можно вывести закон: родители ставят ребёнка в угол, когда он ставит их в тупик.

* * *

Многие родители огорчаются, что их дети не умеют считать даже до десяти. Но это не страшно. Страшно, когда дети умеют считать до тысячи.

Когда я научился считать до тысячи, для моих родителей настали кошмарные дни. Только я начинал считать – они сразу затыкали себе уши. Или мне – рот. Как правило – яблоком или конфетой. Возможно, именно потому я и научился хорошо считать.

Кто-то посоветовал моим родителям использовать меня как средство от бессонницы. Но я считал так громко, что просыпались даже соседи.

Когда у нас был кто-нибудь в гостях, родители просили меня посчитать что-нибудь и для гостя. Но обычно – в том случае, если его было по-другому не выгнать.

Я начинал считать, и улыбка сползала с лица гостя. Он молча вставал, одевался и, не прощаясь, уходил. А я шел за ним, продолжая считать ему в спину. При этом интонация моего счета походила на лай собаки.

Иногда я предлагал кому-нибудь поспорить со мной, что сосчитаю до тысячи за пять секунд.

Человек спорил, и я считал:

– Сто, двести, триста, четыреста, пятьсот, шестьсот, семьсот, восемьсот, девятьсот, тыща!

Правда, соседи думали, что я считаю деньги, и даже заявили на нас в милицию.

Но деньги я стал считать намного позже. Когда пошел в школу.

Дело в том, что учился я очень плохо. И отец однажды сказал, что будет платить мне за каждую пятерку пять рублей, за четверку – четыре и т. д.

На следующий день я тянул руку на всех уроках и получил шесть единиц.

Отец долго отсчитывал шесть рублей, а потом сказал, что впредь будет мне платить только за пятерки.

На следующий день я притащил шесть пятерок.

Через месяц, когда я уже заработал больше, чем получал отец, он сказал:

– Пять рублей за каждую пятерку – не много ли это, сынок?

– Нет, – сказал я ему. – Я ведь ещё делюсь с учителями.

* * *

Единственный, кто не имел с меня ни копейки, был учитель математики, хотя именно он больше других нуждался в деньгах. Он мечтал совершить какое-нибудь научное открытие и был ужасно расстроен, когда его после института направили в школу. Одно время он пытался совершить научное открытие прямо на уроке, но ученики стали делать ему замечания, что он занимается на уроках не тем, чем надо. И даже грозились вызвать в школу его родителей.

Учитель понял, что с наукой все кончено, и решил переключиться на деньги. Он дал в газету объявление, что решает любые математические задачи.

По этому объявлению к нему пришёл только один человек: кассир, у которого не сходился кассовый отчет.

Учитель вмиг решил ему эту задачу: сказав, что надо взять из кассы оставшиеся деньги и сматываться.

Кассир так и сделал, а учителя в знак благодарности устроил на своё место. Даже не устроил, а просто подсказал ему адрес магазина, в котором работал.

Учитель пришёл в магазин и спросил, правда ли, что они ищут нового кассира. «Правда, – ответили ему. – И старого – тоже».

Его приняли, заставили оплатить недостачу за старого кассира и тут же уволили.

Но учитель не отчаялся. Он научил считать свою собаку и стал выступать с ней в цирке.

Говорят, там была одна хитрость. Собака в действительности считать не умела. Просто учитель, громко задав вопрос, проходил затем мимо собаки и шепотом ей подсказывал: «Четыре».

Хотя другие утверждают, что собака всегда лаяла четыре раза, а учитель только менял вопросы: «Сколько будет – дважды два?.. Сколько будет – три плюс один?.. Сколько будет – десять минус шесть?..»

Но и с собакой учитель проработал недолго. Или он решил, что сможет зарабатывать вдвое больше без собаки, или собака решила, что сможет зарабатывать вдвое больше без учителя, а только они расстались.

Причем перед этим долго лаялись во время дележки денег.

Говорят ещё, что кто-то из них сказочно разбогател на игре «Три наперстка». Там надо отгадать: под каким наперстком лежит камешек. А сделать это без высшего математического образования довольно трудно, поскольку камешка нет ни под одним наперстком.

Последнее обстоятельство, вероятно, и привело учителя в тюрьму, где у него, наконец, появились все условия для занятий высшей математикой: одиночество и масса свободного времени.

Я же для себя сделал вывод: математика – это наука, а умение ею пользоваться – искусство.

Наяда.

Среди многочисленных жильцов нашей квартиры была такая Аська. Дед называл её ренуаровской женщиной, местами переходящей в рубенсовскую.

А жильцы называли по-разному: когда ругали толстухой, а когда хвалили – толстушкой.

Но Аська почему-то на эти прозвища обижалась. И говорила:

– Я вам не толстуха, и не толстушка!

– А кто же тогда? – не понимали жильцы.

– Я – женщина, склонная к полноте.

А это уже не понимал я. Кто склонял Аську к полноте? Жених? «Давай, дескать, Аська, ты будешь полной»? А она что отвечала? «Что мне за это будет?» А – он? «Женюсь на тебе»? Не понятно.

Дед мой реагировал на это выражение обычно так:

– Склонные к полноте должны по склонам лазить!

Иногда мой дед советовал Аське меньше есть, но как правило, тогда, когда много выпьет.

Однажды Аська мылась в ванной, и я решил за ней подсмотреть через замочную скважину.

Тут меня и застукал дед:

– Ты что там делаешь?

– За Аськой смотрю, – сказал я. – Чьим полотенцем она будет вытираться.

– Ну-ка отойди! – строго сказал дед. – Посмотрю, может, – моим!

С тех пор мы заключили с дедом тайный союз: один из нас подсматривал за Аськой, а другой стоял на стреме.

Понятно, что на стреме всегда стоял я.

Дед сказал, что мне ещё рано – смотреть такие картины.

– А тебе – уже поздно, – сказал я. – Ты бы лучше за бабкой смотрел.

– Три «ха-ха»! – сказал дед. – Мы ж с тобой не на войне, где и бабушка – божий дар!

В этом месте надо сделать небольшое военное отступление.

Дед мой был участником войны, дошел до Берлина или, как он сам говорил, «прошел славный путь от рядового до генерала и обратно».

А солдат о чем мечтает? О бане да о бабе. Что, в принципе, одно и то же, говорил дед. Баба – как баня: прежде, чем раздеваться, надо её хорошенько растопить.

Наверно, с войны он и привез свою любимую присказку: «Хорошо после бани! Особенно – первые три месяца»!

Но вернемся к нашей ванной. Однажды я не выдержал и сказал:

– Дед, у тебя ж зрение плохое! Давай я буду смотреть за Аськой и рассказывать тебе, что я вижу.

– Спасибо за заботу! – сказал дед. – Но я плохо вижу только мелкие детали. А у Аськи все крупные.

И дед снова стал смотреть за Аськой. А я – за дедом. Что оказалось не менее интересно.

Дед приседал. Вертел задом, словно пес хвостом. И так сильно потел, что Аська как-то выйдя из ванной, сказала ему:

– С легким паром!

Один раз, когда мы заступили на очередное дежурство и дед прильнул к замочной скважине, как к перископу, у него схватило поясницу. Причем – так, что он не мог не только разогнуться, но даже отойти от двери.

– Может, принести шахматный столик? – сказал я. – Как будто мы в шахматы играем.

– Около ванной?! – прошипел дед. – Может, ещё в туалете разложимся?!

– Вы чего там шепчетесь? – вдруг спросила из-за двери Аська.

– А ты не подслушивай! – прикрикнул на нее дед.

В другой раз я от нечего делать уснул на своём посту, и нас засекла соседка. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если б не Аська. Она прервала своё купание и, высунувшись из ванной, стала орать на соседку:

– Что вы на старого человека орете?! У него даже телевизора нет!

Интересно, что сам дед, когда мылся в ванной, наказывал мне стоять у двери и следить, чтобы за ним никто не подсматривал.

Нет нужды говорить и о том, что дед был влюблен в Аську. Но странною любовью. Помню, как он выговаривал её жениху за то, что тот на ней не женится.

– Чего ты резинку-то тянешь? – говорил дед. – Хорошая же баба!

– А вы откуда знаете? – вдруг насторожился жених.

– Да мужики говорят, – замялся дед.

– И чем же она хорошая? – мрачнея, спросил жених.

– Чистая, – сказал дед. – По пять часов моется. Пока все мыло не смылит. И своё, и чужое.

Когда Аська наконец-таки выскочила замуж и уехала к мужу, дед стал всем хвастать, что она выскочила благодаря ему. Правда, потом выяснилось, что Аська выскочила не совсем за того жениха, с которым дед вел агитационную работу. Тот после дедовской агитации наоборот смылся.

Но дед все равно настаивал на признании своих заслуг.

– Может, она и матерью стала благодаря тебе? – спрашивали деда.

– Сомневаюсь, – говорил дед. – Благодаря мне она только стала женщиной. Это ж театр одного актера был. И одного зрителя. Думаете, она не видела, что за ней подсматривают? Она ж лепила себя под моим художническим оком! Это ж водная феерия была! Купальщица! Наяда!

Драма с собачкой

У моей тети была собака. Фокстерьер – по национальности.

Однажды, когда тётя была в магазине, у нее эту собаку украли. Она даже видела сквозь витрину, как вор отвязывал собаку от водосточной трубы, но не в силах была покинуть очередь за костями для собаки.

На другой день после кражи мы с мамой пошли к тете, чтобы поддержать её в трудную минуту, а заодно и пообедать.

Я надеялся, что обед будет хороший, поскольку собаки теперь нет и тёте не на кого сваливать вину, что котлеты без мяса.

Но обед оказался хуже, чем я надеялся, и состоял из трех блюд: на первое – стакан чая, на второе – второй стакан, а на третье – полстакана.

Тётя сказала, что не смогла нам устроить котлеты, поскольку они ей напомнили бы Тобика. Тобик – это фамилия фокстерьера.

Помню, я спросил тетю, какой породы её фокстерьер – кобель или сука?

Тётя сказала:

– Когда он гуляет с другими собаками, это – кобель. Но когда он ворует котлеты…

Мы с мамой стали пить чай, а тётя стала рассказывать, какой замечательный у нее был Тобик. Она называла его: умница, золотой ребёнок и собачий Карл Маркс.

Вообще, когда тётя рассказывала о Тобике, казалось, что речь идёт не о фокстерьере, а о супермене. Он защищал тетю от некрасивых хулиганов, нырял с вышки и плавал всеми способами, включая кроль, брасс, баттерфляй и немного по-собачьи.

Хотя позже тётя проговорилась, что плавал он только на спине. Да и то – на тетиной.

– А как мы с Тобиком загорали на пляже! – говорила тётя.

– И Тобик загорал? – спрашивал я.

– Нет, – говорила тётя. – Тобик лежал без дела. Но всякий раз, когда я выходила из воды, он приносил мне полотенце. Правда, один раз он принес чужое. Но оно оказалось ещё лучше моего.

Я уже с отвращением допивал пятый стакан чая, когда мама вспомнила, что у нее есть один знакомый инспектор уголовного розыска.

– А он захочет искать моего Тобика? – спросила тётя.

– Это зависит от того, сумеешь ли ты его к себе расположить, – сказала мама.

И они стали обсуждать, как лучше расположить испектора.

– Лучше всего приготовить хороший стол, – сказала мама. – И бутылочку хорошего коньяку.

– Боюсь, что такой стол будет напоминать мне Тобика, – сказала тётя.

– Он что, пил коньяк? – спросил я.

– Нет, он был порядочной собакой, – сказала тётя. – Не пил, не курил.

Мы с мамой наседали на тетю с трех сторон: мама с одной и я – с двух. Потому что когда тётя от меня отворачивалась, я заходил с другой стороны.

– Нет! – говорила тётя. – Устраивать такое застолье, когда Тобик не известно, где!

– Наоборот, – говорила мама. – Посидим, выпьем, помянем Тобика.

В назначенный день мы пришли к тете. Тётя надела на себя все украшения, какие у нее были, кроме, кажется, медалей Тобика.

Инспектор уголовного розыска опоздал.

– Еле нашёл вашу квартиру, – сказал он и сел рядом с моей мамой.

– Потерпевшая – она, – указала мама на тетю вилкой.

Инспектор покосился на тетю, которая рядом с ним выглядела, как старший инспектор, и, вздохнув, пересел к ней.

– Ну, приступим! – сказал он.

И открыл бутылку коньяку.

Выпив рюмку, инспектор сказал:

– И где же ваш песик?

Тётя сказала, что песика сейчас нет, но он оставил после себя фотокарточку, которую, правда, бывший муж тети сжег из ревности.

Тогда инспектор спросил, нет ли у кого авторучки, потому что его авторучку украли в трамвае.

Я подал инспектору свой карандаш, мама подала ему свой блокнот, а тётя на всякий случай – свои очки.

Инспектор высморкался в свой платок и спросил, есть ли у собаки приметы.

– Приметы есть, – сказала тётя. – Но они украдены вместе с собакой.

Тогда инспектор попросил тетю описать вора. Но тётя стала описывать его такими словами, что инспектор покраснел и сказал:

– Ваше описание, конечно, яркое, но абсолютно непригодно для розыска.

Тем не менее он все это занес в блокнот и даже нарисовал морду вора, которая, правда, смахивала на лицо тети.

Результаты поисков превзошли все ожидания: каждый день инспектор приводил тёте свору собак. Причем тут были не только фокстерьеры, но и бульдоги, болонки, дворняжки и даже затесалась одна кошка.

– Вы бы ещё крысу привели! – сказала тётя.

Но закончилась эта история хорошо: тётя вышла за инспектора замуж. И судя по её разговорам с мамой, новый муж вполне заменил ей Тобика.

Он, по словам тети, так же приносил ей тапки, рычал на нее, когда она не пускала его гулять, таскал с кухни котлеты и бегал за каждой юбкой.

В общем, был настоящий кобель!