Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Константин Мелихан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Письмо в деревню.

"Здравствуйте, дорогие папа и мама!

Вот я и в Петербурге. Когда я летел в самолете, то очень волновался, потому что билет у меня был только до Ленинграда. И ещё я волновался, что у летчиков кончится спирт, и они дальше не поедут. Или самолет вообще потерпит какое-нибудь кораблекрушение. Но самолет этого не потерпел. А стюардесса меня успокоила. После полета. Она сказала, что не было ещё случая, чтобы самолет не вернулся на землю.

Приехав в Петербург, как вы и велели, я сразу стал звонить дяде Леше, но каждый раз попадал на чей-то голос, который орал в трубку: «Какой, к чёрту, дядя Леша?! Это – институт культуры, козёл!»

А поселился я у его племянника Игоря, который тоже поступал в институт лесной промышленности. Я хотел подать заявление на деваобрабатывающий факультет. Но Игорь сказал, что туда поступают одни дубы, а выпускают липу.

А вообще институт хороший, учатся не только петербуржуи, но и иностранцы: литовцы, уцбеки и жители города Пензы, которых у нас называют пензесмены, потому что если их назвать правильно, то есть пензюки, они так отметелят, что сразу станешь похож на жителя города Аддис-Абеба! Ещё Игорь сказал, чтобы я не знакомился с лицами женской национальности, а то можно что-нибудь спидцепить.

А ещё там есть студентки-заночницы. Это такие передовые студентки, которые сдают все экзамены за одну ночь.

Перед экзаменами я успел сходить в Эрмитаж. Правда, вовнутрь не попал. Из-за очереди. Видел там мадонну с мадонёнком. Она мне сказала: «Давай погадаю, касатик! На сколько экзамен сдашь». Я ей дал 2 рубля она сказала: «На двойку».

Вы спрашиваете, как в Питере с кормёжкой? Очень хорошо. Кормят всем, чем угодно, только не едой. Обещаниями, рекламой, информацией, от мясных туш мне переподают, в основном, такие куски, как: локоть, колено, кулак и подзатыльник, который я, правда, получаю во все части моего тела. Я спросил одну старушку, которая продавала яблоки: «Почему они такие дорогие?» А она сказала: «Потому что чистые. В них нет ни одного рейгана. Я их кипятком ошларила – все рейганы брык! – и лапы вверх! А помидоры, – говорит, – у меня ещё чище. Я их в химчистку сдавала. И наждаком терла». Видел своими глазами колбасу. И даже её ел. Но тоже глазами. Колбаса называется «охотничья». Я говорю: «Она из кого сделана? Из охотника?!» А мне говорят: «Не боись. Из охотничьей собаки». Я говорю: «А чего она такая бледная?» А мне говорят: «А тебя на колбасу поведут – ты не побледнеешь?!»

К экзаменам я готовился сам, потому что нашёл только одного репетитора, который готовил в институт – да и то протезирования. Сочинение я писал на обязательную тему: «Поднятая целина». А Игорь – на свободную: «Тихий Дон». Ему влепили кол, потому что он написал: «Аксинья рассмотрела у Мелехова то, что не могла найти у своего мужа».

После экзаменов ездили на теплоходе на остров Валаам. Билеты дешевые. 1 рубль. Но туда. А назад – уже 8000.

После зачисления в институт у нас была тискотека. Это такое мирное приятие, где все друг дружку тискают. Игорь сказал, что туда надо идти со своими швабрами. Я говорю: «А мы что, пол потом будем драить?» А он говорит: «Да. Противоположный».

А народу в Петербурге много. Даже больше, чем в нашей деревне. В автобус здесь сперва не войти. А потом не выйти. Говорят, в одном автобусе была такая давка, что одна женщина родила. А другая забеременела.

Смотрел по телевизору фильм ужасов. Называется «600 секунд». Его всегда перед сном показывают. А ведущего зовут – Неврозов. Такой отличный ведущий! Раньше всех к месту преступления прибывает. За 10 минут до преступления.

У рынка им. Некрасова (настоящая фамилия – Мальцев) ко мне подошел парень в модных штанах и спросил: «Бананы нужны вареные?» А я говорю: «Нет, я картошку больше люблю жареную».

А ещё здесь водится рыба бабец. Игорь мне так и сказал: «Вечером пойдем на Неву – бабцов ловить». Я говорю: «А мы, помню, с дедом бельдюгу ловили». А Игорь говорит: «А я, наоборот, от бельдюг бегаю».

Ещё раз убедился, как дорого в Петербурге время. Спросил девушку на Невском: «Сколько время?» А она – мне: «2 часа – 50 долларов».

На этом кончаю, дорогие папа и мама! Жду от вас ответа. Только поменьше слов и побольше денег!"

Видеосалон

"Был я, видимо, в этом салоне, – рассказывал дед Степаныч мужикам, сидя на крыльце сельсовета. – До отхода поезда ишшо цельный час. Дай, думаю, зайду. Там на бамажке написано: фантастика, ужасы, карате, еротика. Взрослым – тыща рублей. Детям – девятьсот.

Я говорю билетерше:

– Один детский. На еротику.

Ну, значить, захожу. Парень какой-то мне говорит:

– А, дед, на парнуху пришёл?

– Нет, – говорю. – Парнуху мне бабка смотреть запретила. Тока – еротику.

– А ты хоть знаешь, чем они отличаются? – говорит парень.

– Ну, – говорю, – парнуха – это, навроде, как наша парилка. От её в пот сразу бросает.

Он говорит:

– Нет. Парнуха – это когда у тебя аппарат фунциклирует. А еротика – когда уже нет.

– А, – говорю, – значить, у их там наверху в аппарате сплошная еротика.

В обчем, включил этот парень телявизер. Я говорю:

– Это уже парнуха? Али ишшо еротика?

Он говорит:

– Это ишшо фантастика. Предвыборная программа кандидатов в депутаты.

Потом он какую-то кнопку на телявизере нажал – и тут такое началось! Я говорю:

– Это уже парнуха? Али ишшо еротика?

Он говорит:

– Это ишшо фильм ужасов. Программа «Вести». Очередь за дохтурской колбасой.

Причем настоящие ужасы начинаются после того, как эту дохтурскую колбасу съешь. После нее дохтура надо вызывать. Хирурга.

Ну, а потом карате началось. Там японец с китайцем махаются. Пригляделси я повнимательней – а это не карате, а тыквандо. Потому как они друг друга по тыкве всё тыкают.

Я говорю:

– А который из их японец, а который китаец?

Он говорит:

– Да они оба русские. Просто косые. Это ж наша больница для алкашей.

И, представляете, братцы, прыгают вокруг стакана со спиртом и кричат по-японски: «Я! Я! Нет – я!»

И тут, наконец, включили то, что обещали: мужики друг с дружкой цалуются.

Я говорю:

– Ну, уж это точно парнуха!

А он говорит:

– Нет. Это министр иностранных дел встречает делегацию Великого монгольского хурала.

Ну, дальше я париться в этом салоне не стал. Поднялси. Парень мне говорит:

– Погоди, дед. Ишшо девки раздеваться будут. Стричьптиц – называется.

Я говорю:

– Нетушки! Мне моя старуха скока раз этот стричьптиц показывала: курицу возьмет, пострижет, а то ишшо яйцо возьмет, облупит…

Не, мужики, теперь в город поеду – тока на игровые автоматы пойду. Опосля расскажу. Если в живых останусь!"

Маленький врач и маленький больной.

К маленькому врачу пришёл маленький больной.

– Что болит? – спросил врач.

– Ничего, – ответил больной.

Врач взял молоток и ударил больного по коленке.

– Так больно?

– Больно! – ответил больной.

– А по локтю?

– Больно! – ответил больной.

– А по ребру?

– Больно! – ответил больной.

– А по спине?

– Больно! – ответил больной.

– А по башке?

– Спасибо! – ответил больной. – Я поправился.

И пошел домой.

Воспоминания ветерана революции, войны, труда и перестройки.

Сталина я знал хорошо. Часто с ним встречался. Бывало, встречу его в газете и сразу говорю жене: «Знаешь, кто это? Это – Сталин!»

Она говорит: «Сам ты – Сталин! Это же – Молотов. На своих похоронах».

Но так я ошибся только несколько раз. Когда фото печатали не в полный рост, а лишь по колено. А тогда меня ещё подпись сбила: «Сталин со своей матерью». Я и подумал: «Какой же это Сталин, если „Мать“ написал Горький! Антон Павлович».

Знал я и Жданова. Жданов – это его псевдоним. А настоящая его фамилия была Мариуполь. Девичья фамилия Свердлова – Екатеринбург. А фамилия Ломоносова – Ораниенбаум.

А вот с Берией я не встречался. И это хорошо. Встретился бы я с Берией – больше бы никогда его не увидел. Я такой. Если мне кто сегодня не нравится – Керенский там или Котовский – я сразу к нему подхожу и вырубаю его из телевизора!

А Берия – это, оказывается, тоже псевдоним. Настоящая его фамилия была Ежов. А настоящая фамилия Ежова – Ягода. А Ягоды – Дзержинский. А Дзержинского – Бенкендорф. А настоящая фамилия Бенкендорфа – ЦРУ. Сокращенно – ЦСКА. Центральная Спортивная Кузница Америки.

Знал я и Хрущева. Бывало, встречу его на улице на стенке – и сразу говорю жене, хорошенько прежде подумав: «Это – Хрущев. Или – Подгорный. В крайнем случае – Ломоносов». Она говорит: «Какой же это Ломоносов, если у него на пиджаке орден Ленина присобачен?!»

Я говорю: «Тогда спорим на рубль, что это – Громыко. Арвид Янович».

Она говорит: «Какой же это, к чёрту, Громыко, если у него – парик! Как у Ломоносова».

Тогда читаю подпись под фотографией: «Кавалер ордена Ленина, работница ликеро-водочного завода им. Мусоргского у бюста Ленина. Ленин справа. Такой молодой».

А вот Брежнева я не только знал, но и лично слушал Леонида Ильича по радио, смотрел по телевизору, читал о нем в одной газете. Многие тогда не понимали, почему речи у Брежнева были такие длинные, а произносил он всего два слова: вступительное и заключительное, которые отличались друг от друга только названием. И ещё многие не понимали, почему он говорил всегда одно и то же, а бумажки ему писали каждый раз новые. А я сразу догадался: это он все наизусть читал, а в бумажках ему другое писали, для развлечения: стихи там какие-нибудь или прозу юмористическую, чтобы он не заснул на трибуне. Теперь понимаете, почему он ни одно слово не мог произнести сразу, в один прием, а произносил его по частям, с перерывами на вдох, выдох, глотание, сморкание и покашливание. Он же про себя совсем другое читал. Поэтому вдруг смеялся в том месте, где нам грустно было.

Но все-таки Брежнев из них был самый человечный человек. Помните, как он целовался? Никого не обидит. И президента поцелует. И посла. И жену посла. Его уже за пиджак дергают: «Леонид Ильич, остановитесь! Это же – почетный караул! Восемьсот солдат…» Да, так смачно целовался, что вполне мог заменить дюжину банок на спине больного.

А вот другие наши деятели не любили целоваться. Сталину трубка мешала. Ленину – Крупская. А у Хрущева трудно было сразу разобраться, куда целовать. Его куда ни целуй – всё щеки.

Ну, а Горбачева СПИД пугал. Поэтому он ни с кем не целовался. Ни с Рейганом. Ни с Ельциным. Ни даже с Ритой Тэтчер. Хотя она вроде бы женщина.

Да, забыл ещё о Суслове с теплотой вспомнить. Серый Кардинал его называли. А я думаю: почему только он Серый Кардинал? Все они были кардиналы. И все – серые. Серые – потому, что с головой было плохо. А кардиналы – потому, что с сердцем. У них одна была линия – прямая! Как извилин, так и кардиограммы!

Да, многих я знал. Только они меня не знали.

1825 – 1998. Взятие Бастилии. Из недавнего прошлого.

– За что двойку-то получил, сынок?

– За взятие Бастилии.

– А это что такое?

– Это крепость такая.

– Сколько градусов?

– Не знаю. её штурмом брали.

– Крепкая, значит. Раз её так брали.

– Да, папка, там такая битва была! С солдатами!

– Конечно, солдатам же тоже надо.

– Но народ все-таки прорвался!

– То есть взяли Бастилию-то эту?

– Взяли, папка. И устроили такой праздник!

– Конечно, это всегда праздник, когда взял.

– А потом они её разбили.

– Целую?!

– Да. Только уже пустую.

– Ну, слава богу! Пустую не жалко. её всегда разбивают. Или сдают.

– А потом они ещё генерала захватили.

– Так уж и генерала! Полковничка, наверно. Три звездочки. А Наполеон, кстати, там был?

– Наполеона не было.

– Ты внимательно читал? Наполеон – он такой маленький, пузатенький.

– Там Вольтер был. Томился.

– Потому что дорогой, наверно. Как Наполеон.

– Нет, он потому томился, что вольные мысли пробуждал.

– Так вольные мысли не только Вольтер пробуждает. Но и Смирнофф тоже. И Распутин. И Менделеев с Горбачевым.

– А ещё там гильотина была.

– Тоже вольные мысли будит?

– Наоборот, голову отрубает. В момент.

– Хорошая штука, значит, если так моментально отрубаешься.

– Короче, скоро Бастилии не стало.

– То есть быстро её разобрали?

– Быстро, папка. Когда все ушли, там одни развалины остались.

– Ну, развалились-то, наверно, только те, кому досталось?

– Да, папка, те, кому досталось, подняться уже не смогли.

– Конечно, сынок. Самому подняться, без мильтона, очень трудно. А мильтон, он тебя и подымет, и отвезет, и обмоет, и обчистит.

– А Мильтон – это кто, писатель?

– Писатель, сынок, писатель. На работу тебе такое напишет.

– В общем, с историей у меня плохо, папка.

– Ну, почему же, сынок? Хорошую историю рассказал.

В город, или Напутствие.

– А пуще всего, бабка, бойся рэкиту.

– Ракиту?! Это – которая у пруда?

– Нет, бабка, – рэ-ки-ту. Это когда деньги берут и не возвращают. Вот, для примеру, Анфиска у тебя руб попросила до получки. А ты, не будь дура, – сразу в милицию беги. Они Анфиску-то и накроют. С автоматами. И все у ней анфискуют.

– Да, дед, не думала я, что Анфиска-то наша такая… рэкитутка.

– А ещё, бабка, бойся парнухи.

– А это от чего бывает? Краснухой болела, желтухой тоже.

– Парнуха, бабка, – это такое кино, что просто цирк! Когда эту парнуху смотришь, пар идёт!

– Парилка – значит?

– Нет. В парилке – как? Сперва – мужики, а после – бабы. А в парнухе

– все вместе.

– Парятся?

– Да, бабка, иной раз так спарятся – водой не разольешь!

– Поняла, дед. Чтоб я ещё раз в баню…

– А ещё, бабка, бойся спиду.

– Аспид?! Гад, что ли, ползучий?

– Хуже, бабка. Спид – это гадость такая иностранного производства. Чтобы её не подцепить, у тебя все должно быть одноразовое. И ложки, и тарелки.

– Так это ж сколько ложек на одну тарелку уйдет?!

есть один раз – с одним, другой раз – с другим.

– А у Анфиски мужик как раз многоразовый. Значит, как? – они друг от дружки уже спидцепили?

– Может, и спидцепили. Спид, он же, родимый, через что угодно передается.

– И через рукопожатие?

– А это, бабка, смотря – что пожимать. Ежели обнаженную руку, тогда – да. А ежели в рукавице, тогда – прощай спид!

– Ну, значит, у Анфиски спиду нема. Она со своим мужиком никогда за руку не здоровается.

– А болезнь эту, бабка, принесли голубые.

– Голубки?

– Нет, бабка, – голубые. Это – мужики, которые без бабы живут.

– Как сторож Михеич?

– Вряд ли, бабка. Их тогда двое должно быть сторожей.

– А почто двое-то, дед, когда у нас и одному охранять нечего? Все уже растащили! Как голуби.

– В общем, бабка, увидишь – два мужика идут, – знай: это – голубые. Сразу домой беги и запирайся!

– Так что ж мне там, в городе, всех бояться?

– Нет, бабка, не всех. Вот, например, зеленые. Это – наши ребята.

– Алкаши, что ли?

– Нет, зеленые они не потому, что пьют, а потому, что природу охраняют. То есть вот перед тобой болото лежит – не смей его лапать грязными пальцами! Или шапку на тебе увидят из кролика – прощай шапка!

– А что, там, в городе, других-то цветов нет? Получше?

– Есть, бабка. Оранжевые. Это – тетки такие, в оранжевых жилетках. Вот их ты не боись. Это – рельсоукладчицы. Одной рельсой она может десятерых мужиков уложить!

– В постель?

– Эх, испортили тебя, бабка! На асфальт.

– Совсем я в этих цветах запуталась! Раньше, помню, были только красные и белые. А теперь – и голубые, и зеленые, и оранжевые, и коричневые…

– Эх, бабка, серая ты! Куда тебе – в город? Оставайся лучше в деревне!

По брачному объявлению. Разговор двух дам.

– И вот он мне говорит, что он – молодой, высокий, блондин.

– Ну, не пугайся. Нормальный мужик.

– Да, но он это мне говорит, сидя напротив меня.

– Ну, может, он так шутит.

– Но я же вижу, что он – старый, маленький, лысый и пузатый.

– Ну, может, у него душа тонкая.

– Да, такая тонкая, что её не заметно. Я говорю: «Вы какую музыку любите?» А он говорит: «Классическую. Под нее засыпаешь быстрей».

– Значит, правдивый. Все о себе рассказывает.

– Правдивый, как же! Он мне говорит: «Я так решил. Если вы мне понравитесь, совру, что я – известный артист. А если – нет, совру, что я – на учете в психдиспансере».

– Ну, тогда он – настоящий джентльмен! Не хотел тебя обидёть.

– Да, джентльмен! Я когда с ним по телефону договаривалась, спросила, где мы встретимся: «В кафе или ресторане?» То есть дала ему полную свободу выбора. А он говорит: «Где хотите. У меня все равно денег нет».

– Значит – не транжира. Все деньги – в дом. Мамочке.

– Короче говоря, встретились с ним в какой-то забегаловке. Я говорю: «Вы пьете?» Он говорит: «Завязал». Я говорю: «Давно?» Он говорит: «С утра. Три часа уже не пью, как последняя скотина».

– Значит, волевой, раз завязал.

– Да нет. Он говорит: «Пить не на что». Я говорю: «Так вы бы что-нибудь продали. Из мебели». Он говорит: «Я и так уже все продал. На полу сплю. А ночью забываю, что не на кровати, и не могу слезть».

– Видишь, как он один на этом голом полу мучается! Без любимого человека.

– Я говорю: «А вы хоть были женаты?» Он говорит: «Почему – был? Я до сих пор женат».

– Ну, ничего, разведется. Детей-то нет?

– "Детей нет, – говорит. – Они сейчас в лагере отдыхают".

– Заботливый, значит. Отправил детей в пионерлагерь.

– Да лагерь-то – исправительно-трудовой строгого режима! Он говорит: «Еле туда их устроил. Ограбил квартиру, а вину на них свалил».

– Ну, это уж… За это надо… Хотя – как сказать… Иван Грозный вообще своего сына…

– Так то – царь. А этот – олух царя небесного! Поспорил со своей девушкой на доллар, что прыгнет с парашютом. Только с самолета прыгать испугался, а прыгнул из окна третьего этажа. С парашютом. В общем, на свидание со мной он в коляске приехал инвалидной.

– Ну, что, без ног – ещё лучше. Далеко не убежит.

– Не убежит! Он, знаешь, как на этой коляске гоняет! Троих уже сбил!

– А действительно, зачем тебе такой мужик?! Дай-ка мне его телефончик. Я тебе потом отдам. Лучше плохой муж, чем никакого!

Рыжий.

– Доктор, что-то у меня с организмом!

– А что вас беспокоит?

– Лысина.

– Так у вас же её нет!

– То-то и оно! А у всех в моем возрасте уже есть.

– Так это ж хорошо, что у вас голова такая волосатая!

– А чего хорошего? В транспорте место не уступают.

– Так вы бы бороду отпустили!

– Отпускал, доктор. Я в ней ещё моложе. ещё краше. Она ж густая, как украинский борщ. И такого же цвета. Рыжая.

– Так вы, значит, рыжий?!

– Он, доктор. И с женщинами у меня проблемы.

– Пробелы?

– Вы что, доктор, плохо слышите? Не пробелы, а проблемы! Что, впрочем, одно и то же.

– Так может, лекарство вам какое – возбуждающее?

– Наоборот, обуздающее надо.

– А остальные органы как себя чувствуют?

– Так же, как и я. Превосходно!

– Это настораживает.

– ещё как, доктор! Мне девяносто – и ничего не болит! Какой-то сбой в организме.

– Да, тяжелый случай.

– Мне батя так и сказал: «Сходи к врачу. Может, это у тебя – наследственное?»

– Не исключено. Боюсь, голубчик, с таким организмом вы проживёте ещё лет сорок. А может, даже и двадцать!

– Вряд ли, доктор. День рождения тут мое отмечали, так дед мой все мне кричал: «Чтоб ты прожил ещё столько же!» А дед у меня – очень строгий!

– А прадеда у вас нет?

– Прадеда нет. Помер прадед. В прошлом году. От испуга. Как узнал, что у него ребёнок в другом конце города родился, так и помер!

– А цианистым пробовали?

– Кого, ребёнка?

– Нет, себя.

– Не берет. Организм так привык к нитратам, пестицидам, выхлопным газам и экономическим новостям, что цианистый калий принимает за сахарный песок!

– Что ж это у вас за порода такая? Звать-то вас как?

– Доберман.

– Собачья фамилия.

– А жизнь какая? В меня только стреляли раз десять.

– И что, вы остались живы? Или нет?

– Конечно – да! Все ж десять пуль – навылет! Одна только между пальцев ноги застряла.

– Да, не везет вам!

– А недавно я утонул.

– Нашли?

– Баграми зацепили. Порвали, правда, новое пальто. Стал жаловаться. Столкнули опять.

– Это хорошо. Выплыли?

– Да. Но на другой день.

– Нет, так вы никогда не помрете, голуба!

– Потому к вам пришёл, доктор!

Сладкая женщина.

Прихожу к ней домой. Голодный как волк. А она ничего не дает: ни сладкого, ни острого.

Это я – не про еду.

Из острого у нее – только язык.

Сколько с ней договаривались, созванивались, заходили в театр, пили там – между антрактами – и закусывали.

Это я как раз – про еду.

А тут прихожу – картина Сальвадора Дали «Не ждали».

А я, может, месяц не ел. Или – два.

Это я – не про еду.

Причем, знаю, что еды полно. Но все – в холодильнике.

Ну, делать нечего, лезу в холодильник. Надо же как-то её разогревать!

Это я – не про еду.

Лезу в её холодильник – она говорит:

– Руки уберите!

Но дверца чуть-чуть приоткрылась. И вижу: все у нее есть. Все на месте.

Это я, разумеется, – не про еду.

И все – что надо! Грудинка. Филей. Окорока.

И все копченое. Очевидно – на юге.

Я её спрашиваю:

– Для кого?

Мужа у нее нет. Во всяком случае – сегодня.

Тогда для кого все эти прелести гастрономии?

Я уже давно – не про еду.

Она говорит:

– Я люблю французское шампанское – и маленькими глотками.

Я говорю:

– Какие ещё глотки?! Я уже перебродил! У меня сейчас газы пойдут! Из ушей.

В общем, ушел от нее кислый, как уксус.

Позвонил своей бывшей. Она говорит:

– Стюдень будешь?

А я её стюдень очень хорошо знаю. Из копыт сорокалетней свиньи.

Она говорит:

– Стюдня навалом. Девяносто кило. Хрена только нет.

Короче, притащил ей хрен. В полруки длиной. Навернули с ней все это дело. С бутылкой водки. Потому что без бутылки – не идёт.

Я, конечно, – её стюдень. Она – мой хрен.

Это я – и про еду, и не про еду, и про все на свете!