Текст книги "Избранные письма. 1854-1891"

Автор книги: Константин Леонтьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

35. Н.Н. СТРАХОВУ. 19 ноября 1870 г., Янина

Ну-с, вот и я Вам собрался ответить, Добрейший мой Фабий Кунктатор[109]109
  Публикуется по автографу (ГПБ).
  Фабий Кунктатор – Фабий Максим (275–203 до и. э.), прозванный Кунктатором, то есть медлителем, знаменитый римский полководец. Леонтьев имеет в виду задержки Страхова с ответами на письма.


[Закрыть], конечно, не через год, а через полтора месяца. Благодарю Вас за доброе слово Ваше и за бодрость, которую Вы мне придали надолго Вашими двумя строками о том, что, печатая в год по 10 листов, я через два года могу приобрести себе прочную славу.

В самом деле, было бы странно, если бы я не достиг [нрзб.] хоть не славы, а той известности, которой меня считали достойным все – и Тургенев, и Катков, и Дудышкин[110]110
  Степан Семенович Дудышкин (1820–1866) – журналист. После ухода В. Г. Белинского занимал ведущее положение в «Отечественных записках», а с 1861 г. фактически был их редактором.


[Закрыть], и Краевский, и Феоктистов[111]111
  Евгений Михайлович Феоктистов (1829–1898) – литератор и государственный деятель. Сотрудничал в «Русском вестнике» и «Отечественных записках». Был редактором «Журнала Министерства народного просвещения». В 1883–1896 гг. – начальник Главного управления по делам печати. С 1896 г. – сенатор. Сохранился отзыв Феоктистова о молодом Леонтьеве в письме к И. С. Тургеневу от 24 декабря 1851 г.: «Он мне решительно не нравится: знаете ли, ведь это тоже губитель женских сердец. (…) Признаюсь Вам, я не вижу даже в нем того ума, который Вы в нем находите». (Тургенев И. С. Письма. Т. 2, М.; Л., 1961. С. 427).


[Закрыть], и многие московские и петербургские писатели и ученые тогда, когда еще мне было 21–23 года, и считали не только на словах, но и в письмах ко мне, которые у меня целы. У меня еще борода не росла, когда М(ихаил) Никиф(орович) Катков (тогда еще скромный редактор скромных «Московских ведомостей»[112]112
  «Московские ведомости» – газета, издававшаяся Московским университетом с 1756 г. Запрещена в 1917 г. Во второй половине XIX пользовалась большим влиянием правительственных кругах.


[Закрыть], до 53 года) провожал меня домой и подавал мне сам шинель. Краевский писал мне: стыдно Вам так долго ничего не присылать нам, и зарывать в землю Ваш дар Вы не имеете права. Тургенев, сидя (в 52 или 53 году) у мад(ам) Евг. Тур[113]113
  Евг. Тур – псевдоним писательницы Елизаветы Васильевны Салиас-де-Туриемир (1815–1892), сестры А. В. Сухово-Кобылина. Ее первые произведения получили сочувственные отзывы А. Н. Островского, И. С. Тургенева и Аполлона Григорьева. Герои ее повестей и романов пустые светские люди. Одна из первых угадала талант Ф. М. Достоевского. Под конец жизни посвятила себя детской литературе.


[Закрыть] вместе со мной, сказал при Феоктистове, при Корше[114]114
  Корш – по всей вероятности, Валентин Федорович Корш (1828–1893), талантливый журналист и историк литературы. В 1864–1873 гг. издавал «С.-Петербургские ведомости» и сумел упрочить за ними одно из первых мест в тогдашней журналистике. Под его редакцией начала выходить многотомная «Всеобщая история литературы».


[Закрыть], при [нрзб.] Кудрявцеве[115]115
  Петр Николаевич Кудрявцев (1816–1858) – ученик, друг и преемник Т. Н. Грановского. Профессор истории Московского университета. С 1859 г. был одним из редакторов «Русского вестника». Писал небольшие повести.


[Закрыть], что он истинного нового слова ждет только от графа Толстого и от меня. Я тогда еще начал готовить и обдумывать «Подлипки» (и напечатал их в 1861 году, а Вы говорите, надо работать! О! Добрый, милый мой Фабий, Вы ошибаетесь – вины за мной нет никакой; разве только то, что я сразу захотел сесть на козлы, вместо того чтобы ехать на запятках за общественной модой); вот я помню еще: написал я первое письмо подлинно с восторгом и в тот же вечер прочел это описание зимы в деревне у мад(ам) Тур. Выслушав, она воскликнула: «Quel magnifique tableau du genre![116]116
  Какая великолепная жанровая сцена! (фр.).


[Закрыть] Самые лучшие из русских поэтов подписали бы под этим свое имя». Профессор Кудрявцев сказал: да, это правда! (Мне же теперь это не нравится, ибо много реализма.) Дудышкин писал Тургеневу по поводу одной комедии моей[117]117
  …по поводу одной комедии моей… – См. примеч. 10.


[Закрыть], пропущенной цензу рой (и очень незрелой, как я нахожу теперь), что он, читая ёе, хотел заплакать и что он не верит, будто автору всего 21 год.

Вот как я начинал, добрейший Николай Николаевич! Потом война, в которой я принимал участие как врач военный, искажение таланта научно-философскими ухищрениями мысли (этот период продолжался до 58–59 года, когда я опять стал возвращаться к конкретному и принялся за «Подлипки» и работал [нрзб.], несмотря на медицинские занятия, на бездну чтения и даже несмотря на множество разных личных событий и впечатлений…). (…)

Я сам, без помощи критики, без похвалы и осуждений, в молчании и забвении, всегда вдали от столиц наших, прежде в русских провинциях, потом в Турции, пробовал разные пути, разные приемы, разные манеры… Хорошо было Пушкину, Ж. Санду, Гёте, Тургеневу и другим меньшим и большим (это все равно) менять направления и приемы, когда 1000 голосов их руководили, увлекали, оскорбляли, радовали и т. д. Нет, Вы попробуйте наедине с самим собою – менять кожу, как я менял ее от 61 до 71 года!

Это трудно! И душа моя говорит мне, что я бы показал [нрзб.], если бы мне улыбнулось солнце хоть на 1/2, как оно улыбалось мне, когда мне было 22 года в Москве и когда я этой улыбки был еще недостоин. Помню, Катков за маленькую повесть «Благодарность», напечатанную в «Московских ведомостях» (в 52 или 53 году), прислал мне хорошие деньги с Феоктистовым и извинялся, что средств у редакции очень мало и что Грановскому[118]118
  Тимофей Николаевич Грановский (1813–1855) – профессор истории Московского университета. Прославился публичными лекциями по истории средних веков. Одни из виднейших западников. Был близким другом А. И. Герцена.


[Закрыть] столько же платят за столбец, сколько и мне. (…)

(…)…Я надеюсь, что Майков[119]119
  Майков – по всей вероятности, Аполлон Александрович Майков (1826–1902), славист, председатель Московского славянского общества, член-корреспондент Академии наук. В журнале «Русская мысль» вел отдел славянской жизни.


[Закрыть], который начнет издавать другой славянофильский журнал с Нового года в Москве, будет менее гнаться за той доказательностью, которою меня преследует Страхов (хоть Ап. Григорьев был еще не доказательнее и, главное, темнее), но за которою читатели гонятся гораздо менее, чем он думает. Женщинам, я ручаюсь, напр(имер) моя бездоказательность больше нравится, чем слишком пространные статьи, в которых половина содержания заключает вещи либо очень сухие, либо очень известные. Славянофилам вообще недоставало до сих пор легкости, жизненности, картинности в статьях. Чуть-чуть что-то подобное отрывочно мелькает у Хомякова[120]120
  Алексей Степанович Хомяков (1804–1860) – один из основоположников славянофильства, поэт. Служил в армии, но рано вышел в отставку. Отличался энциклопедическими интересами, в том числе в области богословия, но вследствие цензурных ограничений при его жизни появилось в печати лишь несколько статей. Подобно К. С. Аксакову, много занимался устной пропагандой славянофильства в московском обществе.


[Закрыть]. Единственный славянофил, который обладает этим теперь, это Кельсиев; и, несмотря на то, что и он иногда бросает посреди рассказов и анекдотов своих смелые, но часто недосказанные мысли, – его статьи, конечно, более полезны для распространения известных чувств, чем даже Евангелие Данилевского[121]121
  Евангелие Данилевского – трактат Н. Я. Данилевского «Россия и Европа», который высоко ценил К. Н. Леонтьев (см. примеч. 106).


[Закрыть], которое именно по крайней доказательности и отвлеченности своей немногим доступно.

Я боготворю его и зову Евангелие, а другие говорят «скука», и многие, которым я доказывал, не хотели кончать, хотя и не враги славянофильства и не совсем пустые люди. А Кельсиева с удовольствием читает и девица, и светский человек, и ученый. (…)

36. ГРАФУ Н. П. ИГНАТЬЕВУ. 28 августа 1872 г., Афон[122]122
  Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).
  Афон (Святая Гора) – узкий гористый полуостров в Греции, вдающийся в Эгейское море. Одно из самых святых мест восточного православия – своеобразное иноческое государство: в XIX в. там было 20 больших монастырей, несколько скитов, множество (до 700) отдельных келий. По преданию, русский монастырь св. Пантелеймона, в котором жил Леонтьев, был основан на Афоне во времена св. Владимира.


[Закрыть]

Частное

Милостивый государь Николай Павлович, сверх моего официального ответа на предписание Ваше за № 843, позволяю себе сказать в этом письме несколько слов горячей и искренней благодарности за Ваши советы и за обещание поддержки, сообщенные в частном ответе Вашем. Ответ этот Ваш немного успокоил то волнение, в котором я был после ультиматума выехать со Святой Горы.

При всей искренней моей благодарности за Вашу доброту и Вашу ко мне снисходительность, позвольте мне сказать Вашему Превосходительству вот что: я хотел пробыть на Афоне до начала или половины октября, кончить для Каткова (который платит мне недурно за мои восточные повести) довольно большой роман из здешнего быта, так что мне бы проездом через Москву получить около 1000 рублей. Теперь приказание выехать с Афона расстраивает все мои расчеты и с этой стороны. Ваше Превосходительство укоряет меня за мои долги. Согласен, хотя не видал еще, чтобы они хоть какое-нибудь влияние имели на дела службы; согласен, что это нехорошо. Нехорошо для меня, но я не понимаю и никогда не пойму, что службе от этого? Разве бездарность, которой мы так богаты на службе, и без долгов не в тысячу раз вреднее долгов без бездарности? А у нас на константинопольской и вообще на дипломатической службе долги – обычай. Кто же из наших не должен, если говорить правду? Я сказал «бездарность без долгов»; а то еще много есть примеров бездарности с долгами, напр(имер) покойный Байков[123]123
  Байков – неустановленное лицо.


[Закрыть] и другие. Вообразим себе такой пример (я говорю «вообразим» себе) – М. А. Хитрово, которого я, по моему крайнему разумению, считаю одним из самых блестящих наших деятелей, вообразим себе, что он много должен, что такой человек много должен, но как-нибудь старается платить и не просить казну платить за него; а рядом с ним вообразим себе какую-нибудь жалкую посредственность… назовем какое-нибудь вымышленное имя, напр(имер) Славонравов, Честолюбов, какой-нибудь Унтер-Шустер из наших дипломатов и консулов, не имеет долгов. Кто больше принесет службе пользы – такой человек, как Хитрово, или эти Унтер-Шустеры и Честолюбов ы? Простите мне, Ваше Превосходительство, я человек теперь ненормальный, а правильнее – больной. За доброту и за протекцию – благодарность живую, горячую, искреннюю, за упреки – оправдания такие, не лишенные известной vivacite[124]124
  Живость (фр.).


[Закрыть]! Угодить в этих случаях, Ваше Превосходительство, трудно. Я давал жене моей 150 р(ублей) в месяц, когда она жила в Одессе и Цареграде. Она была довольна, я стеснялся – и вдруг узнал, что уже в Петербурге меня обвиняют в том, что я даю ей мало и что она постоянно нуждается. Я в 68-м году послал ей из Петербурга в Тульчу 1000 рублей, чтобы она отчасти уплатила долги и ехала бы комфортабельно до Янины. Она предпочла заплатить как можно больше долгов моих, оставила себе около 100 рублей, и ей недостало на путешествие до Янины. Что же?! Ей выдают из Посольства 10 лир (!!!), и Куманин пишет мне преглупо-наставительное письмо, за которое, конечно, так как против него я не был связан никаким подчинением, я дал ему добрую сдачу. Видите, Ваше Превосходительство, как трудно угодить людям в этом случае: платишь долги – виноват, жене мало дал, говорят; жене много даешь – зачем долги не платишь! Поэтому и на этот раз Ваше замечание о моих долгах больше удивило, чем огорчило меня. Я вынужден даже предупредить Ваше Превосходительство, что так как Вы запрещаете мне жить до октября на Афоне, то я не буду в силах кончить покойно мой труд для г-на Каткова и придется мне именно вследствие этого изгнания занимать где попало еще лир сто, по крайней мере, ибо не могу же я, больной человек, по приезде в Россию me trouver sur le pav[125]125
  Оказаться на улице(фр.).


[Закрыть].

Прошу Ваше Превосходительство рассматривать, если угодно, это письмо как бред ненормального человека.

Доброту Вашу я ценю, Вы знаете, но о долгах не понимаю никаких замечаний, ибо это дело частное. (…)

Мы, Николай Павлович, оба с Вами христиане не для восточного вопроса, а настоящие верующие (так я слышал везде об Вас); нас с Вами будет судить Бог, а не презренные газетные фигляры!

«Яко аще бы враг поносил ми, претерпел бых убо; и аще бы ненавидяй мя на мя велеречевал, укрылся бы от него. Ты же человече равнодуше, владыко мой и знаемый мой; иже купно наслаждался еси со мною брашен, в дому Божий ходихом единомышлениен!» (смотр (ите) час шестый, псалом Давида!)

Простите мне, Ваше Превосходительство, мне, полумонаху, полуконсулу эти cris de l'ame![126]126
  Крики души (фр.).


[Закрыть]

С глубочайшим почтением имею честь быть Вашего Превосходительства покорнейший слуга

К. Леонтьев.

37. ГРАФУ Н. П. ИГНАТЬЕВУ. Август 1872 г., Афон

Милостивый государь Николай Павлович,

Я имел честь получить предписание Вашего Превосходительства от 15 августа за № 843.

Из частных моих писем Вам уже известно, что самое здоровье мое (как я этим летом убедился окончательно) требует отъезда в Россию, поэтому я и без того долго бы не мог замедлить на Святой Горе. Теперь же я, конечно, употреблю все мои усилия для скорейшего исполнения воли императорского посольства; но при всем этом я осмеливаюсь просить, чтобы и Ваше Превосходительство благоволили войти в мое положение.

Во 1-х, во время летних жаров и после неудачного моего путешествия сухим путем в Константинополь здоровье мое ухудшилось и только теперь начало слегка улучшаться. Дальнее путешествие в настоящее еще жаркое время для меня решительно невозможно. К тому же, ко всему прочему, предстоящему мне, – в Одессе, Москве и Петербурге свирепствует холера, а я (как, может быть, Вы изволили слышать) страдаю и крайним малокровием, и совершенным расстройством пищеварения.

При таких условиях ехать сейчас же было бы безумием.

До получения Вашего предписания я думал выехать в конце сентября или начале октября. Теперь я употреблю все усилия мои собраться в путь не позднее 10-го или 15-го сентября, когда время будет прохладнее.

Что касается до греков и до их клевет, то две-три недели больше или меньше, конечно, не ухудшат и не улучшат их политических о нас мнений, и я уверен, что начальство не захочет никогда в угоду им подвергать страданиям и без того изможденного и измученного человека.

Они преследуют теперь своими криками всех русских без различия, и Ваше Превосходительство, если угодно, можете узнать из частного моего письма г-ну Ону, каким гонениям подвергаются даже беззащитные русские монахини в [нрзб.]. И этим бедным и полуграмотным женщинам приписывают панславистические цели. Греческий гнев не утолится, если и я буду принесен им в жертву.

Вашему Превосходительству известно также из последних писем моих, что я на службу консулом возвратиться теперь не в силах и намереваюсь просить высшее начальство удостоить меня отставки с какой-нибудь соразмерной пенсией. Поэтому императорское посольство лучше всего в состоянии определить, на каком положении мне ехать в Россию и продлить ли мне отпуск до разрешения вопроса об отставке или принять иные меры, сообразные с законами и с моим положением. Насчет этого я буду ожидать предписаний.

Наконец, я должен еще сознаться, что именно в настоящую минуту достаточных средств для скорого предприятия

столь дальнего пути (у меня нет. – Д. С.). Я мог бы, может быть, получить порядочную сумму от г-на Каткова, но по болезни моей не могу ручаться ни за срочность окончания работы, ни его высылки на Афон и боюсь, как бы, дожидаясь от него денег до октября (как я думал сначала), не возбудить неудовольствия Вашего.

Поэтому и позволяю себе просить почтительнейше о выдаче мне хотя бы взаимообраэно (если иначе нельзя) около ста турецких лир из каких-либо сумм, имеющихся в Посольстве, для того, чтобы я скорее мог удовлетворить выраженным в предписании Вашем требованиям.

Публикуется по автографу (ГМЛ).

38. К. А. ГУБАСТОВУ. 16 января 1873 г., Салоники[127]127
  Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева, СПб, 1911. С. 212, 213.
  Салоники – крупный портовый город в Греции на берегу Эгейского моря.


[Закрыть]

Нет! Видно, еще искра прежнего сочувствия есть в наших сердцах! Только что я написал Вам, как получил Ваше милое и менее обычного казенное письмо.

Не могу понять чувств, обуревающих П-ва[128]128
  П-в – неустановленное лицо.


[Закрыть], и потому, при всей искренней моей к нему приязни, как-то не могу его жалеть душевно. Вообще, я этим бракам, от которых много ждут, не сочувствую. Брак есть разделение труда, тяжкий долг, святой и неизбежный, но тяжелый, налагаемый обществом, как подати, работа, война и пр. Работа и война имеют свои поэтические и сладкие минуты, ими можно восхищаться, но надо помнить, что одна большею частью нестерпимо скучна, а другая очень опасна и тяжела. Отчего же на брак не хотят смотреть как на общественное тягло, которое иногда не лишено поэзии, но от войны и тяжелой работы отличается тем, что война опасна, но не скучна, а работа большею частью скучна, но не опасна физически? Брак же для женщины опасен физически, а для мужчины – скучен большею частью крайне. Я согласен с тем французом, который сказал: L’amour n’a rien a faire avec les devoirs penibles et severes du mariage[129]129
  Нет ничего общего между любовью и тягостными и жестокими обязанностями брака (фр.).


[Закрыть].

Если я ни разу не каялся, что женился, и если моя брачная жизнь дала мне много хороших минут, то это оттого, что я шел в церковь без очарования. и кроме худа для себя от брака ничего не ждал и все мало-мальски хорошее принимал за дар судьбы. Когда П-в написал мне летом свое восторженное письмо, где называл жену ангелом (!), тогда как она гораздо более похожа на бойкого крепостного форейтора, то меня всего перевернуло и я почти предсказал ему, что добра тут не будет. Не понимаю и ревности к законной жене. Это что-то чересчур первобытное…

Ну, обнимаю Вас тысячу раз.

Ваш когда-то Л(еонтьев).

39. К. Н. БЕСТУЖЕВУ-РЮМИНУ. 22 марта 1873 г., Константинополь

Милейший друг Константин Николаевич, здравствуйте!

Я жив и даже как будто здоров, чего и Вам желаю (несмотря на то, что Вы своей «Истории» мне все-таки не прислали).

Ради Бога прошу и умоляю Вас, перешлите немедля и бережно «Генерала Матвеева» в редакцию «Русского вестника» прямо на имя Павла Михайловича Леонтьева[130]130
  Публикуется по автографу (ИРЛИ).
  Павел Михайлович Леонтьев (1822–1874) – известный филолог и педагог. Занимал кафедру римской словесности в Московском университете. Активно участвовал в «Русском вестнике» с самого его основания. Был соиздателем «Московских ведомостей», где опубликовал огромное количество передовых статей, преимущественно по преобразованию учебной системы. Леонтьев видел спасение от «язвы материализма» исключительно в изучении древних классиков и немало способствовал гимназической реформе 1871 г.


[Закрыть]. Непременно на его имя. Не погубите меня какой-нибудь медлительностью или небрежностью. Помните, друг мой:

1) что у меня другой рукописи нет и 2) что теперь для меня литература есть хлеб, ибо службу я оставил. По правде сказать, ужасно я боюсь за эту рукопись, чтобы она не пропала. Считая по 100 рублей за лист, это ведь, может быть, больше 1000 рублей.

Не говоря уже о нравственной потере и так далее.

Пощадите же! Уж я знаю, как русские друзья способны вредить любя… Отчего?.. Кто знает?

Великая нация! Ей все нипочем! Что ни день, то великое произведение мысли и поэзии… Можно поэтому второстепенные вещи терять, бросать, не печатать и т. д.

Ну, обнимаю Вас. Читали ли мои статьи о панславизме в «Русском вестнике»?[131]131
  …мои статьи о панславизме… – статьи о греко-болгарской религиозной распре, в которой Леонтьев склонялся на сторону греков: «Панславизм и греки» (Русский вестник. 1873. Кн.2) и «Панславизм на Афоне» («Русский вестник». 1873. Ки. 4). Обе статьи подписаны псевдонимом Константинов.


[Закрыть] Нравятся или нет?

Ваш забытый Вами друг К. Леонтьев.

40. Е.А.ОНУ. Март 1873 г., о. Халки[132]132
  Впервые опубликовано в книге: Архимандрит Киприан. Из неизданных писем Константина Леонтьева. Париж, 1959, 14, 15.
  о. Халки – остров в окрестностях Константинополя.


[Закрыть]

(…) А я тружусь; теперь мне надобно спешить: других средств к жизни нет теперь, кроме пера! Может быть, это принуждение и к лучшему: заставит по нужде больше сделать.

Я нанял себе целый отдельный домик, очень чистый и какой-то провинциально наивный, a la Turca[133]133
  На турецкий манер (фр.).


[Закрыть]; он высоко на горе, почти совсем особо, и я доволен им; нанял на год за 40 лир: так выгоднее и покойнее. Вот не найдется ли у Вас какой-нибудь мебели лишней дать мне на время, потому что сначала мне очень трудно будет устроиться. Ведь, переезжая в Буюк-Дере, Вы оставите что-нибудь в Пере?[134]134
  Пера – европейская часть Константинополя.


[Закрыть] Я постепенно сам все заведу, но именно в начале моего переселения (15–16 сентября) из гостиницы беспорядок и пустота в доме могут отозваться очень невыгодно на моих занятиях. Теперь спех, благо здоровье лучше, дом есть, Вестник[135]135
  Вестник – журнал «Русский вестник», где печатались произведения Леонтьева.


[Закрыть] на все соглашается, и государственные люди даже наши, при всей их недогадливости начинают принимать меня за Кумани. Вот до глухого вести дошли!.. Т. е. до Стремоухова!..[136]136
  Петр Николаевич Стремоухов(?-1885) – дипломат, директор Азиатского департамента министерства иностранных дел. По его протекции Леонтьев (через своего брата В. Н. Леонтьева) был принят на дипломатическую службу.


[Закрыть] Бог знает, что эти люди думают!

Как бы то ни было, с практической точки зрения было бы жалко портить пустяками теперь обстоятельства, которые недурны. Между прочим, Вы (если Вы не слишком больны и утомлены, я ведь хорошенько не знаю) спросите у мужа Вашего, о чем я ему пишу, может быть, вместе с ним что-нибудь придумаете для того, чтобы Ваш приятель Леонтьев не стал Сизифом греческой мифологии, который осужден был выкатывать большой камень на вершину крутой горы, и всякий раз в ту минуту, когда он достигал вершины, этот камень падал опять вниз. Вы сами сказали мне раз, что я после стольких страданий имею право надеяться на роздых и улучшение моих дел. Это правда: я надеюсь на милость и покровительство Божией Матери, Которая жребием указала мне два раза путь в Константинополь, и до сих пор, по крайней мере сравнительно с прежним, мне надо радоваться. В Салониках я был лишен вовсе и здоровья, и литературной деятельности, и друзей, и религиозной обстановки. Здесь как-то страшно иногда за хлеб насущный, но все-таки я имею это все!

Буду надеяться, что Божия Матерь, Которая привела меня сюда, внушит и друзьям моим справедливость и искреннюю охоту поддержать камень Сизифа у самой вершины, хотя на минуту.

Жалею, что я не монах, не священник и что не имею права, ни возможности благословить Вас от глубины сердца. Катаризм[137]137
  Катаризм – то же, что пуризм, то есть излишняя строгость соблюдении правил.


[Закрыть] Ваш есть Catarismus versatilis[138]138
  Живой катаризм (лат.).


[Закрыть], минутное падение простительно даже и Вашему уму.

Ваш К. Леонтьев.

Вы поймите одно, что прогресс просто глуп и неостер. Это главное. Это убийственный mauvais… genre[139]139
  Дурной тон (фр.).


[Закрыть]…

41. Е.А.ОНУ. до мая 1873 г

Madame, ma tres chere et bonne amie! C’est aves le plus grand regret que j’apprends que vous etes toujours souffrante et alitee… Dites moi seulement que vous ferez une exception pour moi; que vous me recevrez dans votre chambre a coucher et j'abandonnerai mes occupations pour venir vous voir. Souvenez vous de ce que je suis medecin, si vous ne voulez pas vous souvenir de ce que je suis pour vous un ami plus sincere et plus devoue, que toutes ces femelles que vous recevez, sans doute, sans facon…

En attendant votre reponce verbale (qui me suffit) je peux me permettre de vous parler un peu serieusement.

Ecoutez, vous etes souffrante. Souvenez vous des signes de croix que vous avez faits lorsque vos chevaux furent un peu trop fringants lors de notre promenade de voiture? Eh bien? Je trouve qu a ce moment vous aviez bien plus d’esprit que lorsque vous vous aplatissez ignominieusement devant le realisme.

Croyez moi, il у avait un temrs ou ne pas croire a Dieu, pouvait veritablement etre une espece de prevue de haute intelligence; (egaree ou non, mais haute)… La sciense etait nouvelle, elle etait jeune alors, elle promettait beaucoup… Qu a-t-elle tenu? Que nous a-t-elle donne, excepte des sujets pour satisfaire notre curiosite, sujets tres attrayants, mais au fond fort vains?

Toute cette fameuse science n’est qu'un eclatant mirage entre deux abimes sans fond, entre les premieres hypotheses, les mysteres improuvables des pseudo-fondements scientifiques et entre l'abime sans limites du futur, de toute espece de futur, de l’avenir personnel et de l’avenir du genre humain.

Toutes ces sciences, nominees superieures par cette ecole positive que professe la racaille contemporaine, sont fondees sur la physique et la chimie. Eh bien, sur quoi sont assises a leur tour ces deux sciences fondamentales? Sur le systeme (sur le mystere) des atomes que personne n’a vu et ne peut jamais voir d’apres l’idee de la science elle meme. L atome n’a pas de dimension; c'est done un zero. Un zero multiplie par mille zeros peut il donner une quantite positive? Un rien, une abstraction, une invention toute metaphysique des savants… cet atome (multipliez-le tant qu'il vous plait)– comment peut-il produire des corps etendus, palpables, visibles, immenses quelquefois?

Pourquoi, ma tres chere amie, serait-ce un mystere moins mysterieux que le dogme de la S. Trinite, du peche originel et de la Redemrtion?

Ilуa une difference cependant entre les deux mysteres… Le pretre avoue que la Trinite est une mystere, il s’incline et vous propose sincerement d’y croire… Le professeur assure que les atomes sont une verite reelle. «Je sais!», vous dit-il. Lequel des deux est plus honnete ou plus consequent? Votre bonne petite tete genevoise n’a pas besoin de tout de developpement pour le reste. Voila l'abime des fondements…

Quant a l'abime du present (que au fond n’existe pas et qui nest qu’une intersection impalpable dy passe immobile et irremediable et du futur inconnu…), disons done quant а l'abime du moment qui va suivre… La science qu’a-t-elle fait de positif pour ce present et cet avenir? Rien que des promesses de bien-etre que personne ne peut…

Ainsi done une foi, une croyance а l'inconnu, a l’eudemonisme enfin prive et publique. Un mystere pour commencer, beaucoup de fracas et de clinquants avec beaucoup de prose au milieu, – et une croyance a Vinconnu comme but final… Je ne vois pas que cela soit plus logique que le Christianisme. NonI On a plus d’esprit lorsqu’on prie Dieu que lorsqu’on admire un laquais comme celui que je ne veux pas nommer dans cette lettre serieuse.

Chere Madame Onoul Croyez moi – devenez chretienne et vous serez retablie.

Lorsque je vous dis chretienne, je veux dire orthodoxe sans doute. Vous etes trop savante et trop pensante pour ne pas savoir vous-meme qu un moine comme Luther qui a jete son froc aux orties et qui a tres illogiquement invente une nouvelle religion, n’etait pas consequent. Pensez-y vous-meme. Souvenez vous bien de vos lectures, de toute votre connaissance a vous…

Appelez tout doucement le pere Smaragde. Les details lui sont plus familiers qu a moi. Et puis un essai… Madame, qui sait?.. Qu'y perdrez vous en tout cas, si rien у est? Rien. Qu’y gagnez vous, si vous etes dans l’erreur? Tout… Pour votre prompt retablissement, je vous reponds… J'y crois, j'y crois! Je le sais. Et voila pourquoi.

Je vous envoie une image de la Sainte Vierge «Утоли моя печали». Je vous envoie aussi une petite livre «Акафист Божей Матери Утоли моя печали» qu’un pauvre ermite du Mont Athos m'a donne en me rencontrant par hasard sur la route. Il me l'а donne en me voyant malade et abattu. Depuis lors je l'ai eu toujours sous mon chevet et je ne m'endors jamais sans lire au moins un passage de ce petit livre.

Je ne vous fait pas present de cette image; pour le moment cest impossible; croyez-moi que ce n’est que pour une personne d’elite comme vous que j'ai le courage de m’en separer pour quelque temps. Ecoutez moi, ecoutez moi je vous dis. Pendez cette image devant vous pour qu’elle soit toujours a la portee de vos regards. Faite un effort sur vous pour lire le petit livre jusq’au bout une fois. Cela suffit. Vous verrez la poesie sublime de ce lyrisme chretien. Faites un effort pour commencer. Je sais que vous l’ouvriez presque avec aversion… Mais je sais aussi que vous changerez d'idees et de gout dans quelques jours…

Cette image est une copie d’une image miraculeuse qui se trouve au Mont-Athos. Je connais la force… La Divinite, la Sainte Vierge et les saints ont deux manieres d'agir sur un homme qui s’incline devant eux – une maniere instantanee que Гоп nomme miracle et dont j'ai fait moi meme une experience eclatante au Mont-Athos; et une autre naturelle et lente, mais fort sensible pour un esprit attentif. C'est a dire en grouppant les circonstances ordinaires de la vie d’une facon profitable pour notre retablissement moral et physigue. Vous en avez aussi un exemple sur moi. J'arrive a Cple dans un etat deplorable, sans argent sans aucune chance pour mon avenir, avec une espece de terreur inferieure qui me devore presqu'a chaque instant, meme au milieu d'une conversation animee et qui semble etre fort gaie; avec une sante abimee… Mais j'arrive dans cette capitale avec la ferme conviction que c'est Dieu qui l'а voulu, que c'est la Sainte Vierge qui a ben it ce voyage. Qu'arrive-t-il? La sante se retablie, les amis sont aimables et hospitaliers, l'argent arrive toujours au moment ou je ne sais plus que faire. Tantot c’est le Ministere qui me donne tout un tiercal (=«Tiercon») d'une maniere inattendue, tantot c’est le «Русский Вестник» qui envoie 1.000 roubles. Maintenant je n’ai que 10 livres turques, je ne sais ce que (je) mangerai dans ma nouvelle maison et ce que j’enverrai a ma femme pour le mois de mai… Mais je ne crainds pas. Je sais que l’argent viendra de quelque part: car Dieu le veut et il rendra les hommes plus intelligents qu’ils ne paraissent, peut-etre, dans un moment de doute…

La sante s’est retablie la terreur est pas see, la femme a ete tout bien que mal nourrie et habillee tout le temps, le «Русский Вестник» me fait des avances, Chalky me plait, mes articles ont du succes, j'ecris beaucoup…

Voila ce que je nomme disposer les circonstances en notre faveur, la seconde facon d’agir. Quant aux miracle, je vous ai raconte ce qui m’est arrive au Mont-Athos avec mon bras malade et avec les deux evangiles.

HelasI Dois-je vous l'avouer? J'ai peur… La crainte du ridicule peut-etre? Un homme comme tout le monde, un Leontiew que nous connaissons tous, un vieux debauche qui se fait mystique lorsqu’il ne peut plus etre debauche (on peut toujours Vetre, Madame, on trouve mille moyens de l’etre) se prend a faire l’apotre de l’Orthodoxie… C’est terrible le ridicule, n’est ce pas.

Allons done, Madame, allons done! Je me trompe… C'est vous; cest a vous que je me adresse… A vous!

Que la benediction de Dieu soit avec vous; quant a mes humbles et mauvaises prieres, elles ne manqueront pas…

II у a encore de bonnes maisons a Chalky qui ne sont pas louees. Qu en dites vous, ou qu’en disent les medicine «tou cosmou toutou»?

Votre devoue: Leontiew.

Перевод:

Сударыня, драгоценнейший и добрейший друг мой! С величайшим сожалением узнал я, что Вы все еще больны и не встаете с постели… Но скажите мне только одно: Вы сделаете для меня исключение и примете у себя в спальне. Я оставлю все свои занятия ради того, чтобы видеть Вас. И если Вы забыли, что имеете во мне друга более искреннего и более преданного, чем все те женщины, которых Вы принимаете, конечно же, безо всяких церемоний, вспомните, что ведь я врач…

А пока, в ожидании Вашего устного ответа (которого мне вполне достаточно), можно поговорить о более важных предметах.

Так слушайте. Помните, как Вы крестились во время нашей прогулки в коляске, когда лошади вдруг понеслись с излишней резвостью? Ведь так? Мне кажется, тогда Вас нашлось более разума, чем когда Вы недостойно распластываетесь перед материализмом.

Поверьте, если раньше отрицание Бога еще могло быть в какой-то мере свидетельством умственного превосходства (истинного или нет, но превосходства)… Наука была тогда внове и еще молода, она много обещала… Но что из этого вышло? Что дала она нам, кроме предметов для удовлетворения любопытства, весьма, правда, привлекательных, но, в сущности, призрачных?

Вся эта хваленая наука есть не что иное, как блестящий мираж между двумя безднами, между начальными гипотезами, непостижимыми тайнами псевдонаучных обоснований и бездной будущего, как личного, так и всего рода человеческого.

Все эти науки, называемые объединившимся в позитивную школу нынешним сбродом высшими, выводятся из физики и химии. Ну а на чем же основаны сами эти фундаментальные науки? На системе (на тайне) атомов, которых никто не видел и, согласно понятиям той же науки, никогда не сможет увидеть. У атома нет размеров, следовательно, это всего лишь нуль. Один нуль, помноженный на тысячу нулей, может ли он дать вещественную величину? Ничто, абстракция, метафизическая выдумка ученых… этот атом (сколько бы мы его ни умножали) – как он может произвести протяженные, осязаемые, видимые, а иногда огромные тела?

Почему, дражайший мой друг, тайна сия менее таинственна, чем догмат о Св. Троице, первородном грехе и искуплении?

Впрочем, между этими двумя тайнами есть некоторая разница… Священник признает, что Троица непостижима, склоняется перед нею и искренно предлагает вам верить этому… Профессор же утверждает, будто атомы суть реальная истина. «Я-то знаю» – говорит он вам. Кто же из них честнее и последовательнее? Полагаю, для Вашей умной женевской[140]140
  Впервые опубликовано в кн.: Архимандрит Киприан. Из неизданных писем Константина Леонтьева. Париж. 1959, С. 16–19.
  …для вашей умной женевской головки… – Предки Е. А. Ону были швейцарцы; возможно, она родилась в Женеве.


[Закрыть] головки уже не требуются дальнейшие рассуждения. Вот где погибельная бездна так называемых основ…

Что касается бездны настоящего (каковое, в сущности, не существует, ибо есть лишь неосязаемое пересечение застывшего и бесповоротного прошлого и неизвестного будущего…), то лучше говорить о бездне ближайшего времени… (…)

Итак, мы имеем веру в неизвестное, а в конце концов – личный и общественный эвдемонизм[141]141
  Эвдемонизм – этическая теория, согласно которой поступки человека определяются только стремлением к удовольствиям и благам жизни.


[Закрыть]. Вначале тайна, потом много треска и мишуры с изрядным количеством низменной прозы и, в качестве конечной цели, вера в неизвестное… Я не понимаю, чем это более логично, нежели христианство. Нет! Разумнее молиться Богу, чем восторгаться лакеем, которого я не хочу называть в этом серьезном письме.

Дорогая мадам Ону! Поверьте мне, сделавшись христианкой, Вы исцелитесь.

Когда я говорю «христианкой», то, конечно же, подразумеваю «православной». Вы достаточно образованны и разумны и способны сами понять, что такой монах, как Лютер[142]142
  Мартин Лютер (1483–1546) – немецкий религиозный реформатор, основатель протестантизма.


[Закрыть], выбросивший свою рясу и придумавший без всякого складу новую религию, не был последователен. Подумайте об этом сами. Припомните то, что вы читали, и все, что уже знаете…

Пригласите потихоньку о. Смарагда[143]143
  Отец Смарагд (Троицкий, 1836–1886) – настоятель посольской церкви в Константинополе.


[Закрыть]. Он лучше знает подробности, чем я. И наконец, надо пробовать… Мадам, кто знает?.. Во всяком случае, пусть даже в этом ничего и нет, что Вы теряете? Ничего. А выигрыш, если вы избавитесь от заблуждения? Выигрыш дает все… И я ручаюсь за Ваше быстрое исцеление… Я в это верю, верю! Но не только верю, но и знаю. И вот почему.

Посылаю Вам образ Пресвятой Девы «Утоли моя печали». Также посылаю маленькую книжечку «Акафист Божьей Матери Утоли моя печали», которую дал мне случайно встреченный на дороге нищий отшельник с Афонской Горы. Он отдал ее, видя меня больным и удрученным. С тех пор я всегда держал эту книжечку у своего изголовья и не засыпал, хотя бы немного не прочтя из нее.