Текст книги "Избранные письма. 1854-1891"

Автор книги: Константин Леонтьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

97. Е. С. КАРЦЕВОЙ 3 ИЮЛЯ 1878 г., Кудиново

(…)…Двор мой очень зелен, липовые аллеи очень тенисты, розы на этом зеленом дворе так же милы, как бантик на голове Вашей практичной дочери[352]352
  …Вашей практичной дочери… – то есть О. С. Карцевой.


[Закрыть]… Пока в роще есть грибы, и мальчики, стерегущие лошадей, поют русские песни и вовсе не враждебно трепещут гласа моего (я люблю, чтобы в доме меня трепетали, любя, однако). Пока приходят ко мне лечиться после обеда больные, и я могу серьезно иногда помогать им, или даже на катковский гонорарий (какое скверное слово!) покупать им лекарства; пока в прохладном флигельке моем, окруженном акацией и бузиною, теплится лампадка перед афонским образом юноши-мучёника Пантелеймона[353]353
  Св. Пантелеймон – почитается помощником врачей и призывается в молитве за немощного. Обезглавлен после страшных мучений в 305 г.


[Закрыть], образом, обделанным мною в золото и серебро и убранным рукою моею искусственными фиалками, розовыми бутонами и зеленью… Пока есть Оптина Пустынь, такая прекрасная в сосновом бору недалеко отсюда, есть друзья, подобные Вам и злым детям Вашим, Н-м[354]354
  Н-м – вероятно, речь идет о семействе Неклюдовых.


[Закрыть], Губастову, друзьям, не жалеющим деньги на телеграммы, чтобы узнать, где я… Пока все это есть, хоть на 2 месяца… И есть искусство, и есть молитва, и есть отличный кофе, который подает мне фаворитка моя[355]355
  …фаворитка моя… – горничная в доме Леонтьевых Варвара.


[Закрыть] в сарафанчике и в красной рубашке (honni soit, qui mal у pense[356]356
  Позор тому, кто дурно об этом подумает (фр.).


[Закрыть] – ей всего 13 лет). Зачем я буду на стену лезть, согласитесь…

Пусть начальство будет умно, и я к его услугам. А умирать от лихорадки в Солуни или в Янине я нахожу тем более неприятным, что нынешняя Россия мне ужасно не нравится. Не знаю, стоит ли за нее или на службе ей умирать? Я не решаю, что не стоит, я спрашиваю, стоит ли? Я люблю Россию царя, монахов и попов, Россию красных рубашек и голубых сарафанов, Россию Кремля и проселочных дорог, благодушного деспотизма. (…)

Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПб, 1911. С. 278–282.

98. О. С. КАРЦЕВОЙ. 26 июля 1878 г., Кудиново

Милый, хитрый, русский (как будто бы добрый на этот раз) образ Ваш я поставил на письменном столе моем. Рамку (золоченую, не золотую, а только снаружи сияющую и деревянную внутри) я выписал из Калуги, а пока я прислонил его к «memento mori»[357]357
  Помни о смерти (лат.). В переносном смысле – символ смерти.


[Закрыть], который у меня стоит на самом видном месте. Это череп какого-то неизвестного мне человека; я на нем учился анатомии, когда был студентом. Ваш портрет совсем почти прикрыл его, и теперь, занимаясь, я вижу Вас, а не образ смерти. Это вредно, хотя и приятно. Надо будет найти Вам другое место. Хотите, я Вам сознаюсь, что мне очень грустно и очень тяжело теперь. Обстоятельства мои очень трудные. Я бы Вам писал гораздо серьезнее, если бы был уверен, что ответы тоже будут серьезные. Письмо мое, я знаю, очень поверхностное и пустое, шуточное какое-то. Но этому Вы сами причина. Мы могли бы быть с Вами гораздо дружнее и проще, именно вследствие разницы наших лет и настроений. Но у Вас есть всегда что-то такое, чего я по отношению к себе не люблю. «Яйца курицу учат». Пишите лучше искренно и просто, и я буду Вам подражать… (…)

Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПб, 1911.С 284–286.

99. К. А. ГУБАСТОВУ 6 августа 1878 г., Кудиново

(…) Недавно мы праздновали именины Марьи Владимировны. Накануне была всенощная. Были гости, обедали, ужинали и танцевали запросто и пели русские песни до рассвета; иные уехали на другой день, напившись кофею на воздухе, под большим тополем. Крестьяне водили хороводы. Одна из младших девиц Раевских, очень красивая (18 лет), одета была по-русски, в голубом платочке, и плясала по-русски же, восхитительно с одним простым 17-летним мальчиком, брюнетом и красавцем в красной рубашке. Н. Я. Соловьев был тоже, старался быть приличным, но когда расходилась эта парочка под звуки очень хорошей гармонии, то дикий характер его взял верх (тем более что эта барышня ему очень нравится), и он сперва завизжал, как восхитившийся зверь, а потом начал кричать:

– Азия! Азия! Здесь нужна Азия…

Пришлось остановить его и напомнить, что азиатцы веселятся истово, а визжат только тогда, когда идут в кавалерийскую атаку. (…)

Впервые опубликовано в журнале: «Русское обозрение». 1895. Ноябрь. С. 354, 355.

100. Н. Я. СОЛОВЬЕВУ. 26 августа 1878 г., Кудиново

Многоуважаемый драматург! Знаете ли этимологию слова этого «драматург»? Оно значит созидатель, творец, выдумщик разных драм.

Вы именно таковы. Вам необходим всегда какой-нибудь раздирающий финал Вашему пребыванию [нрзб.] Кудинове… Зная это по долгому опыту, я ничуть не удивился, что Вы уехали. Мне даже понравилась эта хотя и не совсем учтивая, положим, но артистическая и суровая выходка. Об учтивости, собственно, с нами нет и речи, мы на нее уже отчаялись рассчитывать, но относительно девиц кармановских, которые все-таки нарочно приехали, чтобы слышать Вашу прекрасную драму, превращенную Вами в недурную, но обыкновенную комедию, можно было бы и остаться. Барышни были справедливо недовольны. Но мне эта штука Ваша понравилась, повторяю, гораздо больше других Ваших «судорог». – «Отойди от зла и сотвори благо». По-моему, это несравненно милее и скотского упоения с добродушным оттенком в кругу как бы то ни было не совсем скифском и ядовитых придирок к уважаемым мною гостям (Дятловы, Муромцевы[358]358
  Дятловы, Муромцевы – вероятно, кудиновские соседи Леонтьева.


[Закрыть] и т. п.). Одним словом, я в этом поступке вижу еще огромный шаг вперед по пути общежительности. Меня гораздо больше Вашего внезапного отъезда поразил Ваш вопрос: «Почему я не вышел раньше обеда?» Когда же я выхожу раньше? Мне бы и хлеба аржаного и водки Вашей на закуску не на что было бы купить, если бы я не занимался каждое утро. Вам это давно известно. Вы пригласили барышень слушать комедию, я спешил до крайности кончить статью. Едва я справился с нею к обеду. Вот и все. По-моему, Вы могли бы пробыть и еще один день, а я откладывать отправку такого рода статьи не мог. Неужели я не прав? По-Вашему, я обязан был бросить все и пренебречь всеми интересами моими, чтобы слушать в пятый раз комедию, в которой Вы все переделали вопреки моему вкусу и по вкусу Островского. С критической стороны я ведь не признаю, чтобы он больше моего понимал, а если это только практические соображения, то отчего же Вы одни имеете право заботиться о Ваших интересах, а я, которого потребности постоянно не удовлетворены и от которого зависит столь много люден (как Вам это известно), я лишен в Ваших глазах даже права опоздать из-за спешной статьи на чтение вещи, на которую я не могу уже влиять, как ценитель, ибо признаю ее испорченной (тем, что Марья Петровна не умирает, что Рязанцев не в черногорской шапочке – да! да! да! и т д.). Нет! Это минутное заблуждение Ваше пройдет перед судом Вашего ума, который не может не быть справедливым, ибо он силен! Вот все, что я могу сказать о том, почему я в этот день не счел необходимым нарушать обыкновенный порядок моих занятий.

Что касается до того, что сказала и чего не сказала Вам Маша, то об этом уже считайтесь с нею. Вы и с ней приятель

Я готов верить, что Вы в это утро все же были п… Я верю во всякие исключения и редкости и именно даже потому, что я этому верю, мне и понравилась так резкая и трезвая, хотя и гневная, выходка Вашего отъезда.

Как-то это благороднее при трезвости. А я благородству всегда рад в людях, которых люблю и которых мне приятно уважать.

Адреса Вашего не знаю.

Ваш от души К. Леонтьев.

Публикуется по автографу (ГЛМ).

101. Н. Я СОЛОВЬЕВУ 17 октября 1878 г., Кудиново

(…) У меня были разные проекты, один смелее, другой скромнее, в одном главную роль играли уроки русского языка и Священной истории, которые я по вечерам даю теперь моим ребятам, в другом – интересы службы государственной, в третьем – экономия ближайшая, была, между прочим, и мысль ехать в Ливадию[359]359
  …ехать в Ливадию… – Имеется в виду не царская резиденция в Крыму, а турецкая провинция в средней Греции.


[Закрыть], получивши от Каткова хоть 200 рубл(ей), а там будь что будет! Но Богу угодно было расположить все иначе и к лучшему; на мысли о Козельске[360]360
  Козельск – уездный город Калужской губ., неподалеку от Оптиной Пустыни.


[Закрыть] я ни разу не останавливался. Случилось так, что Марья Владимировна и Екатерина Васильевна[361]361
  Екатерина Васильевна – Е. В. Самбикина.


[Закрыть] собрались в Оптину, а я был занят, остался и написал о. Амвросию о моих проектах. Он все эти Ливадии и т. п. сразу отсек духовным мечом своим и сказал: «И без того его вызовут на службу, когда придет время. Пусть едет сюда, в Козельск».

Это духовное приказание было для меня совершенным сюрпризом; о. Амвросий вообще очень мягок и осторожен со мной. и это решительное слово его ужасно обрадовало меня и доказало мне, что он полагается больше прежнего на мою веру. С души как камень спал, и хотя унывать я не унывал ни минуты все это время, но тихая буря сердца и напряжение ума то– для решения отвлеченных вопросов, то по поводу ближайших житейских забот были так постоянно велики, а вера в звезду свою земную так мала, что это решение, не исшедшее от разума глупого (то есть не моего, который еще лучше других, по милости Божией, но глупого разума вообще), а истекшее из сердечного движения мудрого старца, до невероятности обрадовало меня своею неожиданностью.

Барышни мои тоже очень рады, Варя тоже рада ехать с нами в город! Для нее ведь Козельск – Петербург! И слава Богу! Вот мои новости. Это главное.

А об другом напишу в другой раз. Хотя Вы и зовете все это юродством, но у меня есть свое упрямство, как Вы знаете, и я, вопреки Вам, уверен, что Вы если не сердцем, то умом почитаете все это так, как следует, и мне не страшно писать Вам так просто и доверчиво. Только советую Вам, с другими говоря обо мне, в эти подробности не входить; Вы знаете, что я не только не стыжусь моих чувств и убеждений, но, может быть, слишком резко говорю иногда о них. Однако теперь я ищу места, а русское общество впало в такую пошлость, что всякую независимость этого готово считать душевной болезнью, и потому, пока я не получу места или раз навсегда от всяких мест не откажусь, не надо посторонним лицам доверять без нужды то, что я доверяю Вам как другу, как художнику и русскому человеку (что же за русский человек, который хотя бы умом, если не верой, православие не чтит?). (…)

Публикуется по копии (ЦГАЛИ).

102. ГРАФУ Н. П. ИГНАТЬЕВУ. 29 октября 1878 Г., Кудиново

Милостивый государь Граф Николай Павлович,

Я не без основательной причины замедлил выразить Вашему сиятельству ту признательность и искреннюю радость, которую пробудил во мне Ваш радушный ответ на мое, как Вы говорите, «оригинальное» письмо. Я и не подозревал, что оно оригинально, но теперь, обдумавши, я вполне согласен с этим названием; да! в наше печальное время откровенность, искренность и теплота, конечно, оригинальны.

Ваше сиятельство думаете, что Вам болгарским князем не бывать. Позвольте мне сказать по этому поводу несколько слов. В глуши и забвении, в котором я теперь живу, я все-таки никак не могу оставаться равнодушным к ходу нашей политики и к восточным делам. Подновив свои размышления прошлогодней поездкой в Петербург, я внимательно слежу за тем роковым свершением исторических судеб наших, которым никакие усилия наших врагов надолго не могут положить преград. Славянский или, лучше сказать, Восточный великий союз государств с Царьградом во главе сложится сам собою, и никакие Плевны или Берлинские трактаты[362]362
  Берлинский трактат. – Н. П. Игнатьев вынудил Турцию подписать Сан-Стефанский договор, не оставив времени для размышлений ни европейским державам, ни министерству в Петербурге. По его возвращении канцлер А. М. Горчаков оказал ему холодный прием. Большинству высокопоставленных лиц совсем не нравился успех Игнатьева. Англия стремилась оттеснить русских от Константинополя, а Россия была не в состоянии начать новую войну. 13 июня 1878 г. в Берлине собрался конгресс европейских держав, на котором председательствовал германский канцлер кн. О. Бисмарк. Россию представлял канцлер кн. А. М. Горчаков. 1 июля был подписан Берлинский трактат, изменивший условия Сан-Стефанского договора в ущерб России и славянским народам. Южная граница Болгарии отодвигалась на 150 км к северу, а сама Болгария объявлялась лишь автономным княжеством, выборный глава которого утверждался султаном с согласия всех держав. Россия получила обратно потерянную в 1856 г. Бессарабию, а также Карс, Ардаган и Батум.


[Закрыть] потока не задержат надолго. Англия разлетится в прах при первом столкновении. И тут есть fatum[363]363
  Судьба (лат.).


[Закрыть], звезда. Англия есть сила охранительная, славянство – сила новая, передовая; старое должно отойти и дать дорогу. Англия станет Голландией после войны с нами. Я сам, как Вашему сиятельству известно, уж, конечно, не прогрессист, и мне английский торизм[364]364
  Торизм – консервативное направление в политической жизни Англии.


[Закрыть] очень нравится, как нравится мусульманская патриархальность и т. п. Папа и Шейх-уль-Ислам[365]365
  Шейх-уль-Ислам – глава мусульманского духовенства в Турции, назначавшийся султаном.


[Закрыть] душе моей понятнее, чем Гамбетта[366]366
  Леон Мишель Гамбетта (1838–1882) – французский политический и государственный деятель. Выступал непримиримым противником империи Наполеона III (который, по словам Леонтьева, был одним из наиболее симпатичных ему лиц в современной истории). Во время франко-прусской войны 1871 г. после седанского разгрома объявил в Национальном собрании о низложении династии Бонапартов. Облеченный диктаторскими полномочиями, улетел из осажденного Парижа на воздушном шаре, чтобы организовать новую французскую армию. После войны играл выдающуюся роль в политической жизни.


[Закрыть], Вирхов[367]367
  Рудольф Вирхов (1821–1902) – немецкий ученый и политический деятель. Занимался проблемами общей патологии и терапии. Участвовал в раскопках Трои Г. Шлиманом. Один из основателей прогрессистской партии и вождь оппозиции.


[Закрыть] и даже… Чумаков[368]368
  Чумаков – неустановленное лицо.


[Закрыть]. Но разум и политический смысл говорят мне иное. Торизм, мусульманство, папство – силы отходящие, и хотя славизм не выразил еще ясно принципов своих и не выработал. еще никаких своеобразных форм, достойных изучения и даже подражания, одним словом, форм исторических, но тем не менее, даже и не будучи русским и только понимая ясно современную историю, я предсказал бы торжество славянству уже по тому одному, что только оно одно загадочно (т. е. чревато каким-то великим будущим, быть может, даже только отрицательным, а не зиждущим, но все-таки великим). (…)

О моих делах что сказать? Они так невеселы, что даже мне и стыдно иногда говорить о них. Вот у меня-то нет «звезды». Некстати заболел в 71-м году, не вовремя уехал с Востока, не вовремя поправился в здоровье; «новые люди» вовсе не знают меня и не думают обо мне, кто знает, тот не у дел. В столице жить постоянно – денег нет, и после каждой поездки надо расплачиваться с Катковым срочной и принудительной работой. Политические мои мнения глохнут в сердце моем без исхода; они не подходят ни к Каткову, ни к петербургской журнальной демагогии, они слишком самобытны. Брошюры издавать – надо средства свои или громкое имя, безвыходный круг! Большую часть года надо жить в своей деревне, живя в деревне, не получишь хорошего места, не получа места и не имея чем вносить в банк, надо ждать, что через два года продадут с аукциона и это самое имение, не доходное, положим, но доставляющее мне убежище покойное, здоровое, красивое и дорогое для меня по воспоминаниям детства и молодости, убежище, в котором я, по крайней мере, могу писать.

Вот мои дела, Николай Павлович! Вы понимаете, что я должен иногда чувствовать, и, подумавши об одиночестве моем, Вы еще яснее угадаете, до чего мне было радостно получить Ваш ответ.

Благодарю Вас тысячу раз за Ваше желание быть мне полезным, но боюсь – осуществимо ли оно. «Рука Божия отяготела на мне!» Надо молиться и ждать еще худшее терпеливо.

Прошу Ваше сиятельство передать мое глубочайшее уважение Екатерине Леонидовне[369]369
  Екатерина Леонидовна – гр. Е. Л. Игнатьева.


[Закрыть] и княгине Анне Матвеевне[370]370
  Анна Матвеевна – А. М. Голицына (1809–1897), княгиня, теща гр. Н. П. Игнатьева, урожд. гр. Толстая, жена кн. Л. М. Голицына.


[Закрыть]. Я не забыл и никогда не забуду их радушной благосклонности ко мне в Царьграде.

С глубочайшим почтением имею честь быть Вашего сиятельства покорнейший слуга

К. Леонтьев.

Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

103. О. С. КАРЦЕВОЙ 12 ноября 1878 г., Козельск

(…) Материальное положение мое так тяжко, что пока я должен с моей стороны делать все для поступления на службу. Посмотрите, вот какая связь: я не могу устроиться при Оптинской так, как я желал бы по недугам и привычкам моим, пока я не выкуплю имения из банка (ибо помните, ради Бога, что я далеко не один на свете с точки зрения вещественной). Выкупить имение литературою нет надежды, получая 100 р(ублей) за лист (из которых 1/2 Катков всегда вычитывает за долг). Надо служить, чтобы добиться места, а тем более заочно, по неимению денег для жизни в столице, чтобы добиться места, надо восстановить репутацию человека в здравом рассудке и способного к делу. Нынче же православная Россия стала так прелестна и умна, что образованного человека, мечтающего об Оптиной Пустыни, сочтут за безумного ипохондрика. Знаете, князю Горчакову так нравились мои донесения из Тульчи и Янины, что Стремоухое говорил моему покойному брату[371]371
  …покойному брату… – Владимиру Николаевичу Леонтьеву (1818–1873), писателю, который был редактором «Современного слова», также участвовал в редактировании «Голоса». В 1870 г. принял на себя издание «Искры», но денежные неудачи вынудили его бежать за границу, где он и умер.


[Закрыть], бывшему сотруднику «Голоса»: «Напишите Константину Николаевичу, чтобы он скоро в отпуск бы не просился, пусть потерпит: мы его скоро генеральным консулом сделаем. Князь Горчаков как увидит его донесения, сейчас так и говорит: «А, это от Леонтьева!» и прежде всего читает». И через 1 1/2 года этот самый Горчаков, узнавши, что я больной, поехал не в Германию на воды и не в Ниццу, а молюсь на великой Афонской Горе, сказал: «Nous n’avons pas besoin des moines[372]372
  Нам не нужны монахи (фр.).


[Закрыть]». Правда, меня щадили полтора года, даром выдавали мне жалованье, дали мне пенсию выше чина, может быть, но, понимаете, явилось уже подозрение в негодности… (…)

Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева, СПб, 1911, с. 294–301.

104. Вс. С. СОЛОВЬЕВУ. 14 декабря 1878 г., Козельск

(…) Очень бы мне хотелось поговорить с Вами о литературе! Вот, например, о Маркевиче[373]373
  Болеслав Михайлович Маркевич (1822–1884) – писатель и публицист антинигилистического направления, называвший всех либеральных журналистов «разбойниками пера и мошенниками печати». Полемизировал с И. С. Тургеневым, который называл его «виртуозом в деле низкопоклонства». С другой стороны, Маркевича характеризовали как «человека приятного в обществе, занимательного рассказчика, прекрасного декламатора».


[Закрыть] (т. е. о «Четверть века тому назад»[374]374
  «Четверть века тому назад» – первый роман из трилогии Б. М. Маркевича, опубликованный в 1878 г.


[Закрыть]). Как Вы находите, прав ли я или нет, если я Вам скажу, что сюжет, по-моему, гораздо интереснее и даже серьезнее «Анны Карениной», и есть места восхитительные по силе поэзии (например, хоть [нрзб.] или кутеж и политический спор после бала), но какая разница в чистоте исполнения! Герои все «взвинчиваются», «всхлипывают», все «невольно» оглядываются (эти «невольно»!). Еще что? Ан! Да… «Недоумел», не «насильно улыбаясь», и даже не «насильственно», а «насилованно». Что за язык! Очень немного есть нынешних писателей, которых приятно и не стыдно громко читать. Я Маркевича недавно читал громко, так все эти избитые «невольно» и неискусно придуманные «недоумело» пропускал. Но зато князь Ларион, граф Анисьев, Аглая и некоторые второстепенные лица до того хороши, что так бы хотелось выскоблить ножичком все эти шероховатости языка.

Это все наделали сперва Гоголь, а потом И. С. Тургенев. У первого, впрочем, все это сильно и на месте, а у Тургенева какая-то уныло-юмористическая кислота… «потупила», «осклабила» и т. д. Этим летом я внимательно перечел «Записки охотника» и нашел вот что: на иностранном языке это должно быть очень хорошо. И для француза или немца очень интересно и поучительно. Русская жизнь 40-х годов изображена очень полно и верно (хотя и не без предвзятой либеральной тенденции), это может дать гораздо более ясно понимание о России, чем, например, Гоголь в своей гениальной и могучей односторонности, изображавший лишь одни серые стороны жизни нашей. Разумеется, «Мертвые души» неправда, ибо рядом с Чичиковым давно жили у нас Ленские и Онегины, Андреи Болконские и Пьеры Безуховы. Тургенев правдивее изображает действительность. Но это только отчетливо ретушированная фотография, со смыслом сделанная, и больше ничего. А на русском языке есть даже что-то подлое в стиле этой мелкой работы… (…)

Публикуется по автографу (ЦГИАЛ).

105. Н. Я. СОЛОВЬЕВУ. 29 декабря 1878 г., Оптина Пустынь

Добрый друг наш, Николай Яковлевич, вчера получили мы письмо Ваше и посылку (афонские письма). Всей душой благодарю Вас за хлопоты и за сведения, сообщенные Вами. Нет! Видно, не судьба мне снова поступить на службу в Министерство иностранных дел. На днях потребую у них, чтобы они возвратили мне мой аттестат об отставке. (…) Мне необходимо, я вижу, взять какое бы то ни было место и где-нибудь. Когда я получу из Мин(истерства) Ин(остранных) Дел прямой отказ, мне свободнее будет искать что-нибудь другое, хотя бы попроще и пониже. Вы пишете, мой друг, чтобы я постарался приехать в Петербург. До Петербурга ли тут! Вы еще не знаете, что с нами случилось. Слушайте и ужасайтесь, и жалейте, и поймите. Этот зверь Катков, чтобы наказать меня за то, что я осмелился заболеть и возвратился из Киева, конфисковал всю плату за «Камень Сизифа»[375]375
  «Камень Сизифа» – повесть Леонтьева, опубликованная в журнале «Русский вестник» (1877. Кн. 8—10, 12; 1878. Кн. 7—10).


[Закрыть] и не выслал мне ничего, кроме тех несчастных 150 рублей, которые Вы выхлопотали у Любимова. (…) Весь расчет нашей жизни был веден на 300–400 рублей, которые должны были получиться. И что же? Ни письма к Любимову, ни телеграммы с оплаченным ответом самому Каткову не привели ни к чему. И мы все остались в таком положении, в каком еще и не бывали ни разу. Когда я нуждался в Угреше, я, по крайней мере, знал, что Маша и жена моя без особой нужды живут в Кудинове. Тогда еще крестьяне не были на выкупе и платили 500 рубл(ей) оброка, что с 400 рубл(ей) аренды доставляло им около 1000 рубл(ей). А теперь, кроме % в банке, нет ничего! Ни жену, ни Машу мне содержать нечем. Чтобы расплатиться в Козельске, сдать квартиру обратно и обеспечить себя и Машу и слуг хоть на один месяц, я должен был до 1-го апреля вперед занять всю пенсию и то при всех возможных стеснениях уже на исходе. Я перешел жить в Оптинский скит, в тесноту и на эту ужасную скитскую пищу, к которой я, при всех усилиях, привыкнуть не могу. Екатерина Васильевна поступила учительницей к одной богатой монахине, у которой живут внучки, а Маша пока бьется, бедная, на монастырской гостинице в ожидании чего-нибудь, что мы с о. Амвросием для нее придумаем. Хуже всего то, что Кудиново на краю гибели. К 1-му апреля надо вносить в поземельный банк (Малютинский, в Калуге) 300 рублей процентов, а я и луча надежды не вижу впереди! Погибнут все эти Варьки, Фенички, Агафьи, «барышни в платочках»[376]376
  …«барышни в платочках»… – кудиновские соседки Леонтьева девицы Раевские.


[Закрыть], кулак какой-нибудь порубит эти липы и тополи, знакомые Вам! И что с нами будет – подумать страшно! Монахом, Вы знаете, прежде всего недуги мои мешают мне быть, а жить мирянином при монастыре нужно на свои деньги! (…) Впрочем, о. Амвросий, который знает про нас все и видит, что испытания уже начинают преходить меру сил наших, ободряет нас и говорит, что это кризис и что дела наши скоро поправятся. Буду верить его молитвам и его прозорливости! Но, добрый друг мой, если бы Вы знали борьбу и душевную и телесную, которой за грехи мои, за честолюбие, за внутреннюю гордость ума, за плотские мои падения испытывает меня Бог, Вы бы крепко пожалели меня. (…)

Публикуется по копии (ЦГАЛИ).