Текст книги "Шаман-гора (СИ)"

Автор книги: Константин Кураленя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Да ить чего в ней интересного, в службе-то той? Одна маята да тягость. Это хорошо ещё, что я не все двадцать годочков отслужил, а всего лишь десять.

– Поведай, Ефим. Не скупись. Очень мы интерес имеем послухать про твою службу и кавказскую войну, – попросили Ефима и остальные.

– А чего ж и не поведать. Слухайте.

И Ефим стал рассказывать: «Было это в 1830 году. Приехал в нашу волость нарочный с повелением забрить в рекруты молодых парней, которые по возрасту, значитца, в солдаты годные.

Ну, пал жребий и на наш двор. А мне до полного возраста ещё одного годка не хватало. А старшему брату Митяю в самую пору.

Однако успел Митяй к тому времени обзавестись женой и парой ребятёнков. Куды ж ему такому на службу? А дитёв кто кормить будет? Ну и говорит мне батя, что так, мол, и так, Ефим, пострадай за всё семейство наше. Возьми тягость армейскую за брательника свово Митяя. А мне щё, я молодой был, глупый. Да и скушно мне было в деревне, землю хотелось посмотреть. Вот я и говорю: «Нехай Митяй семейство своё прокармливает, а я не против на службу идтить». После того погуливали мы как полагается, да и увезли меня в далёкий город Царицын, что на Волге-реке.

Там в былые годы Емелька Пугачёв озоровал да волю казачкам требовал.

Определили меня в учебные батареи по артиллерийской части.

Всё бы ничего, но муштра дикая. Унижениев всяких и лишениев натерпелся я вдоволь. Да и унтер-офицер попался, что не приведи господь. Зверь-зверем. Сопатки нам кровенил и по делу и за просто так, из интересу. До того уж ему это самое дело по душе было.

Ну а мы, ясное дело, терпели. А куды попрёшь?

Так случилось, что через год, как я прибыл на службу, утонул тот самый унтер в отхожем месте. По пьяному делу утонул. Ну а командование следствие учинило, что да как? Не мог, мол, такой исправный служака, да ещё по пьяному делу, в отхожем месте лютую смерть принять».

Тут Ефим невольно усмехнулся, а я подумал, что не прост дядька Ефим. Ох, не прост. Не иначе как помогал он тому унтеру в дерьме окунаться.

Меж тем Болдырев продолжал: «Цельных три месяца длилось следствие. И три месяца с нас тянули жилы. Кто да что? А чего с нас взять? Никак нет, не могу знать. Так ничего и не выпытали.

Ну и решили нас от греха подальше спровадить в дальние гарнизоны. Так и попал я на Кавказ. В крепость Грозную. Воевали мы супротив чеченских и дагестанских имамов. Имам – это всё равно что по-нашему поп. А главным их военачальником был Гази-Магомед^[4], главный имам Дагестана и Чечни».

– А что, дядька Ефим, говорят вера ихняя дюже от нашей отличается? – перебил рассказчика Степан.

– Дак щё вера? Вера она и есть вера. Магометанская вера, не наша. По эвонной вере выходит, что вино им пить не можно. Свинину кушать нельзя. Зато жён можно иметь сколько душа пожелает, а вернее – сколько прокормишь.

– Ишь ты, – оживились мужики, – и как же эвонные мужики с таким счастьем справляются? Тут и одна, бывает, до того запилит, хошь из дома беги.

– Покорные их жёны. По вере ихней выходит, что муж для них хозяин и повелитель. И бунтовать против него они не имеют никаких правов.

– Вот эвто верно у них прописано, и нам бы не худо. Верно, Демьян? – ввернул кто-то из мужиков.

– Дак вы поимейте в виду, мужики, что при всём при эвтом вина-то пить им неможно, – угомонил мужиков Зимин Филипп.

Мужики враз успокоились, а Степан проговорил:

– А всё одно, мужики, а христианская вера самая правильная. Хучь и жена всего одна, да зато винцо нам не возбраняется.

– Давай, дядька Ефим, сказывай. Что там далее было? – попросил Филипп.

Ефим обвёл слушателей взглядом и продолжил: «За веру свою воюют магометане страшно. Любимое их занятие – делать православным «секир-башка». По-нашему – значитца отрезать головы и протчие мужские принадлежности. Так что в плен к ним лучше не попадать, замучают насмерть».

– А ты как, Ефим, со всеми принадлежностями вернулся? – поинтересовался у него Кузьма.

– Об евтом у бабы евонной поинтересоваться надо, – хохотнул Филипп.

– Давайте, поинтересуйтесь, – спокойно ответил Ефим, – а заодно и у Яшки мово поспрошайте.

– Да ты щё, Ефим? То мы так, шутейно, – извиняющимся голосом проговорил Кузьма. – Сказывай дальше.

«Ну, а что дальше? Воевали мы с ихними абреками ни шатко ни валко. То мы верх брали, то они. В тридцать втором году при штурме аула Гимри убили мы ихнего имама Гази-Магомеда. На смену ему пришёл Гамзат-бек. Но и тот вскоре погиб. А вот когда пришёл имам Шамиль, в тридцать четвёртом году это было, то всё началось сызнова. Востёр тот Шамиль был воевать. И сыны его – все вояки прирождённые. По ихней вере выходит, что если ты убил иноверца или погиб в бою, то ждёт тебя царствие небесное и вечный рай. Вот они и воюют, ничего не страшась. И вот в тридцать девятом году случилась большая баталия между нашими войсками и воинами Шамиля на реке Аргун. Генерал Граббе^[5] командовал тогда нами. И вышла наша полная победа. Даже сам Шамиль получил в той баталии ранение и укрылся в своей столице – крепости Ахульго. Вот под той крепостью и достала меня чеченская пуля. Долго я по госпиталям бока проминал. Пуля у меня так вовнутрях и осталась. Врачи сказали, что её тревожить нельзя. Дольше проживу».

– Ну, ты даёшь, дядька Ефим, – восторженно произнёс Степан, – дак ты герой. И как пуля? Не мешает?

– А щё пуля? Щё ей будет? Только я вот потяжельше маненько стал, – усмехнулся Ефим.

Мужики заулыбались. Кузьма достал кисет и закурил.

– Ну и как тебя сподобили из армии-то отпустить? – поинтересовался он.

– Ездил в ту пору по госпиталям с инспекцией его превосходительство генерал Граббе. Ну и кресты заодно вручал тому, кто заслужил. Вот и мне вручил моего второго «Георгия» и спрашивает: «А ты чего ж, кавалер, в свою батарею не возвертаешься?

Или курорт тебе госпитальный по душе пришелся?» Ну, я и обсказал ему всё как на духу. Выслушал он меня и говорит: «Вызвать ко мне доктора». Переговорил с ним и дал команду: «Езжай, говорит, солдат, на родину. Ты на поле брани за отечество пулю получил. Теперь до самой гробовой доски будете вы вместе.

Езжай, детишков рожай да подвиг свой воинский помни. Заслужил».

– Вот так и вышло, что вместо двадцати годков отслужил я только десять, – закончил Ефим свой рассказ.

– Вот не думал не гадал, что ты у нас такой боевой. Кавалер аж двух «Георгиев», – с уважением произнёс Степан.

Было видно, что казаку страсть как хотелось бы самому поучаствовать в боевых вылазках против горцев, да и получить за храбрость крест парень был бы не прочь. Я же теперь смотрел на георгиевского кавалера совсем другими глазами. Из головы не шёл рассказ о грустной участи унтера, что по пьяной лавочке утонул в туалете. Не иначе, как и Ефим приложил к этому свою руку.

Боевой дядька, ничего не скажешь. Недаром ведь говорят, что у каждого в шкафу спрятан какой-нибудь скелет.

Так в бездеятельном сидении прошло три дня. На четвёртый день, ближе к полудню, перед Усть-Стрелкой появился караван из нескольких барж. Прибыл аргунский сплав. Народ заметно оживился, видимо, праздное времяпрепровождение уже всем надоело. После обеда пришёл всё тот же Загоруйко и сообщил, что завтра поутру мы отправляемся дальше. К продолжению сплава мы были уже давно готовы, поэтому люди восприняли известие радостно. Всем хотелось как можно скорее добраться до мест своей новой малой родины.

Глава 7

Амур – река широкая

Вот уже целую неделю наш плот раскачивает угрюмая амурская волна. Сплав растянулся на многие километры. Хоть смотри вверх по Амуру, хоть вниз – вся река покрыта плотами и баржами. Мелей и вправду стало поменьше, но не настолько, чтобы можно было расслабиться. Остановки в связи с непредвиденными обстоятельствами по-прежнему случались, но наши со Стёпкой плоты Бог пока миловал. Пользуясь лодкой, плаваем друг к другу в гости. И нам веселей, и время быстрее бежит. Вот и сейчас Стёпка прибыл на наш плот с дружеским визитом, и мы лежим на нагретых солнцем досках верхнего настила.

Я смотрю на проплывающие мимо берега. Оба берега – и китайский, и наш – пустынны и безлюдны. Я сравниваю природу: у нас на Нижнем Амуре, и здесь в Амурской области.

И ландшафт и природа разительным образом отличаются друг от друга. Здесь преобладают равнины и низменности, а у нас берега в основном покрывают горы да сопки, и тайга наша выглядит суровей и могучей.

На третий день после начала амурской эпопеи наш флот проплывал мимо Албазинского острога. В наше время слово «острог» ассоциируется со словами «темница», «тюрьма», в общем места лишения свободы. В семнадцатом веке это слово означало «крепость», или пограничный рубеж обороны.

Степан сообщил мне очень интересные исторические данные об этом остроге. В отличие от нас, сто с лишним лет назад люди помнили о своих корнях и знали историю своего рода и отечества.

Сибирь, Забайкалье и Дальний Восток в своё время были землей, к которой стремились свободолюбивые русские люди.

Своеобразная Америка для людей, алчущих свободы духа и богатств материальных. Ермак в 1581 году, разгромив Сибирское ханство, прорубил своим боевым топором путь к дальнейшему освоению неведомых земель. И в эту брешь хлынули торговые и любознательные люди – русские Колумбы, как принято их называть. В середине семнадцатого века ссыльный поляк Никифор Черниговский вместе со своей братией двинулись к берегам суровой реки. Расположились в Албазинском городище, основанном Ерофеем Хабаровым как крепость, стали собирать ясак для государевой казны с аборигенов. Отряд Никифора выстроил слободу, занялись хлебопашеством. Степан рассказывал: «И стал этот острог как кость в горле для маньчжуров с противоположного берега. Не единожды подступались они к крепости с желанием уничтожить русский дух на берегах Амура. Но Албазинский острог, словно птица феникс, был сожжён и вновь поднялся из пепла. В 1686 году прислал тогдашний воевода Сибири Иван Власов семьсот служилых людей для восстановления и обороны крепости на берегах Амура. И вновь обложили острог маньчжурские полчища. Пять месяцев длилось Албазинское сидение, от семи сотен казаков в живых осталось лишь сто пятьдесят человек, но и врагов полегло немало. Лишь мир, заключённый в Нерчинске, спас казаков от полного уничтожения. Двести лет прошло, а казаки до сих пор чтят подвиг своих прадедов^[6]».

Я думаю, что и нам бы не грех вспомнить кровь, пролитую нашими прадедами во славу отечества. Не ту кровь, времён Гражданской войны, когда брат резал брата, а сын – отца. А ту кровь, которую пролили русские солдаты, освобождая другие народы от рабства и расширяя границы государства Российского.

– Ну, ты, Стёпка, даёшь! По истории родного края шпаришь как по писаному, – польстил я парню. – Неужели про все местные события знаешь?

– Про всё не всё, а вот про историю своего рода знаю немало, – ответил он гордо.

– И чем же у тебя родова такая примечательная? Неужто боярских кровей кто подмесил? – хитро поинтересовался Болдырев.

– Ну, насчёт боярских кровей имеются некоторые сумления, а вот персиянских есть трошки, – Стёпка гордо расправил плечи.

– Эвона как? – удивлённо присвистнул Ефим. – Ну и как же ты эвто сподобился?

– А эвонного деда мерин с персиянской кобылой амуры крутили, – пошутил Зимин Филипп.

– Ну вот, дядька Филипп, вам бы всё шутить. А ведь вопрос-то сурьёзный, об роде-племени моих родителев.

– Ты не серчай на Филиппа, Степан. Рассейскому человеку не пошутить всё равно что одной меркой водки душу попытаться утолить, – успокоил Степана Ефим.

– То верно Ефим изрёк, – заулыбались довольные мужики. – Сказывай ужо, Стёпушко. Дозволь насладиться слухом об истории твоего семейства. Всё обчество просит.

Степан разгладил усы и произнёс:

– Ну, раз обчество просит, тогда слухайте: «Кровь моя на Сибири не просто так объявилась. Корни наши произрастают аж от самого Ивана Кольцо. Осужден он был царём-батюшкой Иваном Васильевичем Грозным на смерть. Но спас его Бог от погибели лютой. Пристал Иван к вольному гулящему люду – казакам. Через свою храбрость и воинское умение не последним атаманом он стал у казаков. Так случилось, что свела его путь-дорожка с другим казачьим атаманом. Атаман тот был дюже знаменит своей доблестью и разумением. Ермаком Тимофеевым прозывался тот казачий атаман».

– Эко хватил, – перебил рассказ казака Болдырев Яшка, – ужо не в того ты Ермака метишь, что Сибирь воевал?

– В того самого, Яшенька, в того самого, – невозмутимо подтвердил Степан свои слова, сворачивая самокрутку.

Сидящие вокруг мужики резко зашикали на молодого парня:

– Ты пошто эвто, сопля, в мужчинский разговор вяжесси? Нишкни!

– А ты где эвто должон быть, Яков? А ну марш на правило, – прекратил разговоры Ефим.

Яшка уже и не рад тому, что дёрнул же его чёрт за язык, и, огорчённо сопя, побрёл к кормовому правилу. А Степан меж тем продолжал:

– Так вот, значит, братцы, раз дюже неверующие удалились, можно чего и сбрехать. Как обчество будет на это глядеть?

– Да чего уж тамотка, Степан Северьянович. Дитёнок он и есть дитёнок. Его только к бабской сиське подпущать и можно.

– Да, такого токмо подпусти, – заржали мужики, – всех обрюхатит.

– Вы щё, мужики? Я же в умственном понимании эвтого слова, – вконец запутался Ефим и махнул рукой.

– Давай, Северьяныч, глаголь далее. А не то эвтих жеребцов хлебом не корми, дай токмо непотребное обсмеять, – утихомирил всех Зимин.

Степан, всё ещё улыбаясь, продолжил: «Так вот, свела судьбинушка Ивана Кольцо да Ермака Тимофеева. Были с ними и прочие славные атаманы – Никита Пан, Матвей Мещеряк, Яков Михайлов. Прослышали про тех атаманов богатые предприниматели и купцы Строгановы. Знатно торговали они на Сибири, но постоянно беспокоил их татарский разбойный люд хана сибирского Кучума. Сговорились Строгановы с казачьими атаманами, во главе с Ермаком, о помощи. Более пяти сотен привели с собой с берегов Волги и Дона атаманы. И вот тут-то и пошла потеха. Отряды в несколько десятков казаков оборачивали в бегство тысячные войска татар. От души повеселились наши деды, ужо отлились татарве слёзы Батыевских нашествий. Много жёнок хакасских понесли от казачьего племени. А мой пращур Иван Кольцо взял в бою на саблю персиянскую принцессу. У самого Кучума она в плотских услужениях состояла. Ну и случилась меж ними любовь. Вот с тех пор и пошёл род наш».

– Выходит, не брехал ты, Степан, про княжну персиянскую?

– Брешет соседской кумы кобель. А нам это не за надобностью, – сплюнул за борт Степан.

– А как же далее всё происходило?

– А что далее? Поубивали, паря, всех татары да местные хакасы. Где обманом, где подлостью…

– Стало быть, и пращура твово сия чаша не минула? А ты бы поведал, как эвто случилось. Всё одно время коротать.

– Я вам поведаю, мужики. Как на берег на ночлег встанем, так и покумекаем. А покамест на свой плот мне надобно. Случай мой ноне на правило становиться, – ответил Степан и ловко прыгнул в привязанную к плоту лодчонку.

До ночлега оставалось не так уж и долго. Отцы-командиры уже стали высматривать удобное место для остановки каравана.

Я стоял на переднем правиле, с удовольствием подставив распахнутую рубаху свежему ветерку. Весь сплав обычно держался недалеко от нашего берега. Это во избежание ненужных и случайных эксцессов с маньчжурами. Хоть два года назад и был подписан Айгунский договор^[7], но сами знаете – тайга закон, медведь хозяин. Случается плыть и китайской стороной – отмели и косы делают своё дело. Тогда приходится быть предельно внимательным и оружие держать наготове.

Глядя на своих случайных товарищей и односумов, я думал о том, как схожи и не схожи сами пионеры и условия освоения Дальнего Востока и Америки. Схожи климатические условия, бескрайние просторы и суровая природа диких земель. Не схожи способы и приёмы их освоения.

Ведь из западных вестернов мы знаем всё или почти что всё о борьбе за свою независимость индейских племён. По сути это была захватническая война одного народа другим, война на полное истребление, что впоследствии цивилизованный мир назовёт геноцидом. Не русские и не немцы придумали концентрационные лагеря. Их придумало самое демократичное государство в мире – Америка и назвала резервациями для коренного населения. Не правда ли очень демократично и гуманно? Не оттуда ли пошла печально знаменитая поговорка: «Хороший индеец – мёртвый индеец»?

В древние века к нам со своей бедой пришли угнетаемые хазарами болгары. И что же? Они получили землю с миром и любовью, где и организовали первое славянское государство. Так и сейчас, в продолжение вековых традиций, наши переселенцы несли с собой положительный прогресс и добрососедские отношения. И местные народы это поняли. Они потянулись к нам с большим удовольствием и верой. Они видели в русских людях то, что видели все угнетаемые страны и народы всей Евразии и Востока. Они увидели своих защитников и освободителей. Вот только водкой поить их не следовало.

Я обратил внимание, что мою сторону плота сносит на берег, и несколькими гребками правила выровнял положение. Мои думы приняли совершенно другое направление. У Степана с Катериной что-то наклеивается, но уж больно оба строптивы. Никто друг дружке не уступит. Ну а так, со стороны наблюдать интересно.

Они думают, что об их чувствах никто не подозревает. Наивная простота. Всем об этом уже судачить надоело. Я стал примечать, что даже отец Катерины, Устюгов Демьян, стал на Стёпку как-то по-новому, по-хозяйски поглядывать. Наверняка уже место ему при себе определяет. Ну-ну, Демьян Андреевич! Казаки-то, они как привыкли? Умыкнёт красавицу и поминай как звали.

– Послухай, дядька Михаил, вот давеча Степан про Сибирь сказывал. Неужто Ермак воевал там с теми самыми татарами, что нашу Рассею когда-то полонили? – прервал мои размышления Болдырев Яшка. Я от неожиданности вздрогнул. Яшка в паре со мной стоял у конца правила.

– Ну, конечно, не те же самые, а их изродившиеся потомки.

– Как эвто?

– Ну, ты помнишь, Степан говорил, что несколько десятков русских воинов поворачивали вспять тысячные отряды Кучума?

– Конечно.

– А во времена Чингисхана, Батыя и их последователей было наоборот. Потому что там из-за одного воина, трусливо покинувшего поле брани, предавали смерти весь десяток его товарищей.

Из-за десяти человек казнили сотню. Вот такая была дисциплина.

– Вот эвто да! – восхищённо протянул Яков.

– Поэтому они и прошли полмира. Ну, конечно, не только поэтому. Были и другие причины, – поправил я себя.

– А пошто они изродились? – с трудом выговорил Яков новое для себя слово.

– Потому как сытая и спокойная жизнь до добра не доводит.

Да и опять же рабы. А когда тебе ещё ко всему прочему и трудиться не приходится, да и лень… Таким образом великие империи и народы пали под мечами более настырных и жадных до жизни.

– И откуда тебе всё известно? Не иначе правду люди бают, что, ваше благородие, ты, за дуель разжалованный, – не сдержался Яшка.

– Отчего же? – удивился я. – Вон и Степан немало знает.

– Э, Стёпка-то знает. Только знания ваши не в Стёпкино разумение, – уверенно махнул рукой Яшка.

– Думай, парень, как тебе хочется. А как бы там ни было, с этого парохода нам с тобою никуда не деться, – сердито пробурчал я и дёрнул правило в свою сторону.

– Значитца, ты веришь, что Стёпка свой род от того самого Кольца ведёт?

– А что, жизнь нам иногда подбрасывает такие выверты, что и не в такое поверишь, – ответил я задумчиво. Уж я-то это знал теперь не понаслышке.

Наконец-то далеко впереди баржи и плоты одни за другими стали приваливать к берегу. Своеобразное движение и похрюкивание внутри желудка напомнили о том, что человек состоит из плоти и крови. А эту плоть и кровь непременно надо кормить белковой пищей, а иначе труба-дело или кранты.

Едва причалили к берегу, как хозяйки засуетились у разводимых костров, а молодняк под присмотром старших занялся своими святыми обязанностями – выгулкой и выпаской скотины. Дела, уже давно ставшие обычными… Женщины, небольшими кучками, устремились к прибрежным кустикам и местам поуединённее. Когда все вновь собрались у костров, а в котлах весело булькала похлёбка, Степан, лениво почёсывая за ухом, проговорил, обращаясь к жене Зимина: – Давеча видел я, тётка Праскева, как ты одна, без обчества, до кустов путь держала.

– Ну и щё, охальник окаянный, нашёл куды смотреть, – подбоченилась дородная женщина возрастом более сорока лет.

– А он шибко бабами, которые в возрасте, интересуется, – прыснули со смеху молодухи. – Жалеет, что ты его, тетя Праскева, не пригласила поучаствовать.

– Ну, приглашения мне ваши за ненадобностью. Ежели которую ухвачу, так зараз не отвертится, – всё таким же невозмутимым тоном продолжал Степан. – А вот ходить до лесу одни вы бы, бабы, поопасались.

– Эвто с чего бы? – дёрнула плечиком Катерина.

– Да опасаюсь я, как бы кто не прихватил вас за это самое место, пока вы будете в интересном положении, – уже ухмыльнулся Стёпа.

– Да щё же эвто, чёрт усатый, шутки нам этутка шутить удумал? Счас я тебе разум-то вправлю, – молодая баба, держа в руке мокрую со стирки пелёнку, решительно шагнула к казаку.

Стёпка, смешно перебирая ногами, заелозился задницей по траве в сторону от женщины.

– Ты что это, молодуха, на воина руку поднимать? – неуверенно выкрикнул он.

– А откудова мне знать, какой ты воин? Ты на меня в атаку не ходил. И окопа моего тебе не видать как своих ушей, – под общий смех отбрила молодка Степана.

– Во баба! Чья такая? – вытер Степан со лба испарину.

– А чья бы не была! Тебе ведь ясно было сказано, что в свой окоп она тебя не допущает, – выкрикнул из толпы молодой голос.

– Во стерьвы! – только и смог восхищённо сказать Степан.

– Вот чего, бабское семя, удумали. Я им про то, что поопасаться надо, а они всякие безобразия мне высказали.

– А чего ж эвто нам опасаться, господин казак? У нас этутка мужиков цельная прорва. Да и у тебя с солдатиком вон какие ружья ловкие да сабельки вострые. Ажно сердце заходится.

– Во-во, – решил отомстить за свой мимолётный позор Степан. – Ты шасть в кусты, а там хунхуз. Ты только, я извиняюсь, свои дела справлять наладилась, а он тебя хвать и айда подалее от этих мест. А там тайга. Ищи-свищи.

– А кто оне такие, эвти кункузы? – оторопела молодка.

Все притихли. Оборот дела стал более интересным.

– А это такие маньчжурские гулящие люди. Разбойники, значит. Очень никчёмный для жизни народ. Но русских баб любят, аж скулы ломит, – мстительным тоном продолжал Стёпка.

– А пошто баб-то? – тупо спросила молодка.

– Для своей хунхузской мужичьей надобности, – терпеливо удовлетворял свою месть казак. – Уж очень они любят с бабами этим делом заниматься. Мужики у них в таких случаях не в почёте. Потому мы и могём до кустов без опасениев. А вам ни-ни.

Ну, если токмо окромя такой, которая сама пожелает.

До сих пор сдерживавшие свой смех мужики начали хохотать в открытую. Стёпка, от греха подальше, подхватив рукою шашку, метнулся к ближайшим кустам.

– Чего встала, колода? Беги вслед. Вишь, он тебя к кункузу приглашат. А мабудь, желает, чтоб ты ему саблю ишто навострила. Точилка-то, небось, ишто не стёрлась, – упражняясь в остроумии, хохотали мужики.

– Охальники вы беспутные, – ругались бабы. – Хоть бы дитёв малых да девок постыдились, черти сивобородые.

Шум поднялся такой, что не поленился и прибежал кто-то из начальников. Узнав в чём дело, он произнёс:

– Очень своевременное предостережение. Да-с. Хоть на моей памяти такого не было, но очень уж действительно никчёмный народишко.

Все поутихли, а Степан, гордо расправив плечи, смело покинул своё временное убежище. Однако он не переставал косить своим шалым глазом на женщин, которые попали на его неугомонный язык.

После ухода начальства расходившийся народ никак не желал укладываться спать. Все стали требовать от Степана продолжения рассказа о его генеалогическом древе.

– Я-то не против, мужики, но как на это посмотрют ваши бабы? Не будут они мне чинить препятствиев?

– А им-то чего?

– Как это чего? Вы-то не спите. До кустов утаешно не проползёшь, – серьёзно промолвил казак.

Около костров вновь раздался смех.

– Да, казак, на войне и в бою такие люди нужнее всего, – серьёзно проговорил Ефим. – А пока ведай без опасениев. Со своими бабами мы как-нибудь управимся.

– Ну, тогда я спокоен, тогда слухайте: «Дали, значит, наши воины татарам жару. А куда ты с луком и копьём на огневой припас попрёшь? Много сибирской землицы под себя взяли. Но чуют, что без России не удержать им эти земли. Вот и снарядил Ермак посольство на Москву к царю Ивану.

А во главе того посольства поставил свого верного атамана Ивана Кольцо. Велел передать он, что вместе со своими другами взял на копьё Сибирское царство и готов сдать его без всяких условиев царским воеводам. Ибо должна прирастать земля русская.

Ну, царь-то, конечно, обрадовался. Моего прадеда простил.

Вину с него снял. Наградил всех соответственно и при Сибирском царстве так и оставил. Ну, а когда вернулся Кольцо на Сибирь, то пошли меж атаманами неурядицы. Кто больше дани взял. Кто больше полону захватил. Кто саблю востру чаще других в ножны не вкладает. Вот так поодиночке и пали они в сибирских землях.

От предательства, от гордыни непомерной и зависти людской.

А семя их крепко корни пустило и дале махнуло. А на Даур мой прадед Данила Кольцо пришёл ужо с Василием Поярковым. Да так и остался в этих землях навечно. А я уж тут и народился. И как есть являюсь потомственный казак, а не то что пришлые иногородние, которых его превосходительство генерал-губернатор Муравьёв своей волей в казаки записал».

– Это как? – невольно перебив Степана, поинтересовался я.

– А ты что не знаешь? – изумился тот.

– Так я же прямиком с России-матушки, – напомнил я ему.

– А, – махнул он рукой, – почитай десять годков назад его превосходительство приказал всех нерчинских работных людей да часть бурятов и тунгусов записать в казачье сословие^[8].

«А молодец-то каков, – подумал я о Муравьёве, – на голом месте из подручных средств создал приграничный оборонный комплекс из потомственных военных. А ведь русскому человеку много не надо. Дай ему льготы, пообещай прекрасную жизнь в необозримом будущем, и он горы свернёт».

С такими мыслями я благополучно уснул.

Глава 8

Я становлюсь знаменитым

Подняли нас, как всегда, ни свет ни заря. Молодёжь вернулась из ночного возбуждённая и весёлая. Мне подумалось, что к концу нашего путешествия редко какая молодка останется без приплода. Лето. Река. Романтика. Новые знакомства… Меня самого уже не единожды уговаривали повечерять на зорьке. Но я боюсь. Чёрт его знает, как моё здесь появление повлияет на всемирный ход истории. А тут интимная близость с местной красавицей. Вдруг залетит? Вот то-то и оно. Поэтому, как могу, воздерживаюсь, но подозреваю, что надолго меня не хватит. С другой стороны, с чего это я возомнил себя важной персоной, способной влиять на всемирный исторический процесс и судьбы мира. Может, меня именно для того самого сюда и забросило? Ну, вы понимаете для чего. Улучшенные гены там и всё такое прочее, а я столько времени даром потерял. Я горько усмехнулся и посильнее упёрся в шест. Плот стал с трудом отплывать от берега. На дворе стояло лето 1860 года. До моего появления на свет оставалось 103 года, и я думал о том, что, не дай Бог, из-за меня кто-нибудь станет матерью.

Когда наши плоты выстроились стройной колонной, теперь уже я прибыл к Степану на плот с ответным дружественным визитом. Мы болтали о том о сём и, лёжа на спине, лениво разглядывали прозрачные облака. Погода была что надо.

К нам, строя глазки, подсело несколько девушек. Некоторых я уже различал по именам, и одна из них даже была моей симпатией, только она сама об этом ещё не знала. Это была Луиза, младшая шестнадцатилетняя сестра Катерины.

Шестнадцать лет – возраст, конечно, уже о-го-го, но ещё не того. Поэтому я – ни малейшего повода. Ни единого поползновения. Хотя девочка была первый класс. Такую исконно русскую красоту в наше время не встретишь. Не зря ведь наши предки для определения своих чувств верные слова находили: «краса ненаглядная», «зорька ясная», «девица красная». А ведь действительно краса такая, что глядишь и не наглядишься. Вот только имя…

И как это у простого русского мужика так могла разыграться фантазия? Только позже, под страшным секретом, Катерина мне поведает, что батька уже устал от девок. А тут пятая. И снова баба.

Голова уже не в состоянии что-либо новое придумать, и тут как на грех к местному богатею приехала гувернантка по имени Луиза Францевна. Так и стала русская красавица Луизой. Я в шутку называю её донной Луизой. Девушка краснеет и смущённо отводит глаза. Я так понимаю, что я ей тоже не безразличен.

– Господин солдат, – прервав наш со Стёпкой покой, жеманно обращается ко мне Катерина.

– Что изволите, сударыня, – поддерживаю я её тон.

Девушки многозначительно переглянулись. Казалось, что одна другой говорила: «Ну вот, а вы не верили».

– Вот девушки и я очень интересуемся узнать историю вашей жизни, – промолвила она.

– А что в ней такого интересного? – я недоумённо переводил взгляд с одной подруги на другую. – Жизнь как жизнь. Солдатская. У меня даже таких знаменитых родственников, как у Степана, не имеется.

– Они, Михаил, хотят знать, за что тебя в солдаты разжаловали. И как ты по разным балам разгуливал, красивые амуры дамочкам делал, – позевывая, выдал Степан.

– Чего? – я опешил.

– Да про это токмо глухая на оба уха бабка Матрёна не ведает. А так все в полном разумении и понятии, – ещё больше огорошил меня Степан.

– Да вы что, голубушки? – я беспомощно огляделся. – И за что же, по-вашему, я лишился офицерского звания?

– Дак знамо дело, за дуель. Под запретом это развлечение для благородных, – чуть ли не хором выкрикнули девушки.

Я с последней надеждой посмотрел на предмет своего обожания. Глаза тамбовской девушки с испанским именем с таким неподдельным восторгом смотрели на меня, что я сдался. А что мне было делать? Поболтать-то я любил всегда. Особенно если на грудь было принято несколько склянок весёлого снадобья.

– Хорошо, – сказал я, – но только попрошу заметить: вы сами этого захотели.

Девушки радостно захлопали в ладоши, а Степан повернулся ко мне и вопросительно уставился на меня.

И стал я рассказывать историю своей жизни. Благо хоть выдумывать ничего не пришлось. Читать я любил.

«Родился я в семье знатного, но обедневшего графа. Моя фамилия и имя слишком известны при дворе. Так что их необходимо сохранить инкогнито, потому что, в случае их озвучивания, слишком много непредвиденного может произойти при дворе.