Текст книги "Шаман-гора (СИ)"

Автор книги: Константин Кураленя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Солдаты одобрительно зашумели.

– Твоя правда, Семён Устиныч. Не след нам от казённых отрываться. Да и помочь наша, кака-никака, а понадобится, – выразил общее мнение седоусый солдат.

– Вот и я говорю. Воды в этом годе мало. Почитай по всей Шилке до станицы Усть-Стрелочной одни косы да меляки. Ну, а там и до Благовещенского караула по всему Амуру мелями идти.

Подмогнём новосёлам.

– А чего ж не подмочь? – раздались голоса. – Подмогнём.

– Ну, вот и порешили. Значит, так тому и быть, – подвёл итог унтер.

Из всего вышесказанного я понял, что завтра мы должны быть на берегу реки Шилки. А затем каким-то образом начать сплавляться вниз. Пока, как я понял, до города Благовещенска, ведь Благовещенский караул и есть будущая столица Амурской области. У меня уже не оставалось сомнений, что я, подчиняясь каким-то неведомым временным катаклизмам, попал в прошлое нашей страны. Не такое уж и далёкое, но прошлое. И это прошлое касается освоения Дальнего Востока.

На следующий день к вечеру я уже знал, что воинская команда унтер-офицера Батурина следует из Иркутска, где была с шибко секретным заданием от своего командира. Эта команда солдат принадлежала к числу подчиненных его благородия майора Дьяченко. А этот самый майор командовал 3-м Восточно-Сибирским линейным батальоном. И что этот батальон всего два года назад назывался 13-м Сибирским линейным батальоном. А число тринадцать, как известно, чёртом меченное. Поэтому так сильно не повезло солдатам этого батальона в Амурском сплаве 1856 года.

Все эти сведения мне поведал Загоруйко Егор. Недаром говорят, что болтун – находка для шпиона. Теперь я точно знал, что волею судьбы меня забросило в 1860 год.

Мы шли по обочине раскисшей дороги, и Загоруйко рассказывал мне о печальной участи солдат 13-го батальона, которая постигла их в сплаве 1856 года.

«Командовал тогда нашим батальоном его благородие полковник Облеухов, – как всегда скороговоркой вёл свой рассказ Егор, – а ить путь нам предстоял неблизкий. Должны мы были от Шилкинского завода дойти сплавом до поста Мариинск. Там находится штаб Амурских войск. А затем до наступления холодов вернуться обратно. Большой собрался сплав, плотов и лодок было не меньше сотни. Ну и тронулись мы в путь по весне, вослед последним льдинам. До Мариинска мы добрались неплохо.

Хоть вода была и малая. Где на шестах, где на вёслах, а то и бечевой. А вот обратно…

Его благородие полковник Облеухов возвращаться не торопился. Бывало, что по три дён приходилось табориться на одной стоянке. И случилось так, что отстали мы от всех отрядов, что вверх по Амуру подымались. А те и провизию повыгребали с продовольственных постов и огневой припас. В общем, стали мы голодать да страдать разными немочами. Все надеялись, что на Кумарском посту отъедимся, да не тут-то было. Баржа с хлебом не пришла. На мель под Албазином села да там и зазимовала.

Пришлось идти с подведёнными желудками дальше. Веришь ли, нет, до того жрать хотелось, что варили кожу от ранцев, ремни и подошвы. А что делать? Голод не тётка. Даже господин Облеухов своего любимого пса сожрал.

Так и вышли с Кумарского поста не солоно хлебамши. Едва прошли речку Кумару, попали в ледоход. Пришлось обратно на пост вертаться. Двадцать дён ждали, пока лёд встанет. А тут морозы начались, снегу навалило. Господа офицеры во главе с полковником купили у туземцев лошадей да и поминай как звали.

Правда, его благородие пообещался помочь прислать. Да, видно, сильно торопился. Забыл. Вот так и пошли мы дале. В летней амуниции и без всякого припасу. Сколько товарищев своих по пути похоронили, просто жуть. Едва ли половина батальона в живых осталась. Лишь к новому году возвернулись мы на зимние квартиры», – тяжко вздохнув, закончил Загоруйко.

– А что Облеухов?

– А чо ему станется? Разжаловали его в майоры да отправили в другое место солдатиков губить. Барская ить доля иная, чем наша. Да и то сказать, женился он на дочке богатого купца, живёт сейчас где-то припеваючи.

– Да, действительно, число тринадцать несчастливое число, – протянул я вслух. – Хотя, с другой стороны, если командир дерьмо, то тут никакое число не поможет.

– Вот это в самую точку. Ить это в самый раз, – обрадованно поддержал меня солдат. – Ведь сразу после Облеухова пришёл к нам на батальон штабс-капитан Дьяченко. Вот это настоящий командир. Отец солдатам. Хоть службу с нас справно требует, но и помирать холодом и голодом не позволит.

Я понял, что своего командира солдаты уважают. Хоть не у дурака в подчинении жить придётся. Тут я поймал себя на мысли, что начинаю свыкаться со своим положением и даже как-то непроизвольно к нему подстраиваться.

День уже клонился к вечеру, когда от головы обоза прилетела весть: вышли к Шилкинскому заводу. А через некоторое время из-за очередного поворота показался берег забайкальской реки.

Постепенно на берег втянулась вся колонна переселенцев.

Лица людей преобразились. В глазах загорелся огонь и надежда на то, что в ближайшем будущем всё изменится к лучшему. Я уже знал, что многие переселенцы за путь, длинною в год, похоронили своих родных и близких. Весь Сибирский тракт был усеян деревянными крестами и безымянными холмиками могил. Переселенцы Вятской, Пермской, Тамбовской и Воронежской губерний тоже внесли свой скорбный вклад в пополнение придорожных кладбищ. Но теперь измотанным дальней дорогой людям казалось, что главные трудности позади. Впрочем, где-то отчасти так оно и было. По крайней мере, голод уже не грозил. Амур и тайга прокормят. Оказывается, нас ждали. Ещё с ранней весны солдаты 4-го Восточно-Сибирского линейного батальона занимались изготовлением плотов и прочих сплавных средств для переселенцев.

Солдаты батальона даже умудрились срубить несколько банек.

Было объявлено, что мы останавливаемся здесь на неделю.

Общими усилиями закончим постройку плотов и в путь. Следующая значительная остановка будет в Усть-Стрелке. Эта казачья станица стоит на пересечении двух забайкальских рек – Аргуни и Шилки, и от их слияния зарождается великая дальневосточная река Амур.

Обрадованный известием народ с энтузиазмом бросился обустраивать временные жилища. Истосковавшиеся по осёдлой жизни люди радовались хоть какой-то видимости постоянства. Мы, как и все, под «чутким» руководством унтер-офицера Батурина, принялись строить шалаш, а к вечеру Батурин приказал почистить оружие, и мы уселись ужинать.

Батурин достал из своего ранца бутыль с мутной жидкостью.

– Ну что, служивые, выпьем за страдания наши многотрудные? – потряс он бутылью перед собой.

Солдаты радостно оживились.

– А мы, Устиныч, тут и сами расстарались, да не знали, как к тебе подступиться, – улыбнулся тот самый седоусый солдат.

Я уже знал, что звали его Зиновием, и он был одним из самых старых солдат батальона. По нашим меркам – дембель, или дед.

Служили в то время двадцать лет. Немудрено, что традиция называть дедом выслужившего свой срок службы солдата сохранилась до наших дней. Армейские традиции живучи.

– Ишь ты, расстарались они, – довольно усмехнулся польщённый унтер, – воину выпить с устатку не грех, а в остальное время это баловство.

– Что правда то правда, Устиныч. Сам Александр Васильевич Суворов не возбранял. А тот солдата ценил и уважал, – поддержал его Зиновий.

– Да, великий был полководец. Настоящий отец для нашего брата-солдата, – согласно крякнул Батурин, разливая содержимое бутыли по протянутым солдатским кружкам.

Когда спиртное было разлито, унтер-офицер степенно огладил усы и произнёс: – Выпьем, господа линейцы, за товарищев наших, кои не дожили до этих дней, а сгинули смертию лютой.

Все перекрестились и залпом опорожнили кружки. Я невольно передёрнулся. В кружке оказался самогон-первач.

Солдаты набросились на нехитрую казённую еду. После того как народ утолил первое чувство голода, унтер налил по второй.

– Ну а теперь, за Бога, царя и Отечество!

Радостно брякнули металлические кружки, а их содержимое, не задерживаясь, провалилось в солдатские желудки. Дружно заработали челюсти, и, как это бывает в таких случаях, завязался мужской разговор. У солдат всех времён и народов тема для разговоров одна. О сволочах-начальниках. О женщинах-изменщицах.

О далёком доме да о тяжкой солдатской доле.

Глава 5

Вниз по реченьке-реке

Разбудил меня рано утром голос моего нового командира.

Батурин сиплым со сна голосом крыл матом культяпистого Егора.

Тот ночью уснул рядом с костром и едва не прожёг свои сапоги.

– Я тебя, курву разэтакую, босиком погоню. И какого лешего ты в сапогах спать увалился? Ноге отдых нужон. А ты её гнить заставляешь, чучело нестроевое.

Егорша виновато хлопал глазами и шмыгал носом. Солдаты, пересмеиваясь, умывались и готовили завтрак.

В ограниченном общением мужском коллективе всегда найдётся кто-то на роль клоуна и всеобщего посмешища. Такими уж нас создал Господь Бог. Мы всегда должны самоутверждаться за счёт других.

После завтрака Батурин построил наше маленькое формирование и объявил: – Мне приказано на время постройки плотов и во время сплава распределить вас меж казенных крестьян. Для оказания им всевозможной помочи. Таких рек они не видели. Сплавом не сплавлялись.

Потом унтер-офицер самолично развёл нас по закреплённым командам. Меня приставили к группе переселенцев из Тамбовской губернии.

– Господин унтер-офицер, – наконец-то я решил обратиться к суровому унтеру.

– Чего тебе, Манычев?

– А я ведь тоже в сплавы не ходил.

– Как это? – не понял он меня. – А где же ты служил?

Я решил блефовать.

– Дак в Иркутске. А туда попал по рекрутской повинности из России. Так что не извольте гневаться, а большим сплавом ходить не довелось.

– А вообще, по рекам-то хоть плавал? – степень крайней досады не позволила ему даже загнуть матом.

– О, это сколько угодно, господин унтер-офицер. На малых судах могу ходить. Доводилось и в штормах побывать.

– Ладно, солдат, приказа я нарушить не могу. Раз с судами малыми дело имел, то и с плотом управишься. А пока присматривайся да на ус мотай, как другие делают. – Раздосадованно сплюнув на песок, он пошёл прочь.

Я подошёл к своим новым попутчикам. За время, прошедшее после вчерашнего вечера, люди коренным образом переменились.

Женские лица были свежи и привлекательны. Мужики сидели с аккуратно подстриженными бородами. Дети с весёлым визгом носились между шалашами.

А самое главное, над ними не витал тошнотворный запах немытых тел. Баня сделала своё дело. Даже жесты и движения людей стали совершенно иными: в них уже не было той тоски и обречённости, как при первой встрече.

– Проходи, служивый, гостем будешь, – широким жестом невысокий, но крепкий мужик пригласил меня к костру.

– Благодарствую, православные, – ляпнул я, вновь вспомнив какой-то очередной исторический фильм.

В глазах мужика промелькнуло удивление. Я понял, что сморозил глупость. Наверное, так разговаривали какие-нибудь монахи или староверы. А катись оно всё к чёрту. Надоело. Больше не буду ни под кого подстраиваться.

Я решительно прошёл к костру и уселся на свободное место.

Мужики выжидающе молчали. Оглядев направленные ко мне лица, я произнёс: – Здорово, мужики.

– И тебе не кашлять, – ответил мне чей-то задорный голос.

Я посмотрел на хозяина голоса. Это был молодой статный казак, может быть немногим постарше меня. А что казак, то было видно по шароварам с лампасами да по папахе с кокардою. На боку у него висела шашка, а рядом, прислонённой к пеньку, стояла винтовка.

– Как тебя маманя с батей кликали, паря? – спросил он меня.

Я понял, что пора представиться. Возможно, что с этими людьми мне придётся съесть не один пуд соли.

– Михаил Манычев. Следую в распоряжение командования третьего Восточно-Сибирского батальона, – ответил я официально.

– Степан Кольцо. Казак второго полка Забайкальского казачьего войска, – передразнивая меня, представился весёлый казак. – Сопровождаю казённых крестьян к месту их нового проживания.

– Ну и шутолом ты, Степан, – слегка пожурил казака тот самый мужик, который пригласил меня к костру. – Ты, служивый, не тушуйся, это он так шутит.

Но было видно, что к казаку он относится с уважением.

– Пошто шутолом, дядька Кузьма? Я зараз и вас отрекомендую, – усмехнулся казак. – А это, господин линеец, казённые крестьяне Тамбовской губернии. Вот дядька Кузьма, вот дядька Филипп, вот дядька Ефим, а там ещё дядька Василий. А дядька Роман до лесу подался. Не можется ему чего-то.

Поочерёдно называл он мужиков уже в солидном возрасте, как я понял – хозяев семейств. Молодёжь представлять, похоже, было не принято. Не доросли.

Тут, обращаясь к своим школьным познаниям по истории страны, я стал вспоминать, что же это такое, казённые крестьяне? Крепостное право отменят только в следующем году. Значит, обживать неосвоенные территории гнали крестьян государственных, которые принадлежали казне. Поэтому и казённые. Интересно, а согласие у них спрашивали? Скорее всего, нет.

– А скажи-ка, дядька Кузьма, – обратился я к мужику, – своей волей на новые земли едете или принудили?

– Пошто ж принудили? Жребий тянули. Кому выпала повинность, тот и наладился в дальние земли. Эвона Ефим, так сам напросился. А другие заместо своих богатеев едут, – охотно пояснил мне мужик.

– Это как – вместо богатеев? – не понял я.

– Ну, ты, Михайло, словно только на свет народился, – расхохотался Степан, – чего проще. Мужик, что побогаче, платит деньги беспортошному, а тот вместо него берёт на себя жребий.

– Ну, а окромя этого, наши семьи на десять лет ослобождаются от рекрутской повинности и от подушной подати. Дают по сто десятин земли. Ну и переселяемся мы за счёт казны. Опять же коровёнка, лошадь, – добавил Ефим.

– Были бы руки, авось не пропадём, – раздались нестройные голоса.

Что не пропадут, я знал не понаслышке. Видел потомков этих переселенцев. Может, кто-то даже и по фамилиям знаком. Но не всё сразу. Дорога дальняя, успеем ещё друг другу надоесть, а не только познакомиться.

– Ладно, мужики, хватит лясы точить. Опосля договорите.

Пора за работу приниматься, – сочно потягиваясь, проговорил казак.

Крестьяне без лишней суеты и нервотрёпки вооружились топорами, пилами, молотками. А Степан направился к начальникам, узнать какую работу необходимо выполнить в первую очередь.

Целую неделю, не смолкая ни на миг, на берегу таёжной реки визжали пилы, стучали топоры и раздавались трёхэтажные маты начальственных людей. Как известно, без этого действенного средства русский человек трудится в полсилы. Однако, глядя на ежедневно копошащихся без устали солдат и крестьян, я понял, что мы, по сравнению со своими прадедами, тунеядцы. Вот у кого надо поучиться трудолюбию. От такой интенсивной трудотерапии я за неделю похудел килограммов на семь и невольно стал подсчитывать оставшиеся до конца недели дни.

Как-то, работая неподалеку от группы офицеров, я стал невольным свидетелем их разговора. Офицеры говорили о предполагаемом сплаве.

– Как вы полагаете, господин штабс-капитан, сколько плотов будет достаточно для нашего сплава? – спрашивал один у другого.

– Насколько мне известно, из России прибыло 227 семей общим числом 1806 душ. Вот и считайте, прапорщик, – ответил штабс-капитан.

– Вода в этом году удалась маленькая. Значит, строить большие плоты не гоже. В среднем человек по восемнадцать-двадцать на плот? – посмотрел он вопросительно на штабс-капитана.

– Да, голубчик, в этом вы, несомненно, правы. Помните случай, когда провиант решили отправить на больших плотах?

– Конечно, господин штабс-капитан. Сэкономили на людях, зато все плоты посадили на мель. Пришлось строить меньшие и перегружать прямо на воде.

– Сколько времени убили! Хорошо хоть успели провиант до ледостава доставить, а не то бы господин Муравьёв устроил нам дальнейшую карьеру. – Вспомнив неприятный инцидент, штабскапитан неприязненно передёрнул плечами.

– А кроме того, скотина, провиант и другие грузы. В общем, караван получится довольно внушительный, – продолжил свои рассуждения прапорщик.

– Да что там думать, господин прапорщик, если скажете двести, то это будет недалеко от истины.

– Наверное, вы правы. Таким караваном мне ещё сплавляться не доводилось.

– Ничего, справимся, – успокоил прапорщика штабскапитан.

Офицеры удалились от меня в сторону, и окончания разговора я не слышал.

За неделю, что переселенцы провели на Шилкинском заводе, они отъелись, окрепли и были готовы к дальнейшему пути.

Также были готовы плавсредства, в простонародье называемые плотами. Плоты представляли из себя неуклюжие и громоздкие создания, связанные и сколоченные из свежеповаленной древесины. В дальнейшем этот лес планировалось пустить на срубы под жильё новосёлов. С обоих концов плота были установлены вёсла-правила^[1]. Этими правилами предполагалось мало-мальски придавать плотам нужное направление. На плотах были сколочены загородки для скота и небольшой домик для того, чтобы новоявленные мореходы могли укрыться от непогоды, были шесты, вёсла, канаты и прочая необходимая в пути мелочь. Также имелась целая флотилия небольших лодчонок.

Наконец был назначен день отплытия. Едва только забрезжил рассвет, как берег реки огласился криками мужиков и баб, ржанием лошадей и тревожным мычанием коров. Началась погрузка.

За время совместного пути люди сбились в небольшие сплочённые коллективы и старались держаться вместе. На каждом плоту люди распределялись компаниями по две-три семьи. Ведь только чтобы управлять таким монстром, требовалось сразу четыре человека. По два на каждое правило.

Наши со Степаном подопечные заняли свои плоты. Я напоследок перед дальней дорогой получал наставления от Батурина и краем глаза наблюдал за погрузкой. Зрелище было ещё то.

Если лошади более-менее спокойно восприняли предстоящее плавание, то коровы, в отличие от своих товарок из известной детской прибаутки, служить во флоте категорически не желали.

Широко выпучив глаза, они недоверчиво смотрели на шаткие доски сходен. Подниматься на борт «Ноева ковчега» рогатая братия не торопилась, но с помощью нецензурных выражений и пинков мужики постепенно побеждали упрямство «рогатой сволочи».

Когда четвероногих кормилиц наконец загнали на плот, произошёл небольшой конфуз. Одна страдалица вышибла перекладину загородки и вырвалась на волю. Почуяв свободу, она решила развить свой успех и, недолго думая, сиганула в воду. Задрав хвост и поднимая вокруг себя море брызг, коровёнка рванула к берегу.

Добравшись до спасительной суши, бурёнка победоносно взмычала и целенаправленно устремилась к ближайшей кромке леса.

– Яшка, растудыт тебя в коромысло, ты пошто скотину за рога к столбу не прикрутил? – заорал на своего сына Болдырев Ефим.

– Дак я думал – опосля, – пряча от разгневанного отца глаза, попытался оправдаться виновник происшествия.

– Я тебе покажу «опосля», – Ефим сгоряча прошёлся хворостиной, которой перед этим помогал безмозглой скотине забраться на плот, меж лопаток непутёвого сына.

– Погодь, дядька Ефим, парня-то калечить, – вступился за Яшку Степан, – верну я зараз твоё имущество.

Задорно гикнув, он вскочил на своего коня и, пришпорив жеребца, поскакал вслед за беглянкой.

Суетившийся на берегу люд с интересом стал наблюдать за развязкой событий. Всё какое-никакое, а разнообразие.

– Ты её, заразу, с «винта» прищучь, – кричали вслед Степану казаки, – чтобы другим неповадно было. А не то счас все в побег ударятся.

Степан совет хохмачей проигнорировал. Его жеребец в пять минут настиг непокорную отступницу, и в воздухе просвистел аркан. Надо же, удивился я, не хуже заправского ковбоя орудует казачок. Меж тем петля ловко обвила широко расставленные рога коровы, а Степан резко осадил коня. Руки, державшие аркан, напряглись. И вот, перекувыркнувшись через голову, свободолюбивое животное распласталось на траве. Недоумённо мотая головой, корова вскочила и попыталась вновь задать стрекача, но не тут-то было. Степан, накручивая на руку аркан, постепенно стал подтягивать бурёнку к себе, а затем, намотав конец верёвки на луку седла, медленным шагом направил лошадь к плотам.

– Принимай, дядька Ефим, свою беглянку. Магарыч с тебя, – крикнул он мужику и ловко спрыгнул на землю.

– Ай да казак! Ну и ловок, чертяка, – одобрительно зашумели мужики.

Степан же, поймав взгляд смутившейся девицы, подмигнул ей.

Та, поняв, что разоблачена, гордо отвернулась в сторону.

– Благодарствую тебе, Степан Северьянович, – уважительно, по имени-отчеству, поблагодарил казака, принимая конец верёвки, Ефим.

– На, безрукий. Попробуй упустить ишто раз, – отдал он верёвку сыну.

– Не упущу, – буркнул тот.

Больше никаких происшествий не было. К восьми часам утра караван был готов тронуться в путь, но начальство почему-то медлило с отправкой. Оказалось, что все ждут какое-то высокое начальство – чуть ли не самого генерал-губернатора Муравьёва.

Через минут двадцать со стороны Шилкинского завода прискакал всадник. Он о чём-то переговорил с офицерами, и те, облегчённо вздохнув, приказали всем зайти на плоты и готовиться к отправке. Местный священник благословил «рабов Божьих» на великое дело для нужд России, и плоты, один за другим, стали натужно отваливать от берега. Перед отправкой тот самый прапорщик, участник разговора, что я слышал накануне, приказал нам со Степаном взять под свою опеку ещё один плот. Люди на том плоту все были незнакомые, кроме отца пятерых дочерей, но Степан заметно обрадовался. Среди девушек находилась та самая дивчина, с которой Степан недавно переглядывался. Мне же пока было не до девичьих глаз. Требовалось для начала освоиться в незнакомом для меня времени и выжить.

Три наших плота дождались своей очереди и отчалили от берега. Погода была на удивление безветренной и тёплой. Река безропотно приняла тяжесть плотов и степенно понесла их вниз.

Плавание началось. Чем оно закончится, знал лишь я один.

Между плотами постоянно сновали лодки. Впереди плыли разведчики и докладывали о приближающихся отмелях. Но это не значило, что мы были полностью застрахованы от всяких неожиданностей. Они поджидали буквально за каждым поворотом. Так, через сутки после отплытия, сразу шесть плотов и одна баржа с продовольствием сели на мель. Пришлось останавливаться и общими усилиями стаскивать с мели плоты, а затем протаскивать через узкое место, поочерёдно, все суда нашего каравана. На этих участках реки терялось драгоценное время. После такой работёнки от усталости тряслись руки и ноги, но никто не жаловался.

А на кого? Не миновала эта участь и нас.

Всё произошло на пятый день пути. Мы старались не прижимать плоты друг к другу, потому что были свидетелями, как на севшую на мель баржу наплывали следовавшие за ней. Картина, надо заметить, не из приятных. Наседающие друг на друга громадины ломают вёсла и постройки. В воде оказываются крестьянские пожитки. Я вместе с Яшкой стоял на кормовом правиле, когда с противным шорохом плот уткнулся в отмель. От неожиданного толчка мы с напарником вылетели в воду. Тонуть, конечно, мы не собирались. Глубина-то известная – воробью по колено. Следовавший за нами плот со Степаном на борту, отчаянно работая правилами, стал нас обходить сбоку и тоже сел на мель. Третий плот уткнулся в косу между нами. Остальные успели среагировать и причалили к берегу. И вот по грудь в ледяной весенней воде мы, напрягая жилы, выталкиваем плот на более глубокое место.

Нам помогают мужики с других плотов. «Ноев ковчег» не желает покидать косу. Приходится под днище подводить ваги^[2] и, подваживая плот с двух сторон, выводить его на глубину. И так второй, а затем третий.

Поймав надёжное течение, наш караван устремляется дальше.

Хотя слово «устремляется» здесь приемлемо менее всего. Мы тащимся черепашьим шагом. Мне, человеку двадцатого века – века скоростей, такая скорость передвижения кажется дикой и нудной.

Эх, сейчас бы на белоснежный красавец «Метеор», да с ветерком, или, на худой конец, под буксир. То расстояние, что «Метеор» делает за час, мы проходим за сутки. Если, как говорил Егор, от Шилкинского завода до Мариинска около пяти тысяч вёрст, то плыть нам до самой осени. Ведь плывём мы только в светлое время суток, а впереди ещё шторма и непогода. Только по Шилке нам предстоит пройти не менее пятисот километров. Течение здесь быстрее, чем в Амуре, но мели – это бич Божий.

Выбравшись на плот, мы развесили мокрую одежду на просушку. Мужики стали требовать у женщин лекарства для «сугреву вовнутрях» и, как те ни были против, своего добились. А ведь действительно – «не пьянки ради, а лечения для».

На нашем плоту плывут семейства Зиминых и Болдыревых.

Братья Шишкины занимают отдельный плот. У них семья многочисленная. Мы плывём первыми среди четырёх наших со Степаном плотов.

В караване уже не осталось ни одного плота, который бы ни побывал на мели. Степан нас подбадривает тем, что как дойдём до Усть-Стрелки, то далее, по Амуру, плыть будет легче. И река пошире, и мелей поменьше. Мне наше плавание кажется медленным и скучным, а крестьяне откровенно рады. Это не пеший переход через всю Россию-матушку. За ежедневным дневным бдением и беспокойными ночами на берегах реки незаметно пролетело более двух недель. Как мы ни ждали появления станицы Усть-Стрелочная, всё равно проморгали. Первые избы станицы появились неожиданно и вдруг.

Станица Усть-Стрелка выглядела весьма живописно. Столько разного люда здесь никогда до сих пор не бывало. На тесных улочках станицы и на берегу яблоку упасть негде. Казаки, солдаты, крестьяне, бабы, дети – всё смешалось в кричащем разноголосом хороводе. В этой станице нам предстояло немного передохнуть и с новыми силами продолжать свой путь.

Глава 6

Названия рекам давали люди

– Слышь, Михайло, – обратился ко мне Степан, как только ближе к вечеру наш плот уткнулся в берег, – у меня тут родня имеется, да и знакомцев немало. Так что я отлучусь, а ты покаместь один службу справляй.

– Отлучайся, Стёпа. Да смотри не загуляй. С утра наверняка какая-нибудь проверка будет, – согласился я.

За эти проведённые вместе недели мы со Стёпой подружились.

Возраст у нас был примерно одинаковый, к тому же делить нам было нечего.

– Да ты что, Миша, как можно? Утром буду как штык. А ежели что срочное, дак я буду у местного казака Ивана Колюжного.

Я в знак согласия кивнул головой, и довольный Степан вывел на берег своего коня. Затем, окинув взглядом остающийся народ, лихо свистнул и, вскочив на жеребца, направил его в сторону станицы.

В отличие от своих прошлых ночёвок в этот раз решили скотину на берег не выводить. Трава по всей округе была вытоптана, так что пастись животным было негде. За свежей травой отправили молодёжь, после чего, поужинав, легли спать. Степан гулеванил, видимо, на славу, потому как рано утром появился с распухшей физиономией и синяком под глазом.

– Никак, Стёпа, комары накусали? – первой встретила казака Устюгова Катерина, дочь того самого богатого дочерьми крестьянина.

– Они, проклятущие, – протискиваясь боком мимо девушки, пробормотал Степан.

– А чёй-то у тебя на глазу? – невинным голосом продолжала допрос девушка. – Никак конь хвостом вдарил?

– Отстань, смола.

Степан попытался обойти неожиданное препятствие, но узкие сходни не позволили ему этого сделать. Потеряв равновесие, казак немного побалансировал на одной ноге и неловко бултыхнулся в воду.

– Ты чего это, Стёпушка? Никак запарился за ночь, решил охолонуться? – посочувствовала Катерина.

– Ну, девка, язви её в корень. Утопила казака, – хлопая себя по ляжкам, смеялись мужики.

– Да, Демьян, вырастил ты оторву. Не дал тебе Бог мужиков, зато чёрта в юбке сподобил, – ухмыляясь в усы, произнёс Ефим.

– Дак и сам маюсь, – ответил Устюгов, – я ей слово, она мне пять. Я ей вдоль, она поперёк.

– А вожжами учить не пробовал?

– Дак ить баба. Жалко. Нехай ужо муж воспитывает.

– Ну-ну, – крякнул Ефим. – Интерес имею поглядеть, как у него это получится?

Степан, переодевшись в сухую одежду, вышел на плот.

– Ты чего это, девка, на людей кидаешься да допросы устраиваешь. Я тебе не муж, – заткнув руку за ремень, попытался отчитать он девушку.

– Ишь, размечтался, мерин при лампасах. Эвонных мужей мне и даром не надо. Нехай тебя казачки толстозадые милуют, – отбрила Степана девушка и, гордо покачивая бёдрами, спустилась на берег.

Степан беспомощно огляделся по сторонам, словно приглашая окружающих быть свидетелями своего позора. Но мужики старательно отводили глаза в сторону. Мало ли чего обиженному казаку в голову взбредёт? Какая-никакая, а власть.

– Ты чегой-то, дядька Демьян, баб своих распустил? – наконец-то нашёл он виноватого.

Не успевший спрятаться мужик вздрогнул.

– Ты щё, Степан? Это она не со зла, а по своему бабскому недомыслию, – перекрестился Демьян и ввернул заумное словечко. – Ты ужо не серчай, потому как такая у женского полу конституция.

– Чего у женского полу? – выпучил глаза Степан. – Ты чего это зараз сказал? Ты хоть сам-то понял?

– Характер эвонный, значитца, такой стервозный, – дал определение слову «конституция» мужик. Было видно, что его устраивает разговор, перешедший в другое русло. Он приободрился и расправил плечи.

Степан сплюнул в сторону и, махнув рукой, спустился на берег. На берегу женщины готовили завтрак. Они о чём-то вполголоса переговаривались и покатывались со смеху. Степан подозрительно посмотрел в их сторону и, по-видимому решив, что связываться с бабским племенем себе дороже, пошёл к своему коню. Спутав коня, он с независимым видом вернулся.

Прибежал Загоруйко Егор и поведал последние новости.

Оказывается, мы будем дожидаться барж с продовольствием и инструментом. Эти баржи должны спуститься по Аргуни.

После сытного завтрака мужики расположились здесь же недалеко от костра и, закурив, неспешно повели умные разговоры.

Женщины занимались хозяйственными делами. Кто стирал, кто выносил и развешивал на просушку под ласковым майским солнцем отсыревшие вещи.

– Всё-таки жизнь удивительная штука, – проговорил задумчиво Болдырев Ефим. – Пришлось мне в молодости участвовать в военных баталиях на Кавказе. Дак вот, тамотка тоже есть река Аргун.

– Тутошняя река не Аргун, а Аргунь прозывается, дядька Ефим, – поправил его Степан.

– Дак я и говорю, удивительная штука. Расстояние в тыщи вёрст, а названия рек только одной буквицей и отличаются.

Неспроста эвто.

– А что, дядька Ефим, неужто ты в кавказской кампании участвовал? – не поверил казак.

– Да энтак сподобился, – усмехнулся Ефим.

– А про нашего генерал-губернатора господина Муравьёва не слыхивал ли часом? Он ведь тоже в тех местах воевал.

– Слыхал я про генерала Муравьёва Николая Николаевича, который в тридцать втором годе замирил турецкого и египетского султанов. Потому и войны меж нами не случились. (Здесь Ефим ошибается, это был Н.Н. Муравьёв-Карский^[3] – полный тёзка Муравьева-Амурского.) – Расскажи про свою службу, дядя Ефим, – попросил я его.