Текст книги "Искатель. 2013. Выпуск №6"

Автор книги: Константин Кривчиков

Соавторы: Арсений Алмазов,Юрий Юрьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Уже смирившийся со своим никудышным положением, Уикс преподавал курсантам обслуживание самолетов.

Как-то, наводя порядок на письменном столе мужа, среди авиационно-технических справочников Тина нашла труды по философии Древнего Востока. Совершенно путано объяснил ей в тот раз Уикс свой к ним интерес.

Взгляд американца на культуру Японии – так уж принято – всегда через призму какой-то сакральной мудрости. Только у кого от той мудрости зашевелится совесть? А от правды – зашевелится определенно. Пытки в допросной Симпэя, поющий на обледенелой ветке соловей, завораживающие стихи Басе, духовный мир Сэгавы, арестант с заточкой и ненависть ко всему американскому в его глазах – были эпизодами правды Японии, Уикс берег в себе каждый.

Уикс стал много читать японских писателей. Он часто вспоминал озеро в горах Китаками, армаду леса, кажущуюся сверху хвойными кораллами. Что-то общедуховное осталось в Уиксе от местности, где он впервые ступил на землю Японии.

В конце концов, почему бы не принять на веру, что мысль материальна, что однажды она вдруг начнет менять обстоятельства жизни навстречу твоим желаниям. Так или иначе, но по прошествии десяти лет после войны Уиксу предложили рассмотреть один интересный контракт.

В мемуарах о холодной войне между США и СССР дате 8 сентября 1951 года отведут важную главу и начнут ее примерно так: «По всему миру искали Соединенные Штаты друзей против России». В дальневосточном регионе они приглядели себе одного такого ввиду его близости к границам Советского Союза. И вот, в вышеупомянутую дату на конференции в Сан-Франциско США и Японией подписываются сразу два документа – мирный договор и договор безопасности, – что в дальнейшем решило вопрос о строительстве на Окинаве первой американской военной базы. Вслед за базой был сформирован девятый армейский корпус со всеми прилагаемыми к нему тыловыми частями и подразделениями. Помимо того, «заокеанский друг» по программе военной помощи, будто из рога изобилия, вооружал японские силы самообороны и за неполные десять лет поставил им около тысячи танков, двести семнадцать самолетов и более ста сорока кораблей.

Итак, Уикс держал в руках контракт от штаба пятой воздушной армии США – раз в год пятая проводила с японскими силами самообороны совместные учения. К документу прилагалось письменное предложение ему, Уиксу, принять участие в учениях по ПВО в группе технического обеспечения. Далее сообщалось, что штаб обязуется уладить со ШМАСом, где служил Уикс, вопрос о его недельной командировке.

По согласию с условиями контракта Уиксу надлежит подписать данный документ и прибыть на авиабазу Хякури.

За обедом он сообщил об этом жене. Неожиданно вопрос о том, принять контракт или нет, Тина оставила на его усмотрение. Глядя в тарелку, она только вяло спросила о сумме командировочных. Уикс оцепенел с вилкой на весу – и ничего не ответил. Так, в молчании, они закончили трапезу.

С предчувствием какой-то внутренней утраты, три дня спустя, он летел на транспортнике «Геркулес». За кормой остались острова Идзу. Вместе с тем, вновь оказавшись над Японией в военном самолете, Уикс ощутил в себе целый набор чувств, раскаяние среди них присутствовало определенно.

«Геркулес» приземлился на Хякури, куда двумя днями раньше уже прибыли две американские эскадрильи. А назавтра командование штаба объявило о начале учений.

Пройдет время, Уикс изъездит почти все земли этой страны. Он часто будет задаваться вопросом о загадочном народе ни-хондзин, самоназванном так еще до эпохи сегуната. С точки зрения «нормального человека» японцы не совсем люди – настолько их культура непонятна. Или же, наоборот, они и есть те самые настоящие люди, если вдруг окажется, что их понимание природы вещей ближе всего к истинному. С другой стороны, синтоистское и буддийское представление об истине никаким боком не вписывается в «нормальное». В общем, где ни копни, всюду хитроумие. Такая морока с этими японцами.

Уикс полагал, будто понимает, что делает, когда по завершении учений на пять дней продлил срок командировки и купил билет на поезд до Мариоки.

Его тянуло к своему озеру.

В гражданской одежде, при одной дорожной сумке из Мариоки автобусом он добрался до деревни, где в свою военную бытность попал в плен. С тех пор она не выросла ни на двор. Жителей Фудо – так назывался этот поселок – также не стало больше. Некоторые из них узнали Уикса. Чем-то вроде священного предания о спустившемся с неба американском парашютисте осталось здесь событие, благодаря которому император и проведал, что в его империи существует Фудо, проведал – и, скорее всего, забыл опять.

Он, гражданин страны, спалившей ядерным огнем Хиросиму и Нагасаки, – кто он такой, чтобы его привечали здесь как гостя? Но Уикса не тронули, расправа над ним дорого бы обошлась в свете новых взаимоотношений США и Японии. Селяне лишь смотрели, долго смотрели в его удаляющуюся спину, пока он шел полем навстречу вздымающейся к небу громаде леса.

Почему-то Уикса вовсе не удивляло, что он помнит путь к озеру. Он поднимался и слышал знакомый хруст проминающихся под ногой сосновых игл. Как и прежде, откуда-то доносился голос кукушки.

Сердце забилось беспокойно, когда в деревьях он увидел необычный, чуть серебрящий воздух свет. Уикс двинулся прямо на него. Потом деревья кончились, и ему навстречу бросилась сверкающая водная ширь – просто Уикс и не заметил, что последние метры до озера он пробежал.

Жизнь есть промежуток времени, некое вместилище, которое мы наполняем какими-то событиями, удовольствиями или всего лишь продуктами своей деятельности. Счастлив тот, кто имеет полную свободу наполнять его чем заблагорассудится. Уикс стоял на берегу. Жизнь, вобравшая в себя праведность этого дикого края, казалась ему самой настоящей. Эта местность странным образом примиряла человеческий дух с непостижимым божеским смыслом.

Уикс глядел на воду. Там, на каменном дне, под толщей воды до сих пор покоится его самолет. Словно мертвый плезиозавр, лежит в непроницаемой тьме, сквозь разбитый фонарь свободно вплывают ему в кабину рыбы. Тычутся носом в приборную панель, движутся вниз к педалям газа, потом поднимаются к штурвалу, с которого свисает брелок с оловянной белочкой – талисман пилота Рэймонда Уикса. Тогда, спускаясь на парашюте, он очень сожалел, что забыл его в горящем «Лайтинге».

Уикс недолго побродил по берегу и зашел в лес. Неожиданно он наткнулся на сосну со своей меткой. Покопался у ее корней – тайник был пуст.

Он пустился в обход озера. Шел, открывая себя в каждой мелочи этого мира, в котором до сего дня был лишь однажды, но, казалось, всегда принадлежал только ему. Неизвестно, что было здесь до Уикса, но с его приходом значение каждой детали определенно стало другим. Он видел желтый промельк бабочки и стремительный извив змеи у ног, он пропускал через ладонь мягкую сосновую лапу – во всем чувствовалась какая-то щемящая неповторимость, именно та, которую дублированием форм уничтожала цивилизация. Несколько раз Уикс отдыхал, пристроившись под каким-нибудь деревом, лежал на спине с травинкой во рту и глядел в небо.

Через два дня рейсом Токио – Сан-Франциско Уикс вылетел в США.

Он вернулся домой ночью. На кухне в холодильнике нашлась бутылка виски. Налив полстакана, Уикс выглотал все до капли, потом вдребезги расшиб стакан об пол: у себя в комнате спал один сын, Тины дома не было.

Тале – маленький городок, и довольно скоро выяснилось, что зовут его Джо Багнер и преподает он историю в школе через две улицы. Их отношения с Тиной были уже на той стадии развития, когда они совершенно свободно обсуждали между собой недостатки Уикса. Кроме того, она сумела настроить против него сына. Парню шел уже семнадцатый год, он твердо стоял на той позиции относительно отца, на какую указала ему мать. Майк теперь старался избегать его общества, и даже купленный ему Уиксом мотоцикл ничуть их не сблизил.

Все чаще Уикс оставался дома один. У Тины постоянно появлялись причины проводить время непонятно где, не очень-то убедительные и словно бы наскоро придуманные. Майк до ночи пропадал в сомнительных компаниях, чьи кумиры штудируют Лобсанга и по подвалам накачиваются наркотиками. Никак нельзя было взять в толк, когда же он успел отбиться от рук. На будущий год Тина окончательно решила отдать его в военное училище. Что же, с такими кадрами за моральный облик армии можно быть спокойным.

В один дождливый вечер жена появилась в кабинете Уикса; решительно настроенная, она стояла и что-то искала по карманам плаща.

– Мне некогда сейчас говорить, – произнесла она, глядя поверх головы мужа, – меня ждут внизу.

– Ты уходишь к другому. – Уикс отложил газету.

Тина наконец достала пачку сигарет и закурила от зажигалки.

– Ты прямо угадываешь мысли.

– Не очень их у тебя много, можно и угадать. – Уикс приблизился к жене. От его пощечины она вскрикнула, и на мгновение на него глянула та прежняя, любящая Тина.

– Пожалуйста, извини, – только и сказала она – но тут же взяла себя в руки. – Раньше нужно было, это многое бы изменило, а теперь… уже нет. – Тина глубоко затянулась сигаретой. – Отойди, мне нужно собрать вещи.

Она процокала каблуками к антресолям и начала вынимать оттуда свою одежду. Упаковав ее в чемодан, принялась за пожитки Майка и набрала их на два полных баула. Потом она вышла на улицу. Вскоре вернулась, и не одна. Все-таки Тина имела хороший вкус на мужчин, Джо Багнер нравился многим дамам Талса. Беря вещи, он сухо поздоровался с Уиксом. В полусвете прихожей на фоне сбегающей по окну дождевой воды они стояли еще минуту. И ушли. Уикс остался совершенно один.

Тина дала знать о себе только через полгода, ее адвокат принес Уиксу бракоразводные документы. Они, видите ли, с Багнером переезжают жить в Европу. Переезд у них срочный, а судебная тяжба по разделу имущества – процесс, всем известно, долгий. Поэтому Тина не претендовала ни на что в обмен на незамедлительное расторжение брака.

Она получила его неделю спустя.

С уходом Тины Уиксу стало казаться, что он стареет, сначала была боль, да такая… что на полную катушку, потом боль потухла и в сердце вошла пустота. После службы он обычно закрывался в кабинете и часто оставался в нем за полночь. Сидел с зажженным светом и старался ни о чем не думать. Современные психологи рекомендуют хотя бы на два часа в сутки запираться в глухом помещении и побыть наедине с собой, психика будто бы от этого меньше изнашивается. Уикс считал, что с ним все гораздо сложнее, может, даже и неизлечимо. В его случае запереться от самого человечества, пожалуй, было бы правильнее всего. Но как и, главное, где?! Уикс знал ответ на оба вопроса. Ему оставалось только ждать.

И вот этой же зимой произошло весьма важное событие – из японского посольства пришла депеша.

Вкратце: Рэймонду Брайну Уиксу на его просьбу о предоставлении ему японского гражданства дано согласие – просьбу эту втайне от родных он отправил сразу после командировки на Хякури. Теперь с родиной Уикса связывала только служба в ШМАСе, где к тому времени он уже дослужился до майора.

Недолго думая, он подал в отставку. По выслуге лет его бы и так на будущий год списали, но едва ли Уикс вынес бы этот год в среде человеческой.

Затем пошли хлопоты по продаже движимого и недвижимого имущества и переводу денежных средств в токийский банк, оформление выездной визы и тому подобные связанные со сменой гражданства дела. Последнее он закончил, уже проживая в гостинице: по телефону заказал себе авиабилет до Токио.

Через два дня Уикс прилетел в Японию. С согласия местных властей ему разрешили проживать в любой местности префектуры Иватэ. И он поспешил в уезд Симохэй, где в отрогах Китаками лежало его озеро.

Он бежал из одиночества в одиночество, чтобы жить на берегу, над тихой водой, ни во что не веря и ни на что не надеясь. Именно теперь, в свои тридцать семь лет от рождения, он и начнет жить.

В краю болот и лютых зим —

Глухом краю далеком —

Весь мир окажется твоим,

Твоим объятый вдохом.

За воспоминаниями Рэймонд Уикс не заметил, что прошло изрядно времени. К озеру тихо сползала по лесному склону тень, деревья в воде отражались, словно каменные. Он покинул берег и пошел в дом. Остаток дня растратился на приготовление обеда и прочие бытовые мелочи.

На следующий день он отправился в лес; не отдаляясь далеко от озера, долго бродил в соснах; на небольшой замшелой прогалине присел и привалился спиной к дереву.

Хвоя стояла в воздухе, словно плотное марево, мысль плавно текла сквозь нее, мысль зрячая и слышащая, уходила все дальше, все глубже. Свойство покидать тело очень часто выступает доказательством наличия в человеке души, якобы она способна выходить на ту сторону кожи и свободно летать в воздухе, а потом столь же легко возвращаться обратно. Свидетельство слабое – скорее всего, это одна из неоткрытых еще способностей мозга. Но, впрочем, как знать, как знать.

Итак, мысль, по радиусу исследуя местность, все дальше и глубже уходила в лес. Повсюду царило спокойствие свободы.

Как учил наставник, Уикс очистил сознание от всего лишнего, теперь вход был открыт, тишина в голове являлась чем-то вроде распахнутых для природной энергии створок. Немного погодя Уикс почувствовал, как через теменную область она потекла в него, он услышал ее, будто шум полноводного ручья. Природная энергия наполняла каждую молекулу Уикса. Он был абсолютно расслаблен, покоилась каждая мышца – лишь одно сердце работало. В таком расслабленном состоянии сердце, если сильное, даже может раскачать тело, тело будет ходить, словно маятник, вправо-влево. «Это в порядке вещей, – говорил наставник, – и никак не помешает медитации. Это похоже на цветок, качающийся на ветру, где бутон – голова, а стебель – позвоночник».

Уикс пошел вширь от себя. Он уходил сознанием, создавая некую сферу, которая ширилась, достигая космических масштабов.

Уикс висел в ней, будто песчинка. Резкий выдох – и он распылил себя по сфере. Его теперь не существовало. Он сам стал мирозданием, заключающим в себе и звезды, и блуждающие электронные лавины, и прочие космические явления.

Тем не менее Уикс слышал свое дыхание, оно разносилось по вселенной. И его нельзя было исключить. Сущность мирового порядка улавливалась только между вдохом и выдохом. «Проложи между вдохом и выдохом бесконечность», – напутствовал когда-то наставник. Уикс так и сделал.

Любая религия, любая философская концепция, помимо правильного поведения в обществе, учат не бояться смерти. Нужно во что бы то ни стало избавить человечество от этого страха, он мешает жить. Смерти нет. Материя никуда не исчезает – лишь перетекает из формы в форму. Уикс знал, что, распадись он вдруг на атомы и сложись в другой последовательности, – получится кедр, стоящий на склоне горы, или парящий в вышине орел, или что-либо еще. Да, сознания не будет – но к чему оно, коли плодит страх?

Сейчас Уикс находился в течении великого, вечно текущего из ниоткуда в никуда пути жизни, который существовал сам по себе; христианское, буддийское и исламистское толкование о нем – словно туман над рекой, и ничего больше. Приобщение к пути роднило с вечностью, следовательно, определенно отнимало всякий смысл: нет смысла жить, нет смысла умирать. Ничто не содержит смысла – одно непреходящее движение без начала и конца.

Силу этого потока нельзя измерить и не с чем сравнить. Пребывание в нем давало ощущение единства со всем сущим, а значит, ощущение величия собственной личности, ее всемогущества. Способность находиться в таком состоянии не от медитации к медитации, но всегдашняя, то есть в ходе своих повседневных дел, достигается годами упражнений. И является конечной целью. Уикс пока что не достиг ее.

Уикс неподвижно сидел под деревом. Близко за его спиной прошел голодный хищный зверь, повернул на него огромную морду и, рыча, проследовал мимо.

К вечеру Уикс вернулся домой с полной корзиной грибов. На доске он нарезал их тонкими дольками и на ней же ровно разложил для просушки. Год от года он заготавливал их всегда с избытком, в зиму грибы хорошо выручали, когда с другой пищей было туго. Покончив с заготовкой, Уикс настрогал из полена несколько лучин и одну зажег над столом. Подсел к своим бумагам, разложил их по порядку нумерации. В листах с пятьдесят шестого по шестидесятый содержалось одно событие, случившееся пять месяцев назад.

Итак, в хижине стоял горький запах ружейной смазки и запах пота с примесью кострового дыма; первый источал винчестер, второй исходил от комбинезона охотника. Охотник, грузный мужчина с тяжелым лбом и обвисшими щеками, сидел на корточках в углу, винчестер он держал между колен, прикладом в пол.

– Все нейтрально, говоришь, да… хм, попробуй, возьми тебя здравым смыслом. Говоришь, коли обворовали тебя – ты юра ненавидишь… или, наоборот, одобряешь, когда тот украл у богатея-кровопийцы – дескать, «так ему, мерзавцу, и надо»; ограбили национальный банк и не сцапала полиция – ты вору завидуешь… – рассуждал охотник, старательно обдумывая слова. – По-твоему выходит, ненависть, одобрение, зависть – лишь эмоции, что зависят от твоего взгляда на деяние. Само же деяние – воровство – нейтрально. И так со всем, на что ни глянь… Ни злобы нет, ни любви, ни горя, ни обиды. Ни черта нет, все зависит от этого треклятого взгляда. Хм, мудро, слов нет.

Он вдруг поднял на Уикса дико горящие глаза, Уикс сидел в углу напротив и толок в ступке сухую траву, маленькими пучками подсовывая ее под пестик.

– Дурь собачья! Если мою дочь психический маньяк разделает бритвой… Пусть только вякнут мне, что горя нет!!! Я за этакую мудрость голову расшибу с удовольствием! Тебе, отшельник, хорошо умствовать. Когда у тебя ни гроша и нечего тебе терять, легко иметь такую вот точку зрения на воровство.

Перед взором Уикса, подле самого порога, на прогретом солнцем полу, вдруг появилась птица – не прилетела и села, а вот именно появилась. Подергивая головкой, птица сверкала дробинками глаз. Уикс отвернулся, когда же снова посмотрел на порог – ее там уже не было. Он молча слушал охотника.

– Нет, отшельник, все мы люди. А людям свойственно чувствовать. Они не могут не сострадать или не радоваться. Потому что по-другому им нельзя, в этом их способ существования. Душевные чувства – вот что отличает нас от прочих тварей, а никакой не разум.

Думаешь, не понимаю? Да все я понимаю, почему ты забился сюда, как барсук. За сакральными знаниями пришел. Возвыситься над людьми хочешь.

Но не знанием единым жив человек, человек должен, понимаешь, должен совершать поступки! И такие, чтоб согласовывались с совестью. Потому что есть долг совести! Мы всегда должны ей, дабы поступками утолять ее боль! А она должна болеть, ибо, когда болит, значит, с личностью все в порядке.

Ты вот, отшельник, способен на такое?.. Тьфу, какие же поступки здесь в горах можно творить? Да и какая у тебя совесть? Едва ли она у тебя есть, она тебе только помешает. Сию минуту полыхнет Фудо, ринешься ты спасать несчастных из огня? Как же… с места не сдвинешься, так и будешь созерцать свою вечность. У тебя ведь правило: не вмешиваться в то, что творится волею кармических сил.

Уикс знал его давно. Страстный до лосиной охоты, раз в полгода он приезжал в эти места и останавливался у него на ночь, а когда и на две. Платой за постой он всегда жаловал хозяину вырезку парного мяса. В их затяжных диспутах охотник то и дело устраивал разнос философским убеждениям Уикса, но, к его чести, чем резче была критика, тем больший кусок лосятины Уиксу доставался.

– Что тебе до людей, о которых считаешь, будто перерос духовно, – вздохнул охотник. – Какое дело плывущему по небу облаку до существ, копошащихся где-то там… Передушат они друг друга или нет.

Только знаешь, отшельник, здесь ты меня не проведешь. Таких, как ты, я раскусил давно. Понял, что кроется за всеми этими невмешательствами в карму. Тут или трусость, или какой-то хитрющий расчет. И не спорь со мной, слышишь!.. Да ты слышишь меня, отшельник!!! – охотник треснул прикладом винчестера об пол.

С минуту он только сопел да хмурился. Потом вдруг смолк, осененный внезапной догадкой, стал медленно подниматься с корточек на ноги.

– А чем ты считаешь, что выше всех остальных, а? Тем, что не боишься умереть!

Уикс тихо отодвинул ступу в сторону. С интересом глядя, как в руках охотника поднимается винчестер, он сомкнул веки. Почувствовал прицел между бровей, когда в том месте пробился пульс.

– Вот возьму и пристрелю тебя, – услышал он в темноте. – Никто по тебе не заплачет! Кто же опечалится оттого, что в небе растворилось облачко?

Где был в это время отшельник? Может, далеко где-то, может, здесь, сидящий в позе лотоса, уходил он по верхушкам деревьев на закат. Во всяком случае, именно так показалось охотнику: словно с горных вершин донесся до него голос отшельника:

– Умереть – это еще не все…

Уикс не смог читать дальше: это словоблудие вокруг какой-то абстрактной сути просто действовало на нервы. Кому нужна и, главное, чего стоит истина, постигнутая умом?

Уикс вышел из хижины и спустился к озеру. На водной глади лежала лунная дорожка, он остановился у самого ее предела. С давних времен прижилось в душе одно желание: уйти в высочайший покой именно отсюда. Он готов был принять все – все, что ни было бы ему там уготовано, – лишь бы там можно было вспомнить, как в этих отраженных звездах скользит его лодка или как над водой сквозь лиловатый туман пролетает стая гусей.

Уикс остался на берегу до утра и только с рассветом отправился в хижину. Но прежде чем лечь спать, подсел к столу и на чистом листе записал свое последнее стихотворение.

Утро в горах

Луну слегка оголубив,

Приходит утро, и надгорья

Сгущают красочный отлив

По образцу отлива моря.

А в этот же день случилось землетрясение. Уикс вмиг пробудился. Сидя на футоне, он вертел головой: кругом стоял гул. От первых же подземных ударов хижину затрясло. Уикс ринулся к полкам, на которых, стремясь к краю, запрыгала посуда, и стал руками подталкивать ее назад. Потом гул обратился грохотом – это с гор посыпались камни. Теперь под кровлей находиться стало опасно.

Только Уикс оказался за порогом, в хижине начался хаос, ее качало, как бригантину в шторм. Падая и поднимаясь, Уикс отпятился подальше от строения. Повернулся к озеру – и ужаснулся. Оно билось в агонии, бугрилось, сплошь покрытое пеной, и закручивало гигантские воронки. С белыми спинами волны выбрасывались на берега, спасаясь неизвестно от чего. Иначе говоря, озеро выглядело так, словно в нем, как утверждают старики Фудо, и действительно живет водяное божество Капа, которое сейчас неистово бушевало. Земля под ногами тряслась: Едва не убив, в волоске от плеча Уикса пролетел валун величиной с лошадиную голову. Сверху катились камни.

Массив Китаками являлся сейсмически нестабильным регионом, то и дело здесь случались землетрясения. Их очаги вспыхивали далеко от Уикса, он чувствовал лишь затухающие волны подземных сдвигов, в виде легких, совсем не опасных содроганий. Но сегодня тектонический разлом произошел где-то как раз под озером.

Выскочивший прямо к озеру Уикс понял свою ошибку, увидав, на какой опасной позиции, благодаря своей горячке, он оказался. Не у озера – за задней стеной хижины было самое защищенное место. Дело в том, что с первых дней поселения Уикс предвидел возможность камнепадов и какие повреждения они могут причинить хозяйству. Вот и придумал тогда нехитрое приспособление: позади хижины он связал канатной сетью две ближайшие сосны. И получилась как нельзя более эффективная ловушка для камней, которая не раз Уикса выручала.

Тряска нарастала. Из озера по южному склону вдруг выстрелила изгибчивая трещина, что рассекла склон чуть ли не на четверть мили. Уикс пробирался вперед. То и дело, валясь на четвереньки, он до мяса сбил колени.

Вот уже и угловые бревенчатые венцы, теперь пройти осталось совсем немного. Уикс опирался на стену руками и упорно продвигался к спасительной ловушке.

Стало трудно дышать. Возможно, это выходили наружу газы, встречающиеся иногда в горных породах. Еще несколько футов – и стена кончилась. В глазах пылали оранжевые круги, Уикс выбросил вперед ладони и вслепую загреб ими воздух, не удержался и рухнул на локти. От сильного ушиба встать он уже не мог, дальше пополз.

Охотник медленно снял с плеча винчестер и бросил под ноги, следом шмякнул на землю рюкзак, с выпученными глазами ринулся вниз по склону. Он не видел преград, ему казалось, будто сосны сами уступают дорогу. Задыхающийся, он выбежал за деревья и поехал на каблуках, чтобы остановиться, для чего потом даже упал на зад.

Раньше это было берегом озера, теперь охотник сидел на краю неохватной взором котловины: исчезнувшее озеро оставило после себя словно бы пейзаж с другой планеты. Потрясенный, он долго озирал поверхность дна.

Когда воспаленный рассудок примирился с действительностью, охотник пошагал по-над котловиной. Впереди, как спичечный коробок, виднелась хижина отшельника. Охотник приблизился к ней, уже зная, что она покинута: это подтверждал разгром, нанесенный землетрясением домашнему хозяйству, значит, нету того, кто непременно бы его устранил.

Внутри пахло пылью, отсутствовало все имущество, за исключением таганка, что лежал, наполовину утопленный, в очажной золе. В общем-то, хижина достойно выдержала буйство стихии, переломилась только потолочная балка, отчего верхний дощатый настил у задней стены обвалился на пол.

Охотник стоял, припав лбом к стене. Он знал: в этой келье уже никогда не послышатся его шаги. И никто другой не забредет сюда больше, лишь печальная весна, сменяя печальную зиму, такая же осень вслед за таким же печальным летом. Кто теперь облюбует покинутый им приют – летучие мыши, птицы, что налепят под потолком гнезд?

Ушло озеро – и ничего больше у него не осталось. Где он теперь и под чьим кровом обрел приют? Ведь никому же, никому, кроме человечества, он не нужен!

Охотник вышел из хижины. Ниже, на каменном ложе, словно туша мертвого животного, покоилась на борту лодка. Он покачал ее ногой, на дне сверкнули крупинки рыбьей чешуи. По тому, где лежала лодка, можно было сказать о былом уровне воды в озере. Охотник прошел еще немного и присвистнул, воочию увидав его былую глубину. Он стоял на самом краю обрыва.

Простираясь вправо, котловина имела плавный изгиб, разобрать, какой формы она была слева, оказалось невозможно: мешал спускающийся из леса горбатый кряж. Охотник попытался заглянуть за него, подался плечом вперед, нависнув телом над жуткой высотой. Взору открылось не очень-то много. Непроизвольно он сделал еще шаг – и ахнул, когда подошва по галечнику поехала вниз. Ловя равновесие, он потянулся назад. Между тем в воздушную глубину сорвалась другая нога, и охотник бухнулся на живот. Как можно дальше от себя он выбросил руки, но зацепиться было не за что, скрюченные пальцы только бороздили гальку. Сопротивляясь что есть сил, он все же медленно сползал в котловину.

От страха охотник не понял, что произошло, и совершенно не помнил, как полетел в тартарары. Сознание вернулось вместе с тупой болью в голове; он лежал на лопатках затылком на камне, над ним стояла серая, наклонная стена, острой кромкой продавившая небо.

Он с трудом поднялся, все тело страшно болело и прилипало к одежде в местах, где ее пропитала кровь. «Лежать бы мне тут со сломанным хребтом – скатись я на спине», – подумал он, глянув вверх.

Отдышавшись, охотник направился в самую глубину безжизненной, буро-зеленого цвета пустыни. За время существования озера тонны микроорганизмов образовали на его дне пласт вязкого вещества. Теперь, когда дно обнажилось, солнце выжарило тот нанос до состояния сухого прессованного пепла. Ноги погружались в него почти по колено, охотник шел, оставляя за собой буро-зеленый шлейф.

Минул час с небольшим. Он исследовал южную сторону, но участка, даже мало-мальски пригодного, чтобы выбраться из котловины, пока не увидел. Останавливался лишь однажды, когда обнаружил тот самый тектонический разлом, через который, видимо, в какие-то подземные пустоты и ушла вода. Словно ломаная линия фронта на военной карте, тянулся он вдаль и черной нитью пропадал в лесу.

Охотник одолел разлом, попылил дальше. Вовсю пекло солнце, хотелось пить. Временами казалось, что впереди вот-вот возникнет мираж, настолько натурально было сходство раскинувшегося перед глазами пейзажа с пустыней.

Северная сторона оказалась столь же неприступной.

Понемногу он приблизился к некоему объекту, который издали виделся просто большой корягой. В четырех шагах от него охотник замер. Всмотревшись внимательнее, он вдруг заметил в нем неестественные симметрические формы. То было определенно произведение рук человеческих; сплошь заросшее тем же донным веществом, оно стояло прямо, с далеко разведенными по сторонам плоскостями.

На одной из них охотник поскреб сыпучую корку – пальцы почувствовали металл. Он отступил и уставился на находку. Техническая логика вмиг пририсовала к ней недостающие элементы – получился самолет. Вне всякого сомнения. Притом самолет Второй мировой войны, притом американский – «Лайтинг П-38», двухмоторный, двухфюзеляжный истребитель. У этого части обоих фюзеляжей, несущие хвостовое оперение, напрочь отсутствовали, торчали только их обрубки. Самолет почти по самые крылья сидел в дне.

Охотник попробовал расшатать элерон, затем за крыло приподнять всю конструкцию – впустую. Обогнув «Лайтинг», он зашел ему в нос. Упер ладони в колени и через фонарь заглянул в кабину. Твердый ком подкатил к горлу – пилот находился на своем месте.

Собственно, от пилота, как и от самолета, мало что осталось, да и то создавало иллюзию какой-то замысловатой, висящей в воздухе тени.

«Хорошо тебе, летчик, – тебе хорошо», – вдруг заговорил охотник низким скрипучим тембром. – Что, думаешь, умом поехал? От давящей на мозг жары нашел я в тебе собеседника? Хм… как бы не так. Мы теперь с тобой почти на равных, вот ведь что. Крышка, понимаешь, летчик. Мне отсюда не выбраться. Будем мы тут с тобой вдвоем, эх-хе-хе-хе, ты да я!»

Охотник говорил, и ему было не по себе. Отчего? Вероятно, от понимания, что все это он говорит в здравом рассудке. Словно песок, скрипел над пустыней его голос.

В кабине он вдруг увидел нечто свисающее со штурвала. Протянул руку и легко, как паутину, это сорвал. Поднес к глазам, затем пальцами стал растирать серый твердый комок на конце, и из-под него появилась… так, милая пустяковина – оловянная белочка.

«Глупость какая, – ухмыльнулся охотник, – а что же ты еще хотел увидеть, неужто перстень Соломона?»