Текст книги "Великая война Сталина. Триумф Верховного Главнокомандующего"
Автор книги: Константин Романенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
Вывод может быть лишь один: Жуков не зачитывал и не писал с Ватутиным никакой директивы. Совершенно ясно и другое. В такой директиве не было никакой необходимости. Действия военных округов должны были регламентироваться не сочиненным на ходу документом, а в первую очередь «планом стратегического развертывания».
Красная Армия была готова к этой войне. И ее командиры знали, что они должны делать в случае вторжения германских войск. Указания по разработке планов прикрытия нарком обороны дал еще 14 мая 1941 г. В соответствии с ними военные советы округов детализировали задачи для армий. Так, командующий Западным особым округом Павлов направил командующему 3-й армией генерал-лейтенанту Кузнецову директиву:
«№ 002140/сс/ов Совершенно секретно
14 мая 1941 Особой важности
На основании директивы народного комиссара обороны СССР за № 503859/сс/ов и прошедшей передислокации частей к 20 мая 1941 г. разработайте новый план прикрытия государственной границы участка: оз. Кавишки, Кадыш, Красное, Августов, Райгород, Грайево, иск. Щучин. Указанному плану присваивается название: «район прикрытия государственной границы № 1».
Командующим войсками района прикрытия назначаю Вас…
Оборону государственной границы организовать, руководствуясь следующими указаниями: в основу обороны положить упорную оборону УРа и созданных по линии госграницы полевых укреплений, с использованием всех сил и возможностей для дальнейшего развития их. Обороне придать характер активных действий.Всякие попытки противника к прорыву обороны немедленно ликвидировать контратаками корпусных и армейских резервов…»
Таким был тот сценарий, по которому все армии прикрытия должны были встретить войну. Участник боев с японцами на КВЖД и советско-финской войны генерал армии Д.Г. Павлов, имевший опыт войны в Испании, не был новичком в военном деле. Поэтому его директива учитывала как вариант наступления, так и отступления
Она предписывала: «При благоприятных условиях резервам армии быть готовыми по моему приказу к нанесению стремительных ударов…В случае наступления явно превосходящих сил противника и невозможности удержать полевые укрепления по линии госграницы предельным рубежом отхода войск района прикрытия является передний край УРа, опираясь на который контратаками уничтожить наступающего противника…»
Еще до 20 мая начальник Генштаба разослал командующим округами директивы, определявшие порядок ввода в действие и планов прикрытия. Так, в директиве № 503859/сс/ов командующему войсками ЗапОВО предписывалось:
«План прикрытия вводится в действие при получении шифровальной телеграммы за моей, члена Главного Военного совета начальника Генерального штаба, подписью следующего содержания:
«Приступить к выполнению плана прикрытия».
Поэтому Жукову не нужно было зачитывать Сталину какую-то особую директиву. Но регламентация условий ввода в действие плана прикрытия была не случайной. Она диктовалась тем, что одновременно с началом осуществления плана прикрытия включался в действие весь механизм военной машины. В приграничных округах объявлялась мобилизация. Но не это являлось главным.
Наиболее значимым было то, что на исходные позиции выводились армии «упреждающего удара». Повторим и то, что еще в мае в соображениях «по плану стратегического развертывания» нарком обороны и начальник Генштаба, говоря о возможности внезапного удара со стороны Германии, предлагали: « Упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не сумеет еще организовать фронт…»
Таким образом, введение в действие плана прикрытия означало начало движения к войне. Однако принятие такого решения носило не только стратегический характер. Прежде всего это было политическое решение.
Сталин прекрасно знал слова Клаузевица относительно начального периода войны. Выдающийся немецкий стратег писал: «Политика, к сожалению, неотделима от стратегии. Политика пользуется войной для достижения своих целей и имеет решающее влияние на ее конец .
В начальный период войны в связи с массированными передвижениями войск по обе стороны границы, вызванными подготовкой к нападению или обороне, а также в связи с неминуемыми провокациями или действиями, которые могут быть расценены как провокации , бывает трудно определить, кто является инициатором конфликта.
В начальный период войны бывает часто очень трудно доказать, кто в действительности является агрессором, а кто – жертвой агрессии ».
Конечно, Сталин не мог допустить, чтобы в предстоявшей государству войне Советский Союз был назван агрессором. Это было главным! Это решало очень многое, и прежде всего определяло расклад сил в столкновении стран с разными идеологиями.
Именно эти различия помешали государствам Европы преодолеть трудности и найти взаимоприемлемые решения накануне вторжения Гитлера в Польшу. У каждой из великих держав имелись свои интересы и свой подход к вопросам мировой политики. Несмотря на предложения Сталина, накануне войны Великобритания так и не пошла на меры, обеспечивающие коллективную безопасность против Гитлера, выдвигаемые Советским Союзом. Не было соглашения и с Америкой.
Поэтому Сталин не мог позволить шаги, которые могли бы расцениваться в мире как развязывание войны. Великий политик, он открыто проводил ясную и последовательную линию, чтобы доказать , что СССР не хочет войны и поэтому не может быть агрессором. Демонстрацией такой линии стало и заключение двусторонних пактов с потенциальными агрессорами.
Он прекрасно дирижировал той политической увертюрой, которая предшествовала подготовке к отражению нападения. Он уже обеспечил победу в войне политически: и пактом о ненападении с Германией, и пактом – с Японией. В его блестящей партитуре было и зондирование намерений Гитлера, и вскрывающее их Заявление ТАСС, указывающее миру на намерения Германии.
Сталин понимал, что война с Германией неизбежна, и он подготовил страну к отражению ожидаемого удара. Он создал мощную оборонную промышленность, в распоряжении Красной Армии было в достаточном количестве техники и современного оружия. Он провел скрытую мобилизацию и вывел войска на «предвоенные» рубежи. Он не имел иллюзий. И теперь, когда, изготовившись, германские войска стояли у границы страны, перед ним был все тот же выбор: или нанести упреждающий удар, или попытаться дипломатическими средствами предотвратить начало войны.
Убежденный начальником Генерального штаба и наркомом обороны, что в резерве еще есть время и наступление немцев может начаться лишь 25—26-го числа, Сталин решил до конца использовать последний шанс для удержания мира на краю пропасти. Очевидно и то, что, прежде чем повернуть ключ, пускавший в действие весь механизм военной машины, он не мог не предпринять попытки убедиться в оправданности такого решения.
Сразу после доклада наркома и начальника Генштаба о дате нападения в пределах 25—26 июня полпред в Берлине Деканозов немедленно получил поручение Сталина вручить немцам вербальную ноту. В ней говорилось об участившихся нарушениях воздушного пространства СССР самолетами люфтваффе. Только с 19 апреля по 19 июня было зафиксировано 180 нарушений границы. Как и при публикации Заявления ТАСС, Сталин вновь пытался уточнить обстановку.
Историки не поняли и другой простой аксиомы. Того, что эта нота не являлась попыткой заискивания перед Гитлером. Это был не только тактический ход дипломата Сталина. То была стратегия – она означала выбор между миром и войной. И уже утром этого последнего мирного субботнего дня Деканозов стал добиваться встречи с министром иностранных дел Германии Риббентропом. Но на каждый звонок в имперском МИДе неизменно отвечали, что министра в Берлине нет.
Попытки связаться со статс-секретарем фон Вайцзеккером тоже не дали результатов. Лишь к полудню появился директор политического отдела министерства иностранных дел Верман. Секретарю советского посольства Бережкову он ответил, что ни Риббентропа, ни Вайцзеккера нет. Верман пояснил: «Кажется, в ставке фюрера проходит какое-то важное совещание… Если у вас дело срочное, передайте мне, а я постараюсь связаться с руководством…»
Однако Деканозов имел поручение Сталина на личную встречу с министром, и, начиная с полудня, Бережков через каждый час звонил в германское министерство иностранных дел на Вильгельмштрассе. Но он не мог пробиться дальше легационных советников, дежуривших по канцелярии.
Та настойчивость, с которой Советское правительство стремилось вручить «Вербальную ноту», преследовала вполне конкретные цели. Сталин хотел прояснить ситуацию вокруг поступивших к нему сообщений о возможном нападении Германии непосредственно в Берлине. При положительной реакции Гитлера она снимала напряженность.
Но исследователи не разглядели еще один мотив, которым руководствовался Сталин. Эта нота практически была Ультиматумом. Скрытым требованием об отводе немецких войск от границ СССР. И в случае негативной реакции Гитлера она давала все формальные основания для предъявления обвинения в развязывании войны.
Сталин не мог нанести удара по германским войскам без объявления войны. И не потому, что это касалось его чести. Своими делами и поступками он олицетворял и честь государства. Он понимал, что предстояла долгая, тяжелая и кровавая война, которую нельзя было выиграть одним сражением. Он не мог пойти на вероломство, ложившееся тяжелым пятном на страну, начавшую войну, на ее народ. Оно могло изменить весь ход предстоявшего столкновения.
И когда Молотов доложил ему о неудаче Деканозова, Сталину стало совершенно очевидно, что мирный период отношений с Германией закончился. И хотя Тимошенко и Жуков уверяли его, что по выводам Генерального штаба немцы намереваются совершить нападение 25—26 июня, он не исключал вероятность удара уже к утру 22-го числа. Он не был легковерен.
Автор мемуаров «В годы войны» генерал-лейтенант И.В. Тюленев пишет: «В полдень мне позвонил Поскребышев.
– С вами будет говорить товарищ Сталин…
В трубке я услышал глуховатый голос:
– Товарищ Тюленев, как обстоит дело с противовоздушной обороной Москвы?
Я коротко доложил главе правительства о мерах противовоздушной обороны, принятых на сегодня, 21 июня. В ответ услышал:
– Учтите, положение неспокойное, и вам следует довести боевую готовность войск противовоздушной обороны Москвы до семидесяти пяти процентов.
В результате этого короткого разговора у меня сложилось впечатление, что Сталин получил новые тревожные сведения о планах гитлеровской Германии. Я тут же отдал соответствующие постановления своему помощнику по ПВО генерал-майору М.С. Громадину» [44] .
Может возникнуть мнение, что, уделяя внимание столице, Сталин пренебрегал обороной приграничных округов. Но повторим, что уже с 19 июня они находились в состоянии повышенной боевой готовности № 2, а на Москву этот приказ не распространялся. Вождь вовремя предупредил командующего МВО. Поразительно, что уже вскоре и на внешней стороне границы по каналу системы секретной связи тоже прошло сообщение.
21 июня, в 13 часов 00 минут по берлинскому времени, в 15 часов – по московскому, германский генеральный штаб передал в войска сигнал «Дортмунд». Он означал, что «наступление, как и запланировано, начнется 22 июня и можно приступать к открытому выполнению приказов». Только после этой команды реально заработал механизм, который должен был запустить в действие детонатор войны. Эту важную информацию перехватили и расшифровали англичане.
В этот же день, во втором часу после полудня, советский посол в Лондоне Иван Майский вместе с женой отправился за город, в Бовингтон. Уик-энд супруги должны были провести в доме бывшего премьер-министра Испании Хуана Негрина. На место они приехали в третьем часу дня, и когда посол уже намеревался переодеться в летний костюм, раздался телефонный звонок. Звонил Стаффорд Криппс, бывший посол в СССР. Он просил коллегу приехать в Лондон.
Иван Майский писал в воспоминаниях: «Час спустя я был уже в посольстве. Криппс вошел ко мне сильно взволнованный. «Вы помните, – начал он, – что я уже неоднократно предупреждал Советское правительство о близости германского нападения…
Так вот, у нас есть заслуживающие доверия сведения, что нападение состоится завтра или, в крайнем случае, 29 июня … Вы ведь знаете, что Гитлер всегда нападает по воскресеньям… Я хотел информировать вас об этом».
Обратим внимание, что англичане знали точное время нападения. В их распоряжении была система, способная расшифровывать сверхсекретные германские радиограммы. Однако они решили «подстраховаться» и не стали называть конкретную дату. Предупреждая – они не предупредили…
Шифровка Майского поступила в Москву около 17 часов. Сталин узнал о ней от Молотова. Итак, 22-го или 29-го? Но можно ли было вообще верить информации англичан, стремившихся втянуть Советский Союз в войну с Германией?
Сталин поверил. Сразу после получения сообщения из Лондона он предупредил о возможном нападении Тимошенко и Жукова. Что делали после этого предупреждения нарком обороны и начальник Генерального штаба, не известно.
Однако существуют свидетельства, что после этого Сталин переговорил с 1-м секретарем Московского областного комитета ВКП(б) А.С. Щербаковым и председателем исполкома Моссовета В.П. Прониным. Он приказал «задержать секретарей райкомов на своих местах и запретить им выезжать за город». Впоследствии Пронин вспоминал, что Сталин прямо заявил: «Возможно нападение немцев».
Примерно в это же время Сталин дал указание секретарю Поскребышеву вызвать к нему ряд руководителей и снова связался с командующим Московским военным округом. Около 7 часов вечера Поскребышев сказал управляющему делами СНК Чадаеву, что «хозяин… только что разговаривал с Тюленевым. Спрашивал у него, что сделано для приведения в готовность противовоздушной обороны».
Адмирал Кузнецов тоже пишет, что командующий МВО Тюленев рассказывал ему об этом разговоре [45] . Уже в 18.35 командующий первым корпусом ПВО московского округа генерал Д. Журавлев приказал вызвать половину частей своих войск из лагерей и поставить их на позиции.
Нарком иностранных дел Молотов появился в кабинете Вождя в половине седьмого вечера. Точнее, в 18.27. В 19.05 в кабинет Сталина вошли: нарком обороны Тимошенко, заместитель Председателя СНК Ворошилов, заместитель Председателя СНК и одновременно нарком внутренних дел Берия, 1-й заместитель Председателя СНК Вознесенский, секретарь ЦК Маленков, начальник мобилизационно-планового отдела при СНК Сафронов и заместитель начальника Главного разведывательного управления Кузнецов.
Имеется версия, что Сталин получил информацию о начале нападения также и из германского посольства. Из этой версии следует, что заместителю начальника немецкого отдела Разведуправления полковнику Константину Леонтьеву о времени нападении Германии якобы сообщил работник германского посольства в Москве Герхард Кегель.
Утверждается, что, готовясь к отъезду из Москвы, около 18 часов Кегель (являвшийся советским агентом под кличкой «Курт») вышел на последнюю встречу с Леонтьевым и якобы сообщил полковнику ГРУ: «Нападение начнется завтра…»
Подозрительная слабость этой версии в том, что она не может быть подтверждена документально. Во-первых, устное сообщение агента «к делу не пришьешь…». Во-вторых, немцы ни в коем случае не должны были допустить, чтобы о дате нападения преждевременно узнало их посольство в Москве. О дате начала войны не знал даже германский посол Шуленбург.
Тогда откуда о ней мог узнать рядовой работник посольства? Но если такая встреча действительно была, то агент мог сообщить только свои предположения – приблизительные даты, а никак не истинное время.
Точно не известно, о чем конкретно шел разговор у Сталина в присутствии наркома обороны, наркома НКВД, заместителя начальника ГРУ, начальника мобилизационно-планового отдела Комитета Обороны при СНК, четырех членов Совета Народных Комиссаров и секретаря ЦК.
Однако несомненно, что, подняв по тревоге войска противовоздушной обороны, Сталин сосредоточил темы совещания на вопросах войны. Он заслушал информацию, имевшуюся в ГРУ и у руководителя НКВД Берии, по вопросам оборонной промышленности и мобилизации.
Одним из итогов этого совещания стало постановление Политбюро от 21 июня, касавшееся завершения планов стратегического развертывания. В нем указывалось:
«I.1. Организовать Южный фронт в составе двух армий с местопребыванием военного совета в Виннице.
2. Командующим Южным фронтом назначить т. Тюленева, с оставлением за ним должности командующего МВО…
II. Ввиду откомандирования тов. Запорожца членом военного совета Южного фронта, назначить т. Мехлиса начальником политического управления Красной Армии…
III.1. Назначить командующим армиями второй линии т. Буденного.
2. Членом военного совета армии второй линии назначить секретаря ЦК ВКП(б) т. Маленкова…
IV. Поручить нач. Генштаба т. Жукову общее руководство Юго-Западным и Южным фронтами , с выездом на место.
V. Поручить т. Мерецкову общее руководство Северным фронтом, с выездом на место…»
В это время, когда германский топор был уже занесен, разговор велся языком войны. Слово «война» уже прозвучало в кабинете Вождя, и, направляя своих генералов на фронты, Сталин признал, что она становилась реальным фактом.
Совещание закончилось в 20 часов 15 минут. Сталин отпустил Кузнецова, Сафронова и Вознесенского. Уже завершая совещание, он сказал Молотову: «Надо позвонить в германское посольство и пригласить Шуленбурга». Нарком иностранных дел снял трубку; встреча с германским послом была назначена на 21.30.
Локомотив войны уже набирал ход. И пока Молотов разговаривал с Шуленбургом, Тимошенко тоже вышел в приемную. Из секретариата Поскребышева он связывался с Наркоматом обороны, чтобы пригласить к Председателю Совнаркома Буденного и Жукова. Первый заместитель наркома обороны Буденный и начальник Генштаба Жуков прибыли в Кремль через тридцать минут. Вместе с ожидавшим их Тимошенко они вошли в кабинет Сталина в 20.50.
Итак, получив от англичан информацию о возможном нападении в пределах 22—29 июня, Сталин должен был уточнить дальнейший ход действий. Но что можно было сделать еще?
Он уже принял меры не только для отражения удара, а и для активного контрнаступления своих армий. В приграничных округах боевая готовность № 2 была объявлена еще 19 июня. Все ждали нападения. Все знали, что «вот-вот начнется война». Все, что было возможно осуществить руководству страны по подготовке к отражению агрессии, уже было сделано.
Однако ключевые слова о том, что нападение начнется «ровно в 4 утра» 22-го числа, так никем произнесены не были. Генеральный штаб исходил из убеждения о возможности агрессии 25—26 июня. Казалось, что это совпадает со сведениями англичан, но эта информация не давала возможности упредить немцев. Она позволяла лишь встретить нападение и нанести ответный удар. Руководить операцией по остановке и разгрому предпринявшего нападение противника поручалось начальнику Генерального штаба Жукову.
Но прежде чем в дело вступят военные, следовало официально известить весь мир о том, что агрессивные намерения исходят от Германии. И перед тем как передать в эфир сообщение об угрозе со стороны Гитлера и потребовать в ультимативной форме отвода войск от границ СССР, Сталин хотел убедиться в безусловной оправданности такого шага.
В 21 час 30 минут министр иностранных дел В.М. Молотов принял приглашенного на встречу германского посла Шуленбурга. Он вручил ему копию заявления по поводу нарушения германскими самолетами границ Советского Союза, которое еще с утра полпред Деканозов безуспешно пытался вручить в Берлине Риббентропу или Вайцзеккеру.
Молотов указал послу на происшедшие в последние дни поспешные отъезды из Москвы нескольких сотрудников германского посольства и их жен и на усиленно распространявшиеся в острой форме слухи о близкой войне между СССР и Германией. Подчеркнув, что в Германии не было опубликовано даже миролюбивое сообщение ТАСС, нарком спросил, не может ли посол дать объяснения этим явлениям.
Передавая в 1 час 17 минут телеграммой в Берлин содержание разговора с советским наркомом иностранных дел, Шуленбург отмечал, что Молотов сказал: «Советское правительство не в состоянии понять причин недовольства Германии… Он был бы признателен, если бы я мог объяснить ему, что привело к настоящему положению дел в германо-советских отношениях.
Я сказал, что не могу дать ответа на его вопрос, так как не располагаю нужной информацией, но что я передам сообщение в Берлин».
Конечно, Сталин не ожидал от встречи с германским послом ничего необычного. Об этом свидетельствует важный факт. Буквально в ту минуту, когда Шуленбург переступил порог кабинета Молотова, в 21. 30, в пограничных и внутренних войсках НКВД было объявлено о приведении частей в состояние полной боевой готовности. За шесть часов до начала немецкого нападения 100 тысяч пограничников поднимались по тревоге и занимали свои боевые посты.
Когда Молотов тоже доложил о результате встречи с германским послом, его информация ситуации не прояснила. В 21.55 к Сталину прибыл начальник политуправления РКК Мехлис, а через пять минут в Наркомат обороны отправился Буденный. Вызов к Сталину начальника Главного управления политической пропаганды был связан с заявлением Советского правительства.
Все говорило о том, что Гитлер вот-вот намерен осуществить нападение. Поэтому Советское правительство решило огласить заявление, в котором должны были прозвучать претензии к Германии, разъяснение позиции СССР и требование отвода войск от границ страны. Это было равнозначно предъявлению Германии ультиматума, но гласное выдвижение официальных претензий уже нельзя было откладывать. И Сталин прекрасно понимал, что на эти требования Гитлер может ответить заявлением об объявлении войны.
Сын Л. Берии пишет: «Отец позвонил в ту ночь из Кремля: «Начинается… Слушайте радио!» Непосвященному эта фраза ни о чем не говорила, мы же с мамой прекрасно знали, что хотел сказать отец. Начиналась война…» [46]
Однако в песочных часах истории уже оставались лишь последние крупицы мира. В 22.20 Тимошенко, Жуков, Мехлис, Молотов и Берия вышли из кабинета Председателя Совета Народных Комиссаров. У Сталина остались Молотов и Ворошилов, а через 20 минут, в 22.40, с агентурными материалами разведки в кабинет вернулся Берия.
По словам Жукова, он и нарком обороны «по возвращении из Кремля неоднократно говорили по ВЧ с командующими округами Ф.И. Кузнецовым, Д.Г. Павловым, М.П. Кирпоносом и их начальниками штабов, которые находились на своих командных пунктах».
Но причиной появления пресловутой Директивы № 1 послужили не сведения Генштаба, а материалы, принесенные Сталину Берией. Они говорили о том, что немецкое нападение возможно уже утром. Сталин позвонил в Наркомат обороны и спросил, передана ли директива о приведении войск в повышенную готовность в округа. Жуков ответил утвердительно, но директива еще не была передана.
Как вспоминал бывший нарком Военно-морского флота Кузнецов, около 11 часов вечера ему позвонил Тимошенко. Он сказал: «Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне».
Через несколько минут адмирал, вместе с заместителем начальника Главного морского штаба контр-адмиралом А. Алафузовым, вошел в кабинет наркома обороны. Тимошенко прохаживался по ковру и что-то диктовал Жукову, сидящему за письменным столом наркома. Перед генералом лежали несколько исписанных листов, вырванных из блокнота.
Остановившись посредине комнаты, Тимошенко сказал вошедшим: «Считается возможным нападение Германии на нашу страну». Жуков встал и подал адмиралу три листа рукописного текста:
«Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Копия: Народному комиссару Военно-Морского Флота.
1. В течение 22—23.6.41 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.
2. Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности, встретить возможный удар немцев или их союзников.
3. Приказываю:
а) в течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;
б) перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе войсковую, тщательно ее замаскировать;
в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно;
г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;
д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.
21.6.41 г. Тимошенко. Жуков».
Уже сам текст этой директивы свидетельствует, что ни начальник Генерального штаба, ни нарком обороны не ожидали нападения немцев утром 22 июня. Повторим то, что написал Жуков в своих «сочинениях»: «21 июня мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М. А. Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебежчик – немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня ».
О том, что, ссылаясь на звонок Пуркаева, маршал лгал, говорилось выше. В этом подлоге выразилась тщеславная попытка Жукова предстать в глазах современников более умным человеком, чем он являлся на самом деле. Трагикомедия в том, что, опубликовав такое утверждение, Жуков не понял, что он подставился.
И еще как подставился! Если допустить, что Пуркаев действительно звонил в Генштаб в этот день и сообщил, что уже « утром 22. 6. 41 г. возможно нападение», то почему Жуков игнорировал эту информацию?
Иначе как могло произойти, что вместо сообщения конкретного времени о начале наступления немцев утром 22-го числа начальник Генерального штаба указал, что нападение возможно « в течение 22 – 23.6.41 г. »?
Если Жуков не врал, что он знал о точной дате начала агрессии, то даже с мертвого маршала необходимо снять лампасы, погоны и лишить всех наград. Разве генералу не было ясно, что, изменив конкретность времени возможного нападения, с указания «утром» на двусмысленное «в течение 22—23», начальник Генштаба дезинформировал всех командующих округами.
Ведь это совершенно разные вещи. Поскольку предупреждение ожидать нападения уже утром означало, что нужно максимально спешить. Быстро занимать огневые точки, «готовить патроны», на раскачку нет времени. И совершенно другое дело, если вероятность начала войны откладывается до вечера понедельника.
Непонятно и то, почему на момент отправки директивы была не рассредоточена авиация? Но скажем иначе: нарком и начальник Генштаба знали, что авиация сосредоточена на аэродромах. И, опубликовав в своих мемуарах эту директиву, маршал фактически признался, что это он с наркомом виноват в том, что немцы утром 22 июня уничтожили свыше тысячи советских самолетов. За это Жукова и Тимошенко следовало отдать под трибунал.
Впрочем, зачем вообще была нужна такая длинная шифровка, передача которой была закончена только в 00 часов 30 минут 22 июня. Напрашивается естественный вывод: либо Жуков не верил, что наступление противника начнется 22-го утром, либо он умышленно затягивал объявление боевой тревоги. Хотя достаточно было снять трубку телефона, чтобы предупредить командующих войсками.
Нет, конечно, Жуков не был предателем и не стремился подставить под удар немцев советские войска. Но маршал не только не был талантливым полководцем, а не являлся даже умным человеком. На деле он оказался лишь недалеким хвастуном, выдающим действительные события за придуманные им инсинуации.
Все было значительно проще. В рассматриваемое время начальник Генерального штаба не верил, что агрессия начнется утром. Уже то, что в директиве указана «растянутая» дата 22—23-е, свидетельствует, что в подсознании он все-таки держал 25—26 июня. Сроки, о которых утром сообщил перебежчик, перешедший границу в Прибалтийском округе.
Однако вина начальника Генерального штаба не только в том, что он не сумел вычислить точную дату начала немецкого наступления. Бездарность Жукова как «полководца» состояла прежде всего в том, что из многочисленных донесений разведки он не сумел правильно установить направления тактических ударов противника и их силу.
Как показали дальнейшие события, Генштаб неправильно рассредоточил войска прикрытия. В результате они не смогли ликвидировать те бреши, через которые немцы прорвали оборону и стали захватывать оперативные плацдармы. В условиях начавшейся войны планы, разработанные Жуковым и Тимошенко, оказались нереальными.
Безусловно, что неудачное начало войны зависело не от этой наивной и двусмысленной директивы. И хотя историки и военные на протяжении десятилетий представляли ее как причину неудачного начала отражения немецкого наступления, в действительности она абсолютно ничего не значила. Эту директиву вообще можно было не посылать. Дежурные фразы: «скрытно занять огневые точки… войска держать рассредоточенно… противовоздушную оборону привести в боевую готовность » – лишь дань «жаргону» военной терминологии.
Все эти действия были давно осуществлены. Уже «с апреля-мая в некоторых дотах, замаскированных под скирды, сараи, избы, жили гарнизоны. Жили скрытно, ничем не обнаруживая себя». В этой повышенной готовности и состояла задача армий прикрытия границы. Командиры всех уровней прекрасно знали, что они обязаны делать с началом нападения. Более того, Генштаб уже ни-коим образом не мог вмешаться в действия командующих на местах. Уже было поздно бить в колокола.
Передавая директиву, Тимошенко и Жуков просто подсуетились, чтобы не выглядеть бездействующими лицами и быть наверняка уверенными, что армия «не спит» и встретит врага во всеоружии. Да и не «царское это дело» кричать: «Рота, в ружье!» Это обязанность дневального.
Подчеркнем, что при оценке хода Великой Отечественной войны значимость знания точной даты начала нападения в историографии вообще грубо преувеличена. Оборонительные войны начинаются не по приказам из столиц! С таких приказов начинаются захватнические войны. Оборонительные войны начинаются с приграничных застав.
Это от них в столицы поступают сообщения о начале вторжения врага. Задача руководства армии, ее Генерального штаба как раз в том и состояла, чтобы предусмотреть все возможные варианты агрессии и организации достойного отпора вторгшемуся противнику.
