Текст книги "Великая война Сталина. Триумф Верховного Главнокомандующего"
Автор книги: Константин Романенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
Однако советское командование не сумело эффективно воспользоваться этим явным превосходством. Из-за непродуманных планов Генштаба корпус почти неделю войны потерянно «метался» по проселочным дорогам на участке Львов – Перемышль – Броды – Дубно, не вступая в соприкосновение с противником. В этом бессмысленном пятисоткилометровом марафоне корпус, без боя утеряв на дорогах все танки Т-35, только к трем часам дня 25 июня наконец-то подошел к району Броды. Командование фронта фактически потеряло корпус на дорогах войны.
В секретном «Указании по использованию бронетанковых войск» в августе 1941 года отмечалось: «8-й мк по существу действовал в боях 3—5 дней, остальное время совершал бесцельные марши из одного района в другой в погоне за противником . Задачи механизированному корпусу ставились не конкретно, и так как разведывательных данных не было и точно группировка (немецких) танковых частей не была известна, корпус, совершая марши, не успевал сосредоточиться в одном районе, как ему ставилась задача о переходе в другой; таким образом, он прошел свыше 1200 км, что привело в неспособное состояние его материальную часть» [49] .
Танковое сражение в районе Дубно, начавшееся 26 июня, и подобные другие схватки с противником не принесли советским танкистам славы. В результате спонтанных и плохо координируемых боев на этом фронте Красная Армия лишилась 6 механизированных корпусов, почти 4 тыс. танков.
Однако именно эти действия спутали планы немецкого командования на участке южнее Припяти. «Оперативный прорыв, – писал в мемуарах генерал Готт (1-й танковой группы Клейста), – приданной 6-й армии до 28 июня достигнут не был. Большим препятствием на пути наступления немецких частей были мощные контрудары противника».
Еще сложнее складывалась ситуация на Западном фронте. Прибывший сюда Шапошников еще вечером 23 июня рекомендовал Павлову срочно просить у Тимошенко разрешения на отвод войск с Белостокского выступа. Однако командующий игнорировал этот совет. И, воспользовавшись этим, командующий 3-й немецкой танковой группой генерал Готт начал обход 10-й советской армии.
Сталин своевременно обратил внимание на этот маневр 27 июня, через Жукова он послал директиву Павлову: «Имейте в виду, что первый механизированный эшелон противника очень далеко оторвался от своей пехоты. В этом сейчас слабость как первого эшелона, так и самой пехоты, двигающейся без танков.
Если только подчиненные вам командиры смогут взять в руки части, особенно танковые, то можно было бы нанести уничтожающий удар как по тылу для разгрома первого эшелона, так и для разгрома пехоты, двигающейся без танков. Если удастся, организуйте сначала мощный удар по тылу первого эшелона противника, двигающегося на Минск и Бобруйск, после чего можно с успехом повернуться против пехоты».
В своих «сочинениях» Жуков присвоил авторство этой директивы себе. Однако уже сам стиль текста свидетельствует о том, что это сталинские слова. Более щепетильный нарком обороны подписывал подобные директивы, сопровождая их фразой: «От Ставки Главного командования, народный комиссар обороны С. Тимошенко».
Но Павлов уже не мог воспользоваться этим трезвым советом Сталина. Завершив окружение частей Западного фронта, 28 июня немцы овладели Минском. О сдаче войсками Павлова столицы Белоруссии Сталин узнал из передач европейских радиостанций. Об этом ему сообщил вечером 29 июня в присутствии Молотова, Маленкова и Микояна не Генеральный штаб, а Берия. Выясняя объективность этой информации, он позвонил наркому обороны. Переговорив по телефону с Тимошенко и не получив прояснения ситуации, он положил трубку. Затем, не глядя на присутствующих, Сталин негромко сказал:
– Не нравится мне это их поведение. А может быть, мы сейчас поедем в Генштаб и сами посмотрим карты и донесения с фронтов?
У наркома находилась группа военных. Микоян пишет: «В кабинете наркома… Жуков докладывал, что связь потеряна. Сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для восстановления связи – никто не знает».
Наступило молчание, и Сталин медленно пошел вдоль стола с картами. Почти неслышно один за другим удалились работники Генерального штаба. В кабинете остались Тимошенко, Жуков, Ватутин и члены Политбюро. Сталин довольно долго стоял у карты Западного фронта, разглядывая ее. Затем, повернувшись к маршалу и генералам, сказал:
– Ну, мы ждем, докладывайте обстановку.
Тимошенко сбивчиво пояснил:
– Товарищ Сталин, мы еще не успели обобщить поступившие материалы. Многое неясно… Есть противоречивые сведения… Я не готов к докладу.
– Вы просто боитесь сообщить нам правду! – сухо сказал Сталин. – Потеряли Белоруссию, а теперь хотите поставить нас перед фактами новых провалов?! Что делается на Украине? Что в Прибалтике? Вы управляете фронтами или Генштаб только регистрирует потери?»
Микоян пишет, что Жуков неловко пытался разрядить обстановку, докладывая, «что связь потеряна и за весь день восстановить ее не удалось». Но «Сталин взорвался:
– Что за Генеральный штаб? Что за начальник штаба, который в первый же день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?
Жуков, отмечает Микоян, «не выдержал, разрыдался как баба и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5—10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него были мокрые. Главным было восстановить связь. Договорились, что на связь с Белорусским военным округом пойдет Кулик – это Сталин предложил, потом других людей пошлют. Такое задание было дано затем Ворошилову».
Конечно, Сталину отказала присущая ему выдержка, но это был оправданный гнев. За связь в Красной Армии непосредственно отвечал начальник Генштаба, и Жуков не справился со своими должностными обязанностями. А именно отсутствие устойчивой связи на всех уровнях управления войсками стало одной из главных причин неудач армии в первые месяцы боевых действий.
Шел восьмой день войны, и все складывалось вопреки его самым худшим предположениям. Чтобы переломить ситуацию, взять ее под контроль, требовалась полная информация, какой бы горькой она ни была. За свою долгую государственную деятельность Сталин едва ли не впервые столкнулся с ситуацией, когда не мог реально повлиять на ход событий. Более того, он даже не имел достаточных сведений об их развитии.
Однако не будем сочувствовать истерическим слезам генерала армии. Самолюбивый военный не забудет своих слез. Спустя много лет Жуков напишет: «Секретно. Товарищу Хрущеву Н.С. Посылаю Вам проект моего выступления на предстоящем Пленуме ЦК КПСС. Прошу просмотреть и дать свои замечания. Г. Жуков. 19 мая 1956 года. № 72с». Это несостоявшееся выступление маршала имело тему «Состояние и задачи военно-идеологической работы». Но Жуков своеобразно рассматривал вопросы идеологии. Самозваный идеолог писал: «Главным недостатком во всей военно-идеологической работе у нас в стране до последнего времени являлось засилье в ней культа личности».
Бросается в глаза, что это примитивное и даже не оглашенное выступление впоследствии стало основой всего комплекса антисталинской пропаганды в военной теме. Именно из него растут ноги абсурдной трактовки «Заявления ТАСС» от 13 июня и многих других мифов, порочивших заслуги в войне Сталина.
Именно Жуков сочинил идиотский тезис, рассчитанный на дураков, что «это заявление дезориентировало советский народ, партию и армию и притупило их бдительность». Но он не только извратил роль одного из важнейших дипломатических документов предвоенного периода. Используя прием негодяев, Жуков приписал Сталину свою собственную логику и свои мысли.
Он пишет в этом доносе Хрущеву: «Неудачи первого периода войны Сталин объяснял тем, что фашистская Германия напала на Советский Союз внезапно . Это исторически не верно. Никакой внезапности нападения гитлеровских войск не было. О готовящемся нападении было известно, а внезапность была придумана Сталиным, чтобы оправдать свои просчеты в подготовке страны к обороне».
Жуков беззастенчиво лжет. Нигде и никогда Сталин не употребил определение «внезапность» в характеристике обстоятельств начала войны. Тем более в смысле неожиданности, как трактует его полуграмотный солдафон Жуков! В речи от 3 июня Сталин употребил термин « вероломно ».
Но «внезапно» и «вероломно» совершенно разные понятия. Этот термин – «внезапно» – придумал сам Жуков, причем для собственного пользования. Затем хор генералов и маршалов понимающе подхватил этот речитатив, и лишь потом многоголосо и услужливо тему воспели «интеллигентные» историки.
Маршал артиллерии Н.Д. Яковлев справедливо отмечал: «В бесконечных сетованиях наших военачальников о «внезапности» просматривается попытка снять с себя всю ответственность за промахи в боевой подготовке войск, в управлении ими в первый период войны. Они забывают главное: приняв присягу, командиры всех звеньев – от командующих фронтами до командиров взводов – обязаны держать войска в состоянии боевой готовности. Это их профессиональный долг, и объяснять невыполнение его ссылками на И.В. Сталина не к лицу солдатам» [50] .
Но поразительно иное. У имевшего лишь трехклассное образование Жукова хватило примитивной житейской хитрости, чтобы растиражировать свою ложь. И еще как растиражировать! Это он стал автором мифов о «растерянности» Сталина, о «неподготовленности страны к обороне и организованному отражению нападения противника», о «подозрительности и недоверии к военным кадрам».
Его умышленная, выношенная в злопамятном сознании клевета стала следствием личных обид и неудовлетворенного тщеславия полуграмотного человека. Жуков без какой-либо аргументации утверждал: «Генеральный штаб, Наркомат обороны с самого начала были дезорганизованы Сталиным и лишены его доверия ». Кстати, кроме неудавшегося бывшего начальника Генштаба Жукова, об этом не писал ни один руководитель военного периода.
Впрочем, о каком доверии либо недоверии могла вообще идти речь, если Генеральный штаб, по словам самого же Жукова, не знал «истинного положения войск противника и своих войск, что имело решающее значение в управлении войсками».
Но повторим, начальник Генерального штаба отвечал не только за работу подчинявшейся ему военной разведки. Именно в распоряжении Жукова находились « войска связи Генерального штаба ». Не отдельные подразделения, а «войска»! Как уже говорилось, расстрелянный начальник связи ЗапОВО генерал Григорьев на суде показал, что его « части не были отмобилизованы, не были своевременно отмобилизованы войска связи Генштаба ».
И Жуков не забыл своей нервной слезливой истерики. Впоследствии у него даже появился своеобразный патологический комплекс в отношении к связистам. Рядовой связист Николай Лазаренко с горькой иронией рассказывал: «Больше всего наши радисты, которые работали на самом «верху», боялись не немецких пуль и осколков, а собственного командующего… За время войны легендарный полководец около 40% своих радистов отдал под трибунал. А это равносильно тому, что он расстрелял бы их собственноручно.
«Вина» этих рядовых радистов, как правило, заключалась в том, что они не могли сиюминутно установить связь… Человек с другой стороны провода мог просто быть убитым. Однако Жукова такие мелочи вообще не интересовали. Он требовал немедленной связи, а ее отсутствие воспринимал как невыполнение приказа – и не иначе.
Отсюда и псевдоправовая сторона его жестокости – трибунал за невыполнение приказа в военное время. …Взбешенный отсутствием связи, герой войны мог и собственноручно пристрелить ни в чем не повинного солдата» [51] .
Но это будет позже, а пока минула лишь первая неделя войны. Неэффективные действия армии и ее руководства, не сумевшего остановить продвижения противника, стали очевидны, и, конечно, такого темпа наступления немцев Сталин не мог ожидать. У него не было иллюзий в отношении скорого улучшения обстановки, и он уже отдавал себе полный отчет, что ситуация будет ухудшаться и приведет к утрате значительной части территории страны. Война должна была превратиться во всенародную.
Интуиция и жизненный опыт подсказывали ему, что теперь необходимо сказать народу о всей серьезности и остроте положения, в котором оказалась страна. 29 июня он уединился на ближней даче в Волынском, в районе Кунцева. Редактируя «Директиву Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) партийным и советским организациям прифронтовых областей», он вычеркивал и вписывал фразы и предложения, обостряя ее содержание, делая ее более жесткой и требовательной.
В директиве говорилось: « Вероломное нападение фашистской Германии на Советский Союз продолжается. Целью этого нападения является уничтожение советского строя, захват советских земель, порабощение народов Советского Союза, ограбление нашей страны, захват нашего хлеба, нефти, восстановление власти помещиков и капиталистов».
Сталин писал: «…некоторые советские организации и руководители не понимают смысла этой угрозы… не понимают, что война резко изменила положение, что наша Родина оказалась в величайшей опасности и что мы должны перестроить всю свою работу на военный лад».
И, не скрывая сложности создавшегося положения, директива призывала «организовать беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов, уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов, оказывая во всем этом быстрое содействие истребительным отрядам».
Она категорически обязывала: «Немедленно предавать суду Военного трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешает делу обороны, – невзирая на лица». Столкнувшись с трудностями, он не опускал руки и призывал к этому соотечественников.
Его директива требовала: «При вынужденном отходе частей Красной Армии угонять подвижной состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего».
Война принимала затяжной характер, и директива Сталина призывала к народной борьбе. Она указывала: необходимо «в захваченных районах» создавать партизанские отряды и диверсионные группы «для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога складов и т.п. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия».
Война становилась Отечественной; она продлится 1418 дней. Но мог ли в этой веренице военного труда сложиться более благоприятно для Советской страны 1941 год? Во многих отношениях, несомненно, мог. И Сталин сделал все для того, чтобы нападение встретило достойный отпор.
Он не случайно вписал в директиву слова о том, что «не все еще понимают смысла» создавшегося угрожающего положения. Этого еще не прочувствовали и живущие «благодушно-мирными настроениями» люди из его окружения. Они еще не осознали, что страна оказалась на краю пропасти. Сталин уехал из Наркомата обороны не простившись; и соратники почти в панике поедут к нему на дачу, чтобы предложить опять же ему создать и «возглавить Государственный Комитет Обороны».
После его смерти двое из свидетелей этого сталинского психологического «взрыва» будут сочинять инсинуации, что якобы с 28 по 30 июня Сталин был «подавлен и потрясен». Конечно, он был «потрясен». Но не неожиданностью войны, а тем, что в условиях, когда армия откатывалась на восток, Генеральный штаб не только не руководил боевыми действиями, но даже не знал реального положения на фронтах. Всю невероятно трудную для 63-летнего Вождя предшествующую неделю, полную психологической, физической и духовной напряженности, он не мог получить от военных главного – необходимой ему информации.
Нельзя не заметить, что не только в первые дни и месяцы, а и в первый год войны среди руководства армии не оказалось никого, кто мог бы профессионально взять на себя бремя ответственности по управлению войсками. Наоборот, в самые трудные моменты военные станут по очереди проситься в отставку: то начальник штаба Жуков, то маршал Тимошенко.
Сталин вынужден будет последнему резко заявить: «Что? Отставку просите? Имейте в виду, у нас отставок не просят, а мы их сами даем…» Характерно, что эти истерики и просьбы «отставки» обычно случались после какой-либо очередной оплошности.
В его распоряжении не было великих полководцев. Правда, может прозвучать банальное напоминание о загубленных «гениях». Но кто мог бы стать Кутузовым 41-го года? Бабник и мастер по изготовлению кустарных скрипок Тухачевский, разбитый в пух и прах поляками под Варшавой? Пьяница Блюхер, заперший перед войной в ловушке Дальневосточный округ? Еврей Якир, сдавший подельников по заговору и почти на коленях умолявший сохранить ему жизнь? Нет – не те это фигуры.
Конечно, Сталин был удручен развитием событий. Армия, в вооружение которой он вложил столько сил и энергии, не оправдывала его ожиданий. Сдача Минска открывала немецким войскам путь к Днепру. На повестку дня встал вопрос – «быть или не быть» – государству!
В этот критический момент у него не оставалось иного выхода, как замкнуть на себя все «нервы» Великой Отечественной войны. 30 июня 1941 года был образован Государственный Комитет Обороны (ГКО) под председательством Сталина, в который вошли В.М. Молотов (зам. председателя), К.Е. Ворошилов, Г.М. Маленков, Л.П. Берия. Позднее членами ГКО станут Каганович, Булганин, Микоян и Вознесенский.
В последовавшие четыре года на плечи Сталина легла вся ответственность и вся тяжесть по дальнейшему руководству ведением войны. Он все взял в свои руки. И когда историки говорят о решениях Ставки, то следует без экивоков и двусмысленностей понимать, что речь идет о действиях полководца Сталина. И он блестяще выполнил свою задачу.
В этот же день, 30 июня, он приказал вызвать в Москву Павлова. Командующим Западным фронтом был назначен Еременко, но уже вскоре его сменил маршал Тимошенко. Чтобы не допустить прорыва противника на Москву, Сталин принял решение создать второй эшелон обороны по течению рек Западная Двина и Днепр. С этой целью он выделил из своего стратегического резерва 16, 19, 20, 21 и 22-ю армии.
Знаменательно, что именно накануне, 29 июня 1941 года, Гитлер самоуверенно заявил: «Через четыре недели мы будем в Москве, и она будет перепахана». Недостатка в оптимистичных прогнозах не было. Гиммлер считал, что Москва будет взята 4 августа, Гальдер писал о 25 августа. Позже Гитлер говорил Шуленбургу, что Москва будет взята 15 августа, а вся война на востоке закончится 1 октября.
Впрочем, для такого оптимизма были все основания. Тактическое превосходство Вермахта было очевидно, и немецкое наступление развивалось по плану. План «Барбаросса» предусматривал три основных удара: группой армий «Север» – на Ленинград, группой армий «Центр» – на Москву и группой армий «Юг» – на Киев.
Но как пишет один из разработчиков этого плана фельдмаршал Паулюс: «…Главной целью была Москва. Для достижения этой цели и исключения угрозы с севера должны были быть уничтожены русские войска в Прибалтийских республиках. Затем предполагалось взять Ленинград и Кронштадт. А русский Балтийский флот лишить его базы. На юге первой целью была Украина с Донбассом, а в дальнейшем – Кавказ с его нефтяными источниками. Особое значение в планах ОКБ придавалось взятию Москвы. Однако взятию Москвы должно было предшествовать взятие Ленинграда. Взятием Ленинграда преследовалось несколько военных целей: ликвидация основных баз русского Балтийского флота, вывод из строя военной промышленности этого города, как пункта сосредоточения для контрнаступления против немецких войск, наступающих на Москву».
Разработчики плана компетентно и взвешенно учли все стратегические особенности восточной кампании. Еще при обсуждении похода на Восток начальник генерального штаба сухопутных войск Гальдер отмечал: «Следует предполагать, что сразу же за бывшей русско-польской границей располагается база снабжения русских, прикрытая полевыми укреплениями. Днепр и Западная Двина представляют собой самый восточный рубеж, на котором русские будут вынуждены дать сражение.
Если же они будут отходить дальше, то не смогут больше защищать свои промышленные районы. Вследствие этого наш замысел должен сводиться к тому, чтобы с помощью танковых клиньев не допустить создания русскими сплошного оборонительного фронта западнее этих двух рек. Особенно крупная ударная группировка должна наступать из района Варшавы на Москву. Из предусматриваемых трех групп армий северную необходимо будет направить на Ленинград, а силами южной нанести главный удар в направлении Киева.
Конечной целью операции является Волга и район Архангельска. Всего должно быть использовано 105 пехотных, 32 танковые и моторизованные дивизии, из числа которых крупные силы (две армии) вначале будут следовать во втором эшелоне».
Соглашаясь с мнением своих генералов, Гитлер все же подчеркнул: «Важнейшая цель – не допустить, чтобы русские отходили, сохраняя целостность фронта… Для этого необходимо добиться разгрома русских вооруженных сил и воспрепятствовать их воссозданию. Уже первые удары должны быть нанесены такими частями, чтобы можно было уничтожить крупные силы противника».
Летом 1941 года казалось, что эти замыслы осуществлялись полностью. И Гитлер торжествовал. Взятие Минска открывало его армиям прямой путь к русской столице. Но именно в эти часы кажущегося триумфального торжества «потеряла форму» одна из составляющих частей плана «Барбаросса» – операция группы «Юг». В исполнении четкого плана немецкого наступления произошел серьезный срыв, и уже 29 июня Гальдер поставил вопрос о необходимости перегруппировки войск. «По сути, происходит отказ от первоначальной операции южнее Припяти и начинаются попытки сымпровизировать на ходу новую» [52] .
В конечном итоге решить исходную задачу окружения, расчленения и разгрома Юго-Западного фронта немцы смогут только в сентябре, но темпы, потерянные при «повороте к югу», им наверстать уже не удастся. После войны немецкие генералы напишут множество книг, объясняя причины этого «просчета», но он был закономерен. И никто еще не подозревал, что в эту первую неделю Сталин уже выиграл войну.
Глава 5 Отступление
Войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной. Она является войной не только между двумя армиями.
И. Сталин
(выступление по радио 3 июля 1941 г.)
К началу войны войска прикрытия Прибалтийского, Западного и Юго-Западного округов были сосредоточены в тех районах, где намеревался нанести удары агрессор, и у Красной Армии было достаточно сил и средств, чтобы достойно встретить нападение. Перед командующими фронтами стояла довольно простая задача. Определив реальные направления наступления механизированных групп и армий противника, отсечь танковые клинья подвижных германских соединений и разбить его пехотные части. С точки зрения военной науки все благоприятствовало успеху.
Однако военные с этой задачей не справились. Вина за неудачи целиком и полностью лежит на наркоме обороны Тимошенко и начальнике Генерального штаба Жукове. Именно они ответственны за то, что война, по определению Тимошенко, началась «по безграмотному сценарию». Не справились со своей ролью и командующие фронтами.
Все казалось просто на картах. Как и было предписано предвоенными планами, 22 июня командующий военно-воздушными силами Западного фронта Копец телеграммой отдал приказ:
«Уничтожить мотомехвойска противника в двух районах – Сувалка, Сейны, Августов, Квитемотис и Седлец, Янов, Луков; тяжелобомбардировочным авиаполкам – 3-му тяжелому авиаполку одиночными ночными налетами разрушить склад в районе Сувалки и Сувалковского выступа, 1-му тяжелому авиаполку одиночными налетами уничтожить матчасть противника на аэродромах Соколов, Седлец, Луков, Бяла-Подляска; 212-му дбап в течение 22—23.6.41 г. ночными налетами уничтожить авиационные заводы в Кенигсберге».
Но после этого приказа Копец, командовавший действиями авиасоединений фронта, насчитывающих более 2000 самолетов, практически не руководил. Причина была банальной: «В результате диверсионной деятельности с 23 часов 21 июня вся проводная связь штаба ВВС округа со штабами дивизий и последних со штабами полков была прервана и каждый аэродром был предоставлен самому себе».
Сегодня даже трудно представить, что в течение всего первого дня войны на минском «аэродроме вперемешку стояли самолеты различных систем, абсолютно не замаскированные ». А немецкие Ю-88 ходили над городом «на предельно малых высотах», без прикрытия истребителями, и «прицельно швыряли бомбы на отдельные здания». Это только единичный эпизод начавшейся войны. Ошибки и бездеятельность одних командиров влекли за собой невыполнение боевых задач другими.
Война началась не с убедительных побед Красной Армии, и это имело существенное значение для ее последующего хода. Упертые антисталинисты злорадно подчеркивают тот факт, что Копец и другие командующие были «выдвиженцами 37-го года». Казалось бы, многозначительный факт… Но они забывают о том, что авиация получила практическое развитие только в начале 30-х годов, и естественно, что летчиками, как и командирами авиасоединений могли быть только молодые люди.
Впрочем, они не были так уж молоды – они пребывали в возрасте расцвета. Даже прославленному Чкалову, погибшему при испытании истребителя, к началу войны исполнилось бы 36 лет. 40 лет было в это время начальнику Главного управления ВВС П. Жигареву, и лишь 35 – конструктору истребителей ЯК Александру Яковлеву. Относительная молодость руководителей отражала особенности молодого государства.
Конечно, не молодость командующих стала причиной неудач армии. Причин было много. От неправильной концепции в оценках начального периода войны Генштабом до паники; от растерянности и утраты связи с частями до откровенной безалаберности.
Позже, на допросе, 36-летний командующий Западным фронтом Д. Павлов констатировал: «Начальник оперативного отдела штаба ВВС и начальник разведывательного отдела, фамилии их забыл, проявили полную бездеятельность, граничившую с преступлением, а начальник связи авиации, фамилии тоже не помню, не принимал никаких мер, чтобы обеспечить связь командования с армиями… В начале военных действий Копец и Таюрский доложили мне, что приказ народного комиссара обороны СССР о рассредоточенном расположении авиации ими выполнен . Но я физически не мог поверить в правильность их доклада».
Все это так, но это объяснения растерявшегося человека. Никто не допускал, что армия не выдержит первый удар. Не ожидал этого и Сталин, но армия стала отступать не потому, что ей не хватало стойкости. Ни командиры, ни бойцы не были готовы к мобильной войне, не имели реального опыта, особенно во взаимодействии соединений при фланговых прорывах противника, окружениях и вынужденных отходах.
Эта война была совершенно не похожа на прежние, и одной из ее особенностей стало то, что в ее первые дни создать сплошной фронт было просто невозможно. Уже с начала нападения концепция блицкрига определяла для германских войск задачу как можно дальше продвинуться в глубь советской территории. Наступающие немецкие ударные группы легко обходили встречавшиеся на их пути очаги сопротивления, стремясь не ввязываться в бои.
То была тактика блицкрига, опробованная и отработанная почти до автоматизма на территории Европы. В результате советские стрелковые дивизии первого стратегического эшелона были расчленены, оторваны друг от друга, и эта потеря взаимодействия лишала командование возможности организации крепкой и активной обороны.
Командующие теряли способность управлять боевыми действиями. При плохой разведке контрудары авиации и механизированных корпусов наносились по пустым местам, не принося существенного вреда противнику. Оборона стала неуправляемой, а утрата связи со своими частями в боевой ситуации приводила к растерянности и даже панике. Повторялось то же, что накануне произошло в Польше, Франции и других покоренных Гитлером странах.
Все ждали выступления Сталина. Но он молчал. И лишь в конце второй недели войны «Сталин заговорил, и заговорил так, как он никогда не говорил до сих пор». 3 июля 1941 года Сталин обратился к соотечественникам по радио. Свое выступление он начал необычно: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои! Вероломное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, продолжается».
После неожиданных разочарований, вызванных стремительно и неблагоприятно менявшейся обстановкой, трезво и взвешенно оценив ситуацию, он обратился к народу страны как к единой семье, вступившей в полосу военных потрясений.
Современники вспоминали: «Это была самая сильная речь Сталина; интонация его речи оставалась размеренной, глуховатый голос звучал без понижений, повышений и восклицательных знаков. И в этом несоответствии этого ровного голоса трагизму положения, о котором он говорил, была сила. Она не удивляла: от Сталина ждали ее…
Сталин не называл положение трагическим: само это слово было трудно представить в его устах, но то, о чем он говорил, – ополчение, оккупированные территории, партизанская война, – означало конец иллюзий… И в том, что Сталин говорил о неудачном начале этой громадной и страшной войны, не особенно меняя привычной лексики, – как бы об очень больших трудностях, которые надо как можно скорее преодолеть, – в этом тоже чувствовалась не слабость, а сила… и пронзавшее душу обращение: «Друзья мои!» [53]
Академик А. Вернадский, ссылаясь на мнение И. Павлова, считавшего, что «самые редкие и самые сложные структуры мозга – государственных деятелей, Божьей милостью… прирожденных», пишет: «Особенно ясно для меня становится это, когда по радио слышится Сталина речь… такая власть над людьми и такое впечатление на людей…» Эта речь, начинавшаяся словами «братья и сестры», всколыхнула людей разных поколений; они пошли на призывные пункты, вдохновленные сознанием ответственности за судьбу Родины.
Каждая фраза этого исторического обращения была им взвешена и продумана. Он остро чувствовал, понимал масштабность и серьезность происходившего. «Прежде всего, – говорил Сталин, – необходимо, чтобы наши люди, советские люди, поняли всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране, и отрешились от благодушия, от беспечности… Дело идет… о жизни и смерти нашего государства…»
Опережая психологическую реакцию людей, он обратился к неизбежным вопросам: «Могут спросить: как могло случиться, что Советское правительство пошло на заключение пакта с такими вероломными людьми и извергами, как Гитлер и Риббентроп? Не была ли здесь допущена со стороны Советского правительства ошибка?
