Текст книги "Погоня на Грюнвальд"

Автор книги: Константин Тарасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Поехали, по дороге еще присоединялся народ, один другого именитее: князь Юрий Заславский, и князь Роман Кобринский, и князь Федор Острожский, и его сын Данила Острожский, и князь Чарторыйский, и при каждом князе по десятку людей. Все были равно околпачены приглашением на чужой пир, в каждом клокотала злоба, боль, ярость обманутых надежд, и без жалости припекали друг друга упреками в недоумии. Метились в шатер к Лукомльскому, а стали гостями Острожских. Княжеская челядь приучена была к быстроте: рассесться не успели, а уже каждому кубок или рог подали в руки, забулькало вино, легли на скатерть копченые окорока и круги колбас. А готовить жаркое князь Федор не приказывал: не есть – пить собрались. Скоро обожеволились и один другому вдогонку пошли лаять поляков, Ягайлу, Витовта, бискупов, бояр, отхвативших уряды, всю хитрую латинскую шайку. Князь Семен Друцкий кричал:

– Да коли б не Витебская хоругвь, никогда бы Ягайла старого Кейстута не смял! Наши с ним ходили Вильно ему возвращать. И вот, отблагодарил – при всем народе носом в задницу ткнул: схизматики, отщепенцы, веры нам нет!

А Федор Острожский кричал:

– Дожили, Рюриковичи! Татары так не принижали, как нас сегодня унизили. Под стремянными надо ходить. Чашников да стольников воеводами объявили – нам указы будут давать! – И с глумливым хохотом к Заславскому и Чарторыйскому: – Ну а вы, Гедиминовичи? Что ж вы братьям троюродным убоялись против сказать? А, князь Юрий? Ты ж великого князя Ямунта внук, на престол право имеешь. Ха-ха! Ниже последнего жмудина поставлены!

Андрей, хоть и задело хмелем ум, в княжескую беседу не мешался, не по Сеньке шапка Заславскому или Чарторыйскому поддакивать. Иные их терзали обиды и злость. Их начисто от власти отводили: сиди в уделе, как клоп в гнезде, и благодарствуй богу, что великий князь не раздавливает, чего от Витовта в любой день можно ожидать – немало князей поизвел за свой век. Теперь бояр пускает в рост. Только не наших, вот что мучительно. Сидел возле луцкого боярина Резановича, и друг другу открывали муки души – да, как надобность в поле спешить, рушиться на войну, так сразу: эй, киевляне, волынцы, вся русь, ставьте полки, давайте людей, и чем побольше, всех в битву – бей! руби! вперед! не щади живота! – а как вольности: кыш! не суйся, вам веры нет, вы – недоверки, чужой, ненадежный народ. «Так какого же черта врага растаптывали? Сильны были крыжаки – на нас Ягайла и Витовт оглядывались: подмога; а выбили, разнесли – не нужны стали вовсе. Так-то, брат».

Данила Острожский вдруг вскакивал, тянул из ножен меч: «Нет, братья, не могу! Посечем, раздавим их к чертовой матери! Бояр, челядь – на коней, и порубим!» Едва успокаивали: «Куда сечься-то, Данилка, брось пыхтеть! Сколько-то нас тут, мигом скосят, одних поляков с Ягайлой тысячи приперло. Не горюй!» И припомнили: «Вот кого на волюшке, свободушке нет – любезного Швидригайлы! Он бы такую унию быстро выправил, соскреб бы «кто веры общей» да «костела святого римского». И уставились вдруг на Андрея – князь Острожский указал пальцем: «Глядите, вот шиш сидит – великого князя пленил, нас обезглавил. Вот кого первым надо рубить, прихвостня Витовтова!»

У Андрея сердце обмерло – зарубят, что с них, пьяных, дурных, рвутся зло выместить. Нащупал локтем меч, решил: «Пусть кто замахнется, буду сечь – хоть и князья!» Но Чарторыйский невольно спас – объявил с жутким смехом: «Швидригайла сам казнит. Небось только о том и мечтает в Кременце, как тебя, Ильинич, на колесо положить!» Князья захохотали: «Уж да, перемелет кости; пока жив, пока шкуру не сняли, прыгай-ка лучше в омут!» Тут же об Андрее забыли, заспорив про Кременец: мол, стены высокие, охрана – католики, староста – немец из крыжаков, не выйти Швидригайле, не спастись. А кто осмелится спасать – не возьмет замок. Кременец, конечно, не Мальборк, но без осады сломить нельзя. Пока Витовт жив, Швидригайле вольного неба не видать.

Пользуясь спором, Андрей грозное застолье оставил. Ехал по Городельской слободе к своему обозу; вокруг разливалось, шумело веселье: в замке давали пир король и великий князь; тут пели польские паны, там – приравненные к ним, боярская мелкота наливалась вином, кричала хвалу князю Витовту.

Андрей собрал людей и снялся в обратный путь.

Эпилог

КУРГАН НАД ЛАБОЙ

В истории все взаимосвязано и одно событие обусловливает другие. Так, крушение Тевтонского ордена на холмах Грюнвальда способствовало размаху гуситского движения – двадцатилетней войны чешских реформаторов против католической церкви и немецкого засилья. Вождь этого движения Ян Гус ставил победу над крестоносцами в пример своим сторонникам, говоря, что победить может только тот, кто борется.

Но в 1415 году на церковном соборе в Констанце Ян Гус был осужден к сожжению за еретизм. Император Сигизмунд, вопреки собственноручно подписанной и выданной Гусу охранной грамоте, утвердил это решение. Гус был сожжен живым. Через год на этом же месте взошел на костер его сподвижник, один из образованнейших людей века Иероним Пражский. Мученическая смерть двух чешских вождей подняла к протесту весь чешский народ. Во многих городах и селах Чехии были разрушены костелы и монастыри, изгнаны священники, разделены церковные земли и имущество. Так утверждались требования Гуса об уравнении мирян с духовенством, отмене пышных обрядов, ведении богослужения на родном языке. Ибо, проповедовали сторонники Гуса, все люди равны, и беспутный монах или алчный священник стоят дальше от бога, чем крестьянин или ремесленник. Из этого следовало прекращение податей в пользу церкви, лишение верхушки духовенства присвоенной ею власти. Практически католическая церковь объявлялась гуситами ненужной.

Король Чехии Вацлав, поначалу не препятствовавший гуситам, летом 1419 года под давлением имперских немцев, церкви, панов и бюргерства приказал вернуть монастырям их владения, а гуситским проповедникам уступить место в церковных приходах католическим священникам. Это решение вызвало непредвиденный им взрыв протеста. 30 июля 1419 года пражский проповедник Ян Желивский обратился к народу с проповедью «О неправдивом правителе» и призвал к свержению Вацлава. По улицам Праги тронулась многотысячная толпа гуситов. Ян Желивский нес в руках дароносицу – символ религиозной свободы гуситов. Когда он проходил мимо ратуши, открылось окно и кто-то бросил камень. И этот камень ударил в дароносицу. Сидевшие в ратуше коншелы были тотчас выброшены в окна и подняты на копья. Начался новый разгром католических храмов и монастырей.

Известие о пражском восстании привело Вацлава в исступление; спустя две недели он умер от разрыва сердца. Чехия осталась без короля. Претендентом на корону выступил император Сигизмунд. Но после казни Гуса и Иеронима миром войти в Чехию, а тем паче в Прагу, он не мог. Сигизмунд стал собирать войска для уничтожения гуситов.

В январе 1420 года в Силезии проходил имперский сейм, на котором в присутствии всех немецких князей была оглашена булла римского папы Мартина V, призывавшая католиков к крестовому походу на чешских еретиков. Сигизмунд рассчитывал, что Ягайла и Витовт, как католические монархи, присоединят к нему свои войска.

Но на этом же сейме император объявил свое решение о земельных и пограничных спорах Тевтонского ордена с Польшей и Великим княжеством. Ягайла ожидал возвращения Поморья и других занятых немцами польских земель, получал же он только двадцать пять тысяч дукатов откупа. Поморье Сигизмунд оставлял за орденом. Жмудь передавалась во владение Витовта лишь на время его жизни, а затем навсегда возвращалась ордену; Витовту запрещалось строить на жмудских землях замки и укрепления.

Посольства короля и великого князя ответили на такое решение Сигизмунда резко, надежды заполучить в крестовый поход поляков и полки Витовта развеялись сразу же. Наоборот, возникла угроза новой войны с орденом.

Летом к границам Чехии стянулись немецкие отряды, и Сигизмунд повел крестоносцев брать столицу и трон. 14 июня в сражении на Витковой горе близ Праги рыцари были разбиты войском Яна Жижки.

И все же Сигизмунд, не откладывая дела до будущих сражений, короновался в замке Карлштейн. В Чехии появился непризнанный народом король. Тогда вожди гуситов решили заручиться помощью сильных соседей и предложили чешскую корону Ягайле. Польский король, боясь входить в конфликт с римской курией и не испытывая добрых чувств к самим гуситам, отказался. Чешское посольство направилось к Витовту, тот согласился принять корону и юридически стал чешским королем.

Гуситы ожидали от приглашенного ими короля реальной военной помощи, но для Витовта послать в Чехию полки с окатоличенных литовских земель означало бросить вызов римской церкви. Надо было находить другой выход. Витовт направил к чехам своим наместником Жигимонта Дмитриевича Корибута, князя православной веры, который водил в Грюнвальдскую битву новгород-северский полк. Православная церковь и церковь гуситов были во многом схожи: обе противостояли католичеству, не признавали торговли индульгенциями; низовое православное духовенство, как и гуситское, жило в скудости. Между чехами и славянским населением Великого княжества не существовало языковой преграды, этническое и языковое родство способствовало быстрому взаимному пониманию и сочувствию. Все это и учел князь Витовт. Он объявил на Руси Литовской – Витебщине, Смоленщине, Волыни, Подолье, Полоччине и Брянщине – набор ратников в войско Жигимонта Корибута. Идти или не идти в поход решалось по личной охоте.

Весть о призыве в отряд, отправляющийся в Чехию, пришла в Волковыск на крещенье. Юрий и Еленка как раз поминали в этот день мать, убиенную крыжаками ровно двенадцать лет назад.

Сразу объявилось немало охотников. Юрий, услыхав от тиуна о сборе дружины для Корибута, тоже решил ехать. Решил и задумался: страшно было оставлять в одиночестве Еленку. Одно дело, когда Погоня, когда все идут, другое – сказать несчастной Еленке: «Можно не идти, но иду». Она спросит со слезами в глазах: «А я как? Ведь у меня нет никого, кроме тебя!»

Прошли годы, у Софьи с Андреем после Ванютки родилось еще два сына. А они с Еленкой жили бездетно. Часто Юрий видел в глазах жены тоску отчаяния, пугающую его усталость – душа ее мучилась, заполнением жизни были не дети, а бесконечные мысли о них, неисполненное желание, с каждым годом уменьшавшаяся надежда, разрушаемая временем мечта. Она говорила ему: «Мне горько, Юрий! Я сама обманута жизнью и тебя обманула. Зачем мать заплатила жизнью, чтобы я здоровой сидела на лавке? Зачем мне жизнь, если я не могу дать новой?» Часто он заставал ее в такой глубокой сосредоточенности, что она не чувствовала, как он рядом садится. Потом она словно пробуждалась, на его вопросы отвечала: «Не знаю, где я сейчас была. Что-то искала. Что-то утерянное». И вот теперь сама спросит: «Зачем уезжаешь?» Что ответить?

Ночью он не спал, обдумывал, как объяснить, что тянет его к Корибуту. Да разве к Корибуту, думал он. И не ради Витовта. И какой из Витовта король для чехов. Слава Витовта прельстила: Ягайла – польский король, он – чешский, сравнялись. Нет, не ради великого князя пойдет. Увидеть хочется то, о чем люди рассказывают. Нет в Чехии короля, нет великого князя, а страна стоит. Народ сам управляется; бедные земаны, простые воины, навроде покойного Гнатки, войско водят в бой, и ничего крестоносцы сделать не могут. Весь народ восстал, не кесаря слушают, своих полковников и попов слушают. Все равную нужду терпят, зато в правде живут, по Христовым заветам. Говорят, есть и такие, кто учит, что нет бога, нет ангелов, апостолов и святых на небе, а все в душе человеческой: кто добр – в том бог, кто зол – в том дьявол. Там Гус и Иероним на костер взошли, и они не менее Христа святы. Есть там города, где люди живут, отдав все свое в общую казну, изгнав из души жадность и зависть. Вот что хотелось увидать – осуществленный в людях дух евангельский. Ясно, что дьявол против, он в немцев вселился: людей живьем жгут или в колодцы, где руду добывали, пленных гуситов бросают, слушая, как летит из глубины предсмертный крик и стук разбитого тела. Тут и без княжеского призыва надо идти – совесть зовет, она всех сильнее. А уехать – Еленка останется одна, кто ее пожалеет в ее несчастьях?

Тьма ночная в избе, тишина крещенской ночи. И видятся вослед думам невиданные города, неизвестные лица с благостью в глазах, толпы радостных горожан, черные дыры рудных колодцев, босые проповедники перед рядами ратников, мечи крыжаков, копья гуситов – свободных людей, отвергших терпение, как ложь, созданную дьяволом. – Не мучайся,– сказала вдруг Еленка. – Уезжай...

– А как ты?

– Буду ждать. Мы с тобой и врозь неразлучны.

Через неделю дружина волковысцев в три десятка конных выбралась на Брест, куда сходились все охотники – пинчуки, смоляне, мстиславцы, оршане. Пришли отряды из Витебска и Полоцка, но Андрея среди полочан не было. Из Бреста пошли через Люблин в Краков, где было назначено сборное место всего войска Жигимонта Дмитриевича. Сошлось более четырех тысяч литвинов, и еще присоединились к ним под тысячу поляков. В начале апреля выступили в дальний путь – по Силезии, по Моравии и Чехии в город Часлав, где Жигимонт присягнул на верность гуситам, а весь отряд на виду чехов причастился вином и хлебом в знак братских чувств и единоверия. 16 мая вошли в Прагу.

Хотя Корибут объявил себя правителем Чехии от имени короля Витовта, а пражская управа признала его, скоро прояснилось, что власть наместника за пределами Праги не действует, да и в самой столице народ крепко расколот. Богатые бюргеры хотят свое отстоять, подмастерья желают своей власти, и при удобном случае друг другу головы сносят. В марте коншелы из богатых убили в ратуше Яна Желивского и еще двенадцать близких его друзей. Рубили им головы на плахе во дворе. Кровавый ручей, потекший из-под ворот по камням улицы, остановил прохожих. Ударили в набат. Ремесленники взяли ратушу с боем, увидали порубленных, и началось отмщение. Назавтра избрали своих коншелов, верных слову Желивского. А он был против призвания Витовта на чешский трон, ибо, учил он, все правители от Сатаны. Если император Сигизмунд – апокалиптическое чудовище, дракон с семью дьявольскими коронами, то все прочие короли, князья, епископы – клопы на теле народа, пьющие его кровь, принуждающие к труду на себя. И Витовт будет угнетать. А жизнь держится на крестьянах, они движут народ, сам народ и должен собой управлять.

Жигимонт Дмитриевич, долго не размышляя, провел переизбрание коншелов; пришли в городскую управу угодные – из богатых чашников. Но Прага – еще не вся Чехия, в Праге чашники держат верх, в Чехии – табориты. Однако и они минувшей зимой раскололись на Табор Большой и Табор Малый. Во главе Большого – Ян Гвезда, во главе Малого – Ян Жижка. Гвезда хочет чашников силой побороть, Жижка хочет всех вместе объединить. Корибут сидел в Градчанах как на угольях: если табориты не захотят его признать – кем править? Но в июне подошли к городу войска Жижки. Жигимонт Дмитриевич вместе с пятитысячным отрядом выехал им навстречу.

Жижка встретил их верхом впереди своих полевых общин. Старый гетман таборитов был слеп. Левый глаз, как знали все в отряде Корибута, ему выбило стрелой в Грюнвальдской битве, правый – стрелою же год назад, при осаде замка Раби; тут уж не немец стрелял – чех. Пустые глазницы Жижки были прикрыты пришитыми к шапке навечьями. Корибут приблизился и, поклонившись, приветствовал седого осанистого старика, назвав его отцом. Жижка стронул коня и, как зрячий, остановился обок Жигимонта. За его спиною остановилась легкая чешская конница, а дальше —ряды грозной крестьянской пехоты.

Юрий видел, как рука Жижки поднялась и пальцы легко ощупали лицо князя. Когда гетман объявил о согласии видеть Корибута правителем и в чешских общинах чуть приметно ослабились ряды, Юрий искренне, до ликования, возрадовался: признаны! Вот стоят они, пять тысяч пришедших сюда своей волей людей, и с этого часа словом слепого полководца превращаются из охраны наместника, из чужаков в братьев, равных с народом в отыскании правды.

Но в совместный поход старый гетман Жигимонта Дмитриевича не позвал и, не заходя в Прагу, увел свое войско на юг. Литвинский отряд вместе с пражанами пошел осаждать замок Карлштейн, верный императору Сигизмунду. Здесь пробыли все лето, а осенью двинулись на пограничный город Тахов, который захватили немцы, начав третий крестовый поход. С юга спешно шло к Тахову войско Жижки. Крестоносцы убоялись большой битвы и откатились за рубеж.

Месяц спустя, когда полки вернулись в Прагу, Корибуту вручили письмо от Ягайлы и Витовта, отзывающее «го и литовско-польский отряд из Чехии. Не понимая причин, наместник подчинился. В Кракове все объяснилось. Император Сигизмунд, стремясь лишить чехов любой поддержки, пересмотрел свое прошлогоднее решение и принудил Тевтонский орден к уступкам: Витовт получал Жмудь– и за это отказывался от чешской короны, Ягайле возвращалась Добжинская земля, и он из противника Сигизмунда становился его союзником.

Чехию предали. Витовт все верно и плутовски рассчитал, выедав к чехам православные полки. Больше судьба гуситов его не занимала. Ягайла же после сговора с немцами призвал поляков к походу на чешских еретиков, обещал выставить в помощь крестоносцам тридцать тысяч конных. Но становиться рядом с крестоносцами против гуситов польская шляхта посчитала зазорным для своей чести, и войско не собралось.

Корибут, семь месяцев пробывший на гребне власти, вновь оказался в положении бедного и ненужного родственника Ягайлы. Он попросил отдать ему в держание Добжинскую землю, Ягайла отказал; князь затаил обиду. Гедиминович по крови, он считал себя равным в правах с Ягайлой и Витовтом на корону, у него же не было ничего, даже крохотного удела. Жигимонт Дмитриевич задумался о своей судьбе и решил побороться за чешскую корону сам. Ничего не объявляя Ягайле, он вышел из Кракова и с отрядом в две тысячи белорусов и поляков направился в Прагу. Немедленно папа римский объявил Корибута еретиком, а Ягайла велел ксендзам объявить в костелах князя Жигимонта врагом церкви. К ушедшим с ним полякам и белорусам повезли указ Ягайлы, требующий покинуть князя. Ослушники же будут объявлены вне закона, все имущество их отнимется. Немногие отъехали, большинство осталось. И Юрий остался. Двор сохранишь, решил он, совесть потеряешь. Еленка без угла не останется, к Софье уйдет. Здесь тьма рушится, тысячи людей полегли за истину, стыдно такой угрозы бояться и в угоду немцам домой бежать. Наоборот, сюда бегут: князь Федор Острожский привел волынцев, с Галицкой Руси крестьяне сотнями идут. Что дома-то еще будет, когда они назад вернутся?

В 1426 году на имперском сейме в Вене немецкие князья объявили о четвертом крестовом походе против чехов. Двадцатипятитысячное войско крестоносцев пошло к городу Усте на Лабе, который осаждали табориты Прокопа Большого. Прокоп решил принять бой. Чехи и отряды Корибута и Острожского расположились на возвышенности вблизи Усте. Двойное кольцо возов окружило лагерь. Юрий стоял в рядах тяжелой конницы. Вдали, хорошо видные с холма, двигались на табор плотные полки крестоносцев. Два ручья, обтекавшие холмы, которые Прокоп выбрал для вагенбурга, мешали немцам наступать в обход. Суживаясь в боевой клин, они живым многоцветным ковром медленно застилали зеленое пространство между ручьями.

Суровая тишина объяла общины в таборе. Укрытые возами, стояли наготове пешие десятки с баграми и полупудовыми молотилами. Под возы ложились стрелки. Нацеливали в немцев свои тарасницы пушкари. Блестели в лучах палящего полуденного солнца длинные острия крестьянских пик, сверкали отточенными гранями алебарды. Юрию вспомнилось утро Грюнвальдской сечи, когда он стоял за Гнаткой, близко трепетал под ветром стяг, а на них тяжелой рысью шли под белыми плащами тевтонские крестоносцы. И что осталось от них к вечеру? Но какою ценой? И что будет сегодня, если здесь на одного чеха, русского, поляка идут двое немцев? Вон их сколько, ряд возникает за рядом, словно выходят из земли, из преисподней. Вот они, уже близко, еще несколько шагов – и смерть начнет примирять недругов навеки...

Ухнули тарасницы, клубы дыма поднялись над повозками, полетели стрелы арбалетчиков; немцы, пореженные в первых рядах, подошли к возам вплотную. Лязгнули мечи, впились в доспехи закаленные крючья, стягивая рыцарей под удары цепов и звездышей...

Напор крестоносцев на чешский вагенбург длился уже час. Конница гуситов, наблюдая его, пока не двинулась с места. Наконец немцы взяли несколько возов и лавиной двинулись к внутреннему обозу. Но Прокоп выслал пражскую пехоту, и она лесом копий отгородила место удачи немцев. Выждав еще час и выслав пешие полки для бокового боя, Прокоп дал знак идти в дело конным. Возы расцепили, растащили в стороны и в эту брешь вышли и зарысили вниз, тесня утомленных крестоносцев, тяжелые конные полки. Немцы смешались, начали отступать – и побежали. В победном преследовании и разгроме, среди тысяч скачущих, бегущих, падающих людей Юрий не заметил таившегося в кустах арбалетчика, и тот выстрелил в спину проскакавшему мимо всаднику – стрела, пробив спинную броню, ударила острием о грудную и осталась в теле. Юрий услышал этот гулкий стук и удар под лопатку, видел, как вываливается из руки меч, уходят вперед товарищи, кружится небо, как налетает на него, закрывая свет, черная, изрытая копытами земля...

К сумеркам войско крестоносцев исчезло; те, кто уцелел, безоглядно неслись к границе, большинство лежали мертвыми.

Утром в поле над Лабой гуситы вырыли яму, сложили своих павших братьев и насыпали над могилой курган. Сняв шапки, помолчали в память товарищей, и войско Прокопа тронулось дальше по дорогам войны.

Еленка после отнятия двора жила у Ильиничей. Как-то зимой заехал к ним сын старого Бутрима, бывший в Кракове и видевший людей из отряда Корибута. Они и сказали ему про смерть Юрия. Назавтра Еленка уехала в Полоцк, пришла в монастырь, и старуха игуменья, поглядев ей в глаза, отвела в келью. Прошлая жизнь стала как бы чужой. Еленка редко молилась о родных и об Юрии. Что было просить для них у бога? Они сами заслужили себе вечную милость. Но было много живых обездоленных людей, которым выпали еще большие беды, чем ей, и она старалась посильно помочь им, сказать слова утешения, чтобы хоть на миг просветлела их душа в этом тяжком, безжалостном к человеку бытии.