Текст книги "День рассеяния"
Автор книги: Константин Тарасов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
А боярская толпа разламывалась на глазах: литвины,
жмудь глядели с довольством, православные – злобились, опускали головы, сжимали кулаки. Их еще раз уели, покрепче:
«Названные вольности и привилеи только те паны и шляхта земель литовских получают, кому даны гербы шляхты польской и которые веры общей и верны костелу римскому, а схизматики и неверные пользоваться не могут».
Стон боли пролетел над толпой, и так дружно он вырвался, словно сговорились в один миг обиженно охнуть, хоть, конечно, не сговаривались. И Андрей Ильинич не удержался застонать в оторопи перед позорным, грязнящим сравнением: ставили их в один ряд с татарами, защитников христианской веры – с ее крушителями, древних бояр – с коноедами, с приюченной, осаженной поганью. Все было верно, все стало так, как слухи предвещали: и права объявлялись, и гербы дарились, и виленская и трокская половины назывались воеводствами, и уряды воевод и старост вводились, но все для тех, а их, православных, крестили изменниками, вредителями, чуть ли не врагами Великого княжества. Глумление!
Уставился прожигать взглядом Бутрима; прожег – тот повернул голову, увидел Андрея, укололся и неловко кивнул. Жгло крикнуть: «Не соромно ли, Бутрим? Помнишь, как нас в плен вели кнехты, как из плена вырубались, как немцев наперебой мертвили. Так почему ж тебе привилеи, мне – кукиш!» Тянуло вырваться на посыпанный желтым песком круг перед помостом, возопить: «Кто гиб в прусской войне? Кто крыжаков рубил? Вы одни? Католики? А смоленцы, а полочане, а ратненцы, а стародубцы, а пинчуки, а прочая русь? Господи праведный, глянь! Что бы вы сделали, не будь наших полков! А татар кто укрощал? Среди тысяч ни единого равного нет? Все ниже? За что, князь Витовт?»
Многие думали так, многих бесило, но не нашлось смельчака, никому не хватило духа отжалеть свою жизнь ради правды, вышагнуть из рядов и в голос, криком выплеснуть гнев; оцепенели, позеленели и с мертвым сердцем слушали исчисление бояр, принимавших польские гербы. «Герб «Лелива»,– читал нотарий,– Монивид, герб «Задора» – Явнис, герб «Рава» – Минигал, герб «Ястжембец» – Немир, герб «Тромбки» – Остик, герб «Топоры» – Бутрим, герб «Порай» – Билим, герб «Сажа» – Твербит, герб «Сырокомля» – Мингайла, герб «Полкоза» – Волчко». И еще, и еще. И слушали грамоту поляков, даривших гербы, и грамоту бояр, гербы
принявших, и смотрели, как бойко паны вручали новым побратимам доски с рисунками гербов, а те принимали и с дарителями троекратно обнимались. Глядеть было тошно! Толпа разрушилась, смешалась, и православные князья и бояре понуро, как оплеванные, побрели с замкового двора вон – отираться, отдыхиваться, материться.
Андрей Ильинич впервые в жизни не смог махом сесть в седло – взобрался по-бабьи, повесил голову, будто молотом звезданули – а ведь и звезданули; решил – к лешему всех: короля, князя, католиков, такую унию – немедля домой. Потянулся людной улицей к своему шатру. Ехал, постанывал – стыдно было; в лужу навозную упал бы при людях – не так стыдился. Вдруг кто-то крепко стукнул по плечу и спросил с грубой насмешкой:
– Что, боярин, к Бугу едешь – топиться?
Оглянулся – князь Лукомльский ухмыляется во весь рот, а сзади щерятся братья Друцкие.
– Обидно, что польский герб не пожаловали? – ерничал князь.– Волчке полкозы отвалили, а Якубу Мингайле – сырой комель, а Бутриму – топор, своего-то нет. Не горюй, боярин Андрей. Мы не поляки, не жадные, можем и целую козу дать,– и уже порадушней: – Едем с нами, будем дерьмо с души отмывать.
Поехали, по дороге еще присоединялся народ, один другого именитее: князь Юрий Заславский, и князь Роман Бобринский, и князь Федор Острожский, и его сын Данила Острожский, и князь Чарторыйский, и при каждом князе по десятку бояр. Все были равно околпачены приглашением на чужой пир и без жалости припекали друг друга упреками в недоумии. Метились в шатер к Лукомльскому, а стали гостями Острожских. Княжеская челядь приучена была к быстроте: рассесться не успели, а уже каждому кубок или рог подали в руки, забулькало вино, легли на скатерть копченые окорока и круги колбас. А готовить жаркое князь Федор не приказывал: не есть – пить собрались. Скоро «обожеволились» и один другому вдогонку пошли лаять поляков, Ягайлу, Витовта, бискупов, бояр, отхвативших уряды, всю хитрую латинскую шайку.
Князь Семен Друцкий кричал: «Да коли б не витебская хоругвь, никогда бы Ягайла старого Кейстута не смял. Наши с ним ходили Вильню ему возвращать. И вот, отблагодарил: при всем народе носом в задницу ткнул – схизматики, отщепенцы, веры нам нет!»
А Федор Острожский кричал: «Дожили, Рюриковичи. Татары так не принижали, как нас сегодня унизили. Под стремянными надо ходить. Чашников да стольников воеводами объявили – нам указы будут давать! – и с глумливым хохотом к Заславскому и Чарторыйскому: – Ну, а вы, Гедиминовичи? Что ж вы своим братьям троюродным убоялись против сказать? А, князь Юрий? Ты ж – великого князя Ямунта внук, на престол право имеешь. Ха-ха! Ниже последнего жмудина поставлены!»
Андрей, хоть и цапнуло хмелем ум, в княжескую беседу не мешался, не по Сеньке шапка Заславскому или Чарторыйскому поддакивать. Иные их терзали обиды и злость. Их начисто от власти отводили: сиди в уделе, как клоп в гнезде, и благодарствуй бога, что великий князь не раздавливает, чего от Витовта в любой день можно ожидать – немало князей поизвел за свой век. Теперь бояр пускает в рост. Только не наших, вот что мучительно. Сидел возле луцкого боярина Резановича, и друг другу открывали муки души: де, как надобность в поле спешить, рушиться на войну, так сразу – эй, киевляне, волынцы, Белая Русь, ставьте полки, давайте людей и чем побольше, всех в битву, «бей! руби! вперед! не щади живота!», а как вольности – кыш! не суйся, вам веры нет, вы – недоверии, чужой, ненадежный народ. Так какого же черта врага растаптывали; сильны были крыжаки – на нас Ягайла и Витовт оглядывались – подмога, а выбили, разнесли – не нужны стали вовсе. Так-то, брат.
Данила Острожский вдруг вскакивал, тянул из ножен меч: «Нет, князья-братья, не могу! Посечем, раздавим их к чертовой матери! Бояр, челядь – на коней, и вырубим в пень!» Едва успокаивали: куда сечься-то, Данилка, бросай пыхтеть. Сколько-то нас тут, мигом скосят, одних поляков с Ягайлой тысячи приперло, да литва. Не горюй. И припомнили: «Вот кого на волюшке, свободушке нет – любезного Свидригайлы! Он бы такую унию не стерпел, быстро выправил, соскреб бы «кто веры общей» да «костела святого римского». И уставились вдруг на Андрея – князь Острожский указал пальцем: «Глядите, вот шиш сидит – великого князя пленил, нас обезглавил. Вот кого первым надо рубить, прихвостня Витовтова!»
У Андрея сердце обмерло – зарубят, что с них пьяных, дурных, рвутся зло выместить. Нащупал локтем меч, решил: пусть кто замахнется, буду сечь – хоть и князья! Но Чарто-рыйский невольно спас – объявил с жутким смехом: «Свидригайла сам казнит. Небось только о том и мечтает в Кременце,
как тебя, боярин, на колесо положить!» Князья захохотали, уж да, перемелет кости; пока жив, пока шкуру не сняли, прыгай-ка лучше в омут! Тут же об Андрее забыли, заспорив про Кременец: мол, стены высокие, охрана – католики, староста – немец из крыжаков, не выйти Свидригайле, не спастись. А кто осмелится спасать – не возьмет замок. Кременец, конечно, не Мальборк, но без осады сломить нельзя. Пока Витовт жив, Свидригайле вольного неба не видать.
Пользуясь спором, Андрей с грозного застолья улизнул. Ехал по Городельской слободе к своему обозу; вокруг разливалось, шумело веселье; в замке давали пир король и великий князь; тут пели польские паны, там – литовские; боярская мелкота наливалась вином, кричала хвалу князю Витовту.
Андрей собрал свой почт и снялся в обратный путь.
ЭПИЛОГ
Прошло пять лет. В пасхальную ночь 1418 года князь Данила Острожский с отрядом в пятьсот всадников наехал на Кременец, вырубил замковую охрану, и князь Свидригайла – враг Витовта, противник унии Литвы с Польшей – вышел на волю. В Кракове и Вильне ждали немедленного мятежа руси и всех связанных с этим последствий – войны православных с католиками, удара крыжаков на Польшу, возможного вмешательства московского князя; бог знает, как могла бы пойти история Великого княжества, если бы Свидригайла решился бросить клич восстания. Однако восемь лет заключения немногому научили узника. Избегая риска, князь умчал в Луцк, из Луцка – к австрийским немцам, от них – на двор императора Сигизмунда и оттуда проторенной дорогой – в Мальборк, за прусской помощью. Но времена после Грюнвальда изменились, уже крыжаки походами на Литву и Русь забылись ходить, и помимо обещаний Свидригайла ничего не получил. Уразумев ошибку, князь смирился с судьбой, принес Витовту присягу на верность и сел в прежних своих Брянском и Новгород-северском уездах, где и прожил без бунта и измен до октября 1430 года, когда засияла над ним счастливая звезда. Но об этом чуть позже.
В том же году, как стал волен Свидригайла, умерла княгиня Анна. Витовт недолго погоревал и женился на Юлиане Гольшанской. Вскоре в очередной раз овдовел Ягайла. Великий князь, желая иметь влияние на короля, представил ему сестру жены – Софью, которая считалась первой красавицей на Руси. Ягайла глянул, влюбился, женился – и чрезвычайно удачно: семидесяти трех лет стал отцом желанного всю жизнь сына, а когда ему пошел семьдесят седьмой год, у первенца появился брат. Хоть в костелах и возносили хвалу богу, наградившему старого короля сыновьями за благочестие, возникло, однако, множество сплетен, отрицающих присутствие в королевичах Ягайловой крови.
Более всех усердствовал в этой вредной королю молве Витовт; по его приказу были даже пытаны несколько молодых бояр, когда-то замеченных в переглядывании с Софьей. То ли люди эти не были грешны, то ли, если и были грешны, проявили твердость духа, но убийственное для наследников признание Витовтов кат выбить из бояр не сумел. Тем хуже чувствовал себя великий князь: род Ягайлы продолжался, его род на нем загасал, и уж тут ни власть, ни сила, ни золото, ну, ничто, ничто дать ему сына и уравнять таким счастьем с двоюродным братом не могло. Ягайла основывал династию, он, Витовт, отдавал ей все, чего домогся трудами жизни. Так было записано в Городельской унии, составляя которую никто всерьез не думал, что в старческом теле вдруг вскипит детородная сила. Воистину, слово стало делом, и делом обидным – князь страдал. И через семнадцать лет он припомнил кежмарское предложение Сигизмунда о коронации. Сейчас оно оказывалось кстати: корона на его, Витовта, голове отделяла Литву от Полыни, литовский трон – от Ягайлова выводка, а своим наследником князь решил сделать брата Сигизмунда Кейстутовича, у которого был сын. И одновременно явились бы две новые династии: в Польше – Ягеллоны, в Литве – Кейстутовичи; памяти отца, замученного в Крево, воздана была бы достойная честь.
Время не терпело: исполняя замысел, Витовт пригласил в Луцк императора Сигизмунда, короля Ягайлу, великого князя московского Василия Дмитриевича, великого магистра Прусского ордена, магистра Ливонского ордена, толпу мелких князей, толпы бояр. Девять недель длились пиры, и какие пиры! Каждый день выпивалось только меду семьсот бочек, съедалось семьсот кабанов, шестьдесят зубров, сто лосей, мелкое зверье и птица шли бессчетно. Но траты окупились сполна: и Ягайла не воспротивился коронации, и Сигизмунд поспешил просить папу римского об освящении короны для нового королевства, и отправились в Рим за короной послы. Прошло два с половиной года, уже десять раз можно было доставить из папской столицы корону и короноваться, но послы сперва сиднем сидели в Риме, затем их задержали во Львове, а когда, наконец, явились, то короны не привезли, объяснив, что корону отняли у них силой поляки и что сделано это с ведома Ягайлы, раздумавшего отступить Витовту Литву.
Князю шел восемьдесят первый год, силы его истаяли, обман вовсе расстроил – он слег. Словно оплакивая несвершившиеся его мечты, над Троками разразились осенние бури и не унимались весь октябрь. Но в последнюю неделю буря внезапно умчалась, тучи развеялись, озеро застыло, небо очистилось и заголубело – пришел покой. Князь угадал, что наступает его последний час. Ночью в черноте оконного проема тускло светилась одинокая звезда – звезда его жизни, мерцала, тлела, угасала навсегда. Днем в открытое окно влетали паутинки, садились на потолок, на развешенные по стенам рога, щиты, мечи, ковры – дзяды приходили из своих далей встречать его, уводить к себе. Жизнь, смерть, сны смешались, не стало сил различать: то ли дзяды воскресли, то ли живые померли; все стали равно призрачны, приятны, добры, все набивались в его спальню, окружали кровать, занимали все кресла и все углы, грелись у камина, улыбались ему, он каждому находил слово. Вдруг бесстрашно думал как о свершившемся: вот не сегодня-завтра умру, внесут на плечах в костел святого Станислава и опустят в склеп возле Анны, а костел стоит на том месте, где горел погребальный костер князя Кейстута, и он соединится с родными, любимыми, как было в молодости, и станет весело, легко, хорошо, как было тогда, но уже навеки, уже без боли разлук, без тоски вспоминаний.
И он стал засыпать, ощущая, как тушатся память и чувства, рассеиваются разные лица, и понял, что дзяды несут его в мягкую, старую колыбель. Вот положили, накрыли овечьей шкурой, колыбель качнулась, дзяды раскачали ее, сердце сжалось в ожидании падения, удара, боли, и вдруг что-то острое, ледяное – жало стрелы или лезвие корда – насквозь пронзило его. Он вскинулся, крикнул: «Воздуха мне, коня мне!» – и оказался на крыльце старого Трокского замка. Черный конь в нетерпении кусал удила; он прыгнул в седло, сзади заржали кони дзядов – и сорвались, помчались, погнали через луга, корбы, речные броды и через поля, где рубился в битвах, и по воздуху над скрещениями дорог, над кревской башней и Гродненским замком, над зеленой землей, пустынями болот, черным разливом Немана, над пеленой густых вечерних туманов, вверх, в небо, в позлащенную солнцем высь; быстро летели кони, звенела иссиняя твердь, вспыхивали и гасли искры, и в сердце отдавался перестук копыт, который отставал, затихал, затухал, пропадал в извечной немоте – и пропал навсегда.
Через десять дней по смерти Витовта боярство в нарушение его последней воли избрало великим князем Болеслава Свидригайлу. Без малого сорок годов ждал он этой минуты и с безрассудным рвением принялся осуществлять власть, менять, переменивать, гнуть свое наперекор Ягайле. Сразу же развязал войну с поляками за Подолье; тут же заключил мир с крестоносцами, когда они пошли войной на Польшу; вопреки унии назначал наместниками и брал в свою раду православных; приехавший увещевать брата и грозить ему Ягайла сам оказался в темнице и не знал, останется ли жив. Уния городельская растаптывалась неукротимым князем с удовольствием; полувековые усилия поляков привязать Великое княжество к короне разрушались без всяких оглядок. Слова на Свидригайлу не действовали, унять его миром было нельзя; поляки и бояре-католики составили заговор, решив передать княжеский венец Сигизмунду Кейстутовичу. В конце августа 1432 года брат Витовта напал на великого князя в Ошмянах и едва не пленил; Свидригайла бежал в Полоцк. Победитель тотчас был коронован, и в Великом княжестве стало два великих князя: у католиков – Сигизмунд, у православной руси – Свидригайла. Стремясь добыть себе поболе сторонников, Сигизмунд Кейстутович издал привилеи, уравнивающие в правах православное боярство Черной Руси с католическим. Но Белую Русь – витебскую, полоцкую, смоленскую, могилевскую земли и киевскую Русь, крепко стоявших за Свидригайлу, привилей не обнимал. Началась междоусобная война – запылали Крево, Троки, Лида, Заславль, Минск, Борисов, Молодечно, застучали мечи, покатились головы, полилась кровь.
Ни один из соперников не желал уступить власть, и настал час встретиться в поле, решить спор битвой. Первого сентября 1435 года противники встретились на реке Святой. Сигизмунду Кейстутовичу поляки придали в помощь восемь тысяч рыцарей. Свидригайла вывел пять православных хоругвей – витебскую, полоцкую, смоленскую, Мстиславскую, киевскую. А еще ему подсоблял князь Сигизмунд Корибут, приведший из Чехии отряды силезцев, чехов и ракушан.
И еще пришли на подмогу ливонские хоругви и хоругвь шведов.
Что-то роковое было в натуре Свидригайлы, печать неудачи обязательно ложилась на все его важные дела. И в преддверии битвы он не удержался совершить кровавое безумство, бессмысленную жестокую казнь, оборвавшую приязнь к нему православных полков. По его приказу в Витебск был доставлен в цепях митрополит Герасим, противоборствующий унии церквей, и на рыночной площади сожжен живым на костре. Народ ахнул, боевой пыл белорусов и киевлян угас, ибо господь не мог дать победу святотатцу.
Но войска сошлись, тысяч за тридцать людей построились гуфами и ждали знака на рубку.
Андрей Ильинич шел в Полоцком полку предхоругвенным. Присматриваясь к стоявшим напротив хоругвям литвы и поляков, томился тяжелыми предчувствиями. Привел на эту битву своим паробком старшего сына и теперь горько жалел, что не придумал для него повода остаться дома. Все возникал перед глазами Мишка Росевич, каким запомнился в утро Грюнвальдской битвы, когда, угадав судьбу, прискакал прощаться. Странен, грустен был его взгляд, не сулил счастья. Но и без таких мрачных знаков не было у Андрея веры в добрый исход дня. Не чувствовал за Свидригайлой правоты: мечи обнажались не ради правды – ради рвения князя на трон. Все противно перепуталось: вечные враги немцы сейчас были союзниками, силезцы и ракушане, которые под Грюнвальдом были наемниками немцев, сейчас тоже стали союзниками, поляки же и литва теперь были врагами. Шел в бой за Свидригайлу, которого некогда пленил, от которого потом два года скрывался в Жирмунах у Бутрима и у которого пощаду вымаливал и себе и для семьи; не заступись по просьбе Бутрима Войцех Монивид, уже давно бы лежал в земле, как иные неприятные князю люди. Потому только и пощадил, что венец отобрали и нужны были люди возвращать. А даст бог победить, вернется в Вильню, начнет вновь выбивать непослушных, и ему припомнит старинную вину. И сюда пришлось идти против охоты, и пришлось сына вести. Но здесь не будет победы: князь сжег Герасима, тот проклял его, сгорая, мучеником предстал на небесах, доложил господу: за Князев грех теперь боярам расплачиваться. Не верил, что выйдет из этой рубки живым; молился, чтобы ушел целым хоть Иван, утешался, что двух младших оставил при Софье;
просил бога отложить битву, надоумить князей к бережению народа, к укорам совести, к стыду.
Но Сигизмундовы гуфы стронулись, ощетинились копьями, ощерились мечами и, набирая разгон, пошли вперед; им навстречу припустили рысью полки Свидригайлы и Корибута; с обеих сторон всплеснулась злоба, с обеих сторон загремело: «Бей! Руби!» – и столкнулись, ударились, заспешили ломать жизни. На этом покосе душ не скоро выдался миг отдышки, а когда смерть, намаявшись, утомившись, насытившись, замедлила махать косой и Андрей оглянулся подбодрить сына – того в седле не было, он лежал среди скошенных с кровавой метиной на виске. Андрей ужаснулся, бросил меч, прыгнул к сыну, ножом взрезал ремни панциря – и припал слушать сердце. Сквозь лязг, ржание, крики, топот, звон, стоны услышал слабый стук. Первенец, их с Софьей ангел, наследник, любимец стоял на пороге смерти. Смысл жизни тратился, и Андрей понял: бежать, бежать отсюда, спасти: здесь сын кровью истечет, здесь затопчут, добьют, зарежут, а надо домой, к матери, где уход, забота, любовь, где дали и вернут жизнь. Он поднял сына на руки и пошел прочь с бранного поля, где искали себе добычу секиры, копья, стрелы и чеканы. Шел средь разлива сечи – безоружный, беззащитный, усмиренный, молил бога не принимать Ивана к себе. Свет затмился, видел лишь бескровное лицо сына, следил, держится ли в теле душа, и не понял, не поверил, удивился, когда почувствовал теменем тяжелый, жаркий, злой удар меча.
Он лежал возле сына па согретой солнцем земле и слышал, как травинки, корешки, ржавые и блестящие песчинки впитывают их кровь, вбирают их силы, их жизни, что-то шепчут, гудят, кричат, раздвигаются, зазывая в глубину, в лоно земли, на ложе вечного сна. Мир взорвался, в кровавых разломах увиделась одинокая Софья, услышался се вскрик – и не стало ничего.
И еще тысячи людей погибли в той битве, почти все войско Свидригайлы было вырублено, немногим повезло уцелеть. Но сам Свидригайла спасся, жил на Волыни и умер, пережив своего победителя.
Сигизмунд Кейстутович правил еще пять лет, стал тираном и по заговору князей был убит в своей часовне в Троках. Великим князем Литвы, Руси и Жмуди короновался младший сын Ягайлы – тринадцатилетний Казимир. Но это уже иное время, иные люди, другая история.
ПРИМЕЧАНИЯ1515
Примечания составлены автором.
[Закрыть]
Стр. 5. ... когда восстала Ж м у д ь...– Жмудь западные примыкающие к Балтийскому морю земли Литвы – в описываемое время имели стратегическое значение как для Великого княжества Литовского, так и для Тевтонского ордена: крестоносцам Жмудь была необходима для территориального объединения Прусского ордена с Ливонским, в этом случае у них оказалось бы все балтийское побережье; для литовцев и белорусов такое объединение создавало смертельную угрозу и, кроме того, отнимало выход в море. Меченосцы, а затем Тевтонский орден два века стремились получить эти земли любой ценой – военными походам, политическими интригами, поддержкой мятежных князей.
Восстание Жмуди весной 1409 года не было стихийным, оно являло первый шаг в подготавливаемой войне с Тевтонским орденом начать которую Витовт и Ягайла решили на тайном совещании в Новогрудке зимой 1408 года. Исполняя план, Витовт отдал жму динам приказ восстать. Жмудские полки напали на рыцарские зам ки и вырубили крестоносцев. Так началась Великая война 1409—1411 годов, которая привела к сокрушению могущества Ордена.
Стр. 7... научила Ворскла...– В 1398 году к Витовту в Киев прибыл свергнутый с престола хан Золотой Орды Тохтамыш. Витовту было выгодно иметь в Орде своего ставленника, что обеспечивало южные границы Великого княжества от татарских набегов и давало союзника в политике утеснения Московской Руси. В 1399 году Витовт объявил поход против татар, ставя целью восстановить на золотоордынском троне Тохтамыша. В этом походе помимо войск Великого княжества Литовского и многочисленного отряда татар Тохтамыша приняли участие несколько хоругвей крестоносцев и польское рыцарство. Силы были огромные; противостоявший Витовту хан Тимур-Кутлуг боя побоялся и попросил три дня раздумья над предложенными ему условиями подчинения. Витовт, уверенный в победе, согласился. Но за это время на помощь Тимур Кутлугу пришел хан Едигей, и Витовту на берегах Ворсклы пришлось сражаться с двумя войсками. Разгром был полный. Следствием его стало политическое поражение в отношениях с Польшей: в 1401 году Витовту пришлось заручить Виленско-радомскую унию, по которой Великое княжество после его смерти становилось польской провинцией.
В 1411 году Витовт предпринял новый поход на Золотую Орду, на этот раз удачный, и посадил на ордынский престол сына Тохтамыша – Джелаледдина.
Стр. 9. Князь Андрей себе честь добыл в битве, полоцкие бояре – славу...– Андрей Ольгердович – князь полоцкий – привел на Куликовскую битву полоцкий полк и отряд из Пскова, где был наместником. В битве возглавлял полк правой руки. Андрей – старший брат Ягайлы боролся с ним за верховную власть в Великом княжестве Литовском. Погиб в битве на Ворскле.
Стр. 10. К и я г и н е Анне...– Анна – вторая жена князя Витовта, дочь смоленского князя Святослава Ивановича.
Стр. 16 ...где горел дедовский очаг, зажженный Гедимином...– Гедимин (1257—1341) перенес столицу Великого княжества Литовского из Новогрудка в Вильно, построил крепость в Троках, где поселился его младший сын – Кейстут. У Гедимина было две жены, обе русинки. От первой – Евы – родились: Явнут – князь Заславский, Монтвит – князь слонимский, Наримунт – князь пинский, Кориат – князь новогрудский, Любарт – князь в Галицко-Волынской земле; от второй – Ольги: Ольгерд – князь кревский, Кейстут. Дочь Гедимина Альдона в 1325 году была обручена с польским королем Казимиром III, что оформило союз двух государств против Тевтонского ордена.
Стр. 17 ... всех отец бросил в подвал...– Князь Кейстут владел Тройской половиной Великого княжества, куда входили Жмудь, само Трокское княжество, западная половина Черной Руси, Подляшье и Полесье. По смерти Ольгерда в 1377 году великим князем стал Ягайла. Стремясь к самодержавной власти, он заключил с крестоносцами тайный договор против дяди. Осведомленный об этом Кейстут в 1381 году, когда Витовт ходил усмирять Полоцкое восстание, напал на Ягайлу в Вильно, пленил и поместил в темницу вместе с матерью, княгиней Юлианой, братьями и всем двором. Поддавшись уговорам Витовта, он пожалел племянника и выделил ему в удел Витебское и Кревское княжества. В это время поднял бунт родной брат Кейстута князь брянский Дмитрий Кори-бут, и Кейстут выступил в поход против него, оставив своим наместником в Вильно Витовта. Воспользовавшись отъездом Витовта в Троки, Ягайла захватил столицу и вернул себе великокняжеский венец.
Стр. 20 ... Т о в т и в и л...– У Кейстута было шесть сыновей: Патирг, Войдат, Бутав, Товтивил, Витовт, Сигизмунд. Первые трое умерли в раннем возрасте. Товтивил в 1382 году бежал вместе с Витовтом к мазовецкому князю (мужу сестры) и тут окрестился в католичество, приняв имя Конрад.
Стр. 24 ... Витовт, тесть, на этом берегу, зять, Василий, на том...– Софья – дочь Витовта от первого брака (с Марией Лукомльской) – в 1301 году была отдана замуж за сына Дмитрия Донского и стала великой княгиней Московской. Ее сын – Василий Васильевич Темный. Тесные узы родства не мешали Витовту постоянно нападать на московские земли.
Стр. 24. Якова-Ягайлу поляки на престол приглашают...– Чтобы уменьшить число сторонников Витовта среди православного населения Великого княжества, которое не хотело терпеть великим князем язычника, Ягайла крестился в православие, приняв имя Яков. В эти годы в Кракове созрела идея объединить Польшу с Литвой посредством брака малолетней королевы Ядвиги и великого князя Литовского, что было выгодно по многим причинам: соединенными силами было легче противостоять натиску Тевтонского ордена; окончились бы разорительные набеги литовцев на польские воеводства; присоединились бы урожайные земли. Ягайла откликнулся, и в Крево была заключена уния, которую со стороны Великого княжества подписали Ягайла, его братья – Иван Скиргайла, Дмитрий Корибут, Семен Лингвен и Витовт. Витовту отход в Польшу соперника был приятен, поскольку он полагал занять великокняжеский престол. Но Ягайла, став польским королем, назначил своим наместником в Великом княжестве Скиргайлу. Обманутый в своих ожиданиях Витовт вновь обратился за поддержкой в Орден.
Стр. 25. Королевский братец К о р и г а й л а...– У Ягайлы было одиннадцать братьев. От первого брака Ольгерда с Марией Ярославной – дочерью последнего витебского князя: Андрей Полоцкий, Дмитрий Корибут – княжествовал в Брянске и Новгород-Северском, второй Дмитрий – княжествовал в Трубчевске, Владимир – княжествовал в Киеве, Константин – княжествовал в Чарторыйске; от второй жены – Юлианы Александровны – дочери тверского князя: Ягайла, Виганд, Коригайла, Скиргайла, Лингвен, Свидригайла, Михаил.
...Всем было воздан о...– В 1392 году, помирившись с Ягайлой и став наместником на Литве и Литовской Руси, Витовт повел борьбу с удельными князьями: был лишен брянского удела и ничего не получил взамен Дмитрий Корибут, князю Владимиру большое Киевское княжество было заменено Слуцком и Копылем, у Свидригайлы был отнят Витебск; Коригайла и Виганд погибли еще прежде, Скиргайла, занявший место Владимира, скоро был отравлен; единственной пользой битвы на Ворскле для Витовта было то, что в бою с татарами пало шестьдесят литовских, белорусских и украинских князей,– все это вместе взятое лишило силы княжескую оппозицию Витовту.
Стр. 26 ... М и к о л а й Ц е б у л ь к а...– Родом из Подляшья. Возглавлял канцелярию и дипломатическую службу Витовта в 1409—1429 годах.
Стр. 28 ...Конрад Франкенбегр...– Перебежчик к Витовту от крестоносцев. Был иотарием Витовта в 1407—1409 годах. Позже – староста в Кременецком замке. Убит в 1418 году при захвате замка отрядом князя Острожского.
Стр. 34 ... с Ч е р н о й Руси... с Белой Руси...– Городами Черной Руси были Гродно, Новогрудок, Слоним, Лида, Волковыск, Несвиж, Слуцк. Название это употреблялось еще в прошлом веке. О происхождении названия существуют разные мнения. Автор придерживается того, что эти земли христианизация затронула значительно слабее, чем соседние русские, и здесь дольше существовало славянское язычество.
Белой Русыо первоначально называлась Московско-Суздальская Русь, которая в XV веке получила название Великая Русь. По отношению к Великому княжеству Литовскому название Белая Русь распространялось на полоцкие, витебские, Мстиславские, Могилевские и смоленские земли. Название «белорусские», в применении к нынешней территории Белоруссии возникло после разделов Речи Посполитой, когда были образованы «белорусские губернии».
Название Малая Русь появилось под конец XIV века по отношению к Галицко-Волынской земле.
Стр. 34 ... п я т ь тысяч тата р...– В преданиях белорусских и литовских татар говорится, что их пришло в Великое княжество сорок тысяч. Цифра эта, скорее всего, преувеличена, однако не вызывает сомнений, что хан Джелаледдин вел на Грюнвальдское сра жение несколько тысяч воинов.
Стр. 35 ... В а ц л а в...– Сын императора Карла IV, король чешский, в 1378—1400 гг. император немцев. Умер от разрыва сердца, когда в 1419 году в Праге началось восстание гуситов.
... Сигизмунд Люксембургский...– Сын императора Карла IV, младший брат Вацлава. Король венгерский, император немцев с 1410 г., король чешский с 1436 г. Претендуя на чешскую корону, вел борьбу против гуситов. Отличался крайней беспринципностью. В частности, Сигизмунд своей властью императора утвердил смертный приговор на Констанцском соборе Яну Гусу, которому прежде сам подписал охранную грамоту.
Стр. 37. Мы терпели, пусть они потерпит...– Только в годы, правления Ольгерда крестоносцы совершили сто походов на Литву и Белоруссию. Поначалу в год совершалось два двухнедельных похода – в феврале и в августе. Потом бывало до восьми походов в год, для которых собирались рыцари со всех стран Европы, из Англии и Шотландии. Поскольку набеги зти понимались как крестовые, а литовцы и белорусы трактовались рыцарями как сарацины, то рыцари вели себя с крайней жестокостью.
