Текст книги "Чуть-чуть считается"

Автор книги: Константин Курбатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

Чернобровый дяденька шпарил, как по-писаному.

– Ослиная Голова – это ты или тот? – спросил он и показал на потолок.

Я держался с мужеством, которому позавидовал бы сам Соколиный Глаз.

– Нет, – произнёс я. – Меня зовут Колей, а его Вовой. А Ослиная Голова – наш враг.

– И этот ваш враг тоже живёт в нашем доме?

– Нет, – сказал я, – он живёт в Стране Великих Озёр, на берегу озера Мичиган.

Дяденька, который раньше служил на эсминце, потёр ладони, словно он замёрз, и сказал:

– Занятно. Значит, ваши переговоры Ослиная Голова не подслушивает? Это очень правильно. Жаль только, что их подслушивают другие. А вообще-то я, со своей стороны, могу заявить только одно: я не против морзянки, мне, может быть, даже интересно. Но вот жена… Она ведь ничего не понимает в морзянке…

Какая из трёх тётенек была его женой, я не разобрал.

Они осадили мою маму и говорили все вместе. Мама их уверяла, что стуков больше не будет. А добродушный дяденька пыхтел своё.

– Это же чёрт знает что, – пыхтел он. – Это хуже, чем сдирать с живого человека скальп.

Тоже мне – скальп! А у самого на голове ни одной волосинки. Вот с меня так действительно чуть не сняли скальп. Мама меня потом так за волосы оттаскала, что у меня даже шея растянулась.

Духом мы, однако, с Вовкой не упали. Мы быстро придумали другой вид связи. У меня жил кот Васька. Это был большущий дымчатый кот с зелёными глазами. Он целыми днями гонял где-то по чердакам и подвалам, а проголодавшись, возвращался домой и мяукал под дверью. Я пускал его в квартиру и кормил.

Приспособить кота для связи предложил Вовка.

– Вот кто будет носить наши донесения, – сказал он.

– Как носить? – спросил я. – В зубах?

– Нет, – сказал Вовка, – в зубах он не унесёт. Это тебе не собака. Мы ему ошейник сделаем.

Из ремешка от часов мы соорудили Ваське отличный ошейник. Кот пятился задом и мотал головой. Потом он ловко содрал ошейник лапами. Мы затянули ремешок ещё на одну дырку. Васька злился, фырчал, тыкался задом в шкафы и стены, но освободиться от ошейника не мог.

– Так, – сказал Вовка. – Теперь нам нужно научить его бегать на шестой этаж и обратно. Что он больше всего любит?

– Колбасу он больше всего любит, – сказал я. – «Собачью радость».

Мы купили колбасы, дали коту как следует её понюхать и выставили его на лестницу.

За дверью послышалось жалобное мяуканье.

– Порядок, – сказал Вовка. – Действует.

Мы впустили Ваську и щедро его вознаградили. Затем мы отнесли его к Вовке и повторили опыт. Мяуканья за дверью не раздалось. Мы выглянули на лестницу. Кот исчез.

Нашли мы его на третьем этаже, у моей двери. Пришлось снова тащить кота наверх. Но он упрямо не желал мяукать под чужой дверью.

Через час терпение и колбаса кончились. Васька не мяукал уже и на третьем этаже. Он налопался и сонно жмурил глаза.

Тогда мы отнесли его на чердак, посадили под старую корзину и придавили её сверху кирпичами.

– Посидит денька два, проголодается, галопом поскачет, – заверил я.

Через два дня мы дали Ваське понюхать колбасу. Мы хотели, чтобы он её сначала только понюхал. Это было в Вовкиной квартире. Кот подпрыгнул и вцепился в «собачью радость» когтями и зубами. Он шипел и рычал, как тигр. Он летал со шкафа на комод и с печки на книжные полки. Нам не удалось отбить от него колбасу. Кот проглотил весь кусок во время полётов не разжёвывая.

Мы замазали йодом царапины на руках и снова посадили Ваську под корзину.

Через полмесяца кот мяукал как на третьем этаже, так и на шестом.

И тогда мы приступили к разработке специального шифра. Нужно было придумать такой шифр, чтобы только два человека на всём земном шаре – я и Вовка – могли прочитать, что сообщается в донесениях, которые будет носить наш учёный кот.

И мы придумали. Чтобы сбить с толку Ослиную Голову, мы выкинули из русского алфавита пять букв – «ё», «й», «ъ», «ъ» и «ы». Осталось двадцать восемь букв. Половина пришлась между буквами «о» и «п». От буквы «п» мы пустили алфавит в обратную сторону. «П» под «о», «р» под «н», и так далее. Вот, как это выглядело:

а б в г д е ж з и к л м н о

я ю э щ ш ч ц х ф у т с р п

Предположим, мне нужно зашифровать слово «яма». Пожалуйста. Вместо «я» пиши «а», вместо «м» – «с», вместо «а» – «я». Получается «ася». Пусть кто-нибудь догадается, что «ася» – это «яма». Никто не догадается. Один только Вовка.

По нашему шифру Вова стал называться Эпэя. Я – Упта. Очень даже красиво. Как всё равно космическое имя Аэлита.

Васька добросовестно таскал записки. Он разжирел, обнаглел и просился на лестницу раньше, чем я успевал зашифровать очередное донесение. Ни на какую еду, кроме колбасы, он теперь и смотреть не желал.

И вот однажды я засунул ему в ошейник записку и вытурил его на лестницу. Он очень долго не возвращался. Нету и нету. Я уже собрался Эпэе звонить. Чего он там тянет? Но тут под дверью замяукало. Открываю. Васька не спеша переступил порог и стал тереться о мою ногу. Я дал ему кружок колбасы и вытащил из ошейника записку. Читаю и ничего не могу понять. На клочке бумаги, нарушая все законы конспирации, открытым текстом написано:

«Почему это я – Эпэя? И ты, между прочим, тоже не Упта, а самый настоящий дурак».

Я подумал, что у Вовки в мозгах произошло короткое замыкание. Не иначе. Я бросился к телефону.

– Ты что, соображаешь вообще или не соображаешь?

А он вдруг тоже на меня заорал:

– Где связной? Сколько ждать можно?

Ну, не иначе, как короткое замыкание.

– Сам ты дурак! – кричу я.

– Чего?

– Того!

– Повтори-ка.

– Дурак и ещё раз дурак, – отчитал я.

– Выйди давай.

– И выйду.

Мы сошлись на нейтральной территории – на площадке у окна между четвёртым и пятым этажами. Мы чуть не подрались. Но тут Эпэя заявил, что такой записки он не писал.

– А это что? – спросил я.

Он прочёл записку несколько раз и посмотрел сквозь неё на свет.

– Почерк не мой, – сказал он. – Не видишь, что ли?

Почерк действительно оказался не его.

Всё стало ясно. Кто-то перехватил моё донесение.

Мы пошли искать кота. Васька залез в кухне на стол, сожрал всю колбасу и как ни в чём не бывало спал на маминой кровати. Я хотел ему выдать. Но Эпэя сказал, что это всё равно не поможет. Лучше его засадить денька на два под корзину.

Через два дня Васька притащил мне записку следующего содержания (она опять была написана открытым текстом):

«Нехорошо мучить кота. Он такой голодный, будто не ел целый год, Эпэя».

Эпэя! Наглый самозванец! Я не стал звонить Вовке. Я послал шифровку:

«Презренный бледнолицый, ты останешься без скальпа!»

Ответ не заставил себя ждать. Он пришёл, зашифрованный по всем правилам нашего кода. В ответе значилось:

«Смотри, как бы тебе самому не остаться без головы. Эпэя».

Я перевёл и обомлел. Тайна шифра рухнула. Я срочно вызвал на нейтральную территорию Вовку.

– Полный провал, – сказал я. – Он проник в тайну нашего шифра. Мы обезоружены.

– Кто проник? – спросил Эпэя.

Я ткнул ему в нос записку. Он посмотрел её на свет.

– Так это ж я сам писал. Мой почерк.

– Ты?!

– Я. А ты что мне написал?

– Что я тебе написал?

– Кто мне про скальп написал?

– Так это я не тебе.

– А кому?

– Этому…

В общем, выяснилось, что наш Васька таскает донесения куда ему вздумается. Где вкуснее колбаса, туда и таскает. Вероятно, наша «собачья радость» ему поднадоела.

Мы дали Ваське по паре хороших пинков и вытурили его на лестницу. Предварительно мы всунули в ошейник записку, написанную открытым текстом: «За такие дела дают по шее». Подписей мы не поставили.

Ответ пришёл с подписью: «Шея есть у каждого, даже у дураков. Эпэя».

Вовка вытаращил глаза на меня, я – на Вовку. Кот, задрав трубой хвост, тёрся о наши ноги. Кот требовал вознаграждения. Я хотел его как следует наградить, но передумал. Действовать нужно было с умом. Мы дали коту кусочек колбасы, выставили его на лестницу и пошли по следу.

Васька привёл нас к квартире на пятом этаже. Он уселся под дверью и начал мяукать. Дверь приоткрылась, и Васька шмыгнул в квартиру.

– Предатель, – шепнул я. – Ты дорого заплатишь нам за измену.

Мы позвонили. На площадку выглянула Анка-банка. Я вставил между порогом и дверью каблук и сказал:

– Между прочим, кот наш.

– Ах, ваш? – удивилась Анка-банка. – Очень приятно. А я думала, он бездомный.

– Думала! – хмыкнул Вовка. – Ничего ты не думала.

– А за присвоение чужих имён знаешь что? – спросил я.

Она с вызовом сказала:

– По шее?

– Можно и по шее, – буркнул Вовка.

– Попробуйте, – предложила Анка.

Она знала, что на пороге её собственной квартиры мы не станем ничего пробовать. Поэтому она была такой храброй и специально нас заводила. Но мы не стали заводиться. Мы потребовали:

– Гони кота!

– Вы над ним издеваетесь, – проговорила новоявленная Эпэя.

Тут я не стерпел. Я даже чуть не позабыл, что она стоит на пороге собственной квартиры.

– Мы ему уже три кило двести граммов колбасы скормили! – заорал я. – Самой свежей! От себя отрывали!

Она сказала:

– Не лезь, пожалуйста, в бутылку.

– Я тебе сейчас такую бутылку устрою! – закричал я. – Это твой кот, да?

Наверное, она всё же схлопотала бы по шее. Но тут за её спиной появился дяденька с чёрными бровями.

– Что за шум, Аня? – спросил он. – К тебе гости? Что же ты не приглашаешь?

Бывший радист с эсминца оказался Аниным папой. Он нас сразу узнал.

– Старые знакомые, Вова и Коля, мастера трубопроводной связи.

– Не Вова и Коля, – поправила Аня, – а Эпэя и Упта.

Чёрные брови влезли у Аниного папы на лоб. Он сделал большие глаза.

– Во как! Занятно. А ну, заходите, рассказывайте.

Мы зашли. Мы ничего не хотели рассказывать, но почему-то всё рассказали. Мы даже раскрыли свой шифр. Анин папа слушал внимательно и кивал головой.

– Эпэя и Упта, – сказал он. – Занятно. И действительно, похоже на Аэлиту. А как поживает Ослиная Голова?

Мы рассказали и про Ослиную Голову, который позорно бежал, перешёл через Апалачи, и теперь его следы затерялись где-то в районе Ужасных болот на Приатлантической низменности.

– Ослиную Голову нужно разыскать во что бы то ни стало, – сказал Анин папа. – И клянусь, что я помогу вам.

– Как? – удивились мы.

– У меня есть план, – сказал он.

Он не раскрыл своего плана. Он сказал, что нужно денька два-три подождать.

Я забрал под мышку кота, и мы ушли. Аня проводила нас до двери. Глаза у неё светились не так уж чтоб очень холодно.

– Ладно, – сказал я, – хоть ты и девчонка, а со всеми девчонками одна морока, но с тобой, видно, ничего не поделаешь. Завтра связной доставит тебе карту. Пойдёшь вместе с нами по следу Ослиной Головы.

На следующий день Васька принёс записку, в которой после расшифровки я прочёл: «Папа звонил своему товарищу. Его товарищ – радист-коротковолновик. Ой, что будет! Яра».

Её теперь звали Яра. Слово «коротковолновик» я еле перевёл. Яра ещё не научилась пользоваться шифром. В одном слове она сделала три ошибки.

Через два дня Анин папа повёл нас в гости к своему товарищу.

– Дядя Упта, – представился коротковолновик и крепко пожал руки Ане, Вовке и мне.

Мы от удивления проглотили языки.

– А что? – сказал он. – Меня тоже зовут Колей. Прошу в рубку.

Рубкой оказалась большая кладовка. Главное место на столе занимал большой металлический зелёный ящик со множеством блестящих тумблеров и чёрных ручек. На полках лежали радиолампы, сопротивления, конденсаторы и другие интересные штучки. Стены пестрели яркими открытками. На открытках росли пальмы и плыли корабли, сияли белыми вершинами горы и тянулись к облакам небоскрёбы. Дядя Коля объяснил, что это кюэсэль-карточки, которыми обмениваются после каждого разговора радиолюбители всех стран.

Он сел к столу, надел наушники и стал щёлкать тумблерами и крутить ручки. В железном ящике негромко трещало, свистело и пищало. Сладко пахло разогретым лаком и парафином.

Вдруг дядя Коля поднял указательный палец. Мы открыли рты, чтобы не дышать носами. Дядя Коля слушал и стучал, слушал и стучал снова. Он стучал так быстро, что я не разобрал ни одного слова.

– Полный порядочек, – сказал он наконец и сдвинул на виски наушники. – Билл разыскал парнишку, которому тоже хочется завязать с вами связь. Ему двенадцать лет, он учится в школе и зовут его Энди. Довольны?

Мы были очень довольны, но ничего не понимали. Какой Энди?

– Из Страны Великих Озёр, – пояснил дядя Коля, – из города Чикаго, который, как известно, расположен на берегу озера Мичиган.

– И вы с ним сейчас разговаривали?

– Нет, пока с Биллом. Билл тоже живёт в Чикаго. Энди придёт к нему на следующую связь. Вы хорошенько подумайте, о чём хотите его спросить и что думаете ему рассказать.

Мы летели домой, как на крыльях. Мы будем разговаривать с мальчиком Энди из города Чикаго!

Я ворвался в квартиру, как раскалённый метеор. Я крутанул глобус. Чикаго! Это не по трубе к Вовке стучать. Это прямо через весь земной шар, на другую его сторону.

Я посмотрел на пол. Под нами два этажа. А потом земля. И где-то там, может быть, прямо подо мной, Чикаго. В Чикаго тоже стоят дома. Они стоят под нами вверх тормашками. В одном из них живёт Энди. До его дома сквозь землю, наверное, такое расстояние, как всё равно миллиард этажей. И хоть бы что. Здесь стучишь, а там слышно. Совсем как по трубе к Вовке.

ВОЛШЕБНАЯ ГАЙКА

Мягких полов в школе не бывает. Ни в классах, ни в коридоре. Филя Боков знал это лучше других. Во-первых, в Филином классе учился второгодник Гера Дубровцев. Во-вторых, на жёсткий пол удобнее падать человеку с мягким характером, чем с твёрдым.

Филя обладал характером до удивления мягким. Мягче, чем перина. По определению Филиного папы, у него вообще был не характер, а простокваша.

Поэтому, когда Гера Дубровцев выставил ногу, Филя, как всегда, не заметил её. Филя споткнулся и неуклюже шлёпнулся в проходе между партами.

Захихикали девчонки. Филин портфель отлетел к Викиной парте. Вика насмешливо сузила глаза и прикрыла ладошкой рот.

– Ну, чума в маринаде! – закричал Гера Дубровцев и схватился за ботинок. – Самый любимый палец отдавил!

Филя дотянулся до портфеля, поднялся и робко шмыгнул носом. Холодная простокваша растеклась по Филиному животу, добежала до коленок и опустилась в пятки.

– Ничего я тебе не отдавил, – буркнул Филя. – Я даже не наступил тебе.

Жирный Боря Чинин, по прозвищу Бобчинский, радостно гоготал. У него тряслись щёки и три подбородка.

– Не отдавил? – крикнул Дуб. – Ещё как отдавил! Даже косточка хрустнула. Извиняйся давай, а не то после уроков всыплю.

– Га, га, га! – тряс подбородками Бобчинский.

– Почему это всыплешь? – несмело поинтересовался Филя. – Ты мне нарочно ножку подставил.

– По шее всыплю, вот по чему, – объяснил Дуб. – Проси прощения.

Вика снова прикрылась ладошкой.

Филя прошептал:

– Не буду я просить. Это нечестно.

Он сел на своё место, рядом с Лёвой Селютиным, и положил в парту портфель. Длинный Лёва Селютин обходил Геру Дубровцева за километр.

– Ты Марии Никифоровне скажи, – зашептал Лева, прижавшись щекой к парте. – Скажи. Чего он?

Кляузничать Филя не любил. Он даже маме ни разу не пожаловался на Геру, который всё время ставит подножки, толкается, без всякого отбирает марки, бодается головой в живот и ещё после уроков поджидает в школьном дворе. Пожалуйся на него, а потом ещё хуже будет. Дуб тогда совсем проходу не даст.

Правда, от мамы с папой всё равно не утаишься. Все беды написаны у Фили на лице. Это с пальто можно отряхнуть снег. А с лица синяки не отряхнёшь.

– Опять, что ли, контузия? – спрашивает вечером папа.

– Споткнулся просто, – бурчит Филя.

– Эх и недотёпа же ты, Филимон, – сокрушается отец.

Он ещё говорит, что Филе лучше всего лежать на печке. Потому что если человек думает, что он слабее и глупее всех, то в конце концов он действительно станет самым слабым и самым глупым.

– Простокваша, – машет рукой папа.

Филя и сам знает, что простокваша. А что делать, чтобы была не простокваша? Характер ведь не пиджак, который, если он не понравился, можно переодеть или вообще другой купить. Характер какой достался, такой и носи, его в шкаф не спрячешь. Даже вообще не известно, где он находится, этот характер, – то ли в голове, то ли в животе, то ли в коленках.

– Наступать нужно, – твердит папа, – атаковать. Победить можно только в атаке.

– Чему ты учишь ребёнка? – возмущается мама. – Не слушай его, Филя. Умный всегда отойдёт в сторонку и не станет связываться с хулиганами.

Маме легко так говорить. А если отходить некуда? Кулаки у Геры потвёрже, чем школьный пол. Да тут ещё Вика прикрывается ладошкой.

Филя посмотрел на Викин затылок и вздохнул.

– Будешь извиняться или нет? – крикнул Гера.

Филя не ответил. Он никогда не извинялся перед Герой. Может, поэтому Гера и не любил его. В Филе закипала боевая злость. Наступать! Победить можно только в атаке. Он сегодня покажет Гере, где зимуют настоящие раки. Сегодня он расплатится с Герой за каждую подножку и за каждую марку. Хватит!

Заманчивые картины победы над Дубом мелькали перед Филиными глазами все четыре урока. Главное, не обороняться. Раз! И Гера воткнулся головой в сугроб! Два! И его ноги болтаются в воздухе. Три! И у Геры под глазом отличный фонарь.

Гера будет сидеть на снегу и реветь. По его щекам покатятся крупные слёзы. Гера станет размазывать их и хныкать: «Филя, миленький, я больше не буду. Прости меня, пожалуйста, Филя».

А Филя посмотрит на Герин фонарь под глазом и скажет: «Так и быть, прощаю. Но мне за тебя стыдно. Ты худой человек, Гера Дубровцев. Ты нечестный человек. Ты всё делаешь исподтишка. Так нехорошо, Гера, делать».

Он ещё много чего ему скажет. А Вика будет стоять на школьном крыльце и улыбаться.

Вика не стояла на школьном крыльце. После уроков она убежала на занятия драмкружка, в котором репетирует роль королевы. В остальном поединок в школьном дворе протекал почти так, как предвидел Филя.

Почти.

Только наоборот.

Раз – и Филя воткнулся головой в сугроб. Два – и Филины ноги болтаются в воздухе. Три – и под Филиным глазом неплохой синяк. Филя так и не успел перейти в атаку. Уж больно ловко Гера орудовал кулаками. А жирный Бобчинский противно гоготал. Он гоготал так, что даже когда они с Дубом ушли, его «га, га, га» неотвязно гудело в ушах и весь день не могло затихнуть.

Вечером папа спросил:

– Что, опять стукнулся?

– Не, – буркнул Филя, – с трамплина упал.

– Интересным образом ты падаешь с трамплина, – покосился папа на Филин синяк под глазом.

Филя прикрыл глаз мокрым полотенцем и ничего не ответил. Что тут скажешь?

Папа его пожалел.

– В шашки сгоняем? – спросил он.

Филе не хотелось в шашки. Не то настроение. Но он всё же сел.

Папина рука бодро щёлкала по клеткам. Филя двигался на одну клеточку. С каждым ходом на его поле становилось всё просторней. Папины шашки проскакивали в дамки и косили по диагонали. Филя сопротивлялся изо всех сил, но неизменно проигрывал.

– Ну, Филимон! – возмущался папа. – Весь ты тут. Ведь умеешь играть, а не хочешь.

– Как «не хочешь»? – дулся Филя. – Я хочу.

– Ничего ты не хочешь. Играют для того, чтобы выиграть. А ты с первого хода обороняешься. Наступать нужно!

Филя пробовал наступать. Но у него ничего не получалось. Ведь папа наступал тоже, и поэтому сразу приходилось переходить в защиту.

– Да нет же! – шумел папа. – Ты с первого хода готовишься к поражению. Так нельзя. Ты должен думать, что обязательно выиграешь.

Филя старался думать и опять проигрывал.

Папа устало откинулся на спинку стула.

– Ну что с тобой делать? Весь в мать.

Он потёр подбородок и сказал:

– Ладно, так и быть, подарю тебе одну вещь. Очень ценную. Она мне от деда досталась. Береги пуще глаза.

– Не, не нужно, – испугался Филя, которому вовсе не требовался ценный подарок.

Что папе мог оставить дед? Не велосипед ведь и не фотоаппарат. А другие вещи Филе не нужны, тем более ценные. Что с ними делать? Даже показать никому нельзя. Мальчишки в два счёта отберут.

– Ну и недотёпа же ты, – вздохнул папа и вышел из комнаты.

Через минуту он вернулся и положил на стол обыкновенную гайку, величиной с шашку.

– Получай, – сказал папа.

Внутри к резьбе гайки прилипли соринки. Гайка матово поблёскивала тёмным металлом. Таких гаек в автопарке, где работал папа, можно было отыскать сколько хочешь.

Филя недоумённо поднял глаза и спросил:

– Чего это?

– Гайка, – сказал папа. – Но не простая, а волшебная.

– Волшебная, – хмыкнул Филя. – Ищи дураков. Волшебных гаек не бывает.

– Иногда бывают.

– В сказках только.

– И в жизни.

– Ты думаешь, я маленький? – обиделся Филя.

– Нет, – серьёзно сказал папа, – не думаю. Но если ты положишь эту гайку в карман и загадаешь любое желание, то оно непременно исполнится.

Филя ещё раз хмыкнул и сунул гайку в карман. «Пусть погаснет свет», – загадал Филя. Он посмотрел на люстру с тремя стеклянными кульками. Свет даже не мигнул. Горел себе и горел.

– Волшебная называется, – выпятил губу Филя и положил гайку обратно. – Никакая она не волшебная.

– Погоди, – сказал папа. – Я тебе не всё объяснил. Загадывать можно только то, что зависит от тебя. Вот в шашки, например. Загадай, что ты у меня выиграешь, и гайка тебе поможет.

– Так у тебя и выиграешь, – оттопырил губу Филя.

– Попробуем?

– Давай, – сказал Филя. – Мне что.

Он разгромил папу так стремительно, что даже сам не понял, как это случилось.

– Видал-миндал, – сказал папа.

– А ты не нарочно? – захлопал глазами Филя.

– Нарочно! – возмутился папа. – Ещё?

– Давай.

Папа вошёл в азарт. Он злился, наступал и… проигрывал. Он просадил подряд пять партий. Филя господствовал над доской и кучами заглатывал вражеские шашки. Филя торжествовал. У него горели глаза и уши.

Папа поднял руки.

– С гайкой больше не буду. Неинтересно. А без гайки давай.

Партию без гайки Филя продул.

С гайкой снова выиграл.

И ещё раз.

Чудеса!

– Что, она и вправду волшебная? – прицепился Филя.

– Не потеряй смотри, – ответил папа.

После ужина Филя отпросился на улицу. Всего на десять минуток. Он дрожал от нетерпения. Утрамбованная лыжами гора круто уходила в темноту. Там трамплин. Редкий мальчишка не летал с него кувырком. За всю зиму Филя всего два раза приземлился удачно. А так больше носом.

Гайка лежала в кармане брюк. Филя ощущал её приятную тяжесть. Он разбежался и присел. В ушах запел ветер. Трамплин резко подбросил в темень и понёс. Филю валило на спину и вбок. Он с трудом сбалансировал руками. Он ударился одной лыжей. Вторая летела по воздуху. Ещё секунда – и он пропахал бы остаток горы носом. Но он не пропахал. Он заставил себя встать на вторую лыжу и скатился вниз… И это в темноте! В полной темноте, когда и без трамплина можно запросто свернуть шею.

Вот это гайка! Дед знал, что оставить отцу. Это получше любого велосипеда.

Берегись теперь, Дуб! Теперь ты узнаешь, где зимуют настоящие раки!

Бедный Гера Дубровцев. Если бы он догадался, что у Фили появилась волшебная гайка, он повёл бы себя на уроке истории иначе. Но он не догадался про волшебную гайку. Он пролез под партой и привязал к шнурку от Филиного ботинка бечёвку. Конец бечёвки он привязал к парте. По его коварному замыслу Филе вновь предстояло испробовать прочность пола в классе.

Мария Никифоровна обвела взглядом учеников и заглянула в журнал.

– О восстании Спартака, – проговорила она, – нам расскажет, нам расскажет… Боков. Прошу к карте, Боков.

Про Спартака Филя знал отлично. Он поднялся и смело шагнул к карте. Его спас шнурок. Шнурок развязался. Только поэтому Филя не грохнулся посреди класса.

– Что ты там танцуешь на одной ноге, Боков? – спросила Мария Никифоровна.

– Я не танцую, – сказал Филя. – У меня шнурок…

Он нагнулся, отвязал бечёвку и с благодарностью пощупал в кармане гайку.

– Сначала Спартак был рабом, – громко начал Филя, – и ещё гладиатором. Гладиаторы дрались в цирке мечами. А богатые римляне на них смотрели. Они убивали друг друга.

– Кто убивал друг друга, богатые римляне?

– Зачем? – сказал Филя. – Гладиаторы.

– Так. Дальше.

– Ну вот. Потом Спартаку надоело быть рабом и он восстал. Он убежал и собрал целую армию рабов. К нему бежали рабы со всей Италии.

Уже давно Филя не отвечал с таким вдохновением. Но вдруг, когда он произнёс: «Это случилось осенью семьдесят третьего года до нашей эры», – Филя увидел Геру. Дуб тыкал пальцем в лежащую перед ним книгу, страшно вращал глазами и мотал головой. Филя проглотил последнее слово и вытянул шею. Казалось, что Филя хочет через пять парт заглянуть в Герин учебник.

– Тф… пф… х… х, – шептал Гера, лопаточкой приложив ко рту руку.

– Я спутал, – торопливо поправился Филя. – Не осенью. Это весной случилось.

Но Герина голова заболталась так, словно его кто-то тряс за шиворот.

– Нет, не весной, – испугался Филя. – Она в тридцать седьмом году была.

– В чём дело, Боков? – спросила Мария Никифоровна. – Кто «она»?

– Эта… как её…

Филя почувствовал, что тонет. Холодная простокваша растекалась по животу, добежала до коленок и спустилась в пятки.

– Дубровцев, – произнесла учительница, – сейчас я попрошу тебя выйти из класса.

И тут Филя вспомнил, что у него есть спасательный круг. Филя сунул руку в карман.

– Так когда же, Боков, было восстание Спартака?

– В семьдесят третьем году до нашей эры, – решительно отчеканил Филя.

– Так. Это другое дело. Дальше.

Филя быстро достиг прежнего разгона и вдруг услышал:

– Боков, вынь из кармана руку.

Он вынул. Это ему не помешало. Взмахивая кулаком с зажатой в нём гайкой, Филя пел гимн отважному Спартаку.

– Что у тебя в кулаке, Боков? – спросила Мария Никифоровна.

Филя вздрогнул и разжал потный кулак.

– Положи сюда, – сказала учительница.

Гимн Спартаку оборвался на полуслове. Гайка лежала на краю стола. Филя тоскливо смотрел на неё и молчал. Из головы вылетело всё до основания.

И всё же он получил четвёрку. Если бы Мария Никифоровна заинтересовалась содержанием Филиного кулака чуть позднее, он, без сомнения, наговорил бы на пятёрку.

Но четвёрка тоже неплохо. Плохое случилось после звонка.

Едва учительница вышла из класса, Гера ринулся к столу и первым схватил гайку.

Филя обомлел.

– Отдай, – сказал он.

– Ха! – крикнул Гера.

– Отдай, пожалуйста, – пробормотал Филя. – Это нечестно. Гайка моя.

– После уроков получишь, – пообещал Дуб под наглый хохот Бобчинского.

Вышел заколдованный круг. Чтобы вернуть гайку, нужно было «стыкнуться» с Дубом и «вложить» ему. А чтобы ему «вложить», нужно было иметь гайку.

Филя не имел гайки. Гайку и здоровые кулаки имел Гера. Поэтому после уроков он снова тузил Филю и спрашивал:

– Ещё хочешь гайку?

– Хочу, – бормотал Филя, еле сдерживая слёзы. – Она моя.

Дуб работал кулаками, как автомат. У Бобчинского радостно тряслись подбородки.

– Га, га, га! – заливался Бобчинский.

Филя ударился в твёрдый сугроб плечом и скатился вниз. Он скатился прямо под Герины ноги. Получилось это просто так, без всякого умысла. Но Дуб потерял равновесие и кувырнулся через Филю.

И в этот момент у самого своего носа Филя увидел на снегу гайку. Филя зажал её в кулаке и вскочил.

Гера вскочил тоже.

– Ах, так? – закричал Гера.

– Так, – сказал Филя и, зажмурившись, ткнул кулаком вперёд.

Кулак попал в цель. Гера икнул и шлёпнулся на спину.

– Ну, чума в маринаде! – заорал он.

Он рассвирепел не на шутку. Он не ожидал такого подвоха. Он с яростью бросился на Филю. И снова наскочил на кулак. На этот раз глазом. Кулак оказался твёрдым. В нём была гайка. Дуб отлетел на целых два метра.

– Гы, – растерянно сказал Бобчинский. – Гы, гы.

Больше Филя не жмурился. Он бил твёрдо и точно. Оказалось, что Дуб валится с ног совсем не хуже, чем раньше валился Филя. Дуб валился, сопел и вставал.

Но после очередного крепкого удара в ухо он не встал. Он ползал на коленках и искал свою шапку.

– Ещё? – переводя дух, спросил Филя.

От головы Дуба валил пар. Дуб не ответил. Дуб залез в карман и молча швырнул к Филиным ногам… гайку.

Филя вытаращил глаза.

– Чего это? – спросил он.

– Гы, – сказал Бобчинский. – Гайка.

Дуб напялил на дымящуюся голову шапку и удалился. От ворот он помахал кулаком. Под глазом у него горел фонарь.

В Филиной ладони дрожала гайка. Вторая лежала у ног. Точно такая же.

– На, – сказал Бобчинский и, услужливо присев, подал Филе гайку. – Как ты ему здорово… Гы. Будет знать наших.

Дома Филя внимательно изучил обе гайки. Они походили друг на дружку, как сестрички-двойняшки.

Когда вернулся с работы папа, Филя достал шашки и спросил.

– Сыграем?

– Только если без гайки.

– Ну, папочка! Ну, пожалуйста.

Папа согласился.

Одна гайка лежала у Фили в правом кармане, другая в левом. Филя одержал победу.

– Силён, – качнул головой папа и стал расставлять шашки.

– Погоди, – сказал Филя, – я сейчас.

– Приспичило? – спросил папа.

Но Филе вовсе не приспичило. Он закрылся в уборной и спрятал одну из гаек на полку.

Выиграв, он снова сказал:

– Погоди, я сейчас.

– Да ты что? – удивился папа.

Филя сбегал в уборную и обменял гайку. Со второй он выиграл тоже.

– Силён, – сказал папа.

Но Филя уже всё понял.

– Да?! – закричал он. – Ты меня обманул. Ты обманщик! Ты нарочно поддавался! Она никакая не волшебная совсем.

Папа не стал спорить. Он признался, что действительно поддавался.

– Так зачем же ты? – со слезами в голосе спросил Филя.

– А ты уж и шуток не понимаешь, – развёл руками папа. – Зато ты теперь поверил, что можешь побеждать. Нужно только один раз победить, а там пойдёт.

– «Пойдёт», – передразнил Филя.

– А что, – подмигнул папа, – может, сыграем… без гайки?

Снова расставили шашки. Филя изо всех сил жал по флангам и чуть не выиграл.

– Видал-миндал, – сказал папа. – Это игра уже пахнет мужчиной.

На следующий день Филя вошёл в класс и с независимым видом направился к своей парте. Он даже не взглянул на Герин синяк. Он смотрел совсем в другую сторону. И всё же он заметил, как Дуб неожиданно выбросил в проход ногу. Филя перешагнул через неё и стукнул Геру по шее. Это видел весь класс. И весь класс замер.

– Ты чего? – вскочил Дуб.

– Чума в маринаде, – сказал Филя, – вот чего. Если не понравилось, можешь подождать меня после уроков.

Он неторопливо сел рядом с длинным Лёвой Селютиным, который испуганно и непонимающе таращил глаза. А Филя теперь точно знал, где у человека расположен характер. И ещё он знал, что главное – не давать характеру удирать в коленки и тем более – в пятки.

Впереди громко фыркнула в ладошку Вика. Но Филе понравилось, как она фыркнула. Её чёрные глаза насмешливо косили в сторону Геры Дубровцева.

– Гы-гы, гы! – радовался жирный Бобчинский.