Текст книги "Чуть-чуть считается"

Автор книги: Константин Курбатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– Деда, – спросил Витя, – а можно утонуть чуть-чуть?

– Что? – не понял дед.

– Ну… погибнуть чуть-чуть. Не совсем погибнуть, а чуть-чуть. У меня, понимаешь, один друг был, так он думал, что чуть-чуть можно всё. Что если чуть-чуть, то это не считается.

– Во, теники-веники! – удивился дед. – Как это – чуть-чуть? Ты чего мне с ходу-то голову задуриваешь? Дай хоть немного очухаться с дороги.

– Я тебе не задуриваю, – сказал Витя. – Просто, деда, это чрезвычайно важно и серьёзно. Ты даже себе не представляешь, как это серьёзно.

– Серьёзно? – качнул головой дед. – Если так, то это другое дело. Что ж, я с тобой согласен: каждое чуть-чуть очень даже считается. И чуть-чуть погибнуть нельзя. Как и, предположим, в плен чуть-чуть сдаться нельзя, бой чуть-чуть проиграть нельзя. Да и мало чего ещё!

– Деда! – обрадовался Витя.

– Ай!

– А ты как демобилизовался, по болезни или по старости? Правда, что у вас просто так принято говорить «по болезни»? А на самом деле – по старости.

– Витьк! – с напускным возмущением воскликнул дед. – А тебе, паршивец, не кажется, что ты задал чуть-чуть бестактный вопрос?

– С ним, внучек, – улыбнулась бабушка, – нельзя затрагивать эту тему. Он сразу кусаться начинает.

– А вот и клевета! – сказал дед. – А вот и чистой воды интриги! Где ты, Маняш, видела, чтобы я кого-нибудь укусил? Где? Ни разу я никого и не укусил. Хотя кое-кого, ты сама знаешь, и следовало.

Роста дед Коля был небольшого. И ещё он был худощавый. Поэтому Вите даже казалось, что дед походит на великого русского полководца генералиссимуса Александра Васильевича Суворова. Только на тёмно-синем дедовом кителе поблёскивали погоны не генералиссимуса, а полковника, с тремя большими звёздами и двумя голубыми просветами. На кителе справа – четыре ряда орденских планок. Слева – золотая птичка со скрещёнными за щитом мечами. И в щите цифра «I», что означает: лётчик первого класса. А в авиации первый класс – это не то, что первый класс в школе. В авиации первый класс – это высший класс! Если не считать лётчика-снайпера.

– Так по болезни, Витьк, спрашиваешь, или по старости? – сказал дед. – Ну и вопросики у тебя, теники-веники! Так вот. Во-первых, я, Витьк, не демобилизовался, а вышел в отставку. Во-вторых, я здоров, как бык. Потому что радикулит – это не болезнь, а нечто вроде насморка, от которого ещё никто не помер.

– Выходит, по старости? – радостно уточнил Витя. – Выходит, ты вовсе и не болен? Да? И когда у тебя пройдёт спина, мы с тобой поедем на рыбалку? Да?

– Давай, Витьк, договоримся с тобой так: я вышел в отставку по возрасту. Не по старости, а по возрасту, – подмигнул дед. – Это звучит несколько приятнее. Понимаешь? Ну, а на рыбалку мы с тобой непременно съездим. Времени у меня теперь будет навалом, так что рыба в Волге пусть трепещет и заранее удирает подальше от наших берегов.

Мужчины – Витя с дедом – сели в старенький папин «москвич», женщины – бабушка с мамой– в новенькие дядины Сенины «жигули». Витя думал, дед сядет в «москвиче» впереди, рядом с папой. Но дед сел сзади, вместе с внуком. И Витя благодарно прижался к деду, обнял его руку, ткнулся щекой в шершавый китель. При всех было неудобно прижиматься к деду, а тут никто и не видел.

Отныне Вите были не страшны никакие беды. Подумаешь, навсегда разругался с Федей и Любой! Теперь Витя вполне мог обойтись и без Феди, и без Любы. У Вити теперь навсегда был дед, который по возрасту вышел в отставку и с которым в сто тысяч раз интереснее, чем с нахальными врунами Любой и Федей.

Глава двадцать первая

ЛИЧНЫЕ КОНТАКТЫ

Дома гостей поджидал празднично накрытый стол. Мама расставила всё на столе заранее, перед отъездом на вокзал.

Посредине стола, на подкрахмаленной кремовой скатерти, сохранившей на сгибах складки, стояла хрустальная ваза с цветами. У каждой тарелки лежало по старинному серебряному ножу с вилкой, которые мама доставала лишь по великим праздникам. И на каждого человека приходилось по целой бутылке шипучего «Апельсинового» лимонада.

Дядю Сеню тоже пригласили к столу. Как своего человека. Они с папой притащили с улицы чемоданы, и его пригласили.

Рассаживались за столом шумно, со смехом и шутками. Папа разлил по рюмкам красное вино. Мама разложила по тарелочкам салат. В фужере у Вити всплывали и выстреливали на поверхности малюсенькие пузырьки.

– Вот и славно, – взялась за рюмку бабушка. – Первый тост, как водится, за встречу.

– Нет, нет! – запротестовала мама. – Первый тост не за встречу. За встречу мы ещё выпьем. Я предлагаю первый тост за вас, мои родные! За ваш приезд! За ваше здоровье!

– Давай за приезд, отец, – поддержал маму и Витин папа. – Правда.

– Давай, – согласился дед, – что ж. Тем более, что здоровье в нашем возрасте, – он едва заметно подмигнул маме, – фактор не такой и маловажный.

Дед поднял рюмку, обвёл взглядом сидящих за столом и чокнулся с мамой и бабушкой. Больше он ни с кем чокаться не стал, лишь показал, что чокается издали. Но это, как понял Витя, лишь потому, что у деда болела спина и ему было тяжело тянуть руку. Вернее, у него болела не спина, а радикулит в пояснице. Попробовал бы кто-нибудь несколько часов проплавать в ледяном Баренцевом море, у него бы не только спина заболела. Да и вообще, как говорит папа, после такого купания мало кто смог бы выжить. Один дед смог.

– Будь, Маняш, – проговорил дед, чокаясь с бабушкой. – Много мы с тобой поколесили по свету. Да вот и причалили к родному дому. Я хочу, чтобы тебе было тут хорошо, Маняш. За это.

– Мне с тобой, Коля, всюду хорошо, – тихо отозвалась бабушка. – Всюду. Вот дадут нам с тобой квартиру – и заживём мы тихо и мирно, как и положено пенсионерам.

– Да, да, дадут, – сказал дед. – Тоже опять проблема.

А мама сказала:

– Никакой проблемы, папа. Вы зря волнуетесь, всё будет хорошо. – И спросила, обращаясь сразу ко всем: – Может, уже и горячее подавать?

Пышущий жаром запечённый свиной окорок сразу наполнил комнату вкусным ароматом.

– Вы, папа, даже не представляете, как вам повезло, – оживлённо говорила мама, нарезая ломтиками золотистое мясо. – Все жилищные вопросы в городе решает Агафонов. А он живёт как раз в нашем доме. И у нас с ним превосходные отношения, особенно с его женой Нинель Платоновной. Кроме того, Витёк учится в одном классе с Любушкой, с дочкой Агафонова. Так что, в случае чего, всегда можно будет поговорить с Агафоновым, так сказать, неофициально. Это очень помогает. В наше время необыкновенно важны личные контакты. Необыкновенно!

От маминых слов про то, что Витёк учится в одном классе с Любушкой и про превосходные отношения, Витя испуганно замер. Он даже весь сжался, пытаясь стать не таким заметным. Превосходные отношения! Личные контакты! Вот это теники-веники!

Не поднимая головы, Витя исподлобья глянул на деда. Глянул – и испугался ещё больше. Дед недовольно хмурился и уже было совсем собрался что-то сказать. Да только не успел. Ему помешала бабушка. Дед с бабушкой без единого словечка обменялись мнением, и дед, отмахнувшись, налёг на свинину.

– Вот и славно, – тихо похвалила его бабушка. И подняла рюмку: – Давайте теперь – за хозяев дома. Особенно – за нашу дорогую хозяюшку, которая так вкусно всё приготовила. Спасибо вам за добрую встречу, славные мои! Ну, Коля!

Дед засопел, потыркал большой и неудобной серебряной вилкой мясо и взялся за рюмку.

А Витя вдруг отчётливо понял, что теперь всё пропало, что теперь никакой квартиры деду с бабушкой не видать. И всё из-за него, из-за Вити. Ведь после той стычки на углу Дегтярного переулка Люба вот уже три дня как вообще не замечает Витю. Она гордая. Но Витя тоже гордый. Витя на другой день после ссоры принципиально пересел от Феди. А они, Люба с Федей, после уроков, назло Вите, отправились домой вместе. И с тех пор так и ходят. И наверняка вдвоём, без Вити, играют в Фединой каморке в солдатиков. Люба стреляет из Витиной пушки. Красным карандашом. Они крутят у телефона ручку и командуют войсками. А ругаться они, разумеется, не ругаются. Потому что Федя всегда и во всём Любе уступает. И сам не понимает, что ей нельзя уступать, что от этого она становится ещё хуже. Ведь она наверняка уже давным-давно нажаловалась своему папе на Витю. И теперь вместо личных контактов получатся одни теники-веники.

– Мам, – сказал Витя, – а верно, что эту квартиру нам дал Агафонов?

– Какую? – холодно спросила мама, зачем-то посмотрев на дядю Сеню.

– Да эту, – сказал Витя.

– Разумеется, Агафонов, – сказала мама. – Без его подписи не действителен ни один ордер на квартиру.

– Погоди, погоди! – встрепенулся дед. – Подпись на ордере – это одно. А то, о чём спрашивает Витька, совсем другое. Тебе не кажется, что он кое-что учуял абсолютно точно?

– Коля! – сказала бабушка.

Она сказала только «Коля». Остальное было передано без слов. И передано, по всей видимости, довольно настойчиво. Потому что дед закричал:

– Да брось ты, мать! – И обратился к Витиной маме: – Галка, ты уж меня прости, но Витькин вопрос, по-моему, мало-мальски со взрывчаткой. А? Как ты вообще относишься к чуть-чуть?

– К чему? – не поняла мама.

– Да Витька вон мне всё по дороге втолковывал. Они ведь, шкеты, ещё подчас под стол пешком ходят, а уже кое в чём мудрее нас. Мне кажется, Галина, ты с Агафоновым чуть-чуть перебрала. Не надо мне помогать с квартирой, прошу тебя. Честное слово, не надо. Не обижай ты меня, пожалуйста. Мне ведь квартиру не Агафоновы должны дать, а государство.

В комнате сделалось тихо и как-то неуютно.

Тишину нарушила мама. Она сказала:

– Вы меня, папа, не совсем правильно поняли. Все знают, что вам положена квартира вне очереди. И вам её, разумеется, дадут. И разумеется, даст не Агафонов, а государство. Но ордер-то на квартиру подписывает всё-таки Агафонов, а не государство. Поэтому личные контакты с нужным человеком, уверяю вас, никогда никому не помешают.

Дед хотел что-то возразить маме, но бабушка ему не позволила. Хотя дед, судя по его виду, очень даже хотел возразить.

Только ведь дед всю жизнь прослужил в армии и, конечно, лучше разбирался там в порядках, чем здесь. А здесь наверняка лучше разбиралась мама. Потому что ордер на квартиру, ясное дело, подписывает не государство, а Любин папа. Тот самый папа, дочку которого Витя стукнул по голове портфелем. Стукнул и, естественно, сразу утратил с ней личные контакты.

Вот о чём сидел и думал Витя. И ещё он тоскливо думал о том, что теперь, хочешь не хочешь, а нужно срочно мириться с Любой.

И Витя принял такое решение: завтра же утром совершенно случайно выскочить вместе с Любой из парадной. Выскочить и сказать: «Извини меня, пожалуйста, Люба. Я больше не буду стукать тебя по голове портфелем. Честное слово, не буду».

Часть вторая

ПОЭТОМ МОЖЕШЬ ТЫ НЕ БЫТЬ

Глава первая

ПРО ТОРТЫ И ЛИМОНАДЫ

Проснувшись на другой день утром, Витя сразу вспомнил о своём решении помириться с Любой.

Завтраком Витю накормила на кухне бабушка. Мама ещё спала. Остатки вчерашнего салата и торта показались Вите вкуснее, чем вчера. Бабушка повязала Вите отглаженный пионерский галстук и причесала волосы.

– Вот и славно, – сказала она.

– Я побежал, ба! – крикнул Витя. – Мне сегодня прямо совершенно некогда! Мне сегодня нужно пораньше в школу!

Притянутая тугой пружиной дверь на нижней площадке открывалась с трудом. Витя подналёг на дверь плечом и вылетел на улицу. Концы пионерского галстука развевались у Вити на груди, как язычки весёлого пламени.

Над Вознесеньем голубело по-утреннему свежее небо. Клумба между домами полыхала красным цветом. Это распускались ранние тюльпаны. Политая из дворничьего шланга земля была чёрной. Чистый асфальт дорожек отблескивал мокрым глянцем. А с края клумбы торчала дощечка с надписью: «По газонам не ходить!»

Поискав глазами, где лучше спрятаться, Витя побежал к соседнему дому и притаился там за углом.

Ждать Вите пришлось недолго. Вскоре из парадного появилась и Люба с портфелем.

– А, это ты, Агафончик, – небрежно и в точном соответствии с задуманным планом сказал Витя, выходя из-за угла. – Ты что, Люба, в школу идёшь? И я вот тоже – в школу.

Неожиданное появление Вити и его слова не вызвали у Любы ни возмущения, ни протеста. Люба лишь пхикнула и спокойно, будто несколько дней назад ничего и не произошло, позволила Вите идти рядом с собой. По крайней мере, не прогнала.

Обстановка складывалась удачно. И поэтому дальше Витя должен был сказать: «Извини меня, пожалуйста, Люба. Я больше не буду стукать тебя портфелем по голове». Но вместо этого Витя совершенно неожиданно для самого себя сказал:

– А я сейчас, Люба, торт ел. У нас ещё с вечера остался торт. Большущий прямо кусок! Во!

– Пхи-и! – засмеялась, будто чихнула Люба. – Подумаешь, торт!

– Как это – подумаешь? – сказал Витя. – Вовсе и не «подумаешь»! К нам дедушка вчера приехал, полковник военно-морской минно-торпедной авиации. У тебя небось нету такого дедушки, а у меня есть. И мама купила вчера большущий торт. Вернее, даже позавчера. Он в холодильнике лежал. И ещё у нас «Апельсиновый» лимонад был. Каждому по бутылке.

– И ты поэтому подкарауливал меня за углом? – поинтересовалась ехидина Люба. – Только поэтому? Специально, чтобы похвастать?

Что Любе на такое ответишь? Она словно почувствовала, что Витя поджидал её не просто так. И ей, наверное, было интересно узнать, зачем он её поджидал. Но Витя ей ничего не стал объяснять. Он вслед за Любой спускался по ступенчатому тротуару с Вознесенья и задрав голову, смотрел в небо.

Насмотревшись в умытое небо, Витя сказал:

– Сегодня, Люба, наверное, опять жарко будет.

– Пхи-и! – фыркнула Люба. – Чего это с тобой сегодня, Корнев? Какой-то ты странный сегодня. Может, тебя, Корнев, совесть заела?

– Ага! – обрадовался Витя. – Точно, совесть! Это потому, Люба, что я тогда треснул тебя по голове портфелем. Но вообще-то я тебя совсем легонько треснул. Знаешь, как можно было треснуть! Если изо всей силы! Можно так треснуть, что даже голова продавится.

– А ты, значит, меня легонько?

– Легонько, – подтвердил Витя. – Совсем чуть-чуть. А ты сама доказывала, что у нас чуть-чуть не считается.

– У кого это – у нас? – поинтересовалась Люба.

– Ну, у нас, – буркнул Витя.

– Так ты всё-таки как считаешь, – спросила Люба, – считается чуть-чуть или не считается?

Вопрос неожиданно оказался для Вити слишком сложным. Если, конечно, по совести, то чуть-чуть ещё как считается! Дед Коля вон сразу подтвердил. А он-то уж разбирается. Но если для того, чтобы помириться с Любой, то не станешь же с ней спорить снова?

Взрослым людям значительно легче, чем детям. Взрослые люди, бывает, думают одно, а говорят другое. Но у всех ли взрослых так? У мамы так. А у дяди Андрюши совсем наоборот. Дядя Андрюша считает, что хуже вранья вообще нету ничего на свете.

– Так считается, Корнев, чуть-чуть или не считается? – ехидно повторила Люба.

– Я с тобой, Агафонова, помириться хотел, – буркнул Витя. – Чего ты опять за своё-то? Я вон у тебя даже извинения попросил.

– Подумаешь – извинение! – пхикнула Люба. – Зачем мне твои извинения? Я с тобой вовсе и не собираюсь мириться.

– Это почему? – надулся Витя.

– Не хочу, и всё! – сказала Люба. – Потому что ты совсем ненормальный, Корнев! И хулиган! Я тебе никогда не прощу. У тебя даже мозгов не хватает понять, что ты сделал. Мы тебе тогда достали подшипник, а ты сразу начал намекать про те три рубля. Будто я их сама взяла, те три рубля. Чуть-чуть! Сам так рубль зацапал, и ничего. Про себя ты небось не намекал. Даже противно! И не подходи ко мне никогда больше! Мы с Федей всё равно никогда в жизни с тобой не помиримся. Врун несчастный! «К нам дедушка приехал! – передразнила она. – К нам бабушка приехала! У нас торты! У нас лимонады! Убирайся!

Глава вторая

Я ВАС ПРЕДУПРЕЖДАЛ

Наверное, Витя Корнев всё же родился счастливым человеком. Потому что ему в тот же день повезло – и он благополучно помирился и с Любой, и с Федей.

Получилось это, как ни странно, с помощью Васи Пчёлкина. И вот каким образом.

У Васи Пчёлкина как раз в тот день на «броде» произошла с Федей и Любой небольшая стычка. Стычку, в общем-то, выиграл Федя. Если, разумеется, можно считать выигрышем то, после чего победителю приходится срочно удирать от побеждённого на первой скорости. И разгневанный Вася Пчёлкин крикнул вслед удирающим Феде с Любой:

– Ну, погодите, мелочь пузатая! Я вас теперь всех поодиночке переловлю! Ноги каждому повыдёргиваю, спички вставлю и скажу, что так и было!

Кому охота вместо нормальных человеческих ног иметь деревянные спички? Ясно, никому не охота. Тем более, что от Васи Пчёлкина можно было ожидать чего угодно. Он вполне мог привести в исполнение свою угрозу. Вот почему Люба с Федей прямо с набережной побежали скорее искать Витю. И нашли его. Нашли, и Федя сказал:

– Ладно уж, Корнев, такое дело. Нам теперь всё время нужно держаться вместе. Иначе нам будет худо. И не подумай, что я из-за себя. Я из-за Любы. Но ты её тоже больше, пожалуйста, не обижай. И не обзывай её по всякому.

– Так я разве её обзывал? – обрадовался такому повороту Витя. – Я, наоборот, сам сегодня хотел с ней помириться. А она… Ты чего сегодня, Люба, на меня кричала? Помнишь, чего ты кричала?

– Ничего я вовсе и не кричала, – сказала Люба. – Ты сам начал.

– Я? – удивился Витя. – Врёшь ты, Люба! Ты…

Но тут Витя вовремя спохватился, что собственными руками отталкивает то, что идёт к нему, и сказал:

– Мы сегодня с дедом Колей на кладбище едем. Он на могилу к своим родителям. Хотите с нами?

И всё это Витя сказал очень спокойным и очень доброжелательным тоном. И Федя ответил:

– Конечно, поедем. А чего же…

А стычка с Пчёлкиным у Феди с Любой произошла вот как.

Никого не трогая, Люба с Федей шли по аллее вдоль Волги. Тут, откуда ни возьмись, навстречу им – Вася Пчёлкин.

– Привет, мелочь пузатая! – помахал Вася Пчёлкин рукой. – Как поживает мой полевой телефончик? Не надумал ли он наконец перебраться ко мне? Моё последнее и окончательное предложение: даю за ваш облупленный трухлявый ящик с ручкой двадцать пять штук итальянской жевательной резинки. Ну!

– Нет, – ответил Федя. – Мы ведь вам говорили, что не собираемся его менять.

– Тю! – удивился Вася. – Кому – нам?

– Вам, – показал на Васю Федя.

– Нам? – ткнул себя в грудь Вася. – Это ты меня величаешь на «вы»?

– Угу, – подтвердил Федя.

– Расцениваю как оскорбление, – сказал Вася Пчёлкин.– Считаю, что вы, голуби, выпрашиваете у меня в лоб по затылку. Считаю, что вам надоело ходить с ушами. Присоединяетесь? С кого начнём? Могу начать вот с этой милой крошки с косичками.

– Только учтите, – шагнул вперёд Федя, – если вы дотронетесь до Любы хоть пальцем, то…

– То что, мой храбрый рыцарь? – ласково спросил Вася.

– Тогда увидите – что, – буркнул Федя.

– Я увижу? – уточнил Вася.

– Угу, – подтвердил Федя.

– Ай, караул, – тихо сказал Вася. – Ай, убивают. Хуг!

И тотчас к Фединому лицу рывком вылетела, будто выстрелила, пчёлкинская ладонь. На ладони у Васи безобидно лежала горстка жевательной резинки.

– Угощайтесь, ребятёныши, – нежно улыбнулся Вася. – А то, когда я начну вас бить, у вас зубки повыскакивают. Жевательная резинка очень предохраняет от зубного выскакивания.

Выстрелившая в лицо ладонь не произвела на Федю того впечатления, на которое рассчитывал Пчёлкин. Федя не отшатнулся, не дёрнулся в сторону. Он, не двигаясь, смотрел в самые Васины глаза. Смотрел, строго сдвинув брови.

На Любу же внезапно вылетевшая Васина ладонь произвела совсем иное впечатление. Люба испуганно отпрянула и прикрылась руками. При этом ещё она с дрожью в голосе сказала:

– Спасибо, Вася Пчёлкин, нам не нужно твоей жевательной резинки.

Пугать, как известно, интересно лишь тех, которые тебя боятся. Чего Пчёлкину было пугать Федю Прохорова, когда он оказался вон какой? Вполне понятно, что Пчёлкин сразу переключился на испугавшуюся Любу.

– Бери, кроха, бери! – полезли в самое Любино лицо пальцы с грязными ногтями. – Угощаю ведь. Бесплатно.

– Спасибо, мы не хотим, – пискнула Люба. – Нам не надо, Вася. У нас есть такая резинка. Честное слово. Точно такая же.

– Такая же? – почему-то удивился Вася, будто, кроме него, никто больше не мог достать подобной резинки. В голосе у Васи появилась настороженность. – Как это… такая же?

– Ну… точно такая.

– Врёшь, – сказал Вася.

– Честное пионерское.

– Покажи.

– Вот, пожалуйста. – И Люба достала из кармашка завёрнутую в яркую обёртку дольку.

На обёртке синело небо и желтели роскошные ананасы. Долька была из остатков той самой резинки, что дал ребятам иностранный мальчик.

– Тю! – воскликнул Вася Пчёлкин. – Так это не ты ли наврала на меня Ивану Грозному? Завуч мне всё время эту резинку совал, доказывал, что это я принёс её в школу. А я в тот день как раз ничего и не приносил. Мне даже любопытно сделалось.

В левой руке Пчёлкин держал горстку жевательной резинки. Он зажал её в кулак, а правой рукой схватил Любу за косы.

– Ах ты такая-сякая! – закричал Вася. – Да я сейчас из тебя мокрицу сделаю! Да я…

Если хочешь что-нибудь сделать, то нужно меньше об этом говорить. Лучше всего действовать вообще без вступительных слов и длинной подготовки. Вася Пчёлкин несколько затянул подготовку. Поэтому он не успел сделать из Любы мокрицу. Федя, обычно такой медлительный и не очень расторопный, неожиданно нагнулся и резко нырнул головой вперёд. Голова у Феди была большая и крепкая. Федина голова угодила точно в пчёлкинский живот. Вася Пчёлкин ойкнул, сложился, будто перочинный ножик, пополам и с маху сел на асфальт.

– Я вас предупреждал, – буркнул Федя, держа в боевой готовности голову и кулаки. – И вам ещё хуже будет, если вы не отстанете от Любы.

Недоуменно хлопая светлыми ресницами, Вася Пчёлкин сидел на асфальте. Сидел и держался за живот. Вокруг Васи яркими пятнышками горели на асфальте цветастые дольки жевательной резинки.

– Ну… кончики, – угрожающе произнёс Вася, – поднимаясь.

Однако Люба с Федей не стали дожидаться, пока Пчёлкин поднимется. Люба с Федей единодушно дали могучего стрекача.

И вот тогда-то Вася Пчёлкин и крикнул им вдогонку те самые слова – про то, что он всё равно переловит теперь ребят поодиночке и вставит им вместо ног деревянные спички.

Глава третья

НАД ВОЛГОЙ

На кладбище, навестить могилы родителей, дед Коля ходил каждый раз, когда приезжал в родной город. Но теперь так получилось из-за хлопот с этой квартирой, что то в военкомат было нужно, то в милицию, то в жилищную контору, то в горисполком. Одних бумаг, разных там справок, потребовалась целая куча. И ещё деду очень мешала боль в пояснице. Стоило деду немного понервничать, как его сразу валило с ног. Бабушка постелила на диване тюфячок и под него сунула большой лист фанеры. Дед сам такое придумал, говорил, что ему на фанере не так больно.

Про госпиталь, на котором настаивала бабушка, и врачей дед и слышать не хотел.

– Как-нибудь, Маняш, и сами одолеем этот насморк, – твердил он, морщась от боли. – Тоже мне болезнь – радикулит. И не такое одолевали.

С Вознесенья на кладбище ходил автобус № 7. Ехать собрались лишь через неделю. Дед с Любой сели в автобусе на одном сиденье, Витя с Федей – на другом, как раз напротив. Между ними на стенке всю дорогу отчаянно дребезжал красный ящик – касса с билетами. Опустишь в прозрачную пластмассовую щёлку монетки, повернёшь чёрное колёсико – отрывай билет.

– Молодые люди, – передавали Вите с Федей деньги, – оторвите, пожалуйста, два билета. Молодые люди, пожалуйста, ещё три. Не сочтите за труд. У вас так замечательно получается.

И Витя с Федей наперегонки крутили чёрное колёсико и отрывали билеты.

А когда приехали и вылезли из автобуса, дед почему-то пошёл не к виднеющимся вдалеке кладбищенским воротам, из-за которых выглядывала церквушка, а в другую сторону.

– Мы лучше вон оттуда завернём, – сказал он, – с тыла. По-над Волгой-то знаете какая красотища!

С высокого обрывистого берега Волги и впрямь открывалась дивная картина. Синее полотно реки вольготно лежало по обе стороны, теряясь в туманной дымке горизонта. Крохотные домишки на противоположном низком берегу казались ладными, чистенькими, игрушечными. Крахмально-нежная церквушка тихо золотилась пятью куполами-луковками, И вообще всё, что открывалось взору, было чуть золотящимся, гладким, нетронутым. И не имел тот простор ни конца, ни края!

Старинное городское кладбище походило на запущенный парк. Оно лежало на краю обрыва. Густые деревья сплетались кронами над дремлющими в сырой прохладе надгробьями. Кладбищенским кустам и деревьям было тесно тут, их тянуло на простор, к жизни и свету.

Удрав от тесноты, вековые сосны так близко подступали к краю обрыва, что их корни свисали над песчаной, красноватого оттенка стеной. Корни, покачиваясь на ветру, тянулись к воде. Тянулись и никак не могли до неё дотянуться, А ласточки-норушки с лета ныряли под удобный навес, неся в клюве очередную мошку своим ненасытным желторотым деткам.

– Есть предложение: отдохнуть здесь немного, – насмотревшись на Волгу, бодро сказал дед.

Он сказал это даже как-то слишком бодро. И Витя по тону, по едва заметной нарочитости в голосе почувствовал, что деду снова плохо. Витя уже научился распознавать, когда деду становилось худо.

– Что, опять? – спросил Витя.

– Есть чуток, – сказал дед.

Раздвигая руками и палкой ветки, дед полез в самую гущу кустов. Ребята – за ним. И, пробившись сквозь кусты, неожиданно вышли к самому обрыву, на чудесную зелёную полянку. Уютная поляна словно распахнулась перед ребятами, маня прилечь в густую траву.

Кривясь от боли, дед проглотил таблетку, лёг, зажмурил глаза и затих. Лицо его с морщинками у глаз было обращено к небу.

Ребята затихли тоже. Сидели рядком, обняв поцарапанные коленки, положив на колени подбородки. Внизу под обрывом покачивались корни сосен, сновали с криком ласточки да гулял вольный ветер.

Удобную полянку разыскал дед! С трёх сторон огорожена кустами да соснами, надёжно укрыта от любого взгляда. А впереди бесконечный простор. Кажется, взмахни руками – и полетишь над Волгой в золотые неведомые дали.

– Красотища! – сказал наконец дед, открыв глаза. – Век бы тут лежал. До скончания света. Вот это Русь! А? Как сама жизнь – просторная, могучая, вечная.

– Прошло? – спросил Витя, оборачиваясь к деду.

– Отпустило немного, теники-веники, вздохнул дед. – Сейчас ещё чуток полежу – и пойдём. И смех, и грех прямо.

Над Волгой горячо светило солнце и гулял лёгкий ветер.

Дед полежал ещё и поднялся.

Они с трудом пробрались обратно через кусты. И запетляли по кладбищу в прохладном зелёном сумраке, между старинными надгробьями и склепами. Если бы они вошли на кладбище с главного входа, дед сразу нашёл бы могилы отца с матерью. Но зайдя от Волги, сделать это в запутанном лабиринте тропок оказалось куда сложнее.

Глава четвёртая

НАМ С ВАМИ НЕ ПО ДОРОГЕ

– Здесь, – сказал дед. – Сюда, ребята.

Две могилы лежали за общей оградой. На одной могиле возвышалась покрашенная красной краской пирамида со звездой. На другой – цементный, с проглядывающей тут и там галькой, крест.

– Редко я к вам, мама с папой, заглядываю, – вздохнул дед, снимая фуражку. – И приехал вон когда, а всё никак. Всё дела.

Ребята с дедом присели на скамейку у решётки. У лиц тучами гудели комары. Знай успевай отмахиваться да хлопать по ногам и шее.

Молча посидели несколько минут. Поотгоняли комаров. Встали и побрели к выходу. И всё молча.

– А вот тут мои похоронены, – сказал по дороге Федя. – Моя прабабушка с прадедушкой.

За низкой деревянной оградой стояли два внушительных деревянных креста. На холмиках – трава и цветы. Вокруг свежий рыжеватый песок.

На левом кресте надпись: «Матрёна Васильевна Прохорова. 1896-1965». На правом – «Фёдор Фёдорович Прохоров. 1877-1950».

– И тоже Фёдор Фёдорович? – удивлённо шепнула Люба. – А дедушку твоего как звали?

Удивиться действительно было чему. Федя ведь тоже был Фёдором Фёдоровичем. И Федин отец. Теперь вот оказалось – и прадедушка.

– Дедушку тоже – Фёдором Фёдоровичем, – сказал Федя. – У нас, у Прохоровых, традиция такая: первого сына в семье завсегда непременно называют Фёдором. Вот так поэтому и получается.

– Выходит, твой папа – старший сын?

– Старший. И у него ещё четыре брата есть, младшие. Больше потом не было. Потому что дедушку, папиного папу, значит, призвали в армию – и его убило.

– А у этого Фёдора Фёдоровича сколько сыновей было? – заинтересовался дед, показав глазами на могилу.

– У этого – девять, – сказал Федя. – И ещё семь дочек.

Помолчали немного, пошли дальше, к выходу. Тихо пошли, без слов. О чём на кладбище говорить? Дед с палкой прихрамывал впереди, ребята плелись сзади. Среди могил не очень-то тянет к разговорам. И шуметь, наверное, на кладбище неприлично. Тем более – петь песни.

Песня донеслась до них из сумрачной глубины кустов. Негромкая, но лихая, с задорным гитарным перезвоном. Её пели несколько человек.

А на кладбище всё спокойненько

От общественности вдалеке…

Дорожка вела прямо, но дед резко свернул в сторону, на песню. Свернул и раздвинул кусты.

На выщербленных ступенях полуобвалившегося, похожего на садовую беседку склепа сидели двое взрослых парней, и вместе с ними – шестиклассник Вася Пчёлкин. Тут же стояла пустая, тёмного стекла бутылка из-под вина. Все трое, невзирая на обилие комаров, были в расстёгнутых и завязанных узлом на животе рубахах. У парня, что бренчал на гитаре, голова светилась недавней, гладенькой, под машинку, стрижкой. У другого, наоборот, волосы спускались до самых плеч.

– Встать! – командирским голосом приказал дед.

Песня оборвалась на полуслове, и все трое вскочили, будто их подбросило пружиной. От страха глаза у Васи Пчёлкина сделались большими, точно у филина.

Однако парни, не в пример Васе, испугались лишь в первое мгновение. Вскочив, они сразу застыдились своего секундного испуга и в отместку деду приняли подчёркнуто гордый и независимый вид.

– Вот она и общественность, от которой всё время бежишь подальше, – со вздохом процедил стриженый. – Нет, никуда от неё не убежишь, от общественности. Даже на погосте у милых предков нет от неё покоя.

– Общественность – она – у! – поднял палец тот, у которого волосы опускались до плеч. – Общественность – она зрит в оба. В подворотне не моги – общественность! В парке не моги – она же. В магазине – она же. К прадедам подались, и здесь она тут как тут.

Стриженый взял на гитаре аккорд и пропел:

– Ну прямо ту-ут как тут!

– Подлецы! – выдавил дед. – Да как же вы смеете кощунствовать здесь, над прахом своих предков? Да как же у вас язык-то поворачивается? Пойдёте со мной, я вам втолкую кое-что. Не здесь, в другом месте.