Текст книги "Волшебная гайка"

Автор книги: Константин Курбатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

А я смотрел на отца, и во мне что-то дрожало.

Главный Теоретик! Ну конечно, Главный Теоретик! Есть Главный Конструктор и есть Главный Теоретик. Никто не знает их имен. Никто не видел их портретов. Они не носят ордена и Золотые Звезды. Они не появляются на трибунах. Они ходят по улицам, как совершенно нормальные люди.

– Пап, – ошалело выговорил я.

Он удивленно оглянулся.

– В чем дело?

– Тебе не дует? – забормотал я. – Может, закрыть форточку? Хочешь, я закрою форточку?

Отец взглянул на форточку и снова уставился на меня. Он, наверное, подумал, что я чуточку тронулся. Но он не побежал вызывать «скорую помощь». Он уткнулся в бумаги и стал считать.

А я теперь знал, что всё в норме. Каким же еще может быть Главный Теоретик? Только таким и никаким больше. Ведь он все время думает, а мы ему только мешаем думать.

Два дня я ходил как чумной. Меня даже покачивало. Я страшно боялся проговориться. На третий день я под великим секретом открылся Яше. Я взял с него клятву, что он будет молчать, как могила.

Сначала Яша не поверил, а потом у него полезли на лоб глаза. Вечером он пришел ко мне. Он уселся и стал рассматривать моего отца. Он рассматривал его так, словно папа был музейным экспонатом. Но папа, конечно, помалкивал и никакого Яши не замечал.

В коридоре Яша шепнул мне:

– Врешь ты все. Какие у тебя доказательства? Вон у Сони Крючковой отец тоже молчаливый, но она же не говорит, что он Главный Конструктор. Так, знаешь, сколько таких Главных наберется!

– А командировка, когда новый космический корабль запустили, – стал перечислять я. – А «Квантовая механика». Что, Сонин отец тоже «Квантовую механику» читает, да?

Яша немного поколебался, но все равно счел мои доводы не очень вескими.

И тут из кухни раздался мамин голос:

– Товарищ Главный Теоретик, ужинать!

Я почувствовал, как Яша вздрогнул. Он торопливо пожал мне руку и сказал, что, если я хочу, он может насовсем подарить мне барабан с медными тарелками.

– А бок ты не смотри, мы заклеим, – заверил Яша. – Он еще лучше будет.

– Спасибо, – ответил я. – Но ты сам понимаешь, что в нашем доме должна быть полная тишина.

На следующий день Яша явился к нам не один. Сзади выглядывала Лена Ленская. Она хлопала ресницами, и вид у нее был такой, что я испугался, как бы она не бросилась ко мне на шею.

– Мы на минутку, – шепнула она. – Ты не бойся. Она протянула мне завернутую в бумагу книгу и спросила:

– Как ты думаешь?

– Что? – не понял я.

– Ты посмотри.

Я развернул книгу. На черной обложке золотом было оттиснуто название: «Основы квантовой механики». На титульном листе красовалась четкая надпись: «Бориному папе от Лены Ленской».

– Как ты думаешь? – повторила она.

Я показал ей кулак.

– Во!

Кулак, конечно, предназначался не ей, а Яшке, который не сдержал клятвы.

– Понятно, – сказала Лена, завертывая книгу. – Но в магазинах только основы, а без основ нету.

– А у меня без основ, – буркнул Яша. Он притащил «Общую физиологию».

– У вас вообще все шарики на месте? – зашипел я и приказал оставить книги в прихожей.

Они послушно сложили свои дары на полочке у зеркала и, подталкивая друг друга, ввалились в комнату. Папа сидел за письменным столом.

– Здравствуйте, – хором прошелестели Лена и Яша. Ответа не последовало.

Кир приколачивал деревянному коню хвост. Он засаживал в коня гвозди, но хвост не держался. Лена и Яша уставились в папин затылок. Я чувствовал, что Лена сейчас что-нибудь брякнет.

Я сказал:

– Пошли гулять.

Лена с Яшей меня не услышали. Они стали в точности, как мой папа, который никого не слышит и не видит.

– Вы же сказали, на минутку, – буркнул я. Они оглохли.

Они буравили лапин затылок. Шея у Лены вытянулась на целых полметра и еще изогнулась.

– Скажите, пожалуйста, – проговорила хриплым голосом Лена, – а наши ракеты летают на жидком топливе или на твердом?

Я сделал страшное лицо и показал ей два кулака. Но она и глазом не моргнула.

К счастью, папа тоже не шелохнулся. Получался очень миленький разговорчик.

Лена ответила себе сама.

– Мне кажется, что на твердом, – ответила она. – Твердое более эффективно. Правда? А в этом году на Луну полетят?

Яша сообразил, что во всем происходящем виноват только он, и полез спасать положение. Чтобы увести разговор от космической темы, он сказал:

– Извините, что мы вас отрываем, но вы случайно не знаете, из какого места выдавливается у паука паутина: спереди или сзади?

Папа скрипнул креслом и повернулся к гостям. Мне даже показалось, что он улыбнулся.

– Сзади, – сказал папа. – Она выделяется из специальных желез. А ты что, членистоногими увлекаешься?

– Нет, – обрадовался Яша, – я просто его поймал, а он ничего не выделяет.

– И не выделит, – сказал папа. – У паука восемь глаз, и он сразу разглядел твои намерения.

– Восемь? – охнула Лена.

– Представьте себе, – подтвердил папа. – А нить паутины у него в несколько раз прочнее капроновой.

Чудеса – мой отец разговаривал! И очень даже просто разговаривал, как самый обыкновенный человек.

– Неужели восемь? – разошлась Лена. – А ведь правда, что у разумных существ с других планет тоже может оказаться по восемь глаз? Правда?

– Вполне возможно, – согласился папа.

Она опять повела на космос. Вопросы сыпались из нее быстрее, чем из Клавдии Матвеевны, нашей учительницы по истории.

– А физиология имеет отношение к космосу? – торопилась она.

– А почему до сих пор не объявлен открытый прием в школу космонавтов?

– А книга «Основы квантовой механики» намного хуже, чем просто «Квантовая механика»?

Узнав, что главное не в названии книги, а в ее авторе, Лена бросилась в прихожую.

Она так метнулась, что Кир, у которого не ладилось с конским хвостом, загляделся на нее и тяпнул себя молотком по пальцу.

Заревел он не сразу. Он сначала посидел с открытым ртом. Потом в его реве утонули все звуки. Даже радио не стало слышно.

Папа взял Кира к себе на колени. От удивления Кир мгновенно смолк. Радио включилось снова.

– Вот! – влетела в комнату Лена, неся впереди себя, как поднос, тяжелую книгу.

– Что ж, вполне, – сказал папа.

– А эта? – протянул свою «Физиологию» Яша. Узнав, что книги принесены ему, папа запротестовал:

– Да нет, что вы, товарищи, зачем же.

Но «товарищи» живо откланялись и исчезли. Они испугались, что их подарки не будут приняты.

– Как палец? – спросил папа у Кира. – Кто же, чудак, хвосты гвоздями приколачивает?

Он посмотрел на меня.

– А ты бы со своих друзей пример брал. Делом люди интересуются. А у тебя сплошной ветер в голове.

Хвост папа решил посадить на клей. Но хвост и на клею не желал держаться. Кир попробовал и сразу выдернул его из дырки.

– А! – рассердился отец. – Все невтерпеж вам.

Он оттолкнул коня и пошел мыть руки.

Кир спрятал остатки конского хвоста за спину и приготовился реветь. Мне тоже хотелось реветь. И почему только жизнь устроена так несправедливо? Если Яша спросил про пауков, то у него в голове не ветер. А я не спрашивал, значит, у меня в голове сплошной сквозняк.

Пауков в нашей квартире не оказалось. На другой день я наловил их целых семь штук на чердаке. Два раздавились, пока я затискивал их в спичечный коробок. На пальцах осталась противная слизь.

Пауки бегали по папиному столу, подходить к которому нам строжайше запрещалось. Но ведь мы с Киром занимались делом, а не просто так. Мы всесторонне изучали членистоногих.

Кир стоял коленками на стуле и взвизгивал, когда паук направлялся в его сторону. Я обкладывал пауков книгами. Одного я случайно придавил «Биофизикой». Пауки оказались очень хлипкими.

– Папа, – спросил я вечером, – а пауки вообще полезные или вредные?

Отец пошевелил бровями.

– В природе рациональна каждая букашка, – ответил он.

– Рациональна – это значит полезна? – поинтересовался я.

– Значит, в какой-то мере полезна, – раздраженно подтвердил он.

– И комары?

– Может быть, даже и комары.

– А клопы?

– Любая истина, – сдерживаясь, проговорил он, – возведенная в абсолют, становится абсурдом.

Я решил не ударить лицом в грязь и доказать, что у меня в голове не только ветер. Я поднапрягся и выдал:

– Абсурд – это значит чепуха. Выходит, что все истины чепуха, да?

Я даже сам удивился, что у меня так здорово получилось. Ему, кажется, тоже понравилось, как я ему выдал. У нас сразу завязалась интересная беседа. Я старался изо всех сил. Отец мял в кулаке подбородок, чесал пальцем щеку и рассматривал меня так, будто увидел впервые.

Кир с интересом пялил на нас глаза.

Мама штопала на диване Кирюшкины чулки и тихо улыбалась.

Отец рассказывал про бионику. Я даже не подозревал, что на свете есть такая наука. Она изучает летучих мышей, муравьев, дельфинов и других насекомых и зверей. Оказывается, медуза предсказывает шторм точнее любого барометра. В организме змеи есть какой-то сверхчувствительный градусник. А птица тратит на полет в десятки раз меньше энергии, чем самый совершенный самолет. Ученые хотят узнать, почему и как это происходит, а потом использовать свои открытия в технике.

– Вот я и бьюсь над тем, чтобы узнать, почему и как, – сказал отец. – Понятно?

– Ага, – кивнул Кирюшка, – понятно. Ты нам все время теперь будешь про зверюшек рассказывать?

Кирюшкин вопрос отцу не понравился. Он нахмурился и замолчал. Но я уже и так наговорился с ним в сто раз больше, чем за все предыдущие тринадцать лет.

Когда на другой день после школы я привел Кира из детского сада, дома еще никого не было. Кир потащил меня на кухню. Он поднял крышку мусоропровода, заглянул в черную дыру и сказал:

– Давай достанем обратно.

– Что? – удивился я.

– Ботиночки, – сказал Кир, – и книжечки. Ты только папе не говори. Хорошо? А то он нам опять ничего не станет рассказывать.

Я угостил Кира оплеухой и кинулся во двор искать, где кончается мусоропровод, и расспрашивать дворников.

По асфальту прогуливался Яша. Он держал на поводке Джека. Макушка у пса заросла рыжей шерстью. От лысины не осталось и следа. Я присмотрелся к Джеку. Пес как пес. И совершенно нет в нем ничего общего с папиным товарищем, Чалыком.

Вот на овечку Джек смахивает, это точно.

Первый встречный

Оставалась всего неделя до отъезда, когда мама пришла с работы и сказала, что поехать не сможет. Я как раз точила в кухне туристский топорик. Мы давно, еще зимой, распределили обязанности, кто за что отвечает. На папе лежало самое главное – наш старенький зеленый автомобиль «москвич». Я отвечала за палатку, чайник, котелок и прочее снаряжение. А мама – за одежду и питание. Готовились, готовились и – на тебе! В один момент все полетело вверх тормашками.

– Да поймите вы! – стала объяснять нам мама. – Меня не отпускают. У Ильичева внезапно умерла в Воронеже теща. Он с женой улетел туда. Там еще нужно дом продать и как-то распорядиться оставшимся имуществом. А от Веретенниковой ушел муж, бросил ее одну с маленьким ребенком. Представляете, в каком она сейчас состоянии? На нее абсолютно нельзя положиться.

Топорик, разумеется, я давно точить перестала. Сидела и молча смотрела то на маму, то на папу. Мамины слова сразили меня совершенно начисто. Главное, и спорить-то было не с чем. Тещи умирают у людей не каждый день. И мужья тоже уходят от жен не очень часто. По крайней мере, у нас в классе всего один человек, который растет без папы. Витя Пудиков.

Топорик вертелся у меня в руках, словно спрашивал: что же ему-то теперь делать? Наточили – и полеживай в кладовке? Папа сидел на табуретке и молча смотрел в угол на холодильник. Папа был по пояс голый – в джинсах и домашних босоножках. Последние дни стояла такая жарища – не продохнуть. Даже вечером не отпускало.

– Да не крути ты наконец топором! – обрушилась на меня мама. – Иринка, ты слышишь? Это тебе не игрушка! Хочешь без руки остаться?

– Сегодня по телевизору передача интересная, – сказал папа, поднимаясь с табуретки и вытирая с лица пот. – «Следствие ведут знатоки».

– Нет! – воскликнула мама. – Я так не могу! Поймите же вы меня. Я вам клянусь, что на следующее лето мы непременно поедем все вместе! Клянусь! А сейчас снимем дачу, и я стану приезжать к вам каждый вечер. Тот же, в конце концов, лес, та же рыбалка. Даже палатку можно поставить где-нибудь за домом.

– А что, – сказал папа. – Мысль! Снимем, как и предыдущие сто лет подряд, шикарную дачу. Палатку разобьем не где-нибудь за домом, а на веранде, чтобы не дуло. Уху будем варить в котелке на газовой плите. Рыбу ловить в сельском магазинчике, куда довольно часто забрасывают вполне приличного свежезамороженного морского окуня.

– Ах так! – закричала мама. – Хорошо! Можете отправляться без меня. Я вас совершенно не задерживаю. Обойдусь как-нибудь и без вас. Даже еще и отдохну. Я давно мечтала отдохнуть без вас. Хоть мучать меня не будете.

От слова к слову мамин голос становился все глуше. Под конец она всхлипнула и бросилась на кухню. Наша мама почему-то обычно плачет на кухне. Сморкается в передник, вытирает им глаза и плачет.

И когда наша мама плачет, у меня тоже сразу начинает щипать глаза.

Несколько дней у нас по вечерам шли дебаты – ехать без мамы или не ехать. Я держала нейтралитет. Потому что мне было одновременно и жалко маму, и не хотелось оставаться без путешествия. Впрочем, я больше склонялась к поездке. Но тут мне помог, сам о том не ведая, Витя Пудиков. Он стал меня уверять, что свою маму, если бы у нее так сложилось на работе, он бы не оставил никогда в жизни. Хоть бы его в Индию звали, хоть бы даже в Африку. А сам, между прочим, недавно спокойненько укатил на целый месяц в пионерский лагерь. И ни о чем у меня не спрашивал.

Не знаю, чем бы закончились наши домашние дебаты, если бы мама вдруг не повернула на сто восемьдесят градусов.

– Я поняла, – вдруг сказала она, – вам действительно нужно ехать. Да, да, непременно. Нельзя из года в год откладывать то, о чем мечтаешь. Иначе можно перестать верить в мечту. Вы едете, но я хочу, чтобы вы дали мне клятвенное обещание: не знакомиться в дороге с каждым подряд встречным-поперечным (я папу знаю), не подсаживать никого в машину (с папиной доверчивостью можно нарваться на кого угодно), пить только кипяченую воду (вот вам термос) и каждый день звонить мне по телефону (иначе, если вдруг не будет звонка, я умру от разрыва сердца).

Мы еще немного поспорили. Но теперь уже о том, что одни мы все-таки не поедем. Однако мама и на этот раз победила. Она у нас всегда побеждает. Поэтому мы дали маме клятвенное обещание по всем пунктам, о которых она просила, и стали собираться в дорогу.

И вот наконец мы уложили вещи в «москвич» и тронулись. Перед этим мы попрощались с мамой. Мы попрощались с ней дома, на лестнице и во дворе. Мама не проронила ни слезинки и все время улыбалась. Правда, улыбалась она так, что мне хотелось зареветь. Улыбалась мама и тогда, когда мы уже поехали. Я смотрела в заднее стекло. Мама махала вслед машине рукой и улыбалась. Папа, кажется, тоже смотрел больше не вперед, а в зеркальце заднего вида.

Потом мы долго ехали молча. Уже и поля пошли, и деревянные домики, а мы всё молчали и молчали. Мне представлялось, как мама сидит сейчас там на кухне, плачет в передник и шмыгает носом. А в прихожей звонит телефон. Мама берет трубку и говорит заплаканным голосом:

– Да, я вас слушаю.

Но в трубке сразу короткие гудки. Потому что Витя Пудиков боится моих родителей больше, чем завуча Николая Мартыновича. Витя Пудиков, разумеется, ни о чем не догадается, удивится, что моя мама в такое время не на работе, и станет звонить еще. Он достал книжку про биологические ритмы в человеческом организме и обещал принести ее мне почитать. От этих ритмов, говорит Витя, зависит, когда у человека хорошее настроение, а когда плохое.

Наверное, у папы крутились в голове мысли, похожие на мои. Без Вити Пудикова, конечно. Про Витю Пудикова мои родители ничего не знали. Папа вдруг затормозил, съехал на обочину и остановился.

– Может, Ир, вернемся? – сказал он. – А то, понимаешь, карбюратор мне что-то не нравится. Не закуковать бы нам с таким карбюратором.

– Мне-то что, – сделала я равнодушный вид. – Я в твоих карбюраторах не разбираюсь.

– Да-а… – потер папа указательным пальцем кончик носа. – Дела.

Мотор работал на малых оборотах. Мимо нас со свистом проносились машины – легковушки и грузовые, автобусы-экспрессы и серебряные сундуки – рефрижераторы. Пахло резиной, разогретым асфальтом и пылью. Мы остановились как раз между двумя деревнями – одну проехали, до другой не доехали. За серыми от пыли кустами уходило вдаль зеленое поле. И где-то там жили люди. Много людей. Каждый со своим биологическим ритмом. И одним людям сейчас было хорошо, а другим плохо.

– Слабак ты все-таки, папочка, – сказала я.

– Это почему же? – поинтересовался он.

– По тому по самому, – сказала я. – Нужно было дома о карбюраторе думать.

Сзади зашуршал песок, и ко мне в открытое окно заглянул мальчишка. Чуть старше меня. А может, такой же. И с ушами, словно у Вити Пудикова.

– Не подвезете? – спросил он.

– Мы бы с удовольствием, – сказал папа. – Да мы, понимаешь, в обратную сторону едем.

– У нас карбюратор, – добавила я.

– Вы в какую в обратную сторону? – не понял мальчишка.

– В ту, – ткнул папа большим пальцем себе за плечо.

– А почему вы носом туда стоите? – спросил мальчишка.

– Сейчас развернемся, – сказал папа.

– А, – протянул мальчишка, кажется решив, что мы попросту отговариваемся, лишь бы его не сажать.

Телефон здесь далеко? – спросил папа. – Мы, понимаешь, обещали с дочкой одному человеку, что будем звонить ему каждый день. А сегодня еще не звонили.

– Так как раз в Филимоновке, – показал мальчишка вперед. – И в Утевке, правда, тоже есть, – махнул он назад. – На почте.

– Ты из Утевки? – спросил папа.

– Из Утевки, – сказал мальчишка. – Если бы мне не так срочно было нужно в Филимоновку, я бы вам помог с карбюратором. У моего старшего брата Николая товарищ специалист по карбюраторам. Он у нас в Утевке на автобазе работает. Мигом бы сделал.

– Ты чего в Филимоновку-то торопишься? – спросил папа.

– Так Семена ищу, – сказал мальчишка. – Прямо с ног сбился. Он наверняка туда убежал, к Вадиму. Друзья они лучшие. А Вадим вчера с матерью в город уехал. Там и дома никого нету.

– Сколько Семену-то? – спросил папа.

– Сколько? Малыш еще совсем, глупыш. Вот и бегает.

– А ты чего пехом? – спросил папа. – На автобусе бы.

– На автобусе! – хмыкнул мальчишка. – У нас от Утевки до Филимоновки не очень разъездишься. Тариф тут как раз посередке. Расстояние всего ничего, а гони десять копеек.

– Да… – сказал папа. – Вот ведь сколько всяких сложных проблем на свете. У кого теща умерла, от кого муж ушел, у кого карбюратор барахлит, а кого в другую деревню тянет. Ир!

– Чего? – сказала я.

– Может, довезем человека до Филимоновки?

– А какую ты клятву маме давал? – напомнила я.

– Так он же не первый встречный-поперечный, – сказал папа. – У него беда. Он прямо с ног сбился с этим непутевым Семеном. Правда? – спросил папа у мальчишки.

– Ясно, правда, – сказал мальчишка.

– И небось с самого раннего утра Семен учесал? – спросил папа.

– Ну, – подтвердил мальчишка.

– Вот видишь, – сказал папа. – Нужно выручить человека.

– Если он еще там вообще, – сказал мальчишка.

– Кто, Семен? – сказал папа. – А где же он может быть?

– Где. Может, под машину угодил. Или еще чего. Дурак ведь.

– Залезай скорей, – сказал папа, открывая заднюю дверь. – Наговоришь тоже. Тебя звать-то как?

– Толиком, – сказал мальчишка.

– Ну! – воскликнул папа. – И меня Толиком. Выходит, тезки. Будем знакомы. А эта курносая, которая все время молчит, моя дочка Ира.

– Слышал, – сказал мальчишка, – вы ее уже называли.

– Да? – сказал папа. – Ну, тогда помчались. И мы помчались в Филимоновку.

В Филимоновке Толик провел нас в маленький зеленый двор. Через забор во двор свешивались зеленые яблоки. На вытоптанном пятачке лежала горка наколотых березовых дров. На дровах, как на пьедестале, гордо стоял на одной ноге замызганный белый петух.

Наше появление петуха удивило. Он повернул боком к нам голову и стал сжимать и разжимать когти на поджатой к брюху ноге. Словно проверял, хватит ли у него сил справиться с нами.

На двери дома висел большой темный замок. Но Толик приставил ко лбу ладошку и заглянул в окно. Словно Семен мог проникнуть в дом, минуя запертую дверь.

– Сень! – позвал Толик. – Семен! Сенька! Где ты?

Тут под крыльцом послышался визг, и из дырки радостно выскочил лохматый серо-коричневый пес. Правда, это был не совсем еще пес, но уже и не щенок. Что-то среднее. Красный язык болтался у пса тряпкой. А хвост бился со стороны на сторону с такой силой, что ходуном ходила вся задняя часть тела. Пес с восторженным визгом и подлаиванием стал бросаться на Толика, стараясь лизнуть его в нос.

– Это что… твой Семен? – удивился папа.

– Он, – сказал Толик. – Я знал, что он здесь. Голодный, а домой не возвращается. Словно Вадим ему тут все медом намазывает. Вот дурак же ты, Сенька, – лохматил Толик у пса загривок. – Вот дурак. И по своей же собственной дурости целый день ничего не ел. Видишь, нету твоего Вадика. Нету. А ты примчался.

– А Вадик, – спросил папа, – это тоже… ну… собака?

– Зачем собака? – сказал Толик. – Братан мой двоюродный.

– Пап, – сказала я, – можно, я покормлю Семена?

– А чего ты у меня спрашиваешь? – сказал папа. – Ты у Толика спроси.

– Можно? – посмотрела я на Толика.

– Нет, Ира, – сказал Толик, – здесь Семена кормить нельзя. Он должен отвыкать от этого дома. Я его в Утевке покормлю.

– Папа, – сказала я, – давай отвезем их в Утевку. И там я ему колбасы дам.

– Да? – сказал папа. – А маме ты ничего не обещала?

– Так не топать же им в такую даль пешком, – сказала я. – Кроме того, они никакие не встречные-поперечные, а наши знакомые. Потом Толик тебе обещал в Утевке с карбюратором помочь.

– Это я нам правда помогу, – подтвердил Толик. – Вы не сомневайтесь. И телефон там у нас рядом. Пока ремонтируют карбюратор, вы и позвоните.

В Утевку мы Толика с Сенькой, конечно, отвезли. Сенька со мной сразу подружился. И не только потому, что я угостила его любительской колбасой. Мне с Сенькой заметно полегчало. Будто мои биоритмы немного переключились с отрицательного полюса на положительный.

Дома у Толика нас угостили обедом. И еще Толикина мама убеждала нас, что мы непременно должны остаться у них ночевать. Толик очень походил на свою маму. Так вроде ничего общего. А если бы я ее где-нибудь увидела, то сразу бы догадалась, что она Толикина мама.

– Оставайтесь, – уговаривала она нас.

– Нет, – твердо сказал папа, – мы туристы и поэтому ночуем вне населенных пунктов, на природе. До свидания. Мы поехали.

– А карбюратор? – спросил Толик.

– Да, ведь карбюратор, – вспомнил папа. – Но ничего. Я посмотрел, вроде он сейчас нормально.

– А звонить, – сказала я.

– Звонить сегодня не будем, – сказал папа. – Сегодняшний день не считается. Ведь мы сегодня утром с мамой и без телефона разговаривали.

– Ну… все-таки, – сказала я.

– Слабак ты, доченька, – сказал папа. – Вот ты кто. Папа попрощался со всеми за руку. И даже потряс Сенькину лапу. За что Сенька благодарно лизнул папу в ухо.

На другой день, переночевав в машине на лесной опушке, мы с первого же попавшегося нам в пути почтового отделения позвонили маме. Бросили в щелку телефона-автомата пятнадцать копеек и сразу попали на маму. Слышно было, словно в городе. Папа держал трубку так, что половина маминого голоса попадала в его ухо, а другая половина – в мое.

– Да, да! – кричала мама, хотя было прекрасно слышно. – Ну, как вы там? Только ни в коем случае не ложитесь на сырую землю. И не открывайте в машине всех окон, просквозит за милую душу.

– Про сырую землю и сквозняки мы тебе клятв не давали, – сказал папа.

– Толя, перестань дурить! – радостно закричала мама. – Я ведь серьезно! Как у вас там? Какая погода? Хорошо, что вы уехали. У нас абсолютно нечем дышать, прямо совершенная Африка.

Голос у мамы звенел так восторженно, что мне сразу вспомнился жизнерадостный Семен. И еще мне подумалось о Вите Пудикове. Но это, наверное, потому, что мама сказала про Африку.

Когда папа повесил трубку, биотоки у меня снова потекли в обратную сторону. Мы с папой молча сели в машину и молча поехали. Мы ехали, а мне все казалось, что папа вот-вот заведет разговор про неполадки в карбюраторе. И тогда я ему наверняка скажу, что с таким карбюратором действительно далеко не уедешь. Но папа сердито крутил руль и молчал.

В Японии, рассказывал мне Витя Пудиков, если у человека биоритмы на полном минусе, то его даже не допускают к работе. Ну, если у него ответственная работа, если он, например, машинист поезда или водитель автобуса. Папе, наверное, после телефонного разговора тоже не следовало садиться за руль. А он сел. И при въезде в городок со странным названием Тынь у нас произошла неприятная история.

На обочине дороги стоял зеленый мотоцикл с коляской. Я его еще издали приметила. Он стоял на правой обочине, с моей стороны. На мотоцикле спиной к нам сидел дядя в брезентовой куртке. Я еще подумала: такая жарища, а он словно пожарник разрядился.

Когда до пожарника оставалось метров десять, он неожиданно повернул руль и поехал с обочины прямо поперек нашего пути. Что произошло дальше, я не очень разобрала. Все мелькнуло в какое-то мгновение. Папа нажал одновременно на тормоз с гудком и вывернул руль вправо. Под жуткий скрежет тормозов и вой гудка мы выскочили на обочину и врезались в тополь. Раздался металлический удар, звон разбитого стекла, и все стихло. Даже мотор заглох.

– Ты ничего? – спросил у меня папа, прежде чем вылезти из машины.

– Я ничего, – сказала я. – А ты?

У нашего бедного «москвича» смяло правое крыло, высадило фару с подфарником и погнуло бампер.

– Вы только, пожалуйста, не уезжайте, – сказал папа мотоциклисту. – Я сейчас вызову ГАИ, и мы разберемся, кто виноват.

– Что?! – накинулся на папу дядя в брезентовой куртке. – Да мне кого хошь вызывай! При чем я-то тут? Не умеешь крутить баранку, так лежи дома на печке. Чего тебя на дерево-то понесло? Вона простору вокруг сколько. Завернуть не мог?

– Зачем вы так говорите: простор, – сказал папа. – Вы же прямо перед моим носом вывернули… А должны были пропустить. Должны или нет? И хотя я не собираюсь взыскивать с вас за причиненный мне ущерб, но вы сами понимаете, что в случившемся виноваты только вы.

– Я?! – закричал дядя. – Смотри, какой шустрый. Сам ущербил свою сопливую технику, сам на себя и пеняй. Взыскивать! Вот с себя и взыскивай. Что ты в дерево-то уцелил?

Лихо прыгнув в седло, дядя стал остервенело бить босой пяткой заводную педаль. Почему-то дядя катался на мотоцикле еще и босиком. Мотоцикл трещал, фыркал, но заводиться, однако, не желал. А мне казалось, что он вот-вот заведется, взревет и растает вместе со своим босым седоком в знойном мареве дороги. Растает, а мы останемся при своей сопливой технике. И главное, у мотоцикла не было номерного знака. Приедет ГАИ, даже не скажешь, из-за кого мы пострадали.

– Ать, откуси ему печенку! – ругнулся дядя, слезая с мотоцикла. – Танк! Бронепоезд, а не мотоцикл! И не заводится. Ты понимаешь, какая фиговина, – стал он объяснять папе уже спокойно, – ехал я, ехал и заглох. Ни тпру, ни ну, ни кукареку. Всю ногу обколотил, заводимши. И вдруг – Фр-р! – и завелся. Вот я с радости-то и крутанул руль. Ты меня тоже пойми. Что я, нарочно, что ли? Я от радости и позабыл, что на проезжей дороге. Мне на работу нужно, а он не заводится.

– А мы вот с дочкой в путешествие собрались, – кисло сказал папа.

– Так и хорошо! – воскликнул дядя. – И поедешь! Разве это поломка! Тьфу, а не поломка. Сейчас до моего дома своим ходом доберешься и еще меня на буксир прихватишь. А там я тебе такой лоск на мобиль наведу, ярче прежнего засияет. Трос есть?

– Есть, – сказал папа.

– Доставай! – скомандовал дядя. – Заводи мобиль. Берешь меня на буксир – и едем. Я же механик! Ты знал, от кого в дерево шарахаться. Ха! Мы из твоего мобиля такой люкс соорудим, пальчики оближешь.

– Спасибо вам, конечно, – сказал папа. – Но я уж как-нибудь сам.

– Ты мне, может, не веришь? – вскинулся дядя.

– Но какой же вы механик, – заметил папа, – если у вас мотоцикл и тот не заводится.

– Трос давай! – закричал дядя. – Философ мне тоже! Я к тебе по твоей специальности с советами не лезу? Да я эту – тьфу! – мотоциклетку в гробу в белых тапочках видел. Мне ее сосед Мишка припер. «Задарма, – говорит, – отдают. Посмотри, покупать или не покупать». Вот я и поехал. Трос, говорю, давай! Философ! Я же денег с тебя за ремонт брать не собираюсь. Раз сам виноват, значит, сам за так и починю. Перепугался!

– Почему перепугался? – обиделся папа. – Вовсе я не перепугался.

В городок Тынь мы въехали в несколько ином порядке, чем предполагал дядя. Мы с папой восседали на мотоцикле, который так и не завелся. Папа сидел за рулем, а я в коляске. И на буксире нас тащил наш собственный окривевший на один глаз «москвич». Папа ведь не знал, куда ехать, вот в «москвич» и сел дядя, которого звали Иваном.

– Битый небитого везет, – сказал папа и жалобно посмотрел на меня с вершины мотоциклетного седла.

И мне сразу подумалось о маме. Она словно чувствовала, что нас нельзя отпускать одних. Что мы теперь станем ей говорить? Ведь не скажешь маме, что мы попали в аварию. Разве она нам поверит, что «москвич» врезался в дерево, а мы с папой хоть бы что.

– Располагайтесь как дома, – сказал Иван, заведя машину с мотоциклом к себе во двор.

Он провел нас в дом, показал:

– Вот эта, Толич, будет твоя комната, эта – Иришкина.

– Зачем нам столько комнат? – сказал папа. – Мы и в одной. Разве мы… надолго?

– Ать? – сказал Иван. – Да день-два – и огурчики! Чего тут долго?

И с ходу набросился на заглянувшего в окно чернявого парня. Парень только собирался что-то сказать, открыл рот, но так и не успел закрыть его. Ивана понесло, как на митинге:

– Ну, Мишка, откуси тебе печенку! Где же ты, косолапый, такую драндулетку-то усмотрел? Ведь это же бронепоезд, а не мотоцикл. На нем не кататься, а в горах тоннели прорубать. Забирай со двора, чтобы глаза мои его не видели. Счас забирай! И скажи спасибо, что вот эти люди перед тобой живые стоят. А то бы могли из-за твоей драндулетки…

– Так не покупать, что ли, Иван? – спросил кучерявый Мишка.

– Ать, ты… – Глаза Ивана зашныряли по комнате, отыскивая что-нибудь тяжелое, и остановились на горшке с геранью.

Но сосед уже торопливо вел злополучный мотоцикл к воротам.

На обед прибежала хозяйка, тетя Маша. Очень похожая на Толикину маму. Такая же добрая, но еще более шумная. Она работала санитаркой в больнице. Тетя Маша ахала от ужаса, увидев, что случилось с нашей машиной, и ругала Ивана словами, которых я раньше никогда и не слышала.