Текст книги "Рыба-одеяло"
Автор книги: Константин Золотовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
На третьем раунде судья Королев под восторженный рев болельщиков поднял мою руку в боксерской перчатке.
«Непобедимый» лежал в нокауте.
Обвал
В одной дальневосточной бухте, на глубине двадцати восьми метров, еще с времен Отечественной войны лежал огромный грузовой транспорт.
Чтобы поднять его, надо было сперва обследовать помещения и разгрузить трюмы. Водолазы нашего отряда спустились на цветущую, как огород, палубу, в заросли актиний и морской капусты, среди которой ползали неуклюжие морские огурцы.
Долговязый Чердаков прошел несколько шагов и рухнул куда-то вниз. Стою я на телефоне, а он как закричит:
– Утопленник держит, не могу выйти!
Не поверил Чердакову. Ну, какой утопленник может его там держать?
Оказалось, что Чердаков упал в каюту и на него кто-то свалился. Водолаз шарахнулся в сторону, выронил фонарик и в темноте схватился за... чьи-то волосы.
К нему на помощь пришел Никитушкин. Осветил каюту и видит, что шланг-сигнал у Чердакова обмотался вокруг пиллерса – железной стойки – и не пускает его. Рядом с ним разбухший матрац, а с густо заросшего иллюминатора свисают длинные зеленые водоросли.
Сколько лет проработали вместе и не подозревали, что он боится утопленников. Вот и узнай человека! Но расспрашивать не стали, а освободили его от работы под водой. Пусть придет в себя. Теперь он стоял на телефоне. А мы начали доставать груз из трюма.
В обширном двухпалубном трюме высились штабеля длинных тяжелых ящиков со снарядами. Ящики обросли водорослями, стали скользкими, приходилось затягивать их потуже тросом. Вода прозрачная, штабеля хорошо видно, и мы работали с азартом. Была норма тридцать штук. Но каждый старался поднять больше предыдущего.
– Шестьдесят!
– Восемьдесят!
А Чердаков подбадривал нас музыкой. На боту имелись пластинки военных японских маршей, которые казались однообразными и уже осточертели. Других пластинок не было, и Чердаков заводил их каждому победителю в нашем соревновании: «туш» исполнял.
Работа была как игра. Мы увлеклись и брали первые попавшие под руку ящики, все время углубляясь к килю корабля. Выбрали в середине, и получилось подобие пещеры. А со всех сторон штабеля стоят.
Помню, в шесть вечера я спускался последним на дно трюма и решил поднять больше всех. Завел строп под нижний ящик, отошел в сторону и говорю по телефону:
– Выбирай!
Отвечают:
– Не идет!
– Поднажми!
Сверху натянули лебедкой трос, и вдруг он вырвался из-под ящиков, изогнулся удавом да как бухнет меня по горбу!
Я отлетел. Хотел посмотреть вверх, но тут что-то толкнуло в бок, ударило по шлему и швырнуло вниз. Раздался грохот. Я уже ничего не видел в иллюминатор. Гулко стукаясь друг о друга, падали на меня ящики со снарядами. Догадался, что рухнули штабеля. Попробовал подняться, но руки и ноги были прикованы к жесткому настилу трюма. Не смог даже пальцем пошевелить, только голова поворачивалась в шлеме. Под водой движение предметов замедлено, ящики наваливались углами, а в костюме был воздух, иначе я был бы раздавлен ими, как прессом.
– Что случилось? Выбирай трос! – раздалось по телефону.
– Попал в обвал, ребята!
– Воздух идет?
– Идет.
– Держись, будем освобождать тебя!
А сколько мне держаться? Этого не знали и сами спасатели.
Обвал продолжался. Падал ящик, и я холодел при мысли, что он придавит шланг. А что может быть страшнее, чем остаться без воздуха? Пока он еще бесперебойно поступал, ударяясь о предохранительный щиток в шлеме, и тонкой струйкой шипел возле моего затылка. Но я не смел даже повернуть головы, боялся, как бы этот живой родничок не прервался. И тогда конец!
Спасатели были где-то очень далеко от меня. Глухо стучали их свинцовые подметки. Ящики перестали падать, но любое неосторожное движение наверху могло вызвать новый обвал. И торопить водолазов – значило погубить себя. Я настороженно прислушивался к каждому толчку, к каждому шороху в трюме. Не знаю, долго ли я смог бы выдержать такое напряжение? Но что это? Я вдруг услышал с детства знакомую мне песню:
Степь да степь кругом.
Путь далек лежит
Уж не показалось ли мне? А песня лилась и лилась из чуткой мембраны телефонного кружка, прикрепленного в стенке шлема. И скоро я забыл о том, где нахожусь. Слушал, как сильный голос выводил:
Ты, товарищ мой, не попомни зла...
Смолкла песня о ямщике. Зазвучал «Варяг»:
Наверх вы, товарищи, все по местам
Последний парад наступает..
Сколько огня, задора и широты в русских народных песнях! Они наполняли мое крошечное жизненное пространство в шлеме, сдавленное со всех сторон плотной толщей воды. И, когда грянула лихая «Камаринская», мне, честное слово, уже было наплевать на все обвалы! Недаром говорится: «С песней и умирать не страшно».
Через семь часов водолазы добрались до меня. Слышу, снимают последний ящик. Чувствую, наконец, руки и ноги стали шевелиться. Хотел подняться, но тут же повалился. Отвык от вертикального положения, одеревенел, долго пролежав под грузом.
Когда вышел на баркас, стояла глухая ночь. Вся команда тревожно смотрела на меня. А я улыбался и спрашивал: откуда на водолазном боту русские песни? Оказывается, ребята из-за меня ходили на «Морской охотник» за этими пластинками. Каждый из них знал, что такое быть прикованным под водой, в темноте, где теряется представление о времени и оно кажется бесконечным.
Они осторожно, ящик за ящиком, разбирали надо мной завал. Работали сверх всяких сил на двадцативосьмиметровой глубине. А вместе с ними трудился и Чердаков. Желание спасти товарища пересилило в нем страх перед утопленниками.
Кто-то из ребят, убирая с палубы патефон, поинтересовался: понравились ли пластинки?
Еще бы! Никогда в жизни не слушал я так жадно песни о Родине, о море, о любви и счастье, как в то время, когда лежал неподвижный в глубоком трюме затонувшего океанского корабля.
«Иван Макарыч»
Мы шли по дну океанской бухты в легководолазном снаряжении, вдоль протянутого троса, вслед за нашим старшиной. Крупные камбалы с золотисто-оранжевыми каемками при нашем приближении, как хамелеоны, меняли окраску. Подводные хризантемы – белые актинии на толстых ножках – мгновенно закрывали свои пышные головки.
Вдруг мы услышали сигнал: «Стоп!» Это старшина ударил ключом по баллону с кислородом у себя на груди. Звук в воде разносится далеко. Мы остановились.
И тут нас покачнуло так, что еле-еле удержались на грунте. «Что такое? – думаем. – На дне ведь всегда спокойно». Удивленные, посмотрели вперед сквозь стекла масок. Что-то шло прямо на нас, темное и большое. Оно все время увеличивалось, как в кинофильме, когда на зрителей с нарастающим гулом летит-бежит паровоз; кажется, вот-вот раздавит! Двигалась не то туча, не то огромная гора, не то днище старого, обросшего зеленью корабля. И эта туча, гора или днище то опускалось, то поднималось и кидало нас, так и валило с ног!
Старшина дал новый сигнал по баллону. Мы выпустили из рук трос и повернули к берегу. Вышли на сушу, откинули маски, смотрим, а из бухты выставилась темно-коричневая гора и запускает высокие фонтаны, похожие на белую кудрявую березку, листья которой под ветром шелестят и рассыпаются. Торопливые струйки, падая, отсвечивают многоцветной радугой на солнце.
Вот эта-то гора и был кит «Иван Макарыч», с которым у нас завязалась потом самая трогательная дружба.
Мы первый раз в жизни увидели живого кита. Водолаз Никитушкин даже продекламировал стихи:
«Поперек него лежит
Чудо-юдо рыба кит...»
Зато бывший китобоец, механик нашего отряда Иван Макарович Онуфриев, сразу определил породу путешественника:
– Кит-горбач!
И, любуясь громадиной, добавил:
– Великолепный экземпляр!
Кит был метров шестнадцать в длину и почти столько же в поперечнике. Он тяжело дышал, будто лошадь после бега, забирая в легкие по нескольку тысяч литров воздуха. Его дыхало блестело, как черное кожаное пальто под дождем. И при каждом вздохе слышался мелодичный свист разных тембров. Это большая, с тарелку, раковина, приросшая под его дыхалом, рассекала воздух.
– Пришел наш поющий кит! – раздавалось на берегу. Все население рыбачьего поселка, видно, давно знало кита.
Местные рыбаки рассказали нам, что этот кит здесь родился. Бухта просторная, на несколько километров. Китиха кормила его молоком. Летом жарко. Еды целые поля на воде, пасись себе сколько хочешь. Пока не начали строить порт, тихо было. Только волны зашумят да медведь из лесу рявкнет. Когда детеныш нагулял жирок, мать увела его в океан. И в бухту он вернулся уже взрослым. А узнали его по раковине. Она еще с детства приросла к дыхалу. Теперь кит приходит с приятелем.
Наш вахтенный с «Медузы» первый заметил на горизонте два разной высоты фонтана. Минутами они исчезали в волнах, затем появлялись вновь. Когда большой фонтан входил в нашу бухту, маленький повернул в соседнюю.
– Аккуратные киты! – сказал пожилой рыбак. – Навещают бухту каждый год в тот же месяц, в тот же день, в тот же час, ту же минуту и ту же секунду. А через две недели ровно день в день, час в час, минута в минуту, секунда в секунду уходят в океан. Будто у них под плавниками часы имеются.
Великан пробежал вдоль бухты, туда и обратно, как раз над тем местом, где мы только что проходили. Водолазы смеялись:
– Проверяет, правильно ли у нас протянут трос под водой!
Веселый, круглый, как бомба, кит стал играть. Плюхнулся на воду, словно огромный дом рухнул. Сразу волны заходили и брызги полетели к солнцу.
Онуфриев сказал:
– Так вот киты-горбачи нарочно падают, чтобы оглушить косяк селедки себе на обед! Веселый зверь!
Кит опрокинулся вниз головой и помахал хвостом, похожим на крылья невиданных размеров бабочки. Плавник хвоста был надкусан.
– Гляди, как хвост-то отхватили, злодеи! – сказала старуха из толпы. – Ох, и много же у него врагов кровожадных. Всякий норовит обидеть!
Кит проделал новый трюк. Почти весь выпрыгнул из воды. Поднялся столбиком над бухтой и захлопал нарядными грудными плавниками, будто зааплодировал нам. Брюхо и бока его усеяли причудливые раковины самых разнообразных размеров и расцветок, каких и на океанском дне не отыщешь.
– Красотища! – ахнули мальчишки. – Оторвать бы хоть одну!
– Не красота, а мученье, – сказал старый рыбак. – Этого груза на нем килограммов четыреста будет, даже ход тормозит. Сейчас он чесаться пойдет!
Кит и в самом деле помчался к недавно построенной деревянной пристани, чтобы ободрать об нее раковины. Часовой берегового склада вскинул винтовку: «Стой!»
Пристань жалобно затрещала. Часовой выстрелил, но пуля для кита – что укус мухи: двухметровый слой жира надежно его защищает.
Хрупкая пристань не понравилась великану. Недовольный, он подплыл к нашей «Медузе». Когда один борт судна уходил от его бока, он нырял под киль и терся о другой. «Медуза» качалась, как в двенадцатибалльный шторм. По палубе с грохотом, туда и сюда, носилась большая железная бочка с тавотом, угрожая смести все на своем пути. В камбузе полетели тарелки, ложки, зазвенели разбитые стаканы. Кок подхватывал посуду, набивая себе синяки. Чертыхаясь, он вылетел на полубак[24]24
Полубак – носовая часть верхней палубы.
[Закрыть] и стал яростно швырять в кита кастрюли.
– Ты что, с ума сошел? – закричал завхоз с берега. – Посуды тебе не жалко?
– Не жалко! – орал кок. – Суп выплеснулся из котла. Чем кормить буду?
– Убы-ы-ыток! – тонким пронзительным голосом вопил завхоз. – Сейчас я его утихомирю! – И побежал к пограничникам.
– Застрелите кита!
– За что? – спросили пограничники.
– Судно утопит!
– Убивать горбачей запрещено законом.
– Ну хоть попугайте его, выгоните из бухты.
Но пограничники наотрез отказались выполнить просьбу завхоза.
А кит уже покинул «Медузу». Очень подвижная щетка! Стал искать что-нибудь покрепче и остановился у цементных массивов, приготовленных для стенок порта. Этот скребок в несколько тонн весом не шелохнулся. Он с удовольствием чесался о него и ободрал, наконец, налипшие за время долгих путешествий водоросли, ракушки, коронулы, морские желуди и «уточки», напоминающие цветы «львиный зев».
«Чесальщик» успокоился, и водолазы приступили к прерванной работе. Мы приваривали стальные конструкции к причалам бетонного пирса. Но кит оказался очень любознательным. Когда на дне бухты вспыхнули голубые огоньки электросварки, он нырнул посмотреть, что это такое. Мы сразу присели на грунт и выключили горелки – ведь раздавит нас с размаху такая махина! В воде мгновенно стало темно. Ныряльщик остановился на полпути и, перепуганный, выскочил на поверхность. «Ну, – думаем, – ослеп!» Водолазы во время сварки закрывают иллюминаторы цветным фильтром, а у кита даже простых очков нет. Мало ли что может наделать слепое животное! Кто знает, какое у китов зрение.
– Как он там? – продолжая сварку, спрашиваем по телефону.
– Бегает!
– Ни обо что не ушибся?
– Не волнуйтесь, – успокоил нас Онуфриев, – видит!
Мы облегченно вздохнули.
Народ на берегу не расходился до самого вечера. Уж очень забавные акробатические номера показывал гость. Говорили, что в этот приход он особенно играет.
А рядом с рыбаками стоял наш механик Иван Макарович Онуфриев и выспрашивал у них все новые и новые подробности о ките. Весь день он внимательно следил за ним и бормотал странную фразу: «Неужели Иван Макарыч?»
– Поющий, говоришь? – произнес он. Еще раз пристально оглядел кита и наконец радостно воскликнул:
– Да, это он! Батюшки! Ну, детина вымахал!
И развел руками.
Мальчишки тесным кольцом окружили Онуфриева и жадно впились в него глазами. А тот никак не мог успокоиться:
– Вот не думал, не гадал, где встретимся!
– Дядя Ваня, а вы этого кита знали?
– Мой тезка!
Бородатый, могучий Иван Макарович Онуфриев прежде плавал на китобойных судах и ушел с промысла потому, что не выносил вида крови убитых гигантов. Его китель, порыжевший от океанской соли и ветров, походил на китовую кожу. Только не росли на нем водоросли и не было раковин. Даже пуговицы на бушлате Онуфриева выточены из китового уса, а из зуба кашалота – рукоятка такелажного ножа. Волнуясь, он поведал нам удивительную историю.
– Наше судно, – сказал он, – возвращалось в порт. Вдруг вахтенный увидел на волнах китиху. Тело ее колыхалось с гарпуном в спине. Какой-то браконьер убил. Акулы еще не учуяли запаха крови, но могли вот-вот примчаться. Возле китихи бегал среди пустынного океана одинокий детеныш. Он все терся о бока матери, беспомощный, как маленький теленок, и жалобно плакал. Хотел молока. Умрет с голоду малыш или станет жертвой хищников.
Я и предложил его взять на судно, чтобы доставить в какую-нибудь бухту. Там безопасней, и «кашка» из планктона[25]25
Планктон – мельчайшие организмы (рачки, различные личинки, одноклеточные водоросли), которые служат кормом для многих морских животных.
[Закрыть] будет. Эта мысль понравилась всем, даже суровому капитану. Тут же спустили шлюпки, поймали китенка, застропили под брюшко. Раздалась команда: «вира!» Мощная лебедка подняла его над палубой и бережно опустила в трюм, который заполнили морской водой.
Приемыш сразу забегал в бассейне. Ударялся мордочкой о железные стенки и бил хвостом.
Надо кормить. Но чем? Зубов у него не было. И не потому, что маленький. У всех китов-горбачей вместо зубов роговые усы, которыми ни кусать, ни жевать нельзя. Моряки быстро изобрели способ накормить детеныша. Вскрыли двадцатикилограммовую банку со сгущенным молоком, ввинтили туда шланг, другой конец дали в пасть малышу, и накачивают сгущенку. Малютке она понравилась, он так и замер на месте. Судовой врач говорит: «Достаточно! Вредно сразу много давать после голода». Стали вытаскивать шланг – китенок не отпускает: подавай еще молока.
За три дня весь наш запас молока, двести пятьдесят килограммов, он съел. А до ближайшей бухты еще далеко. Погибнет дитя без еды. Попросили механика увеличить число оборотов машины. «Могу прибавить, – отвечает он, – не больше, чем на полсуток ходу». Выдержит ли китенок? Обвиняли тех, кто взял его. Спор был ужасный. А сосунок требовал пищи. Моряки не отходили от трюма, утешали его, кто как мог. Бросали конфеты, морковку, булку. Но он ничего этого есть не умел.
Устроили совещание. Половина команды за то, чтобы отпустить в море, другая – оставить на судне. Капитан сказал решающее слово: отпустить! Сжалось у меня сердце. Привязался я к сиротке, следил, чтобы он был сыт, мыл его в трюме, туалет наводил. Китенок послушно подставлял бока, когда скоблил багром ракушки и водоросли. Только на дыхале никак не мог отодрать. Китенок сердился, ему было больно. И осталась с ним эта раковина-паразит – причина его «песен».
По приказу капитана судно остановилось среди безбрежного океана. Китенка вынули стрелой из трюма, чтобы спустить за борт. И тут сигнальщик с мостика сообщает: «Вижу белые дымки!» Дальномерщик припал к трубе окуляра: «Киты!» Все обрадовались. Судно приблизилось к стаду. Опустили в воду нашего воспитанника и кричим, подсказываем, куда ему плыть. Он исчез в изумрудной глубине, и вот уже его спинной плавник в пене пузырьков –возле китихи, вокруг которой резвились детеныши. Хотел приткнуться к ней, но китята оттолкнули его от матери. Повернул к другой. Смотрим, та стала его кормить. Ну, спасен! Молоко китихи на шестьдесят процентов калорийнее коровьего. Недаром синие китеныши-блювалы нагуливают по сто килограммов в день. Съедают они триста литров молока за сутки.
И мы ушли, уже не тревожась за его судьбу. Коль нашел мать, теперь не пропадет. А за то, что я первый предложил взять его на судно и больше всех возился с ним, моряки назвали малыша в честь меня «Иван Макарыч». Капитан говорил, что неудобно давать млекопитающему имя уважаемого моряка. А мне было приятно.
– Что ж, теперь так и будем его величать, – сказал пожилой рыбак.
А мальчишки сразу закричали киту:
– Иван Макарыч!
Но тот не обратил на их зов никакого внимания. Ребята засыпали Онуфриева вопросами, но было уже поздно, и их разогнали по домам.
К ночи «Иван Макарыч» застыл на поверхности бухты. «Уж не умер ли?» – подумали мы. Подплыли с Никитушкиным на шлюпке и потрогали его багром. Он даже не пошевелился. Луна серебрила его широкую спину. Из воды торчала только голова. Легкие пузырьки воздуха изредка вылетали наверх. Кит крепко спал после долгих походов.
Утром он поднялся раньше всех. Раза два перевернулся, выпустил фонтан – почистил «зубы» – и приступил к завтраку. В бухте плавали зеленые плантации похожих на тину мелких водорослей, в которых кишели крошечные рачки-черноглазки. Кит делал сперва большие круги по воде, потом меньше и меньше, фукал, загонял рачков в кучу. Поднырнет под них, откроет пасть и захватывает их вместе с тоннами воды. Затем цедит воду через пластины усов, как сквозь сито, а рачков глотает. Снова забегает, сгоняет рачков в кучу.
– Желудок у него двухметровый, – сказал нам Онуфриев. – Тонны полторы съедает планктона.
– А хватит ли ему еды в бухте? – спросили мы.
Онуфриев пожал плечами.
Весь день мальчишки кувыркались рядом с китом, пытались забраться на него. Очень хотелось им покататься на «Иване Макарыче». Тот будто все понимал, забавлялся с ребятами. Но когда они пришли с молотками и попытались отбить оставшиеся в складках кожи раковины, он, круто выгнув спину горбом, нырнул. Не желал, чтобы производили операцию. Сколько они ни кричали, кит не появлялся. Скрылся от них в бухте. Ребята огорчились.
– Дядя Онуфриев, почему он не откликается на зов? Может, плохо слышит? – спрашивали ребята.
– Отлично слышит. На шесть километров под водой различает самый слабый звук. Некоторые из них даже музыкальны. Я сам видел, как клюворыл (есть такая порода китов) не раз догонял наш пароход, чтобы послушать шум винтов и стук машин.
– А можно ли приучить, чтобы кит приплывал, когда мы зовем? – спросил Женька Андрианов, сын бригадира артели рыбаков. Он выделялся из ребячьей ватаги двухцветной головой: на затылке темные волосы, а спереди белые.
– Не пробовал.
– В Древнем Риме дельфины откликались на зов, – сказал Женька. – И обедать приходили на колокольчик – они ведь маленькие киты.
– Значит, можно, – соглашался Онуфриев. – Только большое терпение надо. Трудом все дается.
– Терпения у меня хватит! – заявил Женька. – Я рыб в аквариуме держу пятый год. Сам лечу их, когда заболеют. По звонку уже обедают. Ребята, обучим кита?
– Обучим!
– Ой, – мечтательно сказала Таня, девочка с большим бантом на голове, – попутешествовать бы на нем в дальние страны!
– Неплохо! Ни карт тебе, ни компаса. Хоть в Антарктику плыви – и ни в каком тумане не заблудится.
– И зверей не испугается, – сказал крошечный Димка. – Он самый сильный. Может сто слонов победить.
– Даже дерево большое вырвет, как у нас в бурю сломало.
– Он сильней урагана!
– А сколько сот лошадиных сил в нем? – поинтересовался Федя, которого ребята звали инженером. Он увлекался машинами и радиотехникой.
Не успел Онуфриев ему ответить, как Женька выпалил:
– Про горбачей не знаю, а у синего кита, который весит семьдесят тонн, ученые проверяли – мускульная энергия точно тысяча семьсот лошадиных сил. Вот это двигатель!
– Молодец! – похвалил Онуфриев. – Знаешь!
Женька был самым осведомленным из мальчишек. В школе он, как лучший ученик по естествознанию, заведовал юннатским уголком.
– А ну-ка, отвечай, какие породы китов[26]26
Беззубые киты. Финвал – длина около 30 метров. Белоснежное брюхо, серо-голубой ус. Распространен на Дальнем Востоке. Гренландский кит – 15-18 метров. Огромная голова – в одну треть тела. Самый жироносный кит. Обитатель Арктики. Синий кит – до 33 метров. Отличается смоляно-черным усом. Встречается в Тихом и Атлантическом океанах. Горбатые киты – до 18 метров. Любят заходить в бухты.
Зубатые киты. Нарвалы – длина, не считая бивня, 4-5 метров. Обитают в высоких широтах Арктики. Смело заходят в глубь ледяных полей. Кашалот – крупнейший представитель зубатых китов: самцы в полтора раза крупнее самок. В конце апреля-мая появляются в водах Камчатки. Наибольшие скопления кашалотов встречаются в районе Командорских островов.
[Закрыть] вам известны? – спрашивал он свою команду.
И ребята выкрикивали:
– Финвалы! Нарвалы! Гренландские! Зубатые кашалоты!
– Синие! Горбачи!
– И у каждого свой, особый фонтан, – добавил Женька.
Ребята то и дело прибегали к нашему механику с предложениями и проектами.
– Дядя Онуфриев, а нельзя ли его использовать для работы?
– Для какой?
– Вместо катера. Громадная экономия пара и электроэнергии.
– Или вот ваши водолазы ножовкой пилят старые сваи. А что, если бы заставить «Ивана Макарыча»?
И верно, кран стоял на ремонте, а мы срезали сваи рыбачьей пристани, обросшие мхом. По ним бегали бойкие крабы и разгрызали морские ракушки. На это место ляжет массив для стенок порта.
– Мысль неплохая, – сказал Онуфриев. – Но запрячь-то его хитрое дело.
– А хвост у него сильный?
– Мощный!
– Значит, накинуть на хвост петлю и закрепить под водой за сваи. Он их как рванет, аж песок брызнет!
– Он не кран и не лошадь. А вдруг рассердится и все шлюпки и наше судно вдребезги разнесет?
– Он добрый, – сказала Таня.
– Лишь с хвоста пугливый.
– А если незаметно?
Ребята запомнили этот разговор и попытались осуществить свою затею, когда кит должен был уйти в океан. Но сейчас их уже занимал вопрос: чем кормить «Ивана Макарыча»?
Рачков в бухте не хватало киту. Взрывами мы их распугали. Он стал добывать пищу с грунта. Как утка, там рылся. «Вот бедняга, – вздыхали ребята, – много ли он на дне червяков да улиток накопает? Больше грязи проглотит!» Онуфриев им говорил, что однажды на промысле в желудке убитого горбача нашли около ста килограммов песку и мелких камешков.
Таня принесла для кита репу с огорода, но Онуфриев вернул подарок: китовые усы не приспособлены для такого лакомства.
И мы делали попытки кормить «Ивана Макарыча». Невод у нас был свой. Онуфриев предупредил, что у кита горлышко узкое, он глотает рыбки не больше сардины.
Набили мы в мелкую сетку с полпуда рыбешки да еще корабельных сухарей туда добавили и подали «Ивану Макарычу». Кит схватил закуску в пасть и погрузился в воду.
– Пошел на грунт сухари размачивать! – сказал кок.
А мы свесились с борта и гадаем, как кит наши морские сухари ест, ведь он их за всю свою жизнь ни разу не пробовал. А если не понравятся?
Но угощение пришлось «Ивану Макарычу» по вкусу. Он съел его вместе с сеткой. Выплыл и затрубил от удовольствия. Потом мы уж и не рады были. Бегает, как собака, вокруг корабля, пускает самые красивые фонтаны и просит еще сухарей. Завхоз готов был с кулаками броситься на кита.
– Ему годового корабельного запаса не хватит! – кричал он. – Я и эти сухари из вашего пайка вычту!
И повесил еще один замок на кладовую.
Кит покрутился и ушел из бухты.
А вечером прибежали мокрые расстроенные рыбаки с жалобой на «Ивана Макарыча».
– Разбаловали, угощаете сухарями да рыбой! Вот он и нашкодил!
Оказывается, «Иван Макарыч» забрался в рыбацкую сетевую ловушку. Увидел там много рыбы, – может быть, подумал, что это для него приготовили, и влез туда. Только хвост надкусанный из воды торчит. «Ага, вот кто у нас рыбу таскает!»
Не раз исчезал улов из сети. Возможно, выедали акулы или мурены. Сейчас рыбаки решили, что это проделывал «Иван Макарыч». «Теперь-то ты от нас не уйдешь!» Набросили пеньковую петлю. Стали тянуть. Кит только пошевелился, и рыбаки чуть из баркаса не вылетели. А он продолжает обедать. Накинули стальной трос. «Иван Макарыч» рассердился и, всплыв, так грохнул хвостом, что на все доски разнес баркас, а рыбаки добирались до берега вплавь.
Мы отдали им свою лодку, два мотка пенькового смоленого троса и, чтобы задобрить, даже помогли тянуть сети.
А «Иван Макарыч», как ни в чем не бывало, довольный ходил вокруг «Медузы» и приветствовал нас фонтанами до самой мачты.
Но это происшествие натолкнуло ребят на счастливую мысль построить киту столовую. Принесли чертеж Онуфриеву на утверждение.
– Мы продумали все до мелочей, – сказал Женька. – Вот «инженер» доложит.
Федя собрал лоб в гармошку и начал излагать проект.
– У берега вбить толстые жерди, – сказал он, – и вокруг них сплести под водой просторную клетушку из гибкого прочного тальника, вроде корзины. Пол у нее будет естественный – дно бухты, а верх выходит над водой. Крыши не требуется. Со стороны бухты в клеть сделать дверь по толщине кита. Как только он приплывет к ней, кто-нибудь дергает за веревку с баркаса или с берега и открывает столовую. Пожалуйста, обедай, «Иван Макарыч!»
А Женька добавил:
– Рыбы мы наловим на отцовских баркасах. Пойдем?
– Пойдем! – закричали ребята хором.
– Крабов напустим туда и разноцветных ракушек, – предложила Таня.
– А я принесу желтую морскую черепаху, – добавил Димка. – Она крышкой бренчит и танцует, когда я ее щекочу веткой.
– И соседний кит пусть приходит. Прокормим!
Онуфриев похвалил ребят. Кок смеялся:
– Я ему чумичкой уху подносить буду в столовой!
Ребячья затея заинтересовала всех. Но выполнить ее не удалось. Уже кончался срок пребывания «Ивана Макарыча» в нашей бухте. Две недели пролетели незаметно. Завтра, если верить рыбакам, кит вновь отправится в свои дальние странствия.
Ребята решили не отпускать «Ивана Макарыча» и, когда он заснет, привязать к самой толстой березе.
Возле склада лежал стальной трос, приготовленный нами для работы. Конец этого троса ребята подтащили к дереву заранее. В сговоре принимала участие и Таня. Она боялась за судьбу «Ивана Макарыча», которого могут убить в море китобои. Только просила мальчиков не затягивать сильно петлю, не причинять боли киту.
– Ты еще свой бантик на хвост ему навяжи, – насмешливо говорили мальчишки.
Сторож испортил ребятам все дело. Отобрал трос и вызвал Онуфриева.
– Покоя от них нет! – кипятился сторож.
– Ничего, я поговорю с ними, – сказал Онуфриев и увел ребят на «Медузу».
– Нехорошо! Привязать «Ивана Макарыча», как дворнягу! Ох, как бы вы его огорчили! Разве взрослого кита удержишь на месте?
– Мы бы его приручили, – сказала Таня.
Онуфриев усмехнулся и стал рассказывать ребятам о морских гигантах. Много узнали и мы, водолазы, от старого китобоя. В этот вечер Онуфриев раскрыл перед нами свою заветную мечту.
– Есть у нас в стране заповедники разных ценных зверей, – говорил он. – Вот котиков, например, разводим на Командорских островах. Единственное место в мире. Золото найдешь, а этих ценных зверей не так-то просто вывести.
Только не созданы заповедники для китов. А в океанах им грозит истребление. Китов преследуют вот уже тысячу лет.
Вследствие хищнического промысла теперь исчезли гренландский и серый кит. Они удобны для охоты, остаются на плаву после убоя.
По той же причине немного уже и горбачей. Да и те измельчали. Им не дают вырасти. Наш «Иван Макарыч» среди них настоящий колосс!
Такая же история и с морскими титанами, синими китами – блювалами. Еще в 1910 году был убит блювал длиной пятьдесят метров. А с 1953 года уже больше двадцати восьми не встречались.
Для китов хороши как раз наши внутренние моря: Каспийское, Аральское, озеро Байкал и даже некоторые искусственные. На Каспии, к примеру, масса «живой кашки», единственной любимой пищи беззубых китов. Ее можно выращивать сколько угодно. Тогда они рыбу не тронут. Если выкормить синего кита до тридцати трех метров, то он будет весить столько, примерно, сколько потянут сто двадцать быков. Жира от него получится, как от двух тысяч свиней. Только один его язык две тонны, а сердце равно весу крупной лошади – семистам килограммам.
– А как доставлять к нам китов?
– Перевозить синего сосунка с экватора на Каспий придется не в трюме, а в клетке на плавучих резиновых понтонах, чтобы китиха видела младенца. Тогда она за ним пойдет жить куда угодно. Китихи-кашалотихи и горбачихи скорей сами погибнут, чем оставят своего детеныша.
Когда китам станет тесно на Каспии, то часть их можно продвинуть дальше, по Туркменскому каналу, на Аральское море, а может быть, и в Байкал. И пусть там колхозники займутся китоводством.
Кстати, на прозрачном Байкале легче, чем где-либо, окончательно разгадать тайну самого глубоководного в мире водолаза – «парфюмерного» кита – кашалота. Он ныряет на глубину тысяча метров, целый час находится там, когда дерется с уродливым спрутом-кальмаром, пока не одолеет его. Быстро выходит оттуда, и никакая кессонка не разбивает его после этой страшной для водолаза глубины. А наши водолазы уже со ста метров поднимаются с выдержками-остановками, по специальной таблице, в течение пяти часов. А с двухсот метров вдвое дольше. На большие глубины опускаются только батисфера и батискаф.
Драгоценная амбра «парфюмерного» кита называется «плавающим золотом». Ее употребляют при выработке духов с очень устойчивым ароматом. Если китобойцы находят на воде похожий на воск кусок черной или темно-серой, землистого запаха, амбры, они считают свою экспедицию полностью оправданной и могут возвращаться даже без китов. А сколько бы можно было получить в китовом заповеднике чудесной амбры кашалота, которая зачастую теряется бесследно в пучинах бескрайних морей и океанов. Богатство у тебя дома, только знай подбирай его руками!
Долго еще в тот памятный вечер говорил с нами Онуфриев, страстный китолюб.
Ребятишки не могли заснуть и всю ночь бредили китовыми заповедниками.
На следующее утро, когда кит еще только просыпался, они были уже на берегу. К восьми часам высыпало поголовно все население поселка. Рыбаки, их жены в наспех повязанных косынках, со следами теста на руках; две дряхлые бабки в темных длинных платьях, спокойные младенцы на руках беспокойных братьев и сестер, у которых все мысли сейчас были заняты «Иваном Макарычем». По берегу передвигались ползунки с замусоленными погремушками и ватными зайцами. Тут же сновали все кошки поселка, собаки и пятнистая молодая коза бодала то ребят, то опрокинутую самодельную деревянную лошадь без головы.
