Текст книги "Рыба-одеяло"
Автор книги: Константин Золотовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
– Как же это малоизученное одеяло, изнеженное тропиками, могло благополучно приплыть в наше холодное море?
– Оно местное, балтийское, – сказал Вострецов. – Разница только в том, что это, на холоде, еще больше жрать хочет!
– Почему же оно не описано во флоре и фауне Балтийского моря?
– Зачем записывать? Его каждый рыбак знает.
– Как же оно рождается?
– Плодится, как всякая другая рыба. Вылупливается из икры, ходит в куче, прижавшись друг к дружке, чтобы не съела севрюга или хищная щука. А уже через пару месяцев в такое превращается, что от него все молодые моряки бегут.
Курсанты смущенно глядели друг на друга.
Чудовище чуть приостановилось на гребне волн, помолчало, покачиваясь, и опять запело:
«Славное море – священный Байкал,
Славный корабль – омулевая бочка...
– Здорово поет! – поражались курсанты.
– Писцис кантабиле! Поющая рыба! – сказал по-латыни Цветков.
– Вот именно канат бери! – подхватил Вострецов, лукаво косясь на телефонную трубку. – Я их немало наслушался. С борта «Сакко и Ванцетти» сколько раз видел, как оно выплывает и поет иностранные песни, щелкает, как птичка колибри, мяукает и свистит, как удав...
– Во-первых, удавы не мяукают, – поблескивая очками, возразил Цветков. – Это не научно. Во-вторых, людскую речь воспроизводят только попугаи.
– Оно попугайной породы, – объяснил Вострецов.
Тут сигнальная веревка три раза сильно дернулась в руках сигнальщика.
Ученики начали выбирать из воды водолазный шланг и сигнал.
Чудовище замолчало.
– Почему оно не поет? – спросил Толя Цветков.
– Голодное. Не до пения, – объяснил Вострецов.
– Как бы оно Лошкарева не сожрало, – забыв свою ученость, испуганно сказал Цветков.
– Полундра!.. До чего на грунте жрать хочется! – прохрипело чудовище, приплясывая на волне у выпущенных водолазом пузырьков воздуха, становившихся все крупнее и бурливее.
– Петя, брось ему мяса! – попросил телефонист.
Петя Веретенников молча набрал в чумичку горсть перемолотой в мясорубке свежей баранины, вышел из камбуза и швырнул мясо за борт. Мясной фарш для битков не успел утонуть, как на него накинулось чудовище и стало жадно клевать, только дрожь пошла по всему телу от проглатывания.
– Людоедка! – прошептал самый худенький курсант.
Тем временем Лошкарев благополучно поднялся на борт.
Съев мясо, чудовище продолжало молча идти на «Устрицу».
– Не наелась! – сказал телефонист.
– Да уж ему теперь только подавай! – усмехнулся Вострецов. – Рыбе-одеялу ваша горсточка мяса – что слону бублик.
– Сколько же ей требуется мяса? – солидно спросил Веретенников.
– А у тебя его много в кладовой? – осведомился Вострецов.
– Килограммов девяносто, – ответил Петя
– Брось ему хоть половину!
– Не выйдет! – сказал Петя. – Поет слабо и ругается. Не стану на него запасы тратить.
– Багор ему надо, а не мясо! – храбро закричал самый худенький курсант.
– Что ж, попробуем! – Боцман подмигнул Вострецову и поднял с палубы длинный шест с железным острием и крючком на конце. – А ну, разойдись!..
Своим оружием – багром – боцман владел в совершенстве: подхватывал на лету брошенную с берега веревку и без промаха ловил шлюпку на самой крутой волне. Он нацелился на чудовище, широко размахнулся и метнул. Раздался всплеск, багор исчез, пробил чудовище, как масло, а оно даже не поежилось, и ни единая капля крови не окрасила воду. Неужели боцман промазал?
– В самую середку попал! – сказал боцман.
– А крови нет! – прошептал телефонист.
– Оно бескровное! – объяснил Вострецов.
– Винтовку! – приказал ему боцман. – Проверим для наглядности твое одеяло пулей.
Вострецов был на «Устрице» первым снайпером, от его пуль все щуки на Лебяжьем рейде всплывали со дна вверх брюхом.
Он зарядил винтовку.
– В эту рыбу сколько ни бей, все дыры мигом затягиваются одеяльным клеем, – сказал Вострецов.
– Огонь! – весело крикнул боцман.
От винтовочной пальбы проснулся пес Куська, зевнул, увидел свободный водолазный шлем, спрятал в него голову и захрапел в чувствительный кружок микрофона.
Когда в ногах Вострецова валялась целая обойма медных расстрелянных гильз, все увидели, что чудовище цело и невредимо.
– Я же говорил! – развел руками Вострецов. – Пули бесполезны.
Рыба-одеяло, урча и посапывая, приближалась к борту.
– Почему оно урчит по-собачьи? – спросил телефонист.
– Одеяло даже и залаять может!
Зеленовато-серая груда, блаженно похрапывая, наплывала на «Устрицу».
– А не увернуться ли нам от нее, как увернулся катер? – предложил один из курсантов.
– Совершенно верно! – поддержал Цветков. – Есть основание предполагать, что этот вид морского млекопитающего неповоротлив, движется по прямой и сворачивать не умеет, как некоторые травоядные организмы, например, разъяренный бык.
Но было уже поздно. Рыба-одеяло плескалось у самого борта «Устрицы».
– Сейчас бросится! – сказал Вострецов.
– Зачем брешешь? – уже недовольно шепнул ему боцман.
– Ничего, узнаем, сдрейфят или нет.
Толя Цветков выхватил из санитарной сумки хирургический пинцет.
– Я предлагаю вооружиться всем, что есть острого и режущего на корабле!..
– Уже коли брать, так потяжелее, – засмеялся дядя Миша.
Курсанты похватали медные манишки, спинные водолазные грузы, телефонист – тяжелую галошу со свинцовой подметкой. Самый худенький насадил штык на разряженную винтовку Вострецова. А Петя Веретенщиков воинственно поднял над головой свою длинную поварскую ложку – чумичку.
Чудовище с тихим визгом привалило к борту «Устрицы».
Телефонист схватил вторую пудовую галошу и закричал Веретенникову:
– Отмыкай кладовую! Выбрасывай ей все мясо!..
– Не дам! – сказал Петя. – Мне месяц команду кормить надо.
– Петя, не жалей! – чуть не плача, сказал Цветков. – Хуже будет. Вся команда чудовищу на обед пойдет. Ведь этому морскому организму, согласно научным данным, требуется неимоверное количество калорий
– Одеялу это мясо не годится, – засмеялся Вострецов. – Ему подавай молотое.
– Нет, девяносто килограммов я молоть не буду! – сказал Петя и решительно взмахнул над бортом своей длинной ложкой.
Цветков ахнул.
– Ты что? – сказал худенький курсант и от страха закрыл глаза.
Петя изо всей силы ударил рыбу-одеяло чумичкой. Полетели брызги.
– Молодец! – сказал боцман.
Кузька проснулся от шума, вынул голову из шлема и побежал к Пете.
Худенький курсант открыл глаза и испугался еще больше. Мокрый Кузька нюхал что-то в Петиной чумичке, фыркал, рычал и пятился.
– Живые! Живые! – кричал Петя.
– Что такое? – спросил Толя Цветков.
Петя вынул из ложки мокрый серый комочек чудовища и поднес его на ладони к очкам медика.
Цветков изменился в лице и уронил пинцет.
– Моллюскум кантабиле куверкулюм!
Он снял очки и подбежал к борту. Раздался всплеск. Это Цветков, разглядывая чудовище, перевесился через борт и упал прямо на страшную рыбу-одеяло. Он пробил ее головой, но рыба-одеяло ему ничего не сделала, пропустила сквозь себя и снова сомкнулась. Цветков вынырнул, ухватился за опущенный с борта штормтрап – веревочную лестницу – и полез обратно на «Устрицу».
В волосах, на спине, на плечах, на шее и даже в карманах Толи Цветкова дрожали, извивались и подпрыгивали крохотные живые существа с толстыми головками и суетливыми смешными хвостиками. Блестя на солнце, они жадно раскрывали рты и срывались с лекаря обратно в воду.
Шерсть на Кузьке стала дыбом при виде Цветкова. Пес начал яростно рвать палубу когтями и оглушительно лаять.
Кузька, отступая от медика, накололся на штык худенького курсанта, отчаянно завизжал и спрятался в шлем. В брошенную у борта трубку подводного телефона пронесся по шлангу жалобный собачий стон.
– Восемь суток без берега! – сказал дядя Миша телефонисту.
– Есть! – обалдело сказал курсант и поспешил убрать трубку на место, в ящик подводного телефона.
По палубе глухо застучали медные манишки, свинцовые грузы, галоши – это, взглянув на Цветкова, курсанты, наконец, всё поняли и уронили, под хохот стариков, свое тяжелое вооружение.
– Оконфузили «Устрицу», – сказал боцман и сплюнул. – Пустяка не разглядели. Я же вам подсказывал. Ну что глаза воротите? Любуйтесь на ваше одеяло! Из него еще будут хорошие окуни или караси.
Курсанты смущенно глядели за борт на большое темно-серое скопление обыкновенных рыбьих мальков.
Ханковцы
1. Гангут
Гангут! Вот слово, которое не меркнет в веках. С этим именем связаны замечательнейшие страницы в истории борьбы нашей Родины за свою независимость.
В 1700 году Петр I начал войну со Швецией за выход России в Балтийское море. Россия, овладев приморскими крепостями Кексгольмом и Выборгом, предложила Швеции мир. Но шведский король Карл XII, сбежавший после полтавского сражения в Турцию, заносчиво ответил: «Хотя бы вся Швеция пропала, а миру не бывать».
И вот русская армия и флот овладевают Гельсингфорсом и, «закрепив оный», стремятся к городу Або, с тем чтобы выйти на побережье Ботнического залива и ударить по самой Швеции.
Но в то время как солдатам Петра удается достигнуть Або, сильный шведский флот преграждает путь петровским морякам у полуострова Гангэ-удд (Ханко по-фински).
Полуостров имел значение морского ключа к двери в Финский залив. Это отчетливо видно на карте Балтийского моря.
Шведы решили не выпускать русских из Финского залива. Их могучий флот не знал тогда соперников в Европе. 29 одних только линейных, многопушечных кораблей выставили шведы.
Гангут, далеко вдаваясь в море, разделяет собою шхеры, и здесь шведские линкоры могли легко уничтожить русские гребные суда во время их перехода по открытому плесу.
Прибывший из Таллина Петр осмотрел Гангэ-удд и, отыскав самый узкий перешеек, соединяющий Финляндию с полуостровом, велел вырубать здесь лесную просеку для переволока галер по суше. Местные финские жители выдали шведам замысел Петра. И шведский командующий адмирал Ватранг тотчас рассредоточил свой флот. Галерный флот контр-адмирала Эреншельда он поставил для встречи на том месте, куда русские должны были переволочить свои галеры. Со второй частью флота встал сам у Гангутского мыса, выходящего в залив, а третью под командой вице-адмирала Лилля направил русским в тыл, чтобы поймать их в ловко задуманную западню. Но Ватранг не оценил военный гений Петра. Разбросав свои силы, адмирал тем самым дал возможность Петру обмануть его. На месте переволока галер, на просеке, Петр велел побольше дымить, а галеры послал по воде. Об атаке неприятеля он не помышлял. Враг обладал слишком крупной артиллерией.
Петр воспользовался штилем. Двадцать русских галер налегли на весла и заскользили по зеркальной поверхности моря на глазах у шведов. Многопушечные парусные линкоры шведов из-за безветрия были бессильны двинуться с места и открыли по галерам яростный огонь, но ядра не долетали до гребцов. Так и проскочили эти галеры.
Чтобы не пропустить остальных, шведы начали тянуть линкоры с места всеми шлюпками. А Петр послал еще пятнадцать галер. Таким образом безнаказанно прошли все тридцать пять петровских судов.
Думая, что и другие русские суда пройдут прежним путем, адмирал Ватранг поспешил в море преградить им дорогу, оставив свободным побережье.
Петр использовал его ошибку и 27 июля 1714 года (по старому стилю) в четыре часа утра направил остальной флот вдоль берега.
Шведы не прекращали бешеный огонь. Но гребцы напрягали все силы, и тридцатипятивесельные скампавеи благополучно уходили от ядер. Быстро прошел здесь гребной флот.
Датский посланник Юль писал об этом прорыве: «Уменье русских найтись при всяких обстоятельствах возбуждает невольное удивление... Посаженные в шлюпки солдаты по прошествии восьми дней гребут одним веслом так же искусно, как лучшие гребцы... Русские так выносливы, что с ними можно совершить то, что для солдат прочих наций казалось бы невыполнимым».
Русская эскадра, таким образом, обогнула Гангутский полуостров и утром вошла в шхеры, где уже с первыми галерами находился Петр.
Эскадра Эреншельда, ожидавшая здесь переволока русских галер, теперь изготовилась к бою.
Эреншельд занимал очень выгодную позицию, не допускавшую обхода. Фланги его эскадры упирались в берега узкого фиорда, флагманский фрегат «Элефант» стоял бортом и мог действовать всей артиллерией, которая была много крупнее русской. Такое расположение выбрал Эреншельд потому, что на фрегатах пушки ставились на борту, а на галерах, из-за весел, только по носу. Вся линия эскадры шведов была выгнута в виде огромного полумесяца. А в тылу от нападения русских специально затопили финскую баржу и два шхербота.
Если к этому прибавить, что узость фиорда не позволяла атаковать шведов более чем двадцатью галерами в ряд, то становилось ясным, что позиции Эреншельда неприступны.
Однако медлить было нельзя. В тылу остались обойденные русскими шведские эскадры из фрегатов и линкоров, и к ним на соединение еще шла из Або эскадра контр-адмирала Таубе.
Петр выслал к Эреншельду парламентера предложить сдаться во избежание кровопролития, иначе пощады не будет. На это шведский адмирал ответил: «Я никогда в жизни не просил пощады».
В два часа дня Петр со своей скампавеи дал знак. На адмиралтейской галере взвился русский синий флаг и грянул пушечный выстрел – сигнал к битве.
Петр лично руководил сражением.
Подпустив атакующие русские галеры на расстояние полупистолетного выстрела, шведы открыли огонь всей артиллерией. Осыпанные густой картечью, атакующие отступили.
Вслед за тем кордебаталия[21]21
Кордебаталия – средняя часть флота или эскадры, построенных в походный или боевой порядок.
[Закрыть], построившись в две линии, без выстрела снова двинулась на шведский центр. Но и она была отбита ураганным огнем шведских орудий.
В третий раз пошли наши прадеды на шведов тем же строем. Но уже на фланги противника. Причем в помощь артиллерии был придан ружейный огонь. Командиры переходили со скампавеи на шлюпки и с обнаженными саблями шли впереди своих подразделений. На море был мертвый штиль. Тяжелый пороховой дым застилал весь фиорд, отчего орудийный огонь шведов потерял меткость.
Уже каждая русская галера первой линии была покрыта убитыми и ранеными, но вторая достигла цели и схватилась крючьями за шведские борта – вступила в абордажный бой. На левом фланге врукопашную дрались на палубе большой шведской галеры «Трапан». Поврежденная галера под грузом защитников и нападающих накренилась, зачерпнула бортом воду и пошла ко дну.
Дольше всех били самые могучие орудия флагмана «Элефант», не подпуская к себе. Но и наша артиллерия на близком расстоянии оказалась сильной.
«Элефант» загорелся и после рукопашного боя сдался. Петр сам энергично помогал тушить на нем пожар. Упавший за борт раненый Эреншельд был доставлен на скампавею Петра. Гангут стал русским.
Петровский флот вошел в Неву, ведя за собой взятые в плен шесть шведских галер, несколько шхерботов и флагманский фрегат «Элефант» со спущенными за кормой флагами.
Петербург пышно встретил победителей. На мосту Петропавловской крепости высилась Триумфальная арка. На ней виднелся орел, сидевший на слоне. А слон по-шведски – «элефант», так назывался пленный флагман. Надпись над рисунком арки гласила: «Русский орел мух не ловит».
Нева дрожала от пушечной стрельбы и криков «ура!». Вечером в честь «преславной виктории» был сожжен грандиозный фейерверк.
Однако царские правители после Петра не оценили огромного стратегического значения полуострова Гангут. Осенью 1788 года, когда русский флот ушел оттуда на очередную зимовку, щведы безнаказанно забрались на Гангут и соорудили свою крепость.
Лишь спустя двадцать лет, 9 мая 1808 года, русские смогли снова выбить шведов с полуострова.
Несколько раз гарнизону Гангута приходилось отбивать яростные вражеские нападения. Но самая беспримерная и невиданная защита полуострова произошла в июне 1941 года. После Октябрьской революции Гангут отошел к Финляндии, согласно мирному договору. А перед Великой Отечественной войной Советский Союз взял полуостров в аренду, под военно-морскую базу.
В Ленинграде, в начале улицы Пестеля, стоит часовня в стиле петровского барокко, сооруженная в честь победы при Гангуте. А через дорогу, перед белым зданием, вознеслась вверх чаша и над ней далеко видная надпись, сделанная уже после Отечественной войны: «Слава мужественным защитникам полуострова Ханко!»
2. БТК
Ханко! Я вступил на твои опаленные войной камни в начале июля 1941 года.
Как только я получил мобилизационное предписание, Балтийский флотский экипаж назначил меня в первую бригаду торпедных катеров – БТК. Находилась она на полуострове Ханко.
Всю ночь мы шли туда морем из Таллина. Наше судно тянуло за собой на буксире огромную баржу с грузом для защитников Ханко. Шныряли вражеские подводные лодки. То здесь, то там ухали в воде глубинные бомбы, которые сбрасывали сопровождавшие нас торпедные катера.
На рассвете вырос перед нами темный скалистый остров Руссари – форпост Ханко.
Гремели артиллерийские залпы неприятельских орудий. Финны обстреливали порт с многочисленных островов.
Мы высадились и побежали вдоль берега.
– Сюда! Сюда! – кричат нам «старожилы» полуострова.
Подбегаю.
– Вы в БТК? – спрашивает командир.
Не успел ответить, как рядом бухнул снаряд. Осколки зазвенели о прибрежные валуны. Ни командира, ни матросов – никого вокруг меня не видно. Собака была рядом – и той нет.
Я еще не был обстрелян и никак не мог сообразить, что же мне делать: бежать или падать? Стою, весь засыпанный песком. Даже на зубах хрустит – полный рот песку набился.
Наконец вижу, из какой-то норы неподалеку показалась чья-то голова, из-за камня – другая. Командир откуда-то выскочил, бежит ко мне:
– Почему тут остались?
– А куда мне было деться? – говорю растерянно.
– В капонир[22]22
Капонир – каменное укрытие от снарядов и осколков.
[Закрыть] укрыться.
– Не знаю, где он.
– Рядом! Тоже мне, присылают офицеров. – И показал, где капонир.
Через несколько часов я уже осмотрелся. Кругом гранит, валуны и... розы.
Ханко – самая южная оконечность Финляндии. Когда-то у финнов здесь был курорт. Из леса выбегали белки, прыгали на плечи, золотые рыбки плавали в прудах. А теперь это место стало ареной ожесточенных сражений.
3. «Гангут смеется»
В бригаде торпедных катеров выходила небольшого формата матросская газета «За Родину». Так как я был немножко знаком с газетной работой, меня назначили помощником редактора. Первый номер я выпускал один. Корреспондентов совсем не было. Потом, помню, моторист, старшина второй статьи В. Светлов принес «Балладу о том, как шюцкор тысячу марок не получил». Мы вместе выправили ее и опубликовали. Вслед за ним явился отличник пулеметного расчета Погребельный со стихотворением, посвященным ханковским летчикам. А затем старшина Кузьмин – тоже со стихами: «Враг, не суйся к нам на Ханко!»
Газета имела потрясающий успех. Бойцы восхищенно смотрели на своих друзей.
– Вот здорово! Витька, ты, оказывается, поэт?
– Кузьмин! А мы и не подозревали, что ты пишешь!
Светлов и Кузьмин смущенно улыбались, довольные похвалой. Больше недостатка в корреспондентах я не испытывал. Всем хотелось напечататься в газете, да и было о чем писать. Катерники каждый день совершали подвиги, выгоняя неприятеля с островов вокруг Ханко.
Помощником у меня был бывший типографский рабочий, старшина Иван Шпульников. Он ловко вырезал на линолеуме клише по моим рисункам. Линолеум брали из финских домиков. Все полы там были им покрыты. Когда на Ханко прибыл художник Борис Пророков, то и ему очень понравился этот материал. Он был податливый под ножом, давал удивительно четкий рисунок и тончайшую линию.
Вскоре нашу газету «За Родину» объединили с газетой центральной военно-морской базы «Красный Гангут». Писали теперь уже не только о бригаде торпедных катеров, но и обо всех защитниках Ханко.
Редакция «Красного Гангута» помещалась в подвале бывшего шведского посольства. По двору, чтобы попасть туда, всегда бежали – вражеские снаряды постоянно рвались. На полуострове Ханко не было сантиметра скалистой земли, куда бы не попадал осколок. Даже крысы не находили места, где спрятаться, и жили в нашем помещении. Ложишься спать, а рядом тесак ставишь. Только уснешь, бежит эта тварь по животу. Вскакиваешь: ах, ты... и тесаком ее. Но они совсем обнаглели, не боялись и днем показываться.
Газета требовала оперативности, как и все дела на Ханко. Приходилось бывать в разных концах полуострова. То участвовал в боях отряда морской пехоты под командой капитана Гранина, чтобы дать в «Красный Гангут» самый живой материал о доблестных гранинцах. То отправлялся на Утиный Нос к замечательному артиллеристу Брагину, где у самого берега посреди гранитных скал стояли его орудия. Сразу от них тянулась поросль березок. В шутку это место бойцы называли «Парк культуры и отдыха». Только отдыхать им почти не приходилось. На батарее было всегда очень «жарко». Стоял сплошной звон от скачущих по камням осколков. Казалось, что снаряды летели беспрерывно. Брагинцы огрызались редко – берегли боеприпасы, но уж стреляли так, что начисто разносили вражеские гнезда.
То я спешил на батарею Руденко, любимого ученика капитана Гранина. Бойцы здесь били врага одинаково точно днем и ночью.
Старшина Сергеев гибкими чувствительными пальцами, даже с завязанными глазами, разбирал и собирал сложный орудийный замок.
Или я находился у прославленного капитана Жилина, который знал свою батарею, как личный пистолет. О жилинцах в «Красном Гангуте» были стихи:
«Ее снаряд, опережая гром
И молнию, несет врагу отмщенье,
Все ускоряя грозное вращенье
По линиям, нарезанным винтом...»
То с группой моряков шел для поддержки гарнизона на остров Осмуссаар, расположенный в другой части моря, возле мыса Шпитгам, откуда гитлеровцы в упор стреляли по его защитникам. А потом в газете «Красный Гангут» сообщал ханковцам о боевых делах этого далекого гарнизона.
Газета состояла из двух отделов: «Герои Гангута» и «Гангут смеется». Особой популярностью пользовался «Гангут смеется».
Однажды мне попалось письмо убитого финского резервиста Густава, и в августовском номере газеты я написал фельетон «Запах ладана».
Пастор Петерсон из города Вестербю, благословляя резервиста Густава на фронт, говорил, что у гангутцев уже нечем стрелять и Густав может смело идти в бой, чтобы сразу победить советских матросов.
Фельетон заканчивался тем, что «пастор Петерсон приехал на Ханко, встал перед финскими солдатами и, воздев руки к небу, начал проповедь. Но тут земля содрогнулась от взрыва. Пастор юркнул в бомбоубежище.
– Полундра! – закричал с перекошенным от контузии лицом резервист Густав. Он слышал это страшное слово от гангутцев, когда спасался бегством.
– Полундра! – снова крикнул Густав и дико захохотал. – У большевиков нет снарядов! Зачем же вы спрятались, пастор?
Вместо ответа, из норы донесся затхлый запах ладана...»
Моряки на Ханко любили меткую шутку, острое слово и веселую карикатуру.
