Текст книги "Будем как солнце. Книга символов"

Автор книги: Константин Бальмонт

ГОЛОС ДЬЯВОЛА

 
Я ненавижу всех святых,
Они заботятся мучительно
О жалких помыслах своих,
Себя спасают исключительно.
 

 
За душу страшно им свою,
Им страшны пропасти мечтания,
И ядовитую Змею
Они казнят без сострадания.
 

 
Мне ненавистен был бы Рай
Среди теней с улыбкой кроткою,
Где вечный праздник, вечный май
Идет размеренной походкою.
 

 
Я не хотел бы жить в Раю,
Казня находчивость змеиную,
От детских дней люблю Змею,
И ей любуюсь, как картиною.
 

 
Я не хотел бы жить в Раю,
Меж тупоумцев экстатических.
Я гибну, гибну – и пою,
Безумный демон снов лирических.
 

ВРАГ

 
У меня был враг заклятый,
    У меня был враг.
На его постели смятой
Хохот демона проклятый
Оживлял полночный мрак.
    Без него жена смеялась,
    Обнималась, целовалась.
    Хохот демона был мой.
    Побыл с ней. Ай-да! Домой!
 

 
Враг заклятый был далеко.
    Возвратился. «Честь!»
Ты, без страха и упрека!
Я, как ты, во власти рока.
Хочешь? Что же, месть, так месть.
    Час и место. Мы явились.
    Мы сошлись и поклонились.
    Чей-то взор покрылся тьмой.
    Хохот демона был мой!
 

ИЗБИРАТЕЛЬНОЕ СРОДСТВО
_СОНЕТ

 
Я с нею шел в глубоком подземелье,
Рука с рукой, я был вдвоем – один.
Мы встретились в сверкающем весельи,
Мы нежились, как лилии долин.
 

 
Потом пришли к дверям старинной кельи,
Предстала Смерть, как бледный исполин.
И мы за ней, в глубоком подземелье,
Стремились прочь от зелени долин.
 

 
Мы шли во тьме, друг друга не видали,
Любовь была как сказка дальних лет,
Любовь была печальнее печали.
 

 
В конце пути зажегся мрачный свет,
И я, искатель вечной Антигоны,
Увидел рядом голову – Горгоны.
 

НЕРАЗЛУЧИМЫЕ

 
Под низкою крышкою гроба,
    Забиты гвоздями,
Недвижно лежали мы оба,
С враждебными оба чертами.
 

 
Застывшие трупы, мы жили
    Сознаньем проклятья,
Что вот и в могиле – в могиле!—
Мы в мерзостной позе объятья.
 

 
И Дьявол смеялся надгробно,
    Плитой погребальной:
«Эге,– говорил,– как удобно
Уродцам—в могиле двуспальной!»
 

ДВА ТРУПА

 
Два трупа встретились в могиле,
И прикоснулся к трупу труп,
В холодной тьме, в тюрьме, и в гнили,
Прикосновеньем мертвых губ.
 

 
Они, влюбленные, когда-то
Дышали вместе под Луной
Весенней лаской аромата
И шелестящей тишиной.
 

 
Они клялись любить до гроба.
И вот, по истеченьи дней,
Земная жадная утроба
Взяла их в пищу для червей.
 

 
Тяжелые, с потухшим взглядом,
Там, где повсюду мгла и мгла,
Они лежат так тесно рядом,
Зловонно-мягкие тела.
 

 
Для мелких тварей ставши пищей,
И разлученные с душой,
Они гниющее жилище,
Где новый пир, для них чужой.
 

 
И дико спят они в тумане,
И видят сказочные сны
Неописуемых дыханий
И необъятной тишины.
 

НАД БОЛОТОМ

 
Над болотом позабытым брошен мост,
За болотом позабытым брызги звезд.
Там, за топью, цепенея, спит Лазурь,
Затаив для дней грядущих сумрак бурь.
 

 
Неживые, пропадают брызги звезд,
И к болоту от болота брошен мост.
И одно лишь не обманет—жадность бурь,
Ею дышит – с ней в объятьях – спит Лазурь.
 

ВЕДЬМА

 
Я встретил ведьму старую в задумчивом лесу.
Спросил ее: «Ты знаешь ли, какой я грех несу?»
 

 
Смеется ведьма старая, смеется что есть сил:
«Тебя ль не знать? Не первый ты, что молодость убил.
 

 
Отверг живые радости, и стал себе врагом,
И тащишься в дремучий лес убогим стариком».
 

 
Я вижу, ведьма старая все знает про меня,
Смеется смехом дьявола, мечту мою кляня,
 

 
Мечту мою о праведном безгрешном житии,—
И молвил ей: «А знаешь ли ты чаянья мои?
 

 
Я в лес вошел, но лес пройду, прозрачен, как ручей,
И выйду к морю ясному божественных лучей».
 

 
Смеется ведьма старая: «Куда тебе идти?
Зашел сюда—конец тебе: зачахнешь на пути.
 

 
Сии леса—дремучие, от века здесь темно,
Блуждать вам здесь дозволено, а выйти не дано.
 

 
Ишь, выйду к морю светлому! Ты думаешь: легко?
И что в нем за корысть тебе! Темно и глубоко».
 

 
И ведьма рассмеялася своим беззубым ртом:
«На море жить нельзя тебе, а здесь твой верный дом».
 

 
И ведьма рассмеялася, как дьявол егозя:
«Вода морская – горькая, и пить ее – нельзя».
 

INCUBUS

 
Как стих сказителя народного,
Из поседевшей старины,
Из отдаления холодного,
Несет к нам стынущие сны,—
 

 
Так темной полночью рожденные
Воззванья башенных часов,
Моей душою повторенные,
Встают как говор голосов.
 

 
И льнут ко мне с мольбой и с ропотом:
«Мы жить хотим в уме твоем».
И возвещают тайным шепотом:
«Внимай, внимай, как мы поем.
 

 
Мы замираем, как проклятия,
Мы возрастаем, как прибой.
Раскрой безгрешные объятия,
Мы все обнимемся с тобой».
 

 
И я взглянул, и вдруг, нежданные,
Лучи Луны, целуя мглу,
Легли, как саваны туманные,
Передо мною на полу.
 

 
И в каждом саване – видение,
Как нерожденная гроза,
И просят губы наслаждения,
И смотрят мертвые глаза.
 

 
Я жду, лежу, как труп, но слышащий.
И встала тень, волнуя тьму.
И этот призрак еле дышащий
Приникнул к сердцу моему.
 

 
Какая боль, какая страстная,
Как сладко мне ее продлить!
Как будто тянется неясная
Непрерываемая нить!
 

 
И тень все ближе наклоняется,
Горит огонь зеленых глаз,
И каждый миг она меняется,
И мне желанней каждый раз.
 

 
Но снова башня дышит звуками,
И чей-то слышен тихий стон,
И я не знаю, чьими муками
И чьею грудью он рожден.
 

 
Я только знаю, только чувствую,
Не открывая сжатых глаз,
Что я как жертва соприсутствую,
И что окончен сладкий час.
 

 
И вот сейчас она развеется,
Моя отторгнутая тень,
И на губах ее виднеется
Воздушно-алый, алый день.
 

ПОЖАР

 
Я шутя ее коснулся,
Не любя ее зажег.
Но, увидев яркий пламень,
Я – всегда мертвей, чем камень —
Ужаснулся,
И хотел бежать скорее,
И не мог.
 

 
Трепеща и цепенея,
Вырастал огонь, блестя,
Он дрожал, слегка свистя,
Он сверкал проворством Змея,
Все быстрей,
Он являл передо мною лики сказочных зверей.
С дымом бьющимся мешаясь,
В содержанья умножаясь,
Он, взметаясь, красовался надо мною и над ней.
 

 
Полный вспышек и теней,
Равномерно, неотступно,
Рос губительный пожар.
Мне он был блестящей рамой,
В ней возник он жгучей драмой,
И преступно,
Вместе с нею я светился в быстром блеске дымных чар.
 

«Хорошо ль тебе, девица…»

 
Хорошо ль тебе, девица,
Там глубоко под землей?
Ты была цветок, и птица,
    Праздник мой!
Хорошо ль тебе, девица,
Так глубоко под землей?
 

 
Ты, как все, лишь день светила,
И ничтожно умерла.
Глубока твоя могила,
    Сон и мгла.
Ты, как все, лишь день светила,
Потускнела, умерла.
 

 
Твой конец последний близок,
Ты остывший бледный труп.
Терем твой, девица, низок,
    Миг твой скуп.
Твой конец последний близок,
Ты посмешище и труп.
 

В ТОТ МИГ

 
В тот миг расставанья в нем умерло что-то,
Он с нею был взглядом, не с нею душою.
А в ней лишь одна трепетала забота:
«О, если б могла я быть вечно с тобою!»
 

 
Лицо у нее лишь на миг исказилось,
Она, холодея, сдержала рыданья.
«Прощай», у обоих в душе проносилось,
И он ей с улыбкой сказал. «До свиданья!»
 

 
В тот миг расставанья, как ветер свободный,
Он только и ждал, чтоб скорей удалиться.
И, вздрогнув, бледнея в тоске безысходной,
Она прошептала: «Я буду молиться!»
 

AD INFINITUM

 
В храме все – как прежде было.
Слышен тихий взмах кадил.
    «Я смеялся, я шутил.
    Неужели ты любила?»
 

 
Дымен смутный трепет свеч,
На иконах свет заемный.
Каждый хочет в церкви темной
От свечи свечу зажечь.
 

 
В храме будет так, как было.
Слышен тихий звон кадил.
    «А, неверный! Ты шутил.
    Горе! Горе! Я любила».
 

К СМЕРТИ

 
Смерть, медлительно-обманная,
Смерть, я ждал тебя года,
Но для каждого ты странная
И нежданная всегда.
 

 
Мне казалась упоительной
Мысль о том, что ты придешь
И прохладою целительной,
Торжествуя, обоймещь.
 

 
И воздушною одеждою
Мне навеешь легкий мрак.
Нет, обманут я надеждою,
Ты придешь не так, не так.
 

 
Как неведомое, грубое,
Ты возникнешь в тишине
Как чудовище беззубое,
Ты свой рот прижмешь ко мне.
 

 
И неловкими прижатьями
Этих скользких мертвых губ,
Неотвратными объятьями
Превращен я буду в труп.
 

 
Но еще не бессознательный,
Не затянутый во тьму,
И мучительно внимательный
К разложенью своему.
 

 
Вот, рука окоченелая
Точно манит и грозит,
Синевато-грязно-белая,
Искривилась… Гнусный вид!
 

 
Вот, лицо покрылось пятнами,
Восковою пеленой,
И дыханьями развратными
Гниль витает надо мной.
 

 
Отвратительно знакомые
Щекотания у рта.
Это мухи! Насекомые!
Я их пища, их мечта!
 

 
И приходят ночи, низкие,
Как упавший потолок.
Где же вы, родные, близкие?
Мир отпрянувший далек.
 

 
Глухо пали комья грязные,
Я лежу в своем гробу,
Дышат черви безобразные
На щеках, в глазах, на лбу.
 

 
Как челнок, сраженный мелями,
Должен медлить, должен гнить,
Я недели за неделями
Рок бессилен изменить.
 

 
За любовь мою чрезмерную
К наслаждениям земным,
После смерти, с этой скверною
Грешный дух неразлучим.
 

 
Целых семь недель томления,
Отвращения, тоски,
Семь недель, до избавления,
Рабство, ужас, и тиски!
 

 
Лишь одной отрадой нищенской
Ад могу я услаждать;
Пред оградою кладбищенской
Белой тенью в полночь встать.
 

СОЗНАНИЕ

«Я с каждым могу говорить на его языке…»

 
Я с каждым могу говорить на его языке,
Склоняю ли взор свой к ручью или к темной реке.
 

 
Я знаю, что некогда, в воздухе, темном от гроз,
Среди длиннокрылых, меж братьев, я был альбатрос.
 

 
Я знаю, что некогда, в рыхлой весенней земле,
Червем, я с червем наслаждался в чарующей мгле.
 

 
Я с Солнцем сливался, и мною рассвет был зажжен,
И Солнцу, в Египте, звучал, на рассвете, Мемнон.
 

 
Я был беспощадным, когда набегал на врагов,
Но, кровью омывшись, я снова был светел и нов.
 

 
С врагом я, врагом, состязался в неравной борьбе,
И молча я вторил сраженный «О, слава тебе?»
 

 
И мной, безымянным, не раз изумлен был Сократ.
И ныне о мудром, со мной, обо мне, говорят.
 

 
Я с каждым могу говорить на его языке,
Ищи меня в небе, ищи меня в темной реке.
 

«Я не знаю, что такое – презрение…»

 
Я не знаю, что такое – презрение,
Презирать никого не могу.
У самого слабого были минуты рокового горения,
И с тайным восторгом смотрю я в лицо – врагу.
 

 
Я не знаю, как можно быть гордым
Пред другим. Я горд – пред собой.
О, струны мои, прозвените небывалым аккордом,
Чтоб враг мой был, как я, во мгле голубой!
 

«Я не могу понять, как можно ненавидеть…»

 
Я не могу понять, как можно ненавидеть
Остывшего к тебе, обидчика, врага.
Я радости не знал – сознательно обидеть,
Свобода ясности мне вечно дорога.
 

 
Я всех люблю равно, любовью равнодушной,
Я весь душой с другим, когда он тут, со мной,
Но чуть он отойдет, как светлый и воздушный
Забвеньем я дышу, своею тишиной.
 

 
Когда тебя твой рок случайно сделал гневным,
О, смейся надо мной, приди, ударь меня:
Ты для моей души не станешь ежедневным,
Не сможешь затемнить – мне вспыхнувшего – дня.
 

 
Я всех люблю равно, любовью безучастной,
Как слушают волну, как любят облака.
Но есть и для меня источник боли страстной,
Есть ненавистная и жгучая тоска.
 

 
Когда любя люблю, когда любовью болен,
И тот, другой, как вещь, берет всю жизнь мою,
Я ненависть в душе тогда сдержать не волен,
И хоть в душе своей, но я его убью.
 

ЗАГЛЯНУТЬ

 
Позабывшись,
Наклонившись,
И незримо для других,
Удивленно
Заглянуть,
Полусонно
Вздохнуть,—
Это путь,
Для того чтоб воссоздать
То, чего нам в этой жизни вплоть до смерти не видать.
 

ДУША

 
Душа – прозрачная среда
Где светит радуга всегда,
В ней свет небесный преломлен,
В ней дух, который в жизнь влюблен.
 

 
В душе есть дух, как в солнце свет,
И тождества меж ними нет,
И разлучиться им нельзя,
В них высший смысл живет сквозя.
 

 
И трижды яркая мечта —
Еще не полная, не та,
Какая выткалась в покров
Для четверичности миров.
 

 
Последней, той, где все – одно,
В слова замкнуться не дано,
Хоть ею полон смутный стих,
В одежде сумраков земных.
 

 
И внешний лик той мысли дан:
Наш мир – безбрежный Океан,
И пламя, воздух, и вода
С землею слиты навсегда.
 

«Жемчужные тона картин венецианских…»

 
Жемчужные тона картин венецианских
Мне так же нравятся, как темные цвета
Богинь египетских, видений африканских,
И так же, как ночей норвежских чернота.
 

 
Но там в Норвегии еще есть ночь иная,
Когда в полночный час горит светило дня.
И яркие цвета, вся сила их земная,
В кровавых кактусах так радуют меня.
 

 
Что в мире я ценю – различность сочетаний:
Люблю Звезду Морей, люблю Змеиный Грех.
И в дикой музыке отчаянных рыданий
Я слышу дьявольский неумолимый смех.
 

ЧАСЫ

 
Отчего в протяжном бое
Убегающих часов,
Слышно что-то роковое,
Точно хоры голосов?
 

 
Оттого, что с каждым мигом
Ближе к сердцу горький час.
Верь заветным древним книгам
Страшный Суд грядет на нас.
 

 
Бойся тайных злодеяний,
В тайну жертвы вовлекись.
Нет вины без воздаяний.
Время зыбко Берегись!
 

 
Бойся грозных мук, растущих
Из обманчивых утех.
Бойся мертвых, молча ждущих,
Чтоб раскрыть твой тайный грех.
 

 
Нет малейшего мгновенья,
Не записанного там.
Нет пощады, нет забвенья
Улетающим мечтам.
 

 
Бойся выйти из влиянья
Полной света полосы.
Слышишь голос предвещанья?
Бойся! Это бьют часы.
 

МАЯТНИК

 
Равнодушно я считаю
Безучастное тик-так.
Наслаждаюсь и страдаю,
Вижу свет и вижу мрак.
 

 
Я сегодня полновластен,
Я из племени богов.
Завтра, темный, я несчастен,
Близ Стигийских берегов.
 

 
И откуда я закинут
К этим низостям земли?
Все равно Огни остынут.
Я как все умру в пыли.
 

 
И откуда так упорно
Манит зов на высоту?
Все равно. Мечта узорна.
Я могу соткать мечту.
 

 
Роковое покрывало
Над Изидой вековой,
Все, от самого начала,
Дышит сказкою живой.
 

 
Вправо – духи, влево – тени,
Все сплетается в одно.
Ты восходишь на ступени,
Ты нисходишь,– все равно.
 

 
Только знай, что влево больно,
Влево – больно, вправо – нет.
Сердце бьется своевольно,
А в уме холодный свет.
 

 
Кто что любит, то и встретит:
Насладись и умирай.
Эхо быстрое ответит:
Отрекись и вниди в Рай.
 

 
Кто что любит, то и примет:
Хочешь это? Хочешь то?
Но свободы не отнимет
У стремления никто.
 

 
Духи, вправо, тени, влево!
Мерный маятник поет.
Все живет в волнах напева,
Всем созвучьям свои черед.
 

ПАМЯТЬ

 
Память, это луч небесный
Тем, кто может вспомнить счастье,
Тем, кто может слить начало
С ожидавшимся концом,
 

 
В жизни может быть и тесной,
Но исполненной участья,
Где любовь Судьбу встречала
С вечно-радостным лицом.
 

 
Память, это совесть темных,
Память, это бич небесный,
Память, это окрик судный
Для неверивших в Судьбу,
 

 
Лик Владельца дней заемных,
Вид улик в игре бесчестной,
Сон заснувших в сказке чудной
И проснувшихся – в гробу.
 

УБИЙЦА ГЛЕБА И БОРИСА

И умер бедный раб у ног

Непобедимого владыки.

Пушкин

 
Едва Владимир отошел,
Беды великие стряслися.
Обманно захватил престол
Убийца Глеба и Бориса.
 

 
Он их зарезал, жадный волк,
Услал блуждать в краях загробных,
Богопротивный Святополк,
Какому в мире нет подобных.
 

 
Но, этим дух не напитав,
Не кончил он деяний адских,
И князь древлянский Святослав
Был умерщвлен близ гор Карпатских.
 

 
Свершил он много черных дел,
Не снисходя и не прощая.
И звон над Киевом гудел,
О славе зверя возвещая.
 

 
Его ничей не тронул стон,
И крулю Польши, Болеславу,
Сестру родную отдал он
На посрамленье и забаву.
 

 
Но Бог с высот своих глядел,
В своем вниманьи не скудея.
И беспощаден был удел
Бесчеловечного злодея.
 

 
Его поляки не спасли,
Не помогли и печенеги.
Его как мертвого несли,
Он позабыл свои набеги.
 

 
Не мог держаться на коне,
И всюду чуял шум погони.
За ним в полночной тишине
Неслись разгневанные кони.
 

 
Пред ним в полночной тишине
Вставали тени позабытых.
Он с криком вскакивал во сне,
И дальше, дальше от убитых.
 

 
Но от убитых не уйти,
Они врага везде нагонят,
Они как тени на пути,
Ничьи их силы не схоронят.
 

 
И тщетно мчался он от них,
Тоской терзался несказанной.
И умер он в степях чужих,
Оставив кличку: Окаянный.
 

ТЕРЦИНЫ

 
Когда художник пережил мечту,
В его душе слагаются картины,
И за чертой он создает черту.
 

 
Исчерпав жизнь свою до половины,
Поэт, скорбя о том, чего уж нет,
Невольно пишет стройные терцины.
 

 
В них чувствуешь непогасимый свет
Страстей перекипевших и отживших,
В них слышен ровный шаг прошедших лет.
 

 
Виденья дней, как будто бы не бывших,
Встают как сказка в зеркале мечты,
И слышен гул приливов отступивших.
 

 
А в небесах, в провалах пустоты,
Светло горят закатным блеском тучи,
Светлее, чем осенние листы.
 

 
Сознаньем смерти глянувшей могучи,
Звучат напевы пышных панихид,
Величественны, скорбны, и певучи.
 

 
Все образы, что память нам хранит,
В одежде холодеющих весталок,
Идут, идут, спокойные на вид.
 

 
Но, Боже мой, как тот безумно жалок,
Кто не узнает прежний аромат
В забытой связке выцветших фиалок.
 

 
Последний стон. Дороги нет назад.
Кругом, везде, густеют властно тени.
Но тучи торжествующе горят.
 

 
Горят огнем переддремотной лени,
И, завладев всем царством высоты,
Роняют свет на дальние ступени.
 

 
Я вас люблю, предсмертные цветы!
 

ОТ ПОЛЮСА ДО ПОЛЮСА

 
От полюса до полюса я Землю обошел,
Я плыл путями водными, и счастья не нашел.
 

 
Я шел один пустынями, я шел во тьме лесов,
И всюду слышал возгласы мятежных голосов.
 

 
И думал я, и проклял я бездушие морей,
И к людям шел, и прочь от них в простор бежал скорей.
 

 
Где люди, там поруганы виденья высших грез,
Там тление, скрипение назойливых колес.
 

 
О, где ж они, далекие невинности года,
Когда светила сказочно вечерняя звезда?
 

 
Ослепли взоры жадные, одно горит светло:
От полюса до полюса – в лохмотьях счастья Зло.
 

СЛЕПЕЦ

 
Пожалейте, люди добрые, меня,
Мне уж больше не увидеть блеска дня.
 

 
Сам себя слепым я сделал, как Эдип,
Мудрым будучи, от мудрости погиб.
 

 
Я смотрел на Землю, полную цветов,
И в Земле увидел сонмы мертвецов.
 

 
Я смотрел на белый Месяц без конца,
Выпил кровь он, кровь из бледного лица.
 

 
Я на Солнце глянул, Солнце разгадал,
День казаться мне прекрасным перестал.
 

 
И увидев тайный облик всех вещей,
Страх я принял в глубину своих очей.
 

 
Пожалейте, люди добрые, меня,
Мне уж больше не увидеть блеска дня.
 

 
Может Рок и вас застигнуть слепотой,
Пожалейте соблазненного мечтой.
 

«Прекрасно быть безумным, ужасно сумасшедшим…»

 
Прекрасно быть безумным, ужасно сумасшедшим,
Одно – в Раю быть светлом, другое – в Ад нисшедшим.
 

 
О, грозное возмездье минутных заблуждений:
Быть в царстве темных духов, кричащих привидений.
 

 
Отверженные лики чудовищных созданий
Страшней, чем то, что страшно, страшнее всех страданий.
 

 
Сознание, что Время упало и не встанет,
Сжимает мертвой петлей, и ранит сердце, ранит.
 

 
И нет конца мученьям, и все кругом отвратно.
О, ужас приговора: «Навеки! Безвозвратно!»
 

ОДИНОКОМУ

1

 
Ты благородней и выше других
Вечною силой стремленья.
Ты непропетый, несозданный стих,
Сдавленный крик оскорбленья.
 

 
Ты непостижность высокой мечты,
Связанной с тесною долей.
Жажда уйти от своей слепоты,
Жажда расстаться с неволей.
 

 
Ты проникаешь сознаньем туда,
Где прекращаются реки.
Другом не будешь ты мне никогда,
Братом ты будешь навеки.
 

2

 
Когда я думаю, любил ли кто кого,
Я сердцем каждый раз тебя припоминаю,
    И вот, я знаю,
Что от твоей любви – в твоей душе – мертво.
 

 
Мертво, как в небесах, где те же день и ночь
Проходят правильно от века и доныне,
    И как в пустыне,
Где та же мысль стоит и не уходит прочь.
 

 
И вдруг я вздрогну весь – о странный меж людей!—
И я тебя люблю, хоть мы с тобой далеки,
    И эти строки
Есть клятва, что и я – не только раб страстей.
 

3

 
Я полюбил индийцев потому,
Что в их словах – бесчисленные зданья,
Они растут из яркого страданья,
Пронзая глубь веков, меняя тьму.
 

 
И эллинов, и парсов я пойму
В одних – самовлюбленное сознанье,
В других – великий праздник упованья,
Что будет миг спокойствия всему.
 

 
Люблю в мечте – изменчивость убранства,
Мне нравятся толпы магометан,
Оргийность первых пыток христиан,
 

 
Все сложные узоры христианства
Люблю волну……………………..……
……………………………….……………
 

4

 
Зачем волна встает в безбрежном море,
Она сама не знает никогда.
Но в ней и свет, и мрак, и нет, и да,
Она должна возникнуть на просторе.
 

 
В своем минутном пенистом уборе,
Уж новых волн стремится череда.
Бездонна переменная вода,
И все должно в согласьи быть, и в споре.
 

 
И потому вознесшийся утес,
Храня следы морских бесплодных слез,
Мне застит вид и кажется ненужным.
 

 
Я жду свершенья счастья моего.
Я жду, чтоб волны моря, бегом дружным,
Разрушили со смехом и его.
 

5

 
О, Христос! О, рыбак! О, ловец
    Человеческих темных сердец!
Ты стоишь над глубокой рекой,
    И в воде ты встаешь – как другой!
 

 
Широка та река, глубока.
    Потонули в ней годы, века.
Потонули в реке и мечты
    Тех, что были сильнее, чем ты.
 

 
О, Христос! О, безумный ловец
    Неожиданно темных сердец!
Ты не знал, над какою рекой
    Ты стоял, чтоб восстать, как другой!
 

ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИЕ

 
Когда тебя зовет Судьба,
    Не думая иди,
С немой покорностью раба,
Не зная, что там впереди
Иди, и ставши сам собой,
В тот вечно страшный час, когда
Ты будешь скованным Судьбой,
    Ты волен навсегда.
 

 
Мы все вращаемся во мгле
    По замкнутым кругам,
Мы жаждем неба на земле,
И льнем как воды к берегам.
Но ты проникнешь в Океан,
Сверхчеловек среди людей,
Когда навек поймешь обман
    Влечений и страстей.
 

 
Мы все живем, мы все хотим,
    И все волнует нас.
Но Солнцем вечно молодым
Исполнен только высший час.
Тот час, когда, отбросив прочь
Отцовский выцветший наряд,
Мы вдруг порвем земную ночь,
    И вдруг зажжем свой взгляд.
 

ДЕМОНЫ

Нужно презирать демонов,

как презирают палачей.

Мальбранш

 
Вас презирать, о, демоны мои?
Вы предо мной встаете в забытьи,
И в сумраке, мой странный сон лелея,
Вещаете душе о царстве Змея.
 

 
И вижу я, как ходят палачи.
Таинственно кровавятся лучи
Какого-то внемирного светила,
И то, что есть, встает над тем, что было.
 

 
И слышу я: «Он много в мир вложил,
От века Богу брать, Сатанаил.
И в Вечности качаются две чаши
Одних весов: они – его и наши».
 

 
И зов звучит: «Да снидет в землю вновь
Рожденная для красной сказки кровь.
В земле земное вспыхнет в новой краске,
Вокруг конца горят слова завязки».
 

 
Я слышу вас, о, демоны мои,
Мечтатели о лучшем бытии,
Блюстители гармонии надзвездной,
Удвоенной мучительною бездной.