Текст книги "Неразведанная территория (сборник)"

Автор книги: Конни Уиллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

«Если вы там, на золотом западе, не возражаете, мы подождем до конца первой недели июля, когда Рик закончит базовую подготовку, и тогда приедем все вместе. Пожалуйста, напишите нам, что вы об этом думаете. Вы уж извините, что в последнюю минуту я так меняю наши общие планы, но здесь есть и положительная сторона: у вас будет целый лишний месяц для того, чтобы привести себя в спортивную форму перед восхождением на пик Пайка. Не знаю, как вы, но мне это не помешало бы».

Миссис Талбот выпустила из рук конец пленки. На этот раз она упала не на печь, но довольно близко, и пластик тут же начал морщиться от жара. Однако отец просто стоял и смотрел, даже не пытаясь его убрать.

«Как девочки? Соня растет, как лиана. Теперь она увлеклась бегом, приносит домой медали и грязные носки. И вы бы видели ее коленки! Они такие разбитые, что я чуть не потащила ее к врачу. Она говорит, что сбивает коленки о барьеры, а ее тренер сказал, что никаких поводов для беспокойства нет, но я все равно беспокоюсь. Мне кажется, что они просто не заживают. У вас не бывает такого с Линн и Мелиссой?

Знаю, знаю. Я опять слишком много беспокоюсь. С Соней все в порядке. С Риком тоже. Ничего ужасного до конца первой недели июля не случится, и мы снова увидимся.

Обнимаем. Клири.

P.S. Кто-нибудь когда-нибудь падал с пика Пайка?»

Все молчали. Я сложила письмо и сунула его обратно в конверт.

– Мне нужно было написать им тогда, – сказала мама. – Написать, чтобы приезжали сразу. Тогда они были бы здесь.

– И мы, возможно, полезли бы в тот день на пик Пайка и оттуда увидели, как все взлетает на воздух. Вместе с нами, – сказал Дэвид, поднимая голову. Он рассмеялся, но голос его сломался и захрипел. – Видимо, мы должны радоваться, что они не приехали.

– Радоваться? – переспросила мама, вытирая руки о джинсы. – Ты еще скажи, мы должны радоваться, что Карла в тот день поехала вместе с Мелиссой и малышом в Колорадо-Спрингс и у нас теперь меньше ртов. – Она терла руки о джинсы так сильно, что я думала, она протрет в них дырки. – Скажи еще, мы должны радоваться, что мародеры застрелили мистера Талбота.

– Нет, – сказал отец. – Но мы должны радоваться, что они не застрелили тогда всех остальных. Мы должны радоваться, что они взяли только консервы и не тронули семена. Мы должны радоваться, что пожары не зашли так далеко. Мы должны радоваться…

– Что еще получаем почту? – спросил Дэвид. – Этому мы тоже должны радоваться? – Он хлопнул дверью и вышел на улицу.

– Когда мы не получили от них никаких вестей, мне надо было позвонить или еще что-нибудь, – сказала мама.

Отец все еще смотрел на испорченный пластик. Я подала ему письмо.

– Ты его сохранишь или как? – спросила я.

– Я думаю, оно свое дело уже сделало, – сказал он, скомкал его и, бросив в печь, захлопнул дверцу. Он даже не обжегся. – Пойдем поможешь мне с теплицей, Линн.

На улице было темным-темно и уже по-настоящему холодно. Мои кроссовки тут же задубели. Взяв фонарь, отец стал натягивать пластик на деревянные рамы, а я с интервалом в два дюйма забивала скобы, через одну попадая себе по пальцам. Когда мы закончили первую раму, я попросила, чтобы он отпустил меня в дом переобуться в ботинки.

– Ты принесла семена томатов? – спросил он, словно даже не слышал меня.

– Или ты была слишком занята поисками письма?

– Я его не искала, – сказала я. – Случайно нашла. Я думала, ты будешь рад получить письмо и узнать, что случилось с Клири.

Отец натянул пластик на следующую раму, и так сильно, что на пленке появились маленькие складки.

– Мы и так знали, – сказал он, потом отдал мне фонарик и взял у меня пистолет со скобами. – Хочешь, чтобы я сказал? Хочешь, чтобы я сказал тебе, что именно с ними случилось? Хорошо. Надо полагать, они были недалеко от Чикаго и просто испарились, когда упали бомбы. Если так, то им повезло. Потому что около Чикаго нет гор, как у нас. Они могли сгореть во время пожаров, могли умереть от радиационных ожогов или лучевой болезни. Или их застрелил какой-нибудь мародер.

– Или они сами это сделали, – добавила я.

– Или они сами. – Он приставил пистолет к рейке и нажал курок. – У меня есть теория насчет того, что случилось позапрошлым летом, – сказал он, передвинул пистолет дальше и всадил в дерева еще одну скобу. – Я не думаю, что это начали русские или мы. Я думаю, это сделала какая-нибудь небольшая террористическая группа или, быть может, даже один ненормальный. Надо полагать, они не представляли себе, что случится, когда сбрасывали свою бомбу. Я думаю, они просто были бессильны, злы и напуганы всем тем, что происходило вокруг. И они ударили наотмашь. Бомбой. – Он прикрепил раму и выпрямился, чтобы начать с другой стороны. – Что ты думаешь об этой теории, Линн?

– Я же сказала тебе. Я нашла письмо, когда искала журнал для миссис Талбот.

Он повернулся, держа пистолет перед собой:

– Но по какой бы причине они это ни сделали, они обрушили на свои головы весь мир. Хотели они того или нет, им пришлось на себе испытать все последствия.

– Если они выжили, – сказала я. – И если их кто-нибудь не пристрелил.

– Я не могу больше позволить тебе ходить на почту, – сказал он. – Это слишком опасно.

– А как же журналы для миссис Талбот?

– Иди проверь огонь в печке. Я пошла в дом. Дэвид уже вернулся и теперь снова стоял у камина, глядя в стену. Мама разложила перед камином столик и поставила рядом складные стулья. На кухне резала картошку миссис Талбот. Она плакала, словно это была не картошка, а лук.

Огонь в печи почти погас. Чтобы его разжечь, я сунула внутрь несколько смятых страниц из журнала, и они вспыхнули голубым и зеленым пламенем. На горящую бумагу я швырнула пару сосновых шишек и немного щепок. Одна из шишек откатилась в сторону и застряла в слое пепла. Я протянула руку, чтобы швырнуть ее обратно, и ударилась о дверцу.

В том же самом месте. Замечательно! Волдырь сдерет старую корку, и все начнется сначала. И конечно же, мама стояла рядом, держа в руках кастрюльку картофельного супа. Она поставила ее на плиту и схватила меня за руку, потянув вверх, словно это было доказательство преступления или еще что. Она ничего не сказала, просто стояла, держа мою руку в своей, и моргала.

– Я обожгла ее, – сказала я. – Просто обожгла.

Она осторожно потрогала края старой, засохшей корочки, как будто боялась чем-нибудь заразиться.

– Это просто ожог! – закричала я, отдергивая руку, и принялась засовывать дурацкие поленья Давида в печку. – Это не лучевая болезнь. Просто ожог!

– Ты знаешь, где отец, Линн? – спросила она.

– Там, у заднего крыльца, – ответила я. – Строит свою дурацкую теплицу.

– Он ушел, – сказала она, – и взял с собой Стича.

– Он не мог взять Стича. Стич боится темноты.

Она молчала.

– Ты знаешь, как там темно?

– Да, – сказала она и поглядела в окно. – Я знаю, как там темно.

Я сдернула с крючка у камина свою парку и пошла к двери. Дэвид схватил меня за руку:

– Куда тебя черт понес?

Я вырвалась:

– Искать Стича. Он боится темноты.

– Там слишком темно, – сказал он. – Ты потеряешься.

– Ну и что? Это лучше, чем торчать здесь, – ответила я и хлопнула дверью, придавив ему руку.

Он догнал меня и снова схватил, когда я была уже около дровяного сарая.

– Отпусти, – сказала я. – Я ухожу. Я найду каких-нибудь других людей и буду жить с ними.

– Никаких других людей нет! Черт побери, прошлой зимой мы дошли до самого Саут-Парка. Нигде никого нет. Мы не видели даже тех мародеров. Но вдруг ты на них наткнешься? На тех, что застрелили мистера Талбота?

– Ну и что? В худшем случае они меня пристрелят. В меня уже стреляли.

– Ты ведешь себя как ненормальная. Это ты хоть понимаешь? – спросил он.

– Пришла тут с этим сумасшедшим письмом и всех просто-напросто убила.

– Убила! – Я так распсиховалась, что чуть не закричала. – Убила! А ты вспомни прошлое лето! Кто кого тогда убивал?

– Нечего было срезать через лес, – сказал Дэвид. – Отец говорил тебе не ходить там.

– И что, из-за этого нужно было в меня стрелять? И убивать Расти?

Дэвид так крепко сжимал мою руку, что я думала, он ее сломает.

– У мародеров была собака. Мы обнаружили ее следы вокруг мистера Талбота. Когда ты прошла через лес и мы услышали лай Расти, мы решили, что это опять банда мародеров. – Он посмотрел мне в глаза. Мама права. Паранойя действительно убийца номер один. Прошлым летом мы все немного сошли с ума. Да и сейчас, наверное, это осталось. – А ты берешь и приносишь письмо, напоминая всем о том, что случилось, и о том, что все мы потеряли…

– Я же сказала, что нашла его, когда искала журналы. Я думала, вы обрадуетесь, что оно не пропало.

– Да уж.

Он пошел в дом, а я еще долго стояла снаружи, дожидаясь отца и Стича. Когда я наконец вернулась, никто на меня даже не посмотрел. Мама все так же стояла у окна, и в черном небе над ее головой я увидела звездочку. Миссис Талбот перестала плакать и принялась расставлять на столике посуду. Мама разлила суп, и мы все сели, а когда начали есть, вернулись отец со Стичем. Все журналы отец принес с собой.

– Извините, миссис Талбот, – сказал он. – Если вы хотите, я спрячу их в подвале, и вы будете посылать Линн, чтобы она приносила их по одному.

– Это не важно, – ответила она. – Мне не хочется их больше читать.

Отец положил стопку журналов на диван и сел к столику. Мама налила ему тарелку супа.

– Я принес семена, – сказал отец. – Семена томатов немного набухли от влаги, но зато с кукурузой и тыквами все в порядке. – Он взглянул на меня.

– Дверь на почте я заколотил, Линн. Ты, надеюсь, понимаешь? Ты понимаешь, что я не могу больше позволить тебе ходить туда? Это слишком опасно.

– Я же сказала, что нашла его. Когда искала журнал.

– Огонь гаснет, – заметил он.

После того как они застрелили Расти, мне не разрешали никуда ходить целый месяц, потому что они боялись застрелить меня, когда я буду возвращаться. Даже когда я пообещала ходить только длинной дорогой. Потом появился Стич, и ничего страшного не случилось. Мне опять разрешили выходить. До конца лета я ходила каждый день, а потом – когда отпускали. Я просмотрела каждую пачку, наверное, раз по сто, прежде чем нашла это письмо от Клири. Миссис Талбот была права насчет почты. Письмо действительно положили в чужой ящик.

Даже у королевы

Телефон зазвонил как раз в ту минуту, когда я наблюдала за тщетными попытками защиты закрыть дело.

– Универсальный звонок, – доложил мой заместитель Байш, подходя к аппарату. – Это, наверное, подзащитный. Из тюрьмы запрещено звонить с опознавательным кодом.

– Да нет, – сказала я. – Это моя мать.

– О-о! – Байш снял трубку. – А почему она не пользуется своим кодом?

– Знает, что я не хочу с ней разговаривать. Похоже, она проведала о том, что натворила Пердита.

– Твоя дочка? – спросил он, прижав трубку к груди. – Эта та, у которой малышка?

– Нет, та у Виолы. Пердита – моя младшенькая. Бестолковая.

– И что же она натворила?

– Вступила в кружок циклисток.

Байшу, похоже, это ни о чем не говорило, но у меня было не то настроение, чтобы просвещать его. А также беседовать с мамулей.

– Я знаю совершенно точно, что скажет мамочка. Она спросит, почему я ей не сообщила о поступке Пердиты, потом захочет узнать, какие меры я собираюсь принять, а я отвечу, что не могу сделать больше того, что уже сделала.

Байш был сбит с толку.

– Хочешь, я скажу ей, что ты в суде?

– Нет. Рано или поздно с ней все равно придется разговаривать. – И я взяла трубку.

– Привет, мама, – сказала я.

– Трейси, – трагическим голосом произнесла мамуля, – Пердита стала циклисткой.

– Знаю.

– Почему ты мне не сказала?!

– Я решила, что Пердита должна сама рассказать тебе об этом.

– Пердита! – Она фыркнула. – Она бы нипочем мне не сказала. Она знает, что я бы ей ответила. Полагаю, ты уже сообщила об этом Карен.

– Карен здесь нет. Она в Ираке.

Нет худа без добра. Спасибо Ираку, который из шкуры вон лезет, силясь доказать, что он – ответственный член мирового сообщества, а его пристрастие к самоуничтожению осталось в прошлом. Благодаря ему моя свекровь находилась в единственном на всей планете месте, где телефонная связь настолько плоха, что я могла сказать матери, будто пыталась дозвониться, но не сумела, и ей пришлось бы мне поверить.

Освобождение избавило нас от всевозможных бедствий вроде иракских Саддамов, но свекрови, увы, в их число не попали. Я была почти благодарна Пердите за то, что она так удачно выбрала время, – конечно, в те редкие минуты, когда мне не хотелось хорошенько ее отшлепать.

– А что Карен делает в Ираке? – поинтересовалась мамуля.

– Ведет переговоры с палестинцами.

– А тем временем ее внучка ломает себе жизнь, – гнула свое мамуля. – А Виоле ты сказала?

– Повторяю, мама. Я подумала, что Пердита должна всем вам сообщить о своем решении сама.

– Ну так знай, что этого не случилось. Сегодня утром одна из моих пациенток, Кэрол Чен, позвонила мне и говорит: дескать, ей известно, что я от нее скрываю. А я даже понятия не имела, о чем это она.

– А как об этом пронюхала Кэрол Чен?

– От своей дочки, которая чуть было не заделалась циклисткой в прошлом году. Вот ее семья сумела отговорить девчонку, – произнесла мамуля с упреком. – Кэрол была убеждена, что какая-то медицинская компания обнаружила некий ужасный побочный эффект амменерола и скрывает это. И все же я не понимаю, как ты могла держать меня в неведения, Трейси!

Я в этот миг думала, что не понимаю, почему не попросила Байша сказать, что я в суде.

– Повторяю, мама. Мне показалось, что Пердита сама должна ввести тебя в курс дела. В конце концов это ведь ее собственное решение.

– Ох, _Трейси_! – воскликнула мамуля. – Неужели ты и в самом деле так считаешь?

Давным-давно, когда подул первый вольный ветерок Освобождения, я лелеяла надежду, что теперь-то все изменится, придет конец неравенству и засилью матриархата и мир избавится от тех лишенных чувства юмора особ, которые заливаются краской, слыша слово «сучка».

Конечно, ничего этого не произошло. Мужчины по-прежнему зарабатывают больше, слова-паразиты благоденствуют в цветнике родной речи, а моя мать по-прежнему произносит «Ох, _Трейси_!» таким тоном, что я начинаю чувствовать себя сопливой девчонкой.

– «Ее решение»! – передразнила мамуля. – Ты хочешь сказать, что собираешься безучастно взирать, как твоя дочь совершает главную ошибку всей своей жизни?

– А что я могу сделать? Пердите двадцать два года, и ей не откажешь в здравом смысле.

– Будь у нее хоть капля здравого смысла, она бы так не поступила. Неужели ты не пыталась ее отговорить?

– Конечно, пыталась.

– Ну и?

– И я не преуспела. Она твердо решила стать циклисткой.

– Нет, мы должны что-то сделать! Наложить судебный запрет, или подрядить депрограмматора, или устроить циклисткам промывание мозгов. Ведь ты судья, и ты можешь откопать какой-нибудь закон…

– Законом провозглашена независимость личности. А поскольку именно закон сделал возможным Освобождение, его вряд ли удастся обратить против Пердиты. Ее выбор отвечает всем критериям Определения Независимой Личности: это личное решение, принятое независимым взрослым человеком, которое не задевает никого…

– А как насчет моей практики? Кэрол Чен утверждает, что шунты вызывают рак.

– Медицинская наука вообще склонна считать любую болезнь результатом каких-то внешних воздействий. Вроде пассивного курения. Здесь этот номер не пройдет. Мама, нравится нам или нет, у Пердиты есть полное право поступить по-своему, а у нас нет никаких оснований вмешиваться. Свободное общество возможно лишь тогда, когда мы уважаем чужое мнение и не лезем не в свое дело. Мы должны признать право Пердиты на собственное решение.

Все это было правдой. Жаль только, что я не смогла сказать все это Пердите, когда она мне позвонила. Я только брякнула в точности мамочкиным тоном: «Ох, _Пердита_!»

– Во всем виновата ты, – заявила мать. – Я ведь _говорила_ тебе, что нельзя позволять ей делать на шунте эту татуировку. И не рассказывай мне сказки о свободном обществе. Что в нем хорошего, если оно позволяет моей внучке разрушать свою жизнь? – И она бросила трубку.

Я вернула телефон Байшу.

– Мне страшно понравилось, когда ты толковала об уважении права своей дочери на самостоятельное решение, – заметил мой помощник, подавая мантию. – И насчет того, чтобы не вмешиваться в ее личные дела.

– Я хочу, чтобы ты нашел мне прецеденты депрограммирования, – отозвалась я, всовывая руки в рукава. – И посмотри, не обвинялись ли циклистки в каких-нибудь нарушениях свободы выбора – промывании мозгов, запугивании, принуждении…

Раздался звонок, и вновь универсальный.

– Алло, кто говорит? – на всякий случай спросил Байш. Неожиданно его голос смягчился. – Минутку. – И он зажал ладонью трубку. – Это твоя дочь Виола.

Я взяла трубку:

– Привет, Виола.

– Я только что говорила с бабушкой, – доложила моя дочурка. – Ты просто не поверишь, что на сей раз выкинула Пердита. Она примазалась к циклисткам.

– Знаю.

– Ты _знаешь_? И ты мне ничего не сказала? Просто не верится. Ты никогда мне ничего не говоришь.

– Я решила, что Пердита должна сама поставить тебя в известность, – устало сказала я.

– Ты что, смеешься? Да она тоже все от меня скрывает. В тот раз, когда ей взбрело на ум имплантировать себе эти ужасные брови, она молчала об этом три недели. А когда сделала лазерную татуировку, вообще ничего не сказала. Мне сообщила об этом _Твидж_! Ты должна была позвонить мне. А бабушке Карен ты сказала?

– Она в Багдаде, – мстительно произнесла я.

– Знаю. Я ей звонила.

– Ох, Виола, ну как ты могла!

– В отличие от тебя, мамочка, я считаю, что должна говорить членам нашей семьи о том, что их касается.

– И что же она? – У меня перехватило дыхание.

– Я не смогла дозвониться. Там ужасная связь. Мне попался какой-то тип, который совершенно не понимал английского. Я повесила трубку и попробовала еще раз, и мне сказали, что весь этот город отключен.

Слава Богу, подумала я, тихонько переводя дух. Слава Богу, слава Богу.

– Бабушка Карен имеет право знать, мама. Подумай только, как это может подействовать на Твидж. Ведь она считает Пердиту образцом для подражания. Когда Пердита имплантировала эти ужасные брови, Твидж налепила себе на лоб пару клепучек, и я еле-еле их потом отодрала. А что, если Твидж тоже вздумает податься в циклистки?

– Твидж всего девять лет. К тому времени, когда ей понадобится шунт, Пердита и думать забудет об увлечениях молодости. – «То есть я на это надеюсь», – добавила я про себя. Татуировка украшала Перлиту уже полтора года, и не похоже, чтобы очень ей надоела. – И, кроме того, у Твидж больше здравого смысла.

– Это верно. Ох, мама, ну как Пердита _могла_ так поступить? Разве ты не объяснила ей, как это ужасно?

– Объяснила, – ответила я. – Ужасно, старомодно, негигиенично и болезненно. И все это не произвело на нее ни малейшего впечатления. Она заявила, что, по ее мнению, это будет ужасно весело.

Байш показал на часы и одними губами произнес:

– Пора отправляться в суд.

– Весело! – воскликнула Виола. – И ведь она видела, чего мне стоило пережить то время. Честное слово, мам, иногда мне кажется, что у нее вообще нет мозгов. А ты не можешь добиться, чтобы ее признали недееспособной, засадили за решетку или еще куда?

– Нет, – ответила я, тщетно пытаясь застегнуть мантию одной рукой. – Виола, мне нужно идти. Я опаздываю в суд. Боюсь, мы не можем сделать ничего, чтобы остановить ее. Она разумный взрослый человек.

– Разумный! – фыркнула Виола. – Она совсем чокнулась с этими своими бровями. У нее лазерная татуировка на руке – «Последний Стояк Кастера»!

Я протянула трубку Байшу:

– Скажи Виоле, что я поговорю с ней завтра. – Я наконец справилась с застежкой. – А потом позвони в Багдад и узнай, долго ли там будут отключены телефоны. А если будут еще универсальные звонки, убедись, что они местные, прежде чем снимать трубку.

И я отправилась в зал заседаний.

Байш не смог дозвониться до Багдада, что я сочла добрым знаком. О моей свекрови не было ни слуху ни духу. В полдень позвонила мамуля и поинтересовалась, можно ли на законном основании сделать лоботомию.

Она позвонила снова на следующий день. Я как раз читала лекцию об Определении Независимой Личности, рассказывая студентам о неотъемлемом праве любого гражданина свободного общества делать из себя законченного болвана.

– По-моему, это твоя мать, – прошептал Байш, протягивая трубку. – Она опять пользуется универсальным номером, хотя звонит по местному. Я проверил.

– Привет, мам, – сказала я.

– Мы все устроили, – сообщила мамуля. – Мы пообедаем с Пердитой в «Мак-Грегорсе». Это на углу Двенадцатой улицы и Лоримера.

– У меня лекция в разгаре.

– Знаю. Я тебя надолго не оторву. Я просто хотела сказать тебе, чтобы ты не беспокоилась. Я обо всем позабочусь.

Мне не понравилось то, как это прозвучало.

– Что ты затеяла?

– Пригласила Пердиту пообедать с нами. Я же тебе сказала. В «Мак-Грегорсе».

– А кто это «мы», мама?

– Просто наша семья, – невинно ответила мамуля. – Ты и Виола.

Ну, по крайней мере она не притащит с собой депрограмматора. Пока.

– Что ты задумала, мама?

– И Пердита спросила то же самое. А что, бабушке нельзя пригласить внучку пообедать? Приходи туда в половине первого.

– У нас с Байшем запланирована встреча в суде в три.

– О, тогда нам хватит времени. Кстати, захвати Байша. Он будет представлять мужскую точку зрения.

Она повесила трубку.

– Придется тебе обедать со мной, Байш, – сказала я. – Прости.

– А что? На этом обеде произойдет какой-нибудь скандал?

– Понятия не имею.

На пути к «Мак-Грегорсу» Байш выложил мне все, что ему удалось узнать о циклистках.

– Это не культ. У них нет религиозной привязки. Кажется, впервые они заявили о себе еще до Освобождения, – тараторил мой заместитель, сверяясь со своими записями. – Хотя есть кое-какие связи с движением за свободу выбора, Висконсинским университетом и музеем Современного Искусства.

– Что?

– Они называют своих предводительниц наставницами. Похоже, их философия представляет собой смесь радикального феминизма с лозунгами защитников окружающей среды восьмидесятых годов. Они вегетарианки и не склонны к юмору.

– Ни шутов, ни шунтов, – подытожила я. Мы остановились у «Мак-Грегорса» и выбрались из автомобиля.

– А в использовании каких-нибудь средств для управления сознанием они замечены не были? – с надеждой спросила я.

– Нет. Зато полным-полно исков против отдельных членов, и все они выиграли.

– По Определению Независимой Личности.

– Ага. А также одно уголовное дело, возбужденное некой участницей этого движения, члены семьи которой пытались ее депрограммировать. Депрограмматора приговорили к двадцати годам, а родственничков – к двенадцати.

– Не забудь упомянуть об этом при мамуле, – сказала я, открывая дверь заведения.

Это был один из тех ресторанчиков, где вьюнок обвивает столик метрдотеля, а в зале повсюду разбросаны островки растительности.

– Его предложила Пердита, – объяснила мамуля, провожая нас с Байшем мимо зарослей к нашему столику. – Она сказала, что большинство циклисток – вегетарианки.

– А она пришла? – спросила я, огибая оплетенную огурцами стойку.

– Пока нет.

Мамуля указала на беседку из роз:

– Вон наш столик.

«Наш столик» оказался плетенным из прутьев сооружением, укрывшимся под шелковичным деревом. Виола и Твидж восседали в дальнем углу под увитой фасолью шпалерой, рассматривая меню.

– А ты что здесь делаешь, Твидж? – спросила я. – Почему ты не в школе?

– А я все равно что там, – ответила она, поднимая свою лазерную доску. – Учусь на расстоянии.

– Я решила, что наша беседа должна касаться и ее, – заявила Виола. – В конце концов ей скоро тоже придется получить шунт.

– А вот моя подруга Кинси говорит, что она не будет его носить. Как Пердита, – сообщила Твидж.

– Я уверена, что Кинси изменит свое мнение, когда придет время, – сказала мамуля. – И Пердита тоже. Байш, не сядешь ли рядом с Виолой?

Байш послушно забрался под шпалеру и уселся на плетеный стул. Твидж потянулась через Виолу, передавая ему меню.

– Отличный ресторанчик, – заявила она. – Тут можно ходить без обуви. – И в доказательство она задрала босую ногу. – А если проголодаешься, пока ждешь свой заказ, можно что-нибудь поклевать. – Крутанувшись на стуле, она сорвала пару зеленых стручков. Один протянула Байшу, второй надкусила сама. – Спорим, что Кинси не передумает! Кинси говорит, от шунта боль еще хуже, чем от растяжения связок.

– А без него боль куда сильнее, – заверила ее Виола, бросив на меня выразительный взгляд, означавший: «Ну вот, теперь ты видишь, что натворила моя сестра?»

– Трейси, почему бы тебе не сесть напротив Виолы? – предложила мамуля. – А Пердиту, когда она явится, мы посадим рядом с тобой.

– Если она явится, – заметила Виола.

– Я попросила ее прийти в час, – сказала мамуля. – Так что у нас есть возможность выработать стратегию до ее прихода. Я говорила с Кэрол Чен…

– Ее дочь чуть было не стала циклисткой в прошлом году, – пояснила я Виоле и Байшу.

– Кэрол сказала, что они собрались всей семьей, вот как мы сейчас, и просто поговорили с дочерью. И та в конце концов решила, что не будет становиться циклисткой. – Она обвела взглядом стол. – Мне кажется, что нам следует поступить так же. По-моему, сначала мы должны объяснить Пердите важность Освобождения и рассказать о временах ужасного угнетения, которые ему предшествовали…

– А по-моему, – прервала ее Виола, – мы должны попытаться уговорить ее прожить несколько месяцев без амменерола, вместо того чтобы удалять шунт. Если только она придет. Я в этом не уверена.

– Почему бы и нет?

– А что бы ты делала на ее месте? Я хочу сказать, что все это напоминает мне суд инквизиции. Она должна будет сидеть, слушать и оправдываться, одна против всех. Может, она и чокнутая, но дурой ее не назовешь.

– Никакая это не инквизиция, – возмутилась мать. Она озабоченно поглядела мимо меня на входную дверь. – Я уверена, что Пердита… – Она запнулась, встала и неожиданно бросилась в заросли аспарагуса.

Я обернулась, ожидая узреть Пердиту с обесцвеченными губами или татуировкой на всем теле, но сквозь листву ничего не было видно. Я отвела ветви в сторону.

– Неужто Пердита? – спросила Виола, подаваясь вперед.

Я всмотрелась в просвет шелковичных ветвей.

– О Господи, – только и смогла я выговорить.

Это была моя свекровь в чем-то просторном, черном и шелковом. Она устремилась к нам прямо по тыквенной грядке. Ее одежды развевались, а глаза сверкали. Наградив меня гневным взглядом, мамуля бросилась навстречу, оставляя в кильватере полосу помятой редиски.

Я точно так же посмотрела на Виолу.

– Это твоя бабушка Карен, – укоризненно произнесла я. – Ты же сказала мне, что не смогла ей дозвониться.

– А я и вправду не смогла, – ответила она. – Твидж, сядь прямо. И положи свою дощечку.

В розовой беседке послышался зловещий шелест, листья затрепетали, и появилась моя свекровь.

– Карен! – воскликнула я, изо всех сил пытаясь изобразить радостное удивление. – Каким ветром тебя сюда занесло? Я думала, ты в Багдаде.

– Я вернулась домой, как только получила весточку от Виолы, – холодно проговорила она, рассматривая всех по очереди. – А это кто? – Ее осуждающий взгляд остановился на моем помощнике. – Новый сожитель Виолы?

– Нет! – испуганно воскликнул Байш.

– Это мой заместитель, – объяснила я. – Байш Адамс-Харди.

– Твидж, а ты почему не в школе?

– А я как раз в школе, – сказала Твидж. – Я присутствую на уроке. – И она подняла свою дощечку. – Видишь? Идет математика.

– Ясно. – Свекровь повернулась, чтобы обрушиться на меня. – Значит, это достаточно серьезный повод для того, чтобы оторвать мою правнучку от занятий в школе. К тому же вам потребовалась помощь юриста. И все же ты не считаешь дело достаточно важным, чтобы сообщать о нем _мне_! Конечно, ты _никогда_ мне ничего не говоришь, Трейси!

Она плюхнулась на самый дальний стул, взметнув в воздух целое облако листьев и лепестков душистого горошка и обезглавив капусту, украшавшую наш столик.

– Я не знала о том, что Виоле нужна помощь, до вчерашнего дня. Виола, никогда ничего не передавай через Хассима. Он почти не говорит по-английски… Твой опознавательный код я кое-как разобрала, но телефонная сеть не работала, и мне пришлось лететь самой. В разгар переговоров, заметьте.

– И как идут переговоры, бабушка Карен? – поинтересовалась Виола.

– Они _шли_ достаточно хорошо. Израильтяне отдали палестинцам пол-Иерусалима и договорились вскоре поделить Голанские высоты.

Она бросила на меня гневный взгляд.

– Вот _они_ понимают важность связи. – Карен снова повернулась к Виоле: – Так из-за чего на тебя все ополчились. Виола? Им не нравится твой новый сожитель?

– Я вовсе не ее сожитель, – запротестовал Байш.

Я часто удивляюсь, как моей свекрови удалось сделаться дипломатом. Трудно представить, чтобы она могла быть полезна на всех этих посреднических заседаниях со всякими сербами и католиками, протестантами и хорватами, Северной и Южной Кореей. Она примыкает сразу к обеим враждующим партиям, делает слишком поспешные выводы, неверно истолковывает любые доводы собеседника и отказывается кого-либо слушать. И все же Карен сумела так уболтать Южную Африку, что ее главой стал Мандела. Она же, вероятно, заставила палестинцев принять во внимание Йом Киппур [еврейский национальный праздник]. Наверное, она просто запугивает противника до состояния рабской покорности. Или, может быть, враждующие стороны объединяются для того, чтобы общими усилиями защититься от нее.

Байш продолжал негодовать:

– Я ни разу не видел Виолу до сегодняшнего дня. Я и по телефону-то разговаривал с ней всего несколько раз.

– Ты, должно быть, что-то натворила, – проницательно заметила Карен, обращаясь к Виоле. – Ясно, что они жаждут твоей крови.

– Не моей, – возразила Виола, – Пердиты. Она стала циклисткой.

– Мотоциклисткой? Так, значит, я бросила переговоры с Западным берегом только потому, что вам не нравится, что девочка стала ездить на мотоцикле? Как, по-вашему, я объясню это президенту Ирака? Она _не_ поймет этого, и я тоже. Мотоциклистка, подумать только!

– У циклисток нет мотоциклов, – сказала мамуля.

– У них есть менструации, – брякнула Твидж. По меньшей мере на целую минуту воцарилась тишина, и я подумала: «Ну вот, свершилось». Неужели мы с моей свекровью примем одну сторону в этом семейном споре?

– Так, значит, весь сыр-бор разгорелся только оттого, что Пердита удалила шунт? – наконец спросила Карен. – А разве она не совершеннолетняя? И это, безусловно, тот случай, где действует Определение Независимой Личности. Уж ты-то должна это знать, Трейси. Ты же в конце концов судья.

Я просто ушам своим не верила. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.