Текст книги "Красноармеец Краснофлотец № 21-22
((ноябрь 1937))"

Автор книги: Коллектив авторов

– Да здравствует социалистическая революция во всем мире!

Опять поднялась, приветом, шляпа – над крутолобой, мудрой, упорной головой. Опять дрогнула кликами площадь.

– Да здравствует!

Броневик сдвинулся. Широким просветом раздалась перед ним толпа. Заспешили прожекторы, рассекая перед броневиком путь, выхватывая острыми лучами из потеми алые знамена, рабочие кепки, яркие женские платки, солдатские бескозырки. И винтовки, винтовки, винтовки…

Гремел победным, походным маршем оркестр. Броневик плыл среди людского моря под прибоем бивший, немолчный приветственный гул.

Никита снял кепку и обтер лоб.

– Вот это… встреча!

Иван кивнул ответно и радостно.

– Это день себе на вечные веки отметь. Детям и внукам на память. Третье апреля.

Никита осклабился хитро.

– Небось… И без меня… отметят.

С. Мстиславский

Рис. С. Зелихмана

Приезд Ленина в Петроград 3 апреля 1917 г. Рис. И. Гринштейна.

ЗА СТАЛИНА – ПЕРВОГО ДЕПУТАТА

 
Казахские степи. Уральские кручи.
От снежной тайги до сыпучих песков —
Страна выбирает достойных и лучших,
Эпохой взращенных советских сынов.
Верховный Совет изберут миллионы,
Которые волей единой сильны,
Чтоб люди вершили большие законы
Единственной в мире Советской страны, —
Героев полей и крылатых моторов,
Заводов, колхозов, границ и морей,
Шахтеров, стахановцев, комбайнеров,
Ученых, танкистов и слесарей.
Нет в мире народа свободней и краше,
Чем тот, что родился и вырос в бою…
За наши победы и счастье наше
Страна поднимает руку свою.
Да здравствует новая славная дата —
Невиданный праздник в советском краю!
За Сталина – первого депутата
Страна поднимает руку свою.
 

Бор. Ласкин

(красноармеец кавдивизии имени Сталина)

ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ

Рышка проснулся. Было темно и как-то по-особому, по-страшному тихо. Он проворно соскочил с койки, бросился в темноте щупать койку Мазурина. Мазурина не было на койке. Рышка торопливо включил свет и оглянулся. Постель была смята, на соломенной подушке был след мазуринской головы. Рышка смотрел жалобно, казался самому себе брошенным. Он вышел из помещения и немного успокоился: на полу, на тюфяках всюду спали дежурные красногвардейцы. Рышка усмехнулся: нельзя было заставить их, как это делали солдаты, составить винтовки в козлы. Каждый держал свою винтовку поближе к себе, ревниво не доверяя ее никому. Тусклые полоски штыков и теперь торчали возле лиц спящих, приклады касались их ног. Рышка вышел в коридор, все думая о том, куда делся Мазурин. Ему послышались голоса, и он пошел к комнате штаба. Дверь была неплотно прикрыта, негромкий голос спокойно говорил:

– …И хорошо, что завтра. Нельзя больше ждать. Народ кипит, никто не выпускает винтовки из рук. Ильич правильно рассчитал. Скажите мне сейчас, и я через двадцать минут буду иметь всю заводскую дружину под ружьем. Чего же ждать?

Тут одновременно заговорили несколько голосов, перебивая друг друга, кто-то настойчиво повторил одну и ту же фразу: «Поближе ему бы к нам», – и ему ответил спокойный голос:

– Ленин перешел в Смольный. Сталин возглавляет Военно-Революционный комитет.

Несколько мгновений за дверью штаба было молчание. Затем послышался глуховатый голос Мазурина:

– Приказы из Центра получены. Как будто все на местах. Надо заготовить транспорт. Как у тебя с транспортом, Стакун?

Голос Стакуна ответил:

– Автомобилей хватит. С завода Нобеля взяли мы, и другие. Мы даже в Смольный передали несколько машин.

Дверь отворилась. Высокая фигура Мазурина показалась в синем дыму. Мазурин заметил Рышку и сурово посмотрел на него.

– Ты что тут делаешь? – строго спросил он.

Рышка посмотрел на него умоляюще. Губы тихо шевелились, рука перебирала бороденку.

– Все томишься? – мягко спросил Мазурин, – да ведь теперь уже началось. Завтра в бою будем, не боишься?

Рышка даже не улыбнулся. Вопрос был ненужный. Все запеклось в нем. Удариться бы ему, Рышке, обо что-нибудь твердое, разорвался бы он как бомба.

Они прошли к себе.

– Из деревни как, пишут? – небрежно спросил Мазурин, искоса поглядывая на Рышку. – Про мир, небось, про землю?

Рышка смотрел, не отвечая. В глазах было ожидание. Он знал, что Мазурин не любит шутить такими вещами. А Мазурин достал из кармана полевую книжку, служившую ему бумажником, и развернул тоненький листок. Он читал медленно, вполголоса:

– К рабочим, крестьянам и солдатам.

«…Товарищи! посмотрите кругом себя, что делается в деревне, что делается в армии, и вы увидите, что крестьяне и солдаты терпеть дальше не могут. По всей России разливается широкой рекой восстание крестьян, от которых обманом оттягивали до сих пор землю»… (Тут Рышка глубоко вздохнул и вцепился руками в стол.) Мазурин продолжал:

«…Крестьяне терпеть не могут. Керенский посылает войска подавлять крестьян и защищать помещиков…

(Рышка быстро закивал, глаза у него загорелись.)

…Ни рабочие в городах, ни солдаты на фронте не могут терпеть этого военного подавления справедливой борьбы крестьян за землю.

…Товарищи! Знайте, что Керенский ведет опять переговоры с корниловскими генералами и офицерами, чтобы вести войска против Советов Рабочих и Солдатских Депутатов, чтобы не дать власти Советам!

…Идите же все по казармам, идите в казачьи части, идите к трудящимся и разъясняйте народу правду:

Если власть будет у Советов, то не позже 25 октября (если 20 октября будет съезд советов) будет предложен справедливый мир всем воюющим народам. В России будет рабочее и крестьянское правительство, оно немедленно, не теряя ни дня, предложит справедливый мир всем воюющим народам.

…Если власть будет у Советов, то немедленно помещичьи земли будут объявлены владением и достоянием всего народа.

…Вся власть советам рабочих и солдатских депутатов».[1]1
  Ленин. «К рабочим, крестьянам и солдатам». Изд. 3-е, т. XXI, стр. 285–286.


[Закрыть]

Рышка ни разу не прерывал чтения. Он следил за листком, за руками Мазурина. Когда Мазурин бережно сложил листок и хотел его спрятать, лицо Рышки выразило глубокое страдание. Он моляще посмотрел на Мазурина.

– Дай, – глухо сказал Рышка, – дай ради христа.

Мазурин отрицательно качнул головой.

– Мне самому нужно, – сказал он, но, взглянув на Рышку, протянул ему листок.

– Возьми, – сказал он, – возьми.

Рышка протянул дрожащие пальцы, и губы у него дрожали.

– Ну, вот, – с трудом прошептал Рышка, – ну, вот.

И, глядя на Мазурина, сказал ясным голосом:

– Завтра, что ли? Без обмана завтра? Двадцать, значит, пятого октября?

Спрятав листок на грудь, он спросил топотом:

– Писал Ленин? Владимир Ильич? То-то же. Разве я его слова не узнаю?

Он методически готовил свой взвод. На руках его был план, он выучил его наизусть и толстыми кружками обозначил важнейшие здания, которые должна была в первую очередь захватить Красная Гвардия. Рышка вычистил свою винтовку и проверил винтовки своих людей. Из склада вынес цинковые коробки с патронами, заботливо проверял, умеют ли красногвардейцы ставить курки на предохранительный взвод.

Днем приходили руководители штаба с хмурыми лицами, тихо отдавали приказания. И один за другим уходили отряды в распоряжение Военно-Революционного комитета. У красногвардейцев были серьезные лица. Радостное напряжение и готовность были в них. Они уходили ровным, крепким шагом, их грозное боевое настроение передавалось в рядах – никто не отставал. Рышка томился, кипел нетерпением.

Прибежал сияющий Мазурин, тяжело дышал.

– «Аврора» на Неве, – закричал он, – матросы высадили десант!

Он весело кивнул Рышке.

– Готовы твои? – спросил он. – Сейчас выступаем – только в штаб сбегаю.

– Ребята, – звенящим голосом сказал Рышка, – товарищи, Красная наша гвардия! Смотрите же! Назад не идти, стрелять метко! Свой у нас бой, за народ наш! Стройся!

Он весь горел. Лицо его светилось. Никогда еще в своей бедной жизни не чувствовал себя Рышка таким счастливым, так высоко поднятым.

Он рвался вперед, с трудом дождался, пока вышел Мазурин. Красногвардейцы шли ходко, равнялись в рядах.

На улицах было большое оживление. Недалеко от Гренадерского моста встретили казачий разъезд. Донцы ехали, лихо выпустив чубы из-под фуражек с красными околышами, с винтовками за плечами, помахивая нагайками. Рышка оглянулся на Мазурина, – тот шел спокойно. Казаки сгрудились, заслоняя дорогу на мост, красногвардейцы медленно двигались на них. Вдруг по ту сторону моста послышалась громкая песня – пели «Варшавянку».

Рота Волынского резервного полка бодрым шагом вступила на мост – красные повязки были на руках у солдат. Казаки посторонились, офицер скомандовал им «рысью», и они свернули в боковую улицу. Несколько казаков украдкой махали фуражками. Волынцы перемешались с красногвардейцами. Их вели унтер-офицеры. Рышка вспоминал митинг в цирке «Модерн», где выступали представители столичных полков. – «Все вместе! – звонко закричал он. – Солдаты, рабочие, значит, мужички, весь трудовой народ.

Эх, держись буржуазия! Уж земли тебе не видать!..»

Он торжествующе смотрел кругом. Левой рукой пощупал на груди бумажку.

– Двадцать пятое, – подумал Рышка. – Двадцать пятого Ленин обещал. Не выдаст.

Отряды разошлись. Красногвардейцы подошли к серому дому с запыленными окнами. Оттуда пахло свинцом и краской. Наборщики выбегали навстречу. Заведующий типографией, толстый, коротенький человек в золотых очках сердито кричал, что сейчас же позвонит господину Милюкову, что в свободной России не может быть места такому произволу.

Заведующий типографией сердито кричал.

Красногвардейцы добродушно подшучивали над ним, кто-то похлопал его по брюшку, и он исчез. Рабочие охотно становились к наборным кассам, набирали «Рабочий путь», «Солдат» и воззвания Военно-Революционного комитета. Работа шла долго, грузовики увозили перетянутые веревками кипы свежеотпечатанных газет.

На улице послышался шум, стук прикладов. Рышка выскочил вместе с другими. Взвод юнкеров с винтовками у ноги стоял перед типографией. Маленький, подвижной поручик бегал перед дверьми, громко кричал. Прищурив глаза, он наскочил на Рышку, вид его был грозен.

– А ну-ка, – закричал он, – очистить мне немедленно типографию!

– Не очистим, – тихо ответил Рышка, – и еще попросим вас и юнкерей ваших отсюда марш-маршем, значит, чтобы нашей, значит, революционной работе не мешать.

Поручик наскочил еще раз, пальцы его запрыгали у кобуры:

– Три минуты, – вскричал он, – через три минуты…

Он оглянулся и не закончил. Спорящие не были одиноки. Густая толпа собралась возле типографии. Это не была мирная толпа обывателей царского Петрограда. В толпе было много обтрепанных фронтовиков, заросших бородами, много рабочих, чернели матросские бушлаты. Юнкера стояли в тревоге, толпа все теснее окружала их. Белокурый матрос, отделившись от своих товарищей, весело подошел к поручику.

– Интересно, – сказал матрос, – интересно нам, что будет через три минуты?

Поручик молчал, надувался, видимо, сдерживался изо всех сил.

– Думаю, что через три минуты вас тут не будет, – сказал матрос. – Командуйте!

Но юнкера, не дожидаясь команды, повернулись направо и взяли на плечо. Поручик быстро сбежал со ступенек, и отряд беглым шагом скрылся за поворотом.

Из типографии отряд ушел, когда все было отпечатано и отправлено.

Город был неузнаваем. Новая могучая сила вышла на его улицы и площади, стремительно катилась от окраин к центру. Путиловцы, самые организованные и многочисленные, двигались от Нарвской заставы черными, сильными колоннами. К Смольному со всех сторон подходили красногвардейцы, горящие желанием скорее начать.

Рышка вместе с другими отрядами пробирался на Морскую.

Морская была в полутьме: многие фонари не горели. Серое массивное здание телефонной станции было наглухо закрыто. Из верхних окон пробивался свет, за воротами что-то глухо шевелилось. Со стороны Невского показался броневик, несущийся полным ходом. Рышка приказал рассыпаться в цепь; красногвардейцы вышли на середину улицы с наведенными винтовками. Броневик остановился, оттуда выскочил солдат с красной повязкой на рукаве.

– Ну-у? – удивленно сказал он, узнав, что станция еще не занята, – а нас послали помогать вам в охране станции. Что же, давайте вместе брать.

Юнкера засели за воротами. Они действовали нерешительно, ворота удалось открыть, и красногвардейцы проникли внутрь. Рышка бродил по залам, удивляясь сложным, никогда не виданным аппаратам и машинам. Он был в нетерпении – он ожидал настоящего сражения. Его вызвал Мазурин – часть отряда отправлялась к Зимнему дворцу.

Невский был ярко освещен. Слева поблескивал золотой шпиль адмиралтейства. Автомобили, переполненные солдатами, держащими винтовки наизготовку, проносились по проспекту. Отряд матросов с патронташами через грудь пробежал, направляясь к арке Главного штаба. Красногвардейцы свернули вправо, перешли сад, вышли на Сенатскую площадь. Петр сидел на вздыбленном коне, указывал на Неву, где дымились три серые трубы «Авроры». Высоко на мачте, освещенный ярким огнем, веял красный флаг. На палубе суетились люди, большой баркас отвалил от крейсера и направился к набережной. Темная холодная вода сердито плескала под сильными ударами весел. На носу баркаса стоял плечистый матрос, ленты его фуражки развевались по ветру. Смеясь, он выскочил на пристань и ударил прикладом о камень набережной.

– Наше, – сказал он, – теперь не отдадим!

Матросы выскакивали один за другим и строились на набережной.

Матросы строились на набережной.

Их начальник весело посмотрел на красногвардейцев.

– Ну, что стоять? – крикнул он. Мы за делом пришли. Даешь Зимний! Даешь Керенского! Айда, братишки!

Матросы в своих черных бушлатах, крепкие, коренастые, выглядели очень воинственно. К ним торопливо подбежал рабочий в старой кожаной куртке, с острой бородкой.

– С «Авроры»? – спросил он. – Приветствую вас от имени Военно– Революционного комитета. Заждались мы вас, товарищи. Зимний пока не сдается. Вы готовы?

– Прибыли в ваше распоряжение, – просто ответил матрос. – Вы поезжайте на корабль. Судовой комитет там.

Крейсер стоял возле Николаевского моста. В семь часов вечера здесь гремели выстрелы. Чтобы разъединить революционные силы столицы, штаб Петроградского военного округа отдал приказ о разводке мостов через Неву. Крылья моста уже разошлись, повисая в воздухе. Юнкера, опираясь на винтовки, стояли у моста по обоим его концам. Шестидюймовые орудия «Авроры» медленно двигались, длинные серые дула глядели на мост. Высаженный отряд беглым шагом шел на юнкеров. Матросы шли молча, держа винтовки наперевес. Юнкера развернулись цепью, цепь подалась назад. Вышел белобрысый офицер в очках и спросил, почему матросы наступают и чего они хотят. Матрос первой статьи Андреев посмотрел сумрачно. Ему было противно разговаривать, были противны словесные увертки офицера.

– Хотим, чтобы вы немедленно убирались к чертовой матери, – сказал он. – Надо свести мост.

Офицер протестующе поднял руку, Иванов повернулся к своим, скомандовал:

– По юнкерам… прицел четыре.

Юнкера свернулись, поспешно уходили. Крылья моста медленно сближались. Через час движение было восстановлено.

Ленин в Смольном. С карт. худ. Костенко.

Миноносец «Самсон» вошел в Неву. На вышке Народного дома сидели пулеметчики-кольтисты. Петропавловская крепость, комендант которой был арестован солдатами, господствовала над Троицким мостом и прилегающими к ней набережными. В четыре часа дня самокатчики, охранявшие Зимний дворец, сняли охрану и ушли. Их заменили юнкера. В это время из Кронштадта уже подходили минный заградитель «Амур» и посыльное судно «Ястреб» с десантом матросов. Дымы подходящих кораблей еще стлались над Невой, а на берегу уже веяли красные знамена красногвардейских отрядов, встречавших матросов. Впрочем, отряды немедленно расходились по боевым местам, подчиняясь указаниям из Смольного.

Мазурин приехал на маленьком грузовичке. Лицо у него было спокойное, ясное, как у человека, уже добившегося самого важного для себя.

Сияя глазами, он поздоровался с Рышкой и шепнул ему:

– Приказано лучшие красногвардейские отряды направлять в Смольный. Оттуда ударим куда надо. Собирайся!

Грузовики двинулись один за другим. Красногвардейцы стояли, тесно прижавшись друг к другу, пели песни. По улицам шли отряды и толпы, красные флаги веяли над людьми, грохотали броневики. На крыльях легковых машин лежали солдаты с вытянутыми вперед винтовками.

Ехали по шумным улицам, потом вырвались на набережную. Вдали показались темно-голубые купола Смольного. Длинный трехэтажный корпус тянулся далеко. Каменный двуглавый орел сидел над главным входом.

Смольный в Октябрьские дни. С рис. худ. Авилова.

Во дворе тесно стояли автомобили, у ворот дежурил броневик, из двух окон высовывались дула пулеметов. Рышка с любопытством разглядывал огромные коридоры. На одной двери над металлической дощечкой с надписью «классная дама» висела другая надпись, грубо набросанная на куске картона: «Комитет солдат Гренадерского полка». Матросы, солдаты, рабочие быстро проходили по коридорам, исчезали за дверями. Редкие лампочки под сводчатыми потолками тускло светили. Из одной двери вышел пожилой рабочий. Он сгибался под тяжестью большого тюка листовок, который поддерживал на плече левой рукой, в правой он держал винтовку. Он наткнулся на Рышку и сердито посмотрел на него.

– Ты бы помог донести, – сказал он, – видишь, тяжело!

Рышка охотно подхватил тюк, вынес его к грузовику. Лестницы вели в верхние этажи. На широких площадках стояли столы, заваленные листовками и свежеотпечатанными газетами «Рабочий путь», «Солдат». Их раздавали представителям районов и военных частей, тащили в автомобили. Звонки телефонов трещали непрерывно. У многих дверей стояли часовые, не пропускали внутрь без пропуска. Из одних дверей вышел человек среднего роста, смуглый, с черными усами. Он улыбался и говорил второму, худощавому, с остренькой русой бородкой:

– Только что сообщили мне: разводке мостов мы помешали, выключению Смольного из сети – тоже. Теперь надо действовать еще крепче, еще организованнее.

Второй кивнул головой. Лицо его было сосредоточено.

– Зимний окружают, – сказал он. – Там остались только юнкера и часть женского батальона. Сейчас приезжал Еремеев. Сообщение между Выборгской и Петроградской сторонами восстановлено. Броненосец «Заря Свободы» высаживает десант в Ораниенбауме и будет наблюдать за Балтийской железной дорогой.

Они прошли по коридору в левое крыло здания. Рышка шел за ними. Он попал в высокий белый зал. Мощные колонны двумя рядами рассекали его. Огромные люстры с бесчисленными лампочками свисали с потолка. В конце зала находился помост, а за ним зияла большая, золоченая рама.

– Царя вынули, – понял Рышка. – Вот и хорошо.

Он обрадовался, что в таком богатом, торжественном зале, где прежде собирались, наверно, важные генералы и самые богатые помещики, сняли царский портрет. Тут уже налицо была ясная перемена жизни, и эта перемена еще более утверждала Рышку в том, что он идет правильным, нужным путем.

– Посвищут еще они у нас, посвищут! – вслух сказал Рышка и вышел из зала. Он попал в столовую, уставленную столами. Пахло щами. Рышка почувствовал голод. Он подошел к прилавку, где женщина в белом халате выдавала талоны. Торопливо пообедал и побежал к своим. Найти их было трудно – в коридорах и залах Смольного было в этот день очень много народа, и из районов непрерывно прибывали новые отряды красногвардейцев, матросов и солдат.

«Вот оно, народное управление», с удовольствием думал Рышка. Мазурина он нашел внизу, в большой комнате, у стен которой, прямо на полу, дремали красногвардейцы, а на столе, рядом с пулеметом, что-то писал солдат без шапки с серым, измученным лицом. Мазурин неторопливо (так он все делал) объяснял молодому рабочему, опоясанному патронными лентами, что должен делать его взвод. Рабочий слушал внимательно и нетерпеливо переминался на месте. Видно было, что ему хотелось скорее приступить к делу, но Мазурин, точно не замечая его нетерпения, еще раз повторил ему приказание и потом повернулся к Рышке.

– Пока будем нести караул здесь, – сказал Мазурин. – Караульную службу помнишь?

Он улыбнулся Рышке, но лицо его оставалось серьезным. Рышка нравился ему своим непосредственным революционным горением, точностью и добросовестностью, с какой он выполнял все, что ему поручали. Он знал его еще по действительной службе и по фронту, знал все мечты Рышки о земле и так же тянулся к Рышке, как Рышка к нему. Они хорошо дополняли один другого – рабочий-подпольщик, большевик Мазурин и крестьянин Рышка, которого война и плен научили начаткам революционной грамоты, а месяц, проведенный в Петрограде, сделал настоящим бойцом революции. Мазурин же был для Рышки не только другом, он был для него учителем, хотя никогда Мазурин не высказывал своего превосходства над ним. Но все его поступки и речи, его ясное понимание событий и органическое убеждение в правоте своего дела привлекали к Мазурину доверие и симпатии людей.

– Караул будем держать, – повторил Мазурин, – потом нас сменят пути ловцы.

Он сам ставил людей у выходов, у ворот, подробно рассказывал каждому, что надо делать. Рышку и Семенова, старого токаря по металлу, повел с собой наверх. Они прошли по длинному коридору, мимо спящих у стен красногвардейцев, и остановились у белой двухстворчатой двери. На левой стороне двери черной краской была нанесена надпись: 67. Двое красногвардейцев стояли на часах. Мазурин сменил их, Семенов и Рышка стали по обе стороны двери. Мазурин объяснил им их обязанности и ушел.

Семенов был уже немолодой человек, одетый в короткое черное пальто и старую замасленную кепку. В солдатах он не служил и стал у двери, отставив ногу и держа винтовку перед собой. Рышка стал по правилам, сдвинув каблуки и прижав винтовку к правому бедру.

Рышка встал по правилам, сдвинув каблуки и прижав винтовку.

Он твердо помнил, что ему передавал Мазурин. Семенов сердито покосился на него и вдруг добродушно усмехнулся.

– Здорово вас, видно, жучили, – сказал он, – вишь, как тянешься.

– Не тянусь, – внушительно ответил Рышка, – стою я на революционном посту.

– Это верно, – вполголоса сказал Семенов, – пригодилось, значит, тебе теперь военное знание. Вот ты и нас обучал. Боевые мы стали.

Рышка покачал головой.

– В полевом бою труднее, – объяснил он. – Там большая наука нужна. Как начнут над тобой снаряды рваться, в землю от них зарыться бы. Страшно…

– Не зароемся, – твердо ответил Семенов, перекладывая винтовку в другую руку. – Мы хотя и не обучены, а на смерть пойдем. Страшно будет, а в землю не зароемся. Я вот двадцать лет этих дней ждал. Я для них, может быть, всю жизнь страдал и терпел. А теперь больше не буду, не могу больше ждать. Мне, брат, теперь умереть легче, чем к старому вернуться.

Рышка слушал внимательно, но поглядывал по сторонам. Он не забывал, что стоит на посту. Слова Семенова были ему близки и понятны. То, что люди, вместе с которыми он боролся, думали так же, как он, и так же ненавидели старый порядок, всегда бодрило его и толкало вперед на смелые дела, на смелые, хорошие мысли. Семенов потоптался, беспокойно огляделся и проворчал:

– Покурить охота. Завернем, что ли?

– Что ты! Да ты в уме ли? – сердито и испуганно спросил Рышка. – Ведь мы часовые. А часовому курить нельзя. Надо же дисциплину держать.

Семенов покосился на него и ничего не сказал.

Время шло. Часы как-то медлительно шли тут, в центре всех событий, которые навсегда хоронили старую Россию.

Рышку лихорадило, он всем своим существом стремился на улицу, в бой, в борьбу. Выстрелы слышались ему издалека, и он поглядывал в конец коридора– не покажется ли там высокая фигура Мазурина. Коридоры были сумрачны; стуча сапогами, проходили люди.

Дверь, у которой они дежурили, отворилась. Тот самый смуглый, черноусый человек, которого Рышка видел в коридоре, выходил из комнаты.

За ним быстро шел другой, небольшого роста, с необычно высоким лбом и живыми глазами. Он крепко тряхнул руку уходящего товарища и, прищурясь, посмотрел на красногвардейцев. Фигура у него была крепкая, движения легкие, быстрые, точно их обладателю хотелось все скорее сделать.

Рышка, всматриваясь в лицо человека, вдруг задрожал, обмер. Лицо было знакомое, он видел его на портретах. А Семенов поклонился и сказал:

– Здравствуйте, Владимир Ильич!

Ленин легко повернулся к нему и протянул руку.

– Здравствуйте, товарищ, – сказал он и повернулся к Рышке.

– Здравствуйте, – сказал он ему и тоже протянул руку. Рышка быстро переложил винтовку в левую руку и крепко сжал руку Ленина. Он волновался ужасно, сам не зная, почему. Близко перед ним было простое, чуть скуластое лицо, поросшее рыжеватой бородкой, с морщинками у губ и под глазами. Небольшие, запавшие глаза смотрели на Рышку дружелюбно и весело. Рышка еще раз пожал руку Ленина и сказал:

– Товарищ Ленин, Владимир Ильич! Я вот читал писание ваше о земле.

И думая, что Ленин, может быть, не помнит, о чем он говорит, поспешно объяснил:

– А это вы о земле говорите, что надо ее от помещиков отобрать.

Ленин кивнул головой.

– Знаю, знаю, – сказал он, – вы крестьянин?

– Так точно, крестьянин, – поспешно ответил Рышка, не спуская глаз с Ленина и внимательно изучая его всего – костюм, лицо, глаза, манеру держаться. Употребляя старое рышкино выражение – можно было сказать, что Рышка примеривал к себе Ленина. Ленин был совсем простой. На нем был старенький пиджачный костюм, галстук сгорбился, вылезая из жилета, брюки морщились на коленках. Лицо было бледное от усталости, но глаза теплые, живые. Рышка видел и чувствовал, что Ленину не было скучно с ним разговаривать, он с явным интересом смотрел на Рышку и слушал его.

– Владимир Ильич, – торопливо спросил Рышка. – Вы меня простите, но я от вас желал бы услышать – окончательная теперь борьба идет с буржуазией и помещиками?

– Окончательная, – серьезно ответил Ленин, – мы боремся за нашу народную, советскую власть.

– А земля к крестьянам отойдет?

– Земля отойдет к крестьянам без всякого выкупа, – сказал Ленин, – землей будет владеть тот, кто ее обрабатывает.

Рышка все не спускал глаз с Ленина. Губы у него дрожали. Дрожала и рука, которой он сжимал винтовку.

– Простите, Владимир Ильич, что время у вас отнял, – глухо сказал Рышка, – а только спасибо вам за вашу простоту. Уж так мне повидать вас надо было…

– Вот и повидали, – улыбаясь, сказал Ленин, – и я был рад поговорить с вами. Если понадобится, приходите ко мне.

Он ушел, дверь закрылась за ним. Рышка стоял, охваченный странным, глубоким волнением. Семенов что-то говорил ему, но он не слышал. Он не был в силах овладеть своими мыслями и чувствами. До сих пор он знал Ленина, как высшего начальника революции, как автора зажигательных и понятных ему воззваний, и в нем создался особый образ Ленина – большой, величавый, но немного расплывчатый. Теперь он увидел живого Ленина, простого человека (этот Ленин стал ему по-особому близок), и он старался объединить в своем сознании два эти образа – прежнего и теперешнего Ленина.

Пришла смена, он ушел вниз, сидел в столовой и пил чай из огромного медного чайника, ел черный, круто посоленный хлеб. На столе перед ним лежала свежая газета «Рабочий путь». Он начал читать передовицу, озаглавленную «Что нам нужно»:

«…Настал момент, когда дальнейшее промедление грозит гибелью всему делу революции. Нужно нынешнее правительство помещиков и капиталистов заменить правительством рабочих и крестьян… Нужно правительство Кишкина-Коновалова заменить правительством советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. То, что не было сделано в феврале, должно быть сделано теперь. Таким и только таким путем могут быть завоеваны мир, хлеб, земля, свобода»[2]2
  «Рабочий путь» № 44 от 6 ноября (24 октября) 1917 г.


[Закрыть].

Он с глубоким удовлетворением прочел эти слова. Повторил вслух, наслаждаясь тем, что большевистская газета выражала самые заветные его мысли:

– «Таким и только таким путем могут быть завоеваны мир, хлеб, земля, свобода».

Он отыскал Мазурина, показал ему передовую и спросил, кто написал ее.

– А тебе зачем? – хмуро (он был очень занят) спросил Мазурин.

– Да уж правильно написано, – объяснил Рышка. – Не Ленин писал?

Мазурин улыбнулся. Как раз эту передовую было ему поручено использовать в качество тезисов для сегодняшних выступлений, и он знал, что передовую написал Сталин. Он сказал об этом Рышке, пояснив ему, что Сталин стоит во главе Военно-Революционного центра, выделенного Центральным комитетом большевиков для руководства вооруженным восстанием.

Рышка кивнул ему головой. Он запомнил это имя.

Напряжение понемногу оставляло его, и он чувствовал себя хорошо и спокойно. На дворе гудели автомобили, разъезжаясь во все концы города. Прибежал Мазурин, как всегда спокойный, и велел собираться. Пока ехали, трясясь на. старом грузовике, Мазурин тихо рассказывал Рышке, что часть гарнизона оставила Зимний дворец и сейчас должен начаться его окончательный штурм.

Проходил короткий октябрьский день, холодный ветер дул со взморья. Выстрелы доносились с окраин города, гулко отдавались над Невой. Серый корпус «Авроры» виднелся на Неве, почти против дворца. Матросские десанты продолжали высаживаться недалеко от Николаевского моста. Вместе с матросами прибывали и кронштадтские рабочие, вооруженные винтовками, с патронными сумками на поясах. Прибывали и солдаты из частей, расположенных под Петроградом: из Царского, Петергофа, Гатчины. Кольцо революционных войск все туже стягивалось вокруг Зимнего. У Александровского сада стоял броневой дивизион, трехдюймовые орудия глядели на дворец из-под арки Главного штаба, ревельский матросский отряд занимал Троицкий мост, павловцы грозили со стороны Мойки (они стояли и перед домом, где умер Пушкин), а красногвардейские отряды были повсюду.

Матросы в засаде. С карт. худ. Богородского.

Со стен Петропавловской крепости орудия были направлены на дворец. Дворец был последним островком, где, как мыши, спасающиеся от наводнения, сидели члены Временного правительства, покинутые своим председателем, который еще днем сбежал из Петрограда. Воинские части покидали дворец. Ушли самокатчики, за ними казаки. Юнкера засели на баррикадах перед дворцом и постреливали, если видели кого-нибудь на пустынной Дворцовой площади. Без выстрела сдался штаб округа, и министр Кишкин, вместе с новым главнокомандующим генерал-майором Багратуни, в полной растерянности пробрались в Зимний доложить правительству об этом.

Был уже вечер. Рышка находился вместе с красногвардейцами против дворца, со стороны Главного штаба. Прожекторы освещали площадь, одиночные фигурки поспешно перебегали ее. Вдруг со стороны дворца послышался грохот. Несколько орудий рысью выехали из ворот и пересекли площадь. Юнкера сидели на передках, растерянно посматривая на красногвардейцев. Они уже сворачивали на Невский, когда навстречу им попался Павловский полк. Произошло смятение. Несколько человек соскочили с передков и скрылись в толпе. Высокий юнкер метался перед орудиями и истерически кричал: