Текст книги "Красноармеец Краснофлотец № 21-22
((ноябрь 1937))"

Автор книги: Коллектив авторов

ПЛАВКА

 
Я иду заводом к дорогим мартенам,
Где кипит и льется огневой металл,
И блестит на солнце кружевная пена, —
Я такую пену за кормой видал.
Мощная сирена оглашает воздух,
По рольгангам слитки мчатся под пилу,
И кружатся звезды, золотые звезды,
Остывая каплей стали на полу.
Наверху подручный снова встал у летки,
Будто льется солнце, и смотреть нельзя…
У прокатных станов тонкий звон лебедки,
У прокатных станов старые друзья.
Мне они сказали: «Нам сейчас недаром
Плавки лучшей стали на печах нужны,
Строят инженеры, строят сталевары
У печей и станов мощный флот страны».
Я ушел из цеха… Утренней зарницей
Огневая плавка вспыхнула вдали.
…Далеко, в Кронштадте, на морской границе
Якоря подняли наши корабли.
Знаю: сталевары честно сдержат слово,
Не однажды звезды улыбнутся им,
Чтобы в час расплаты, выйдя в бой суровый,
Флот Страны советов был непобедим.
 

Николай Флеров,

младший командир Краснознаменного Балтийского флота

НАВОДЧИК

Пассажирский пароход «Урицкий» медленно отвалил от пристани. Полковник Кручинин с минуту постоял на палубе, любуясь причудливым отражением огней в темно-свинцовой реке, и вошел в каюту, залитую мягким голубоватым светом. На одной из кушеток, находившихся в каюте, спал мужчина, уткнув лицо в подушку. Кручинин тихонько опустил на окно штору, достал из портфеля книгу и сел к столу. Внимание его привлекла раскрытая на столе тетрадь, страницы которой были исписаны крупным размашистым почерком. Знакомый термин заголовка подстрекнул любопытство Кручинина, и он, отложив книгу в сторону, не задумываясь, начал читать чужие записи.

Вот что было написано там:

«Август 1920 года. Батальон красных, изнуренный боями, отходил через Пинские болота на соединение с полком, героически сдерживая наседающую конницу противника. Скудный запас экономно расстреливаемых патронов подошел к концу. Командир батальона Нестеров, старый фронтовик, с горечью думал, что без патронов батальону неминуемо грозит гибель. Надо было искать выход.

Вызвав к себе командиров рот, Нестеров спросил:

– Патронов нет?

– Нет, – угрюмо ответили командиры.

– Какой вы предлагаете выход?

– Умирать будем.

– Красиво, но это не выход из положения. Умереть каждый из нас сумеет. Надо спасти батальон.

– С голыми кулаками, среди болот…

– Хотите сказать – невозможно? – нетерпеливо перебил Нестеров.

– Да.

– Подобные соображения вы можете оставить при себе. Надо вывести батальон.

– Нужно надежное прикрытие, товарищ комбат. Прикрытие без патронов… Куда оно?..

– Вы правы, но… – Нестеров с минуту подумал и спокойно заявил:

– Прикрытием останется пушка. У ней есть снаряды.

– А если она не сдержит против, ника?

Нестеров резко ответил:

– Тогда… продайте себя как можно дороже…»

Дальше несколько строк оказались вычеркнутыми. Очевидно, автор хотел переделать их.

«…Вместе с батальоном отступала артиллерия в составе… единственной 76-мм пушки. Орудием командовал командир взвода Южанин. Утром, во время переправы через реку, пуля раздробила ему колено, и теперь он, поддерживаемый бойцами, с трудом сидел на передке орудия. Наспех перевязанная рана причиняла Южанину мучительную боль.

Нестеров знал о ранении Южанина, но почему-то думал, что ранение легкое. Теперь же, взглянув на измученное, обескровленное лицо командира взвода, Нестеров заколебался в принятом решении. Ему жаль было обрекать на верную смерть полуживого человека.

Южанин сам вывел Нестерова из затруднения.

– У вас приказание, тов. комбат? – спросил он.

– Да… я хотел бы знать, сколько осталось снарядов?

– Восемь шрапнелей, тов. комбат.

– Маловато. Дело, Южанин, такое, что необходимо задержать противника, пока батальон проходит болота. Патронов нет…

– Сколько времени потребуется на этот марш?

– Не меньше двух часов.

– Где прикажете развернуть орудие?

Эта безупречная готовность к самопожертвованию тронула Нестерова. Он торопливо схватил Южанина за руку и ласково посмотрел в глаза.

– Южанин, ты плохо чувствуешь себя. Может, заменить кем-нибудь?

– Время дорого, товарищ комбат. Укажите место для развертывания. Орудием командовать буду я, – холодно сказал Южанин.

Нестеров по опыту знал, что убеждать Южанина бесполезно, да и заменить ого все равно некем.

– Ладно, развертывайся здесь. Место хорошее…

Нестерову вдруг захотелось ободрить, порадовать чем-нибудь приятным этого человека, с которым он, может быть, больше но увидится. Он порылся и карманах, достал бережно завернутый в бумажку окурок, зажег ого и, подавая Южанину, тепло улыбнулся:

– На, кури…

Нестеров еще хотел что-то сказать, но до крови закусил губу, отвернулся и побежал в голову колонны.

Не теряя ни минуты, Южанин отдал распоряжение снять орудие с передка и укрепить его посредине дороги.

Заряжающий Капустин, неутомимый балагур и песенник, вынул из передка шрапнели, любовно обтер их рукавом своей дырявой шинели и аккуратно сложил около орудия.

– Эх, родненькие! Мало вас осталось. Работенка вам предвидится большая! – вздохнул Капустин. – Митя, не найдешь ли на затяжечку? Понимаешь, как снаряды из передка – так и курить хочется. Дурацкая привычка.

Семнадцатилетний наводчик Митя, паренек с доверчивыми голубыми глазами, неуверенно достал из кармана несколько щепоток мусора, рассыпал ого на ладони, тщательно исследовал и огорченно покачал головой:

– Ни крупинки.

– Жаль. Ну что-ж, злое буду! – Капустин помолчал и мечтательно высказался. – Разгромим белополяков, кончим воевать, примемся за хозяйство, оживет страна – тогда уж покурим! Эх, и покурим!..

– По местам! – скомандовал Южанин.

На повороте шоссе показался взвод конницы противника.

– К бою!.. Трубка на картечь!.. Капустин лихо заломил фуражку, схватил снаряд и, заряжая орудие, крикнул:

– За мировую революцию! Картечью!

С полукилометровой дистанции противник перешел в широкий галоп. Впереди, на крупном вороном коне скакал офицер, поблескивая обнаженной саблей.

– Вот гады! Рубать собираются! – пробормотал Капустин.

– Митя, покажи им почем сотня гребешков!

Южанин выжидательно следил за быстро сокращающейся дистанцией. Оставалось не больше 200 метров. Поднятая над головой рука Южанина резко опустилась:

– Огонь!

Воздух упруго разорвался. Картечь со свистом полетела навстречу всадникам.

Картечь со свистом полетела навстречу всадникам… Получилась свалка…

Передние ряды лошадей, подкошенные свинцом, упали на колени, заграждая дорогу. Задние стремительно наскочили на передних. Получилась свалка. Лошадь офицера взвилась и дико рванулась к орудию. Выбитого из седла офицера, застрявшего ногой в стремени, потащил ошалелый конь. Окровавленная голова офицера высоко подпрыгивала в такт скачущей лошади и билась о твердый грунт шоссе.

– За Республику Советов!..

Картечь второго выстрела окончательно срезала противника. Лишь несколько уцелевших всадников бросились в бегство.

Капустин вскочил на лафет, сорвал с головы фуражку и, размахивая ею, запальчиво крикнул:

– А ну, гады, кто следующий!

Южанин улыбнулся:

– Успокойтесь, тов. Капустин. Противник возобновит атаку.

– Милости просим! На угощение скупиться не будем, товарищ командир. У нас Митя большой хлебосол.

Южанин не ошибся. Не прошло и десяти минут, как на повороте шоссе вновь показалась кавалерия, На этот раз ее было не меньше эскадрона.

– Капустин, вы приглашали гостей, – принимайте, – пошутил Южанин. – К бою!..

– Есть, товарищ командир, – поспешно ответил Капустин, бросаясь к снарядам. – За товарища Ленина! Митя, помни за кого стреляешь, приложи старание!

Отряд противника на ходу сделал перестроение. Он разбился на три группы: одна из них, строем по два, пошла левой стороной дороги; вторая, тем же строем – правой стороной, и третья группа, уступом, заняла середину шоссе.

– Хитрят гады!

– Посмотрим, что из этого выйдет, – спокойно отозвался Митя, наводя орудие в правую группу, которая заметно увеличила аллюр.

– Первый выстрел по моей команде, дальше – самостоятельно! – коротко приказал Южанин. – Больше спокойствия, товарищи!

Правая группа карьером пронеслась через трупы разбитого взвода. Южанин властно махнул рукой.

– Огонь!

Но выстрела не последовало. Судорожно зажав в руке спусковой шнур, Митя впился глазами в сверкающие сабли и казался загипнотизированным.

Лицо его было неподвижно, только плотнее сжались губы, да на бледных висках учащенно вздрагивали синие жилки.

– Огонь! – повторил Южанин.

Но Митя не стрелял. Выдержка бойцов сменилась тревогой.

– Митя, стреляй! – отчаянно крикнул Капустин. – Изрубят гады, стреляй! – И, неожиданно подскочив к Мите, яростно схватил его за руку со спусковым шнуром. Резким толчком в грудь Митя отбросил Капустина.

– Не мешай!

С поднятыми саблями противник ураганом летел на орудие, готовый раздавить горсточку людей, медливших с выстрелом. Дистанция быстро сокращалась. Какие-нибудь несколько секунд решали судьбу орудийного расчета.

Дистанция быстро сокращалась. Какие-нибудь насколько секунд решали судьбу орудийного расчета.

Но вдруг грянул выстрел. Он вывел людей из оцепенения, вернул жизненную энергию, пробудил к действию.

– За коммунизм во всем мире! – зазвенел голос Капустина.

Орудие мгновенно повернулось навстречу левой группе. Прогремел второй выстрел.

– За коммунистическую партию!..

За Красную армию!..

С лихорадочной быстротой, в упор, орудие выплевывало сотни раскаленных свинцовых шариков. Расчеты Мити были верны.

В рядах противника произошло замешательство. Сраженные картечью лошади кувырком летели через головы, подминая под себя седоков. Вместо стройных, грозных рядов образовалось живое кровавое месиво.

Воздух наполнился громким, стонущим ржанием искалеченных лошадей и дикими воплями людей, задыхающихся под тяжестью потных, окровавленных конских туш. Одна из раненых лошадей вместе с седоком проскочила к самому орудию, поднялась на дыбы, волчком повернулась вокруг своей оси и рухнула на спину, скрывая под собой седока. Часть лошадей с убитыми, но оставшимися в седле всадниками бешено пронеслась мимо орудия и через минуту скрылась в направлении отступающего батальона. Обе группы, правая и левая, почти полностью были уничтожены. Третья группа наскочила на образовавшуюся из людей и лошадей преграду, завязла в ней и беспорядочно закружилась на месте, топча раненых и убитых.

– Еще за товарища Ленина! – возбужденно выкрикивал Капустин– Митя, бей гадов!

Меткая картечь скосила третью группу. И только маленькая кучка всадников, оставшаяся от эскадрона, саблями заставив повиноваться одурелых лошадей, в паническом страхе поскакала обратно. Ее не преследовали. У орудия остался один снаряд.

– Митя, родной мой, – радостно бросился к нему на шею Капустин, – как ты их расчехвостил, гадов! А ведь я думал – подведешь.

Отирая пот с побледневшего лица, Митя устало опустился на лафет. Губы его дрожали. На глазах появились слезы. Только теперь можно было понять, чего стоили Мите эти страшные минуты.

Южанин, поддерживаемый бойцами, слез с передка, обнял Митю и расцеловал.

– Спасибо, Митюша. Ты сделал все, что должен был сделать коммунар.

Бойцы наперебой душили Митю в своих объятиях, называли его самыми нежными именами. Капустин, больше всех испытывая прилив величайшей заботы и деятельной любви к Мите, с упреком набросился на товарищей:

– Расчирикались! Митя, может, курить хочет!

Торопливо вывернув карманы, бойцы с особенным усердием принялись извлекать из мусора драгоценные крупинки, осторожно складывая их на ладони Капустина. Капустин бережно свернул скудную папироску, зажег ее и подал Мите.

– На, Митя, кури, дружок! Из чистой махорки состряпана!

И пока Митя курил, бойцы, счастливо улыбаясь, ласково смотрели в его голубые глаза и никто не попросил „разочек затянуться“.

В течение двух часов артиллеристы тревожно ожидали новой атаки, которая была бы роковой для них, но противник не показывался. Южанин скомандовал отбой…»

…Дочитав страницу, Кручинин откинулся на спинку кушетки и закрыл глаза. Перед его мысленным взором оживали картины прошлого…

Мирно спящий сосед внезапно закашлялся и, не просыпаясь, повернулся на бок.

Кручинин взглянул на соседа. В суровых складках еще молодого лица показалось что-то знакомое. «Где я видел его? – мучительно думал Кручинин, напрягая память, – неужели это он… Ну конечно, Южанин! Так вот где встретились!..»

Кручинин долго смотрел на Южанина, с которым вместе был пройден длинный тяжелый путь, потом перевернул страничку тетради и прочел еще несколько строк:

«Часам к шести вечера орудие благополучно догнало свой батальон. Надо было видеть радость Нестерова. Этот суровый командир заплакал, обнимая Южанина и его бойцов.

В тот же вечер Южанин в бессознательном состоянии был отправлен в дивизионный лазарет и больше к своему орудию не возвращался.

Что стало с милым, скромным героем Митей? Где он теперь? Разделяет ли он с нами радость счастливой жизни, за которую так храбро дрался, или беззаветно сложил он свою юную голову, не увидев торжества побеждающего социализма?»

Кручинин взял карандаш, улыбнулся и написал:

«Да, Митя разделяет чудесную радость многомиллионного народа нашей прекрасной родины. Под знаменем великого Сталина, с высоко поднятой головой, он вместе со всеми победно шагает к социализму.

После окончания войны Митя горячо взялся за учебу и ныне командует одним из артиллерийских полков Красной армии. Он часто вспоминает своего бывшего славного командира Южанина. Полковник Дмитрий Кручинин».

С. Потемкин, старший лейтенант

Рис. В. Высоцкого

ПЕСНЯ ДРУГА

 
В весенний теплый вечер
Под тихий ветра лёт
Мой молодой товарищ
О родине поет.
Поет о том, что радость,
Как море глубока,
Что вольно сердцу биться
В груди большевика;
Что в молодости славной —
Отвага и любовь;
Что в дебрях, в сопках, в тундре
Идет с природой бой.
Поет о дне призыва,
Стремлением горя,
О дне, который будет
В начале октября.
Страна в шинель оденет,
Посадит в самолет
И охранять границы
В далекий край пошлет.
Пошлет страна родная
Его на рубежи,
Чтоб с высоты орлиной
Беречь большую жизнь…
Уверен друг мой в этом,
Повестку только ждет.
…О родине любимой,
Товарищ мой поет.
 

Курсант Андрей Тарасенко.

ПОЛКОВОЕ ЗНАМЯ

 
Я стою под знаменем крылатым —
На шелку печать боев видна…
В алых складках вписаны когда-то
Воинов погибших имена.
Я читаю их простые думы,
Думы первых воинов полка,
Кости их немые Кара-Кумы
Покрывают саваном песка.
Басмачи кружились по пустыне,
Залегали в чаще камыша.
Шли красноармейцы по полыни,
Горечью полынною дыша.
И в жестоких битвах с басмачами
Побеждали… гибли… снова шли.
И живут они доныне с нами,
В счастье завоеванной земли.
Родина! Теперь уж ты другая.
Там, где ветер гнал сухой песок, —
Зелень разрастается тугая.
И хлопчатник шелковист, высок…
Прозябал где люд полураздетый,
Да бродил измученный верблюд, —
Сталинской заботою согреты
Знатные колхозники живут.
И кругом, от складок Копет-Дага
До холодных северных морей,
Мужество, бесстрашье и отвага
Властвуют над Родиной моей…
В грозный час быть мужественным, смелым,
С волею бойца-большевика,
Жизнь свою отдать за наше дело
Я клянусь у знамени полка!
 

Д. Снегин

(Среднеазиатский военный округ

ЖЕНЕ

 
Играют зайчики,
Горит стекло окна.
Весь город виден —
Легок и громаден.
Сынишка спит.
Сидит жена
И что-то пишет
В серенькой тетради.
И жизнь нас радует
Работой и весной,
Хорошим ростом
Радостного сына,
Глядящего всегда
В голубизну
По-детски просто,
Смело и наивно.
Умеем мы
У жизни много брать,
И отдавать ей
Нужное умеем.
Со мною рядом
Женщина и мать,
Творящая
Большую эпопею.
…Вот на глаза
Волос упала прядь
И, оторвавшись
От тетради,
С любовью смотрит
Молодая мать
На сына
Улыбающимся взглядом.
 

Б. Макушенко

Казак 70-й Терско-Ставропольской дивизии

Бой в Отраде в 1920 г. С карт. красноармейца т. Перевышина.

КАНАЛ

 
В старину певали у речных потоков:
Не заставить солнце изменить пути,
Не заставить Волги, мощной и глубокой,
В незнакомых землях берега найти.
В старину певали бурлаки на Волге,
Напрягая силы мускулистых плеч.
Были песни скучны, были песни долги,
Им хотелось с ними у реки прилечь.
Эх, ты, Волга, Волга, мать-река родная,
Эх, ты, Волга, Волга, матушка-река,
Знала ль ты, что будешь в солнце Первомая
Силе рук покорна, сердцу – дорога?…
Приходили люди, уходили люди,
Начертали планы, сняли чертежи,
А потом сказали: «В этом месте будут
И Москва и Волга в тесной дружбе жить».
Приходили люди, приносили планы,
Привезли машины, грозный динамит,
И казалось людям в пелене тумана —
Над гранитным шлюзом поднят первый щит.
Здесь копали землю воры и убийцы,
И они любили каждый ком земли,
Каждый день работы, каждый луч зарницы —
Так они любили, как любить могли.
Это ты им, Волга, к жизни путь открыла,
Обогрела лаской солнечных лучей,
И, отдав работе молодые силы,
Не жалели люди для труда ночей.
Вечерами пели у бараков песни,
Проклинали в песнях старые дела.
Были эти песни много интересней
Тех, что ты когда-то, Волга, родила.
И уже не в мыслях, не в седом тумане,
Что мечтою пылкой манит и дарит,
А травой весенней свежим утром ранним
Зеленел на арках чудный диарит.
И уже на место стареньких избенок,
На земле стоявших многие года,
Из открытых шлюзов хлынула с уклона
Чистая, большая волжская вода.
На морских заводах, в верфях закипала
Славная работа – в сроки передать
И помчать по волнам чудного канала
В Красную столицу первые суда.
А когда свободно льды пошли по рекам,
Уронило солнце теплый свет лучей,
Появилось чудо – волей человека
Разлилось большое море москвичей.
Эх, ты, Волга, Волга, мать-река родная.
Видишь, наступают славные деньки!
Знала-ль ты, что нынче в солнце Первомая
Мы изменим ход твой, мы, большевики?
Видишь, в поднебесьи шпиль блестит звездою,
Брызги над фонтаном взмыли вверх опять,
И звезде высокой вечно над водою,
Как и звездам неба, радостно сиять.
Видишь, ждет спортсменов станция «Динамо» —
Это в новых Химках озеро блестит,
У воды трибуны, от вокзала прямо
Лестницы и арки, башни и гранит.
…В старину певали у речных потоков:
Не заставить солнце изменить пути,
Не заставить Волги, мощной и глубокой,
В незнакомых землях берега найти.
Но иным напевам суждено родиться,
И они сегодня льются через край,
И встречают Волгу в дорогой столице
Радостные лица, звонкий Первомай.
 

Младший командир Николай Флеров

Краснознаменный Балтийский флот

ВЕЛИКИЕ СОВЕТСКИЕ ПАТРИОТЫ

Двадцатилетняя история Великой Октябрьской социалистической революции богата яркими событиями, славными именами. Она дает неисчерпаемый материал для художественной литературы. Особенно же притягательной для советских писателей являлась и является героика гражданской войны. Незабываемые герои вооруженной борьбы за власть Советов, за торжество Великого Октября стали центральными образами лучших литературно-художественных произведений.

В этих образах воплощены прекрасные черты доблестных бойцов героического прошлого: их отвага и мужество, сознание революционно-боевого долга и непреклонная воля к победе, исключительное самопожертвование и безграничная любовь к родине, преданность интересам революции, советской власти, великой партии Ленина – Сталина.

Вот таким благородным героем, в полном соответствии с исторической правдой, показан Василий Иванович Чапаев в широко популярной талантливой повести Д. Фурманова. Писатель, лично знавший Чапаева, бывший комиссаром его прославленной дивизии, не скрывает своего восхищения необычайными подвигами этого бесстрашного народного полководца, увлекавшего за собой крестьянские массы и заставлявшего трепетать белогвардейцев и интервентов. Д. Фурманов явно любуется незаурядной личностью Чапаева, его отвагой, природной смекалкой, умением влиять и вести за собой массы.

Однако, по собственному признанию писателя, он «дал Чапая с мелочами, с грехами, со всей человеческой требухой». В его изображении Чапаев не только храбрый, находчивый, любимый бойцами командир, остро ненавидящий богачей и чуткий к нуждам угнетаемых. Наряду с этими положительными чертами художник отмечает в Чапаеве политическую и культурную отсталость, несдержанность и недисциплинированность его характера. В Чапаеве воплощены отличительные особенности крестьянского повстанчества, которое постепенно осознавало общность своих интересов с интересами рабочего класса, которое в процессе классовой борьбы все более и более осознавало великую творческую силу коммунистической партии.

На примере взаимоотношений Чапаева и его комиссара Д. Фурманов наглядно показывает, как партия овладевала крестьянской революционной стихией и направляла ее на путь общей сознательной борьбы за раскрепощение всех трудящихся. Шаг за шагом, бережно и, вместе с тем, твердо, где – словом, где – личным примером, комиссар завоевывает уважение и доверие к себе Чапаева и его соратников. Не подчеркивая своего значения без нужды, комиссар все же дает решительный отпор Чапаеву в тех случаях, когда его своенравное поведение начинало угрожать успеху борьбы. Снисходительно относясь к его политической и культурной отсталости, комиссар, однако, не потакает ого слабостям. Он всячески старается поднять общий уровень ого развития, разъясняет ему цели и задачи Великой Октябрьской социалистической революции. Художник сумел показать, как под воздействием такого чуткого воспитателя-комиссара Чапаев, действительно, растет и изживает свои недостатки.

Под мудрым руководством партии доподлинно народный герой Чапаев и его бесстрашная дивизия одерживали блистательные победы на различных фронтах гражданской войны, беспощадно разя всех врагов Великого Октября. Память о Чапаеве и его славных подвигах живот и еще долго будет жить, вдохновляя людей на борьбу, на победы. И потому велика заслуга писателя – Д. Фурманова, который но только воспитал этого прославленного полководца Красной армии, но и запечатлел ого светлый образ в своем замечательном литературно-художественном произведении.

На привале. Фото Грин.

О другом славном представителе той же героической эпохи повествуется в новом романе «Кочубей» Аркадия Первенцева. Знаменитый вожак восставших казаков Кубани – комбриг Иван Антонович Кочубей во многом напоминает Чапаева. Он также изображен отважным и храбрым, не знавшим страха перед врагами, в бою. Он всегда впереди лихих казачьих лавин, атакующих белогвардейские банды. Для него были законом слова, вырезанные на клинке шашки: «Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай».

Вторая характерная черта Кочубея – сознание революционно-боевого долга, который он выполняет решительно и, вместе с тем, просто, без всякой позы. Вот в один из тяжелых моментов, когда части Красной армии вынуждены были отступать под напором деникинцев, к Кочубею обращаются за помощью:

– Иван Антонович, прикрывай, одних больных сто тысяч.

– Раз надо, прикрою, – не колеблясь, ответил Кочубей и ринулся со своими полками громить противника.

При изображении Кочубея писатель также не скрывает отрицательных черт характера своего любимого героя. Комбриг показан малокультурным, почти неграмотным человеком, который всякого образованного презрительно обзывал «чернильной душой». Политически он также недостаточно развит, еще смутно, порой наивно представляет себе смысл классовой борьбы.

Однако, у Кочубея – благородная душа стойкого человека – борца за светлое будущее, беспощадного к врагам трудящихся, человечески нежного к своим сподвижникам. После боя он проезжает мимо павших.

«– Бережу, бережу бойцов, а все убивают, – тихо бормотал он, – яку б такую бронированную силу сделать, шоб пуля не взяла?»

Эта забота о бойцах, глубочайшая человечность, присущая суровому Кочубею, с большой художественной силой показана писателем в волнующей сцене прощания комбрига со смертельно раненым Михайловым.

Будучи политически отсталым, Кочубей все же глубоко чувствовал, что лишь под руководством партии можно сокрушить врага, что только большевики показывают верный путь к свободной счастливой жизни. Троцкисты из генштаба пытались очернить Кочубея и обвинить его в анархизме, в срыве большевистской дисциплины. Это было сознательной клеветой врагов народа. Кочубей искренне признавал организующую роль партии, признавал авторитет своих комиссаров. В целом ряде глав романа отображена огромная любовь и преданность Кочубея партии, ее вождям и, особенно, Ленину и Сталину, перед авторитетом которых он преклонялся. В наиболее опасных случаях боевой жизни мысль Кочубея – прежде всего о Ленине и Сталине. Затравленный предателем Севериным – ставленником Троцкого, Кочубей надеется лишь на одно – на прорыв «к Ленину в Москву или к Сталину в Царицын»:

«– Прорвусь к товарищу Ленину, расскажу ему всю правду, поймет меня товарищ Ленин… я расскажу ему про все, про черную измену».

Через эту измену Кочубей попал в плен к белым, которые его казнили, убедившись, что нельзя подкупить и сманить на свою сторону популярного комбрига. После казни «в хозыре» черкески была найдена записка, написанная самим Кочубеем наполовину печатными, наполовину письменными буквами: «вот шо, я кончаю… я верю, шо скоро придет наша Красная армия. Хай не поминает меня лихом. Перешлите товарищу Ленину, шо я до последней минуты отдал свою жизнь за революцию».

Так мужественно погиб славный Кочубей, выданный подлыми агентами Троцкого белогвардейцам. Этого народного героя сознательно затравили и предали враги народа – троцкисты. Поэтому роман А. Первенцева является не только литературно-художественным памятником доблестному Кочубею, но и дополнительным обвинением по адресу презренных врагов народа, уже в то время творивших свое черное дело. Кочубей – один из тех лучших людей советского народа, которых мерзавец Троцкий и его холопы загубили. Роман «Кочубей» наглядно раскрывает гнусные козни троцкистов, их коварство, измену интересам родины и Красной армии, их звериную ненависть к советскому народу, партии, правительству. И в этом заключается особое современное значение этого произведения.

Группа краснофлотцев под руководством политрука т. Мясникова изучает «Положение о выборах в Верховный Совет СССР». Фото И. Драныш.

Чапаев и Кочубей изображены в художественной литературе под своими фамилиями. Гораздо чаще участники героической эпохи выводятся в литературно-художественных произведениях под вымышленными фамилиями. Так, в той же повести «Чапаев» в образе комиссара Федора Клычкова показан сам автор – Димитрий Фурманов, боевой сподвижник Чапаева, его друг и учитель. Фурманов был не только талантливым писателем, но и незаурядным военным работником. И на фронтах гражданской войны и на литературном фронте он всегда был одинаково страстным, глубоко убежденным борцом за дело рабочего класса, беззаветно преданным партии. Он боролся с предателями Красной армии – ставленниками Троцкого. Так же решительно он боролся позднее с Авербахом – троцкистским последышем в литературе. Перо писателя он держал в руках так же крепко, по-большевистски, как раньше владел он клинком. И правильно поступили, когда в день похорон писателя к красному гробу прикрепили рядом с боевой шашкой– спутницей военного комиссара Фурманова, его последнюю книжку, только что вышедшую из печати. Шашка и книга – вот то двойное оружие, которым большевик Фурманов разил врагов Великой Октябрьской социалистической революции.

Этими большевистскими чертами наделен литературный двойник Фурманова – комиссар Клычков. Однако, этот образ имеет не только автобиографическое, но и более широкое значение. Клычков – это собирательный образ военного политработника эпохи гражданской войны. Фурманов сумел воплотить в нем типические черты военкома, проводившего партийную линию в сложных условиях вооруженной борьбы с белогвардейцами и интервентами.

Этот художественный образ тем более ценен, что, по сравнению с аналогичными образами в других произведениях, он показан в повести Фурманова более правдиво и ярко.

Группа пограничников под руководством лейтенанта т. Лобачева изучает «Положение о выборах в Верховный Совет СССР». Фото Вернера.

Такое же двойное значение имеет героический образ Павла Корчагина из автобиографического романа «Как закалялась сталь» Н. Островского. Биография Корчагина – это биография самого Островского. Однако, это не снижает роман до уровня обычных мемуаров. Корчагин – также широко типизированный образ. Это – представитель того славного молодого поколения, которое в период гражданской войны со всем юношеским пылом отдавало свои силы и жизнь на борьбу с врагами советской власти. Корчагин не был ни полководцем, ни видным политическим работником. Это – лишь один из многих тысяч незаметных юных героев, которые своей самоотверженной работой помогали Красной армии и подготовляли поражение всех ее врагов.

Детство Корчагина протекало в тяжелых условиях царизма. Образование ему не удалось закончить даже в низшей школе, из которой его исключили по настоянию попа. И вот для рабочего подростка начинается тяжелая полоса жизни «в людях», изнурительный и непосильный труд по найму, сначала у вокзального буфетчика, а затем в железнодорожном депо. Невзгоды жизни, преследующая всюду социальная несправедливость постепенно пробуждают в нем протест против классовых угнетателей.

Великая Октябрьская социалистическая революция окончательно определила классовое самосознание Корчагина. Он решительно и целиком включается в борьбу пролетариата, испытывая и радость побед, и горечь поражений. Приход немецких оккупантов еще более повышает его революционную активность. Он смело, с увлечением, выполняет различные поручения большевистского подполья, укрывает подпольщиков, добывает для них оружие, похищая его у немцев, отбивает приговоренных к смерти революционеров. Будучи арестован петлюровцами, он мужественно выдерживает пытки и побои и лишь по счастливой случайности спасается. Затем ему удается вступить в ряды Красной армии, где он стремится попасть в самые опасные и важные места. «Слушай, политрук, – говорит он Крамеру, – как ты посмотришь на такое дело: вот я собираюсь перемахнуть в Первую Конную. У них дела впереди горячие». В бою им руководит ненависть к врагам, преданность своим товарищам. При виде гибели своего командира в схватке с белополяками, «Павел вздрогнул… Дикая ярость охватила Павла. Полоснув тупым концом сабли измученного, с окровавленными удилами Гнедка, помчал в самую гущу схватки.

– Руби гадов! Бей их! Бей польскую шляхту! Летунова убили!»

В целом ряде ярких боевых картин писатель показал, «как закалялась сталь», как закалялся ленинско– сталинский комсомол, который идет впереди всей советской молодежи, удивляя своим героизмом и отвагой. Литературно – художественный образ Корчагина-Островского напоминает о том героическом прошлом, когда в огне классовых боев закалялась и выковывалась молодая гвардия Великого Октября.

Обширная галерея героических образов дана в произведениях А. Фадеева – выдающегося мастера литературно-художественного портрета. В повести «Разгром» рассказывается о боевой жизни партизанского отряда, отважно, с кровавыми боями пробивающего себе дорогу сквозь белогвардейское окружение. Этот отряд, спаянный общей политической целеустремленностью и общими боевыми задачами, по своему социальному составу, тем не менее, был разнороден. Большой художник А. Фадеев сумел наделить своих героев особенностями, отличающими их друг от друга.