355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Коллектив авторов » Красноармеец Краснофлотец № 21-22
((ноябрь 1937))
» Текст книги (страница 2)
Красноармеец Краснофлотец № 21-22 ((ноябрь 1937))
  • Текст добавлен: 1 сентября 2017, 00:30

Текст книги "Красноармеец Краснофлотец № 21-22
((ноябрь 1937))
"


Автор книги: Коллектив авторов


Жанры:

   

Военная проза

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Лишить воинского звания и всех прав состояния и подвергнуть смертной казни через расстреляние.

Орла выводили под конвоем. Полковник смотрел мрачно: «Скандал, скандал…» Верховой ординарец подал ему депешу. Полковник отстранил: «После»… Тревожно и щемяще забил барабан. Фельдфебель сорвал с Орла кокарду и погоны. Он шел с обнаженной головой. Тревога и беспокойство распространялись по лесу, где стоял полк. Раздался крик: «Прощай, Орел!» Это кричал Алешка Медведев. Орла подвели к столбу. Офицер приказал: «Завязать глаза». Орел упрямо мотнул головой и отшвырнул чужую руку с платком: «Не надо. Не боюсь». Его привязали к столбу. Он оглядел мир. Вновь, еще страшнее забил барабан. Солдаты обнажили головы. Орел поглядел на взвод, стоявший на изготовку: «Братья… Доколе же будет так?.. Вас губят, а вы своих бьете?.. Мало за войну положено?» Офицер закричал: «Молчать!» Орел ответил ему: «Вы бы в бою покричали… Там вы тихие… – Ну, последнее слово… Я политик, с каторги… Оттуда бежал – бороться за вас, за вывод из войны… А вы за это бейте… Ну!.. Цельтесь хорошенько… Эх, несчастные вы люди…»

В тишине прозвучала последняя команда: «По осужденному пальба взводом!..» Вскинулись винтовки. «Взво-о-од!..» Текли слезы по лицам старых солдат.

На костылях шел раненый вятский и кричал расстрельному взводу: «Не стреляйте, братцы! В деревню вернетесь, вас не примут. Руки у вас будут в христианской крови». Еще страшнее ударил барабан. «Взво-о-д!» Рослый солдат, раздатчик патронов Иван Чортомлык кинул винтовку: «Та шо-ж воно робится: своих стрелять? Не можу!» Бросили винтовки Ермолай и еврей. «Не будем стрелять!..» – «Он человек правильный!» Кто-то кричал: «Там немцы нас казнят! А тут свои казнят!» Раненый телом своим закрыл Орла. Слезы лились по его лицу и он кричал: «Вот – бейте, если есть совесть…» Офицер снова закричал: «Взво-од!..» Винтовки ходуном ходили в трясущихся руках солдат. Орел стоял бледный и молчаливый, глаза его были раскрыты широко, и холодный ветер шевелил его волосы. Один из солдат, могучий и рослый красавец, ударил винтовкой об камень и она разбилась. Орел крикнул: «Долго мучить-то будете?..» Полный отчаянности, какого-то безмерного святого порыва, подбежал к двоим стоявшим у столба удалец Алешка, рванул на себе шинель и рубаху, крикнул: «Бей, благородье, сволочь!» – раскрыл тело свое солдатское и запел: «Вы жертвою пали…» Смута, смятение прокатились по солдатским рядам. Кто-то крикнул: «Господи благослови!..» – «Не выдавай! Земляки!» Люди кинулись вперед. Опрокидывали кипящие походные кухни, ломали первое, что попадалось на пути, и стихийное «ура!» загремело из сотен глоток. Люди не знали, что и как сказать, и всегда, когда армия российская начинала мятеж, она гремела «ура», ободряя себя и устрашая врага. Офицеры попятились. Раненый плакал и смеялся, целовал Орла и срывал с него веревки и говорил: «Со светлым праздником, Христос воскресе!.. Орел воскресе!»

«Пятый год, Ор-ел!..» – кричал удалой и расхристанный песенник. Орел глубоко вдохнул воздух, расправил освобожденные от пут руки, поднял чью-то брошенную винтовку, быстро и сильно дослал патрон в патронник и сказал товарищам: «А отступать не будете? Пятый год? А на попятную не пойдете?» Алешка кинул весело: «Н-ну, брось!» Орел кричал, кидаясь вперед: «Э, не с кухнями воюй, вы! Бери штаб за глотку!»…

Офицеры в тревоге сбегались к штабу полка. Был слышен людской гул. Полковник Бутурлин был спокоен, он лишь бросил подбежавшему бледному поручику: «Что, дорогой, вас этому в корпусе не обучали?» Поручик молчал. Ординарец вновь откозырял полковнику: «Депеш, вашсокродь!» Полковник взял: «Какого еще там, чорта?!..» Он вскрыл депешу. «…Чего и следовало ждать. В Петрограде стрельба, гарнизон братается с толпами…» Поручик: «Не верю! Народ с государем…» Полковник кивнул в сторону шумевшего полка: «А в это вы верите? На осине болтаться хотите? Судья…» Поручик испуганно: «Батарею вызвать, картечь…» Полковник оборвал его: «Картечь? Голову на плечах надо иметь, вы! Вот с чем надо идти!» – и он поднял депешу. Командир 1-го батальона, богатырский штабс-капитан сказал: «Рискнем. Иду к людям»… Полковник решил: «Уместнее верхом… Коня!» И старик махом взлетел на коня, дал шпоры, конь захрапел и взвился. Старик поскакал к солдатам, высоко подняв бумагу. Какой-то прапорщик крикнул: «Бежим и мы, а то переколют!» Поручик останавливал: «Кто за государя? Кто же за государя?..» Офицеры растерянно озирались.

Седой всадник въехал в солдатскую лавину. Она бурлила и гудела. Полковник закричал: «Шапки долой, товарищи! В столице революция…» Передние зашумели «ура». Ермолай, глядя на высоко поднятую бумагу закричал: «Манифест? А?» Полковник продолжал: «Беззаветно доблестный полк наш и здесь первым. Несправедливые деяния да не найдут себе больше места в рядах наших. Российской государственной думе, ставшей во главе народа, ура!» Полковник закричал: «Ура!» Алешка яростно крикнул: «Стой! За что солдата мучили?» К полковнику пробивались раненый вятский и товарищи, которые защищали Орла: «Судьи где?» Их приволокли… С них было сорвано оружие. Алешка искал: «Орел, где Орел?» Один из офицеров упал на колени и крестился. Алешка Медведев с раскрытым воротом, с душой, которая была вся перебудоражена, подступал к Орлу и требовал: «Что с ними делать, сказывай! Поднять?..» В руке его уже была веревка. Она захлестнула горло поручика. Все притихли. Полковник ждал. Второй офицер рухнул на колени и взмолился: «Полковник, спасите!» Поручик хотел остановить его: «Как вам не стыдно?!» В толпе загудели: «А, куражишься! – Решай их!» Офицер взвыл: «Братцы… Полковник!..» Полковник произнес: «Я предупреждал… А теперь как люди решат… Народ наш милостивый…» Стоял гул: «Поизмывались, и хватит! Решай их!» Орел шагнул вперед и за ворот поднял с колен дрожащего офицера: «Стоять не можете? В ногах слабость?.. Руки об вас марать не хочется. Пусти, Алексей. Теперь они побегают…» Один из судей, поручик, который начал дело против Орла, вскинул голову: «Побегают? Я – Долгоруков. Я присягал государю императору и моего слова ни вы, никакой народ, и ни вышняя сила не изменят. Это слово дворянина». Полк зароптал и зарычал. Орел остановил людей. Орел сказал поручику: «Не побегаете… А ну, бегом – арш!» Поручика подбодрили его же наганом. «Руки согнуть в локтях… Так. На месте!.. Ать-два-три-четыре…» Поручик повиновался… «Реже… Так… Быстрее!» Солдаты заулыбались, засмеялись… Орел посмотрел и сказал: «И вон из полка – ко всем чертям!.. Уговор: второй раз не попадайтесь!» Офицер, потный и бледный, пошел. Вслед ему орали – «ать-два!» и свистели. Он двигался по снежной дороге, упрямый, и шептал: «Mon dieux, mon roi – господь и царь, и верен буду до конца, благослови, господи, на подвиг». В полку оркестр грянул Марсельезу. Изгнанный обернулся как от удара. Лицо его исказилось и он прошептал: «Канальи, грязные канальи». И он продолжал идти, упрямый и злой.

Полковник, видя, что пока обошлось, выстраивал полк. Шумные ряды выравнивались. Подчиняясь привычно командам, люди становились в строй. Полковник наблюдал за людьми, бросал шутки и объезжал фронт, поздравляя роты: «Со свободой, братцы вторая рота!» Ряды в силу привычки отвечали раскатисто: «Покорнейше благодарим, вашсокродие!» За полковником скакали его адъютанты, штабные и ординарцы. Развевался полковой значок. Люди были взбудоражены, полны нахлынувших на них мыслей и чувств… «Поздравляю, братцы третья рота!» Фельдфебель Варварин заорал: «Отцу-командиру, возвестителю свободы, ур-ра!» Рота загремела… Фельдфебель, разгораясь, дал знак: «Качать отца-командира!» Люди кинулись вперед… Началось традиционное подбрасывание и шум. Полковник взлетал, улыбаясь и придерживая шашку. Орел, Алешка Медведев и другие участники событий стояли в стороне, молча. Орел крикнул громко: «А пора бы к делу! Покричали, – спасибо свободному фельдфебелю. Надо и поговорить: как дальше жизнь пойдет…» Солдаты повернулись… Шум затих. Полковник поглядел, улыбнулся. «Поговорим… Давай ко мне!» Полковник сел верхом, а штабные проскакали дальше. Солдаты пошли следом. Полковой адъютант на ходу сказал полковнику: «Этот тип много берет на себя: одних милует, других ссылает… Держится вызывающе…» – «А как же иначе? Пусть пошумят, подерзят… Всегда так… Потом все уляжется…»

Офицеры вошли в штаб. Следом вошел Орел с товарищами. Секунду– другую люди глядели друг на друга молча, выжидающе. Полковник сказал: «Прошу…» Орел спросил: «Полковой писарь здесь?» Писарь ответил: «Здесь». – «Пишите…» Писарь стоял в нерешительности. Полковник кивнул ему: «Пиши…» Солдаты удовлетворенно посмотрели на полковника. Орел начал диктовать: «Полк постановляет приветствовать свободную Россию, петроградский пролетариат в частности…» Полковник подхватил: «Ага… Полк заявляет также, что в его рядах все готовы отдать свою жизнь делу свободы и довести войну…» Ермолай высунулся вперед: «Чего войну? Мы насчет мира… Нам пущай мир скорее, у нас семьи оставленные… Давай мир по телеграфу…» Кто-то из солдат попросил: «Пущай тожа сапоги выдадут…» Орел спокойно выждал и продолжил: «Далее. Полк постановляет…» Один из офицеров – худощавый, нервный прапорщик – перебил: «Что полк постановляет, это еще надо обсудить». Алешка посмотрел на него и сказал: «Уже обсуждали». – «Где?» – «Где? Да везде, триста лет Расея обсуждала, все года только и скребло внутри. Долой тиранов!..» Прапорщик прищурился и спросил: «А что это за слово „тиран“, – ты знаешь?» Алешка замялся: «А чорт его знает… Наверно какая-нибудь сволочь…» Полковник улыбнулся: «Молодчина! Вы, прапорщик, удовлетворены?» Орел продолжал, стоя в середине, спокойный, поглаживая ус: «Постановляет первое: выбрать ротные и полковой комитеты. Второе…» Ермолай опять высунулся вперед: «Нам, особо старшим возрастам, главное: мир…» Орел продолжал: «Полковому комитету принадлежит право контролировать жизнь полка, оружие и приказы». Полковник повернул голову в сторону Орла и посмотрел на него. Прапорщик встревоженно спросил: «To-есть, как контролировать?» Орел ответил: «Серьезно контролировать». Прапорщик бросил: «Что ж: вы будете инспектора армии?» Ответил еврей Соломон Боер, долго молчавший: «Зачем инспектора?

Просто мы армия, а это вещь». Прапорщик встал: «Кто дал вам право контроля?» Ермолай подошел вплотную, куря цыгарку, и сказал: «Общество, народ… Дай-ка прикурить…» И он без стеснения взял офицерскую руку вместе с папиросой. Орел продолжал: «В своих действиях комитет подчиняется только рабочим организациям». Прапорщик опять спросил: «Почему рабочим? Какое они имеют отношение к действующей армии?» Полковник внимательно слушал. Он неожиданно для всех сказал: «Я предлагаю господам офицерам не перечить новым порядкам…» Алешка фамильярно сказал полковнику: «Вот люблю, когда не ломаются… Пиши, писарь: приказано не перечить… И припиши: а кто будет перечить, тот будет бедный…»

Солдаты вышли. Прапорщик спросил: «Так кто же теперь в полку хозяин?» Лицо полковника было строго, сумрачно. Он ответил: «Будет хозяином тот, кто сумеет».

Шла весна. Снег быстро таял. Бежали ручьи. С запада тянули теплые балтийские ветры. Земля набухала, и под солнцем начинала шевелиться жизнь. В окопах стояла вода. Полк вновь занимал передовую линию. Пехотинцы, закрывшись рваными палатками, копошились в сырых ямах, Алешка покрикивал: «Поздравляю, братцы третья рота!.. Надиктовали писарям на подтирку… По телеграфу…» Ермолай обернулся: «Не дразнись, паря, и так тошно…» – «Это почему – и тошно? Природа – наслаждайся, жри ее, опейся, – он ударил ногой по стоячей окопной воде, брызнула грязь, – а вы все недовольны…» Еврей ответил: «Слушайте, Медведев, сколько вы возьмете, чтобы вам помолчать?» Солдаты сидели в воде и грязи, усталые, мокрые, грузные. Шлепая по воде, пришел Орел. «Здорово, первый батальон!» – «Было здоровье, да вышло…» – «Как жизнь, первый батальон?» – «Живем как пресмыкающиеся, только природу гадим». Орел сказал: «Новости есть». Солдаты подвинулись к нему. «Ленин в Россию вернулся». – «Кто таков?» – «Ленин. Слышал?» Алешка мотнул головой: «Не, незнаком».

– Новость есть! Ленин в Россию вернулся!

Ермолай поинтересовался: «Он чего привез, сапоги, что ли? А то разумши». Еврей сказал: «Я слышал про того человека…» Иван Чортомлык придвинулся ближе: «Шо-ж вин за чоловик?» Орел сказал товарищам: «Такого человека еще не было среди людей. Пятьдесят народов участвуют в войне… Просвета не видно. А он Ленин, первый, на весь свет выступил против… Он поворачивает весь мир. Он хочет остановить войну, освободить людей…» Ермолай вслушивался, дрожа, говоря: «Мир даст?.. Откеле он, этот человек-то?» – «Симбирский». – «С Волги?» Ермолай сказал: «Оттель все и пошли – и Разин, и Пугачев…» Орел говорил: «Он прошел тюрьмы, сибирские ссылки, нужду… Все терпел – за народ… В седьмом году уходил от преследования, шел по льду из Финляндии, лед трещит, ломается, черные разводья, море, проводники испугались, а он идет – дело двигать…» Алешка бросил: «Ловко…» Ермолай сказал: «Закаленный, значит… Он что, к вам, большевикам, приписан?» Орел, улыбнувшись, ответил: «К нам, к нам приписан, к нашему брату». – «А велика ль партия-то?» – «Да вот только теперь из тюрем и по заводам собираются… Думаю, тысяч пятьдесят…» Алешка бросил: «Н-но, на Россию капля…» Ермолай ответил: «Ты, молодец, помолчал бы пока… Если человек идет со словом правды, то он множества за собой повести может… Вот мы тут три года, вторую тысячу дней мокнем, тощаем… Приходил ли хоть один человек со словом ласки и утешения?… Никто не приходил. А вот узнаем – пришел… Зовут-то его как?» – «Владимир, по отчеству Ильич…» Ермолай задумчиво произнес: «Володимир Ильич, и с Волги… Наш». Несли тяжело раненого, он стонал: «Ой, братцы…» Алешка неожиданно передразнил его и крикнул: «А кто вам, дуракам, лбы расшибать тут за этих Керенских велит? Вот и „ой, братцы!“» Раненый снова застонал. Алешка озлился: «Давай, давай, бей нас, идиотов, больше! Умней станем…» Бурливый солдат помолчал и снова подхватился: «Эх, когда вот уж вдарим: еще раз вставай, мол, подымайся, солдатский народ… И сколько разов нам еще подыматься надо? Орали, шумели, марсельез играли, нас по губам, по усам помазали, и опять в яму… Русский серячок все, мол, стерпит… Немцев взбулгачить, что ли?..» Он поднялся над окопом: «Эй, камрады, долго ли пропадать будем?.. Валяй, крути там башку своим сволочам!» Пулеметная очередь брызнула по русскому окопу. Алешка поспешно скатился: «А, черти». Еврей спросил его: «Что вы так быстро кончили свою интересную беседу?» Алешка не ответил. Орел проговорил: «Стреляем, а сегодня первое мая, по городам рабочие выступают, поют…» Алешка буркнул: «Видал…» Орел, сидя, негромко замурлыкал: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов». Ермолай сказал: «Голодных – это верно, три года по-настоящему не ел… А что за песенка?» Орел продолжал: «Кипит наш разум возмущенный и в смертный бой вести готов». Боер сказал: «Кипит мой разум… хорошо». Алешка наклонился: «Как, как?» Орел повторял, тихо давая мелодию. Из-за траверза вышел полковник. Он постоял, посмотрел: «Поете, братцы? Хорошо». Алешка тряхнул головой и повторил первые две фразы песни. Полковник спросил: «Что за песнь?» Алешка кивнул на Орла: «А я не знаю, он знает». Орел ответил: «Это международный гимн рабочих – „Интернационал“». Полковник подошел ближе: «Любопытно. Ну, ну, как?» Люди слушали. Орел говорил: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов. Кипит наш разум возмущенный и в смертный бой вести готов. Весь мир насилья мы разроем до основанья, а затем – мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем». Один из солдат сказал: «Вот здорово!» Полковник заметил: «Хм… Разрушим до основанья?…» А Алешка сказал ему: «Желательно кой об чем дальше поговорить, насчет мира также говорить будем и 1-й май праздновать будем… Ничего что в июне, Орел?» – «Ничего». – «За нами не пропадет, мы такие…» Полковник не ответил и пошел дальше. За его спиной солдаты повторяли новые слова песни.

Вс. Вишневский

Рис. В. Высоцкого

Десант с «Авроры». С карт. худ. Богородского.

«Аврора».

РАБОЧИЙ И КРЕСТЬЯНИН


 
Звенела песня.
На лугу
Кружилась птичья рать.
Мы шли с отцом.
На берегу
Остались ночевать.
Темнела даль.
Шумел ковыль.
Не умолкал певец.
И у костра такую быль
Мне рассказал отец:
– Давным-давно,
Не вспомню день, —
И все не рассказать, —
Погнали нас из деревень
С германцем воевать.
Через поля
И города
Шли прямо на закат…
И вот запомнилась тогда
Мне дружба двух солдат.
Один из них
Был углекоп
И хлебороб другой,
Их породнил в степи окоп
При схватке грозовой.
Они на фронте
Жили так
(Завидно было нам);
И хлеб и горе, и табак
Делили пополам.
Бывало, вспомним
В трудный час
Про жен и про ребят,
Они тут выслушают нас
И вдруг заговорят:
– За что страдать нам
Здесь пришлось,
За что, скажите нам?
За то, чтоб весело жилось
Проклятым господам!
– Они нас Посылают в бой,
Но мы должны понять:
Зачем нам кровью дорогой
Окопы заливать?
И вот я помню
Ночь одну,
Мы шли в кровавый бой,
Один сказал: —
Долой войну!—
Сказал так и другой.
В полях
Шумел ковыль,
Росла вдали заря,
И мы сквозь бури понесли
Знамена Октября…
Отец умолк.
И у реки
Кружился ветерок,
Тянули сети рыбаки
К затону на песок.
Звенела
Песня на лугу,
Шумел зеленый бор.
Пылал на нашем берегу
Немеркнущий костер.
 
В. Глотов

МАВЗОЛЕЙ


 
Взяв от Красной площади начало,
Всех ветров крылатей и быстрей
Новый день с «Интернационалом»
Гордо реет над страной моей.
На судах республики качаясь
В заполярной ледяной воде,
Я его восторженно встречаю —
Гимном начинающийся день.
И когда заговорит столица,
За эфиром радостно слежу.
Знаю я:
Опять мне будет мниться,
Что у мавзолея прохожу,
Там, где звезды.
Звезды золотые
Над Кремлем сияют по ночам.
Молчаливо, точно часовые,
Берегут могилу Ильича.
И мечту заветную лелея,
Возбужденный радио-волной
Я хочу под сводом мавзолея
Посмотреть на профиль дорогой.
Он живет и вечно будет с нами.
Никогда Ильич не умирал, —
Вся страна глядит его глазами,
Твердо держит ленинский штурвал.
 
Ив. Чуев
(Краснознаменный Балтийской флот)

НАКАНУНЕ

Ждут

Над городом глухо бухал большой Исакиевский колокол. В чугунных витых высоких светильниках, в окружении чугунных – и все же крылатых– ангелов, вкруг купола, далеко, на весь Петроград видимые, горели широким, крутящимся на ветру пламенем пасхальные, раз в год зажигаемые огни. С верков Петропавловской крепости размеренными ударами бил пушечный салют.

Мариша, в шубке, в шапочке, после полуночи зашла в помещение Комитета.

Она сговорилась с Иваном сегодня в ночь – на прогулку.

В пасхальную ночь особою жизнью живут городские улицы. Надо же посмотреть, что с этою жизнью сталося в первую после Революции пасхальную ночь.

В залах пусто. Не по-праздничному горят – по одной на комнату лампочки.

Ивана не видно. Хорош! На заседания, небось, не опаздывает.

Присела на стол. Минут десять прошло: Ивана нет.

Мариша нетерпеливо болтала ногами.

Из дальней комнаты – голос. Кто то по телефону кричит. Прислушалась. Товарищ Василий. Пошла на голос.

Он и есть. Стоит у аппарата, трубка в руках.

– Товарищ Василий!

Обернулся.

– Силы небесные! Что вы таким… женихом…

В самом же деле, лицо не узнать: разрумянилось, помолодело, глаза горят молодым, радостным блеском.

– Ленин приезжает… Завтра. Телеграмма.

– Ленин?

Вопрос вырвался криком.

– Василий… Неужели Ленин?.. Прорвался-таки!..

Василий рассмеялся раскатистым смехом. Да честное же слово, его не узнать. Он всегда и на улыбку скупой.

– Старик… да чтоб не прорвался. Завтра, стало быть, будет. Теперь только вот забота – как встретить…

Голос окликнул с порога.

– Ай хороша, товарищ! Сама зазвала, а теперь – даже не примечает.

Обернулась через плечо.

– Ленин приезжает завтра! Иван, понимаешь?

Почему – то сказалось: на «ты». Ну, все равно…

С лица Ивана сразу сбежала улыбка.

– Ленин?.. Ты вправду?..

– Вот… У Василия телеграмма…

Глаза в глаза, и само собой это вышло, без мысли. Поцеловались, крепко. Так, что у Мариши в голове закружилось.

– Сумасшедший… Товарищ Василий…

Товарищ Василий не слышал. И не видел. Он стоял спиной, припав к телефону. Созвониться с Кронштадтом – не такое легкое дело. Хорошо: на телефоне – свои: узнали, в чем дело, соединили сразу же. И с моряками – тоже без задержки.

– Ленин завтра в десять вечера на Финляндском вокзале. Надо встречать.

Аппарат рычит. Василий слушает, улыбка во весь рот.

– Ленин? Обязательно встретим. Как это может быть, чтобы Балтийский флот товарища Ленина да не встретил. Боле того: от имени флота заявляю: чести выставить ему почетный караул балтийские матросы никому не уступят.

– Придется потесниться, товарищ, – смеется в трубку Василий. – О рабочей гвардии вы позабыли?

Голос отвечает, тоже веселый, смехом.

– Ну, перед рабочими посторонимся, так и быть, маленько. Но только маленько. Рядышком.

– А успеете?

Секунду помолчал телефон.

– Дело не простое: ледоход. Сообщения с Питером нынче нет. Но для такого дела – мы ледокол пустим.

Для такого дела мы ледокол пустим.

– Он же в Неву не войдет…

– Там на шлюпки пересядем. Будьте благонадежны. Кто-кто, а моряки будут. Я говорю: наш почетный караул. Со знаменем, с оркестром, по всей форме. До счастливого.

Отбой. Василий повернулся. Мариша и Иван ждали.

– Ну, моряки будут!.. А вот с рабочими – хлопотня! Завтра-ж праздник, на заводах никого… Газет не будет… И типографии ночью сегодня не работают…

Иван покрутил головой.

– И нелегальной ни одной на ходу нет… Вот что она делает, свобода… И оповестить, когда нужно, нечем…

– На гектографе можно бы… – вслух подумала Мара. – Но очень уж… кустарно… Не годится…

– Не ломайте голов, – засмеялся Василий. – Вы что – за Центральное Бюро и Петроградский Комитет думать собираетесь? Как только телеграмма пришла, все уже давным-давно на ногах. Все меры, какие только можно было принять, – приняты. По полкам – я самолично звонил – за солдат ручаться можно: в достаточном количество будут… За заставы – завтра с утра поедут. В восемь, в районном получите направление. А пока – идите себе по своим делам… У вас вид тоже что-то, я скажу, – жениховский.

– А на вокзал – к десяти?

– Да. Только комитетские свои билеты возьмите, а то на платформу не пустят: контроль установлен будет сугубый.

Иван посмотрел на Маришу. Марина сказала, чтобы выиграть время:

– А вы, товарищ Василий… с нами тоже… Завтра, я хочу сказать?.. Но до чего страшно, все-таки… Вдруг мы завтра товарища Ленина не как следует встретим…

Встреча вождя

Тревога оказалась напрасной. Уже к семи часам на площади перед вокзалом было не протолкаться, и далеко – по Нижегородской, глазом не взять, – тянулась сплошная толпа. Заводы, заводы, полки. Не смолкая, звенели в ночном уже воздухе песни. Без песни столько часов не простоять на ногах: стоят с семи, теперь уж одиннадцать, а поезд, слыхать, раньше двенадцати не придет. На то и поезд, чтобы опаздывать. Даже когда он везет Ленина.

С четырех углов били снопами белого, слепящего света прожекторы. И в этом белом недвижном огне багровели особо алым, особо ярким живым светом красные, без числа, знамена. У подъезда вокзала коваными башнями грозились броневики.

Мариша сжала руку Ивану.

– Иван… До чего хорошо!

«Член Комитета» – слово волшебное: даже сквозь такую толпу оно провело на вокзал.

Контроль действительно оказался строгий. Но – свой, Выборгский: из Выборгского Комитета и Выборгской Рабочей Гвардии.

На платформе народу – тоже гибель. Делегации. Стоит в строю отряд рабочей гвардии. Уже по весеннему. От того, что на людях нет полушубков, несуразных ватных курток, кажутся они особенно стройными и ладными. Блестят начищенные винтовки. Никита перед фронтом, бледный, глаза ушли далеко вглубь.

– Вот, скажи на милость… Ни разу такого не было.

Разыскали Василия. Стоит озабоченный.

– В чем дело?

– Да моряков по сю пору нет. Очень неудобно выходит… с почетным караулом. Мы полкам отказали, потому что балтийцам было обещано. Если балтийцев не будет, такая получится обида… Подведут моряки…

Иван заступился.

– Им же из Кронштадта – на ледоколе… Я с Петровского района нынче видел ребят; говорили: льду по заливу наворочено: никакой ледокол не пройдет…

Петроградские комитетские – все в сборе, здесь же ходят, по платформе. А из Центрального Бюро товарищей не видать. Спросили.

– Товарищ Сталин с Молотовым в Белоостров выехали: они первыми встретят.

Время тянется, тянется. Полчаса – много ли… А кажется – вечность прошла.

Цветы принесли; Иван засмеялся.

– Товарищ Василий. Назначьте Марину цветы товарищу Ленину поднести. Я в книжке читал: на такие случаи – полагается красивую девушку – королеву мая.

– Красивая?.. – Мариша посмотрела на Ивана. Иван понял: будет ему от Мариши за это слово, когда время подойдет.

Василий заметил взгляд, усмехнулся, несмотря на заботу.

– У нас цветам значенье другое. Цветы поэтому поднесет Комитет.

Розы – огромные, красивые. В цвет знаменам.

По всему перрону колышутся полотнища.

А на площади – все поют, поют.

Наташе странно это. И все – странно: отчего и знамена, и караул, винтовки, люди – все сейчас другое какое-то? Сколько раз за этот месяц видела – и точно сейчас видит в первый раз.

С площади – крик ура-а!.. На перрон, полным ходом, бегом вбежали матросы. Черные ленточки вьются по воздуху. Патронташи, винтовки со штыками… Бегут, как на штурм. И сразу – от разгоряченных, разрумяненных, молодых, здоровых радостных лиц полыхнуло по затихшему ожиданием вокзалу бурей.

И какие они все подобранные, ладные…

Василий, смеясь, качает укоризненно головой.

– Чего? Видишь, не опоздали… Как это может быть, чтобы моряк опоздал?!

Никита со своими посторонился, дал место. Построились. Оркестр на фланге. Знамя.

Никита прикрикнул на своих:

– Равняйсь!.. На моряков смотри – чтоб нам не хуже… Игнатьев, подбери живот, чорт… С Егорова пример бери, – у него ревматизм в колене, а фельдмаршалом смотрит.

Егоров отозвался тотчас же:

– А как иначе… Мы, брат, в девятьсот пятом…

– Идет!

Сразу замерли ряды. Бегом пробежал комитетский, махнул рукой.

– Дальше, дальше вперед, товарищи… Товарищ Ленин в первом вагоне.

– Товарищ Ленин в первом вагоне!

Уже отдувался паром на завороте черный, грудастый паровоз. Перед шеренгой матросов четкая, по застылому тихому воздуху прозвучала команда.

– Слушай! На кра-ул!

И тотчас Никита крикнул своим, по-командирски отступая на шаг.

– На кра-ул!

Взметнулись, выравниваясь, винтовки. У матросов – по нитке.

С площадки первого вагона в сбившуюся у подножки толпу уже сходили люди. Быстро. Только Сталина успел разглядеть Никита. Толпа у вагона все нарастает… И откуда набежали?.. Ведь только что было свободно, а сейчас – сплошная стена.

Марину оттиснули в этой набежавшей толпе… Но она увидела все– таки и сразу узнала, хотя… ни портрета, ни рассказа, какой он… ни разу не слышала… Он, наверно! Лоб высокий, широкие скулы… лучики тонких морщинок у быстрых, пристальных глаз… На секунду только – мелькнуло перед глазами… Запомнилось…

А и запоминать же не надо! Здесь! С нами… Теперь – все время, все дни, навсегда…

Василий подошел. Ленин обнял. Василий-же давний. С Искровских времен. Обнял – так хорошо, так просто, что у Мариши выступили слезы.

– Сюда, Владимир Ильич… К почетному караулу… Матросы просили обязательно… Хоть несколько слов.

Ленин повернул к гремящей с фланга медью труб и приветственным криком, черной, ощеренной штыками шеренге. Парча знамени взметнулась навстречу и медленным наклоном легла, шурша и переливаясь отблесками огней, к ленинским ногам.

Он нахмурился… Нахмурился, да!.. Никита стоял в двух шагах, он видел ясно… Нахмурился, а в глазах… влажность. И чуть дрожат губы.

Но голос прозвучал твердо. Негромкий, чуть-чуть хриповатый – с дороги, наверное. Он приветствовал матросов, говорил глубоко-волнующе о мире, хлебе, земле, призывал к борьбе за социалистическую революцию…

Снова грянул оркестр. Морской офицер на фланге недоуменно моргал, держа опущенную в салюте саблю. За спиною Марины кто-то прошептал:

– Вот это человек! Только ступил на землю и – в бой.

Из рядов рабочегвардейцев вырвался, без винтовки уже, Егоров.

– Ильич… родной… С девятьсот пятого…

Но его заслонил плечистый горбоносый Богданов, из Центрального Исполнительного.

– Товарищ Ленин, пожалуйте в царские комнаты… Там ждет делегация Центрального Исполнительного Комитета.

Быстрым шагом, колыша огромный, тяжелый комитетский букет, Ленин прошел в распахнутые настежь двери. На ходу, негромко, спросил шедшего рядом Василия:

– А нельзя ли… без этой… официальщины?..

Вопрос запоздал: на пути уже стоял со шляпой в руке Чхеидзе.

Он улыбнулся невеселой, натянутой улыбкой и начал приветственную речь. Ильич не слушал. Он осматривался по сторонам. Несмотря на караулы, на комитетских, охранявших порядок, вдоль стен, вкруг комнаты накапливался и накапливался народ. Ильич разыскал знакомое лицо, сощурился – заиграли у глаз лучики, – подмигнул ласково и приветно. И только на последних словах Чхеидзе – насторожился.

Чхеидзе говорил, и голос звучал тоскливо и нудно.

– Я полагаю, что нам надлежало бы идти сомкнутыми рядами для сделанных революционным народом завоеваний и для дальнейшего успешного развития и победоносного завершения революции.

Ленин отвернулся. Он ничего не ответил – поискал глазами вокруг.

Тотчас в глубине распахнулась незаметная, невидная дверь.

– Сюда, Владимир Ильич.

Он прошел. Подъездик – маленький, боковой. У ступенек – синий автомобиль.

– А я по дороге, за Выборгом, Надежде Константиновне выражал опасения, что за поздним временем извозчика не найдем, придется пешком идти на Широкую.

Уже щелкнула дверца… Но сесть в машину не дали. Сквозь цепь охраны с криком ура набежала толпа.

Василий развел руками.

Требуют слова. Придется пройти на главный подъезд. Там, со ступенек, высоко.

Прожекторы с четырех углов площади наклонились, скрещивая лучи. Белым заревом залились низкая стена вокзала, застекленные двери, толпа на приступках, башня броневика, штыки матросов, смешавших строй.

– На броневик! Самое место!

Подняли на руках. Ильич стал – на защитном, желтозеленом звонком железе, над дулами пулеметов. По площади прокатилось ура – многотысячное, громовое. Ильич снял шляпу, махнул.

– Товарищи!

Тихо. Так тихо, что до самых далеких закраин слышен негромкий – ленинский голос.

Что он говорил? Ни Иван, ни Наташа, ни Никита, ни Мара – все они опять сошлись вместе, у каменной стены, далеко от броневика, – ни один из них не смог бы повторить. Не потому, что не было слышно, а потому, что слышна была – вся площадь. Вся – тысячами лиц обращена к Ильичу. Она вся говорила – с Лениным вместе. Говорила – без слов.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю