Текст книги "Западная Белоруссия и Западная Украина в 1939-1941 гг.: люди, события, документы"

Автор книги: Коллектив авторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Ян Ежи Милевский (Jan Jerzy Milewski)
Вкючение «Западной Белоруссии» в СССР (1939–1941): новая точка зрения

В сентябре 1939 г., после нападения Германии на Польшу, ни польское руководство, ни общество не ожидали агрессии со стороны Советского Союза. Казалось, что пакт о ненападении, подписанный с СССР 25 июля 1932 г. и продленный в 1934 г. на 10 лет, защищает восточные польские границы. В конце 30-х годов XX века Польша, в соответствии с более ранними рекомендациями маршала Юзефа Пилсудского, старалась вести так называемую политику равновесия («равного удаления») в отношениях с Советским Союзом и Германией (26 января 1934 г. была подписана польско-немецкая декларация о ненападении). На практике существовали, однако, определенные отклонения от этой политики: нацистские министры охотились в Беловежский Пуще, но советских политиков там не было. Даже министр иностранных дел Максим Литвинов (Меир-Хенох Валлах), который родился в Белостоке и имел там близких родственников, проезжал через этот город относительно спокойно. Таким образом, возникла такая ситуация, что, с одной стороны, Адольф Гитлер связывал с Польшей чрезмерные ожидания, с другой – Иосиф Сталин необоснованно приписывал Польше стремление в союзники Германии. Власти ІІІ Рейха, завершая свои заигрывания с Польшей, длящиеся с 1933 г., действительно в последнем квартале 1938 г. сделали предложение о союзе и рассчитывали на положительный ответ. Перед Польшей ценой небольших уступок, благодаря предлагаемой совместной акции против СССР, немецкие политики открывали большие перспективы. На практике это, однако, означало зависимость от более сильного партнера. Здесь надо отметить, что идеологические соображения не играли тогда большой роли, так как оценка гитлеровской Германии до начала войны была совершенно иной, нежели после войны, когда нацистский режим отягощали неисчислимые преступления, принесшие невиданное число жертв. Последнюю попытку склонить польских политиков на сторону немецких предложений предпринял во второй половине марта 1939 г. министр иностранных дел Иоахим Риббентроп, но и она закончилась неудачей.

В ответ на британские и французские гарантии, предоставленные Польше, Адольф Гитлер 28 апреля объявил о прекращении действия декларации о неприменении силы, подписанной с Польшей в 1934 г. Польский министр иностранных дел Юзеф Бек отозвался речью, произнесенной в Сейме 5 мая 1939 г. Свое самое знаменитое выступление Бек закончил следующим образом: «Нам в Польше чуждо понятие мира любой ценой. В жизни людей, народов и государств есть лишь одна, ни с чем не сравнимая ценность. Это – чувство чести»[110]110
  Wielkie mowy historii.Od Hitlera do Eisenhowera. T. 3. Warszawa, 2006. S. 67.


[Закрыть].

В польской историографии в последние годы зазвучали голоса, утверждающие, что отклонение Польшей предложения Гитлера было безрассудным, неправильным решением. Самый выдающийся сторонник этой точки зрения, Павел Вечоркевич, умерший в начале 2009 г., констатировал: «Хотя принятие требований Фюрера и привело бы к постепенной вассализации Польши, но все же оградило бы страну и от четвертого раздела, и от сентябрьского поражения, и, наконец, от зверств обеих оккупаций»[111]111
  Wieczorkiewicz P. Historia polityczna Polski 1935–1945. Warszawa, 2005. S. 53. См. также: Kornat M. Paweł Wieczorkiewicz (1848–2009) // Zeszyty Historyczne. (Paryż), 2009. T. 169. S. 206–207.


[Закрыть]. Единственная трудность в 1939 г., по его мнению, заключалась, в том, что такая основательная переориентация политики требовала подкрепления ее авторитетом, которого не имели тогда ни министр Бек, ни маршал Эдвард Рыдз-Смиглы, ни президент Игнацы Мосьцицкий. Большинство польских историков относится критически к этой гипотезе. Станислав Жерко из Западного Института в Познани дал такую оценку: «Принятие немецкого предложения означало бы для польского народа шаг в пропасть»[112]112
  Zerko S. Orzel z szakala // Polityka. 2009. 24 января. S. 71.


[Закрыть]. Такого же мнения придерживается известный историк и публицист Фома Лубеньский: «Парад перед Гитлером на Красной площади как следствие польско-немецкого союза закончился бы несравнимо хуже. Третий Рейх должен был проиграть, потому что имел идею только о немецком, или, более широко – расистском нордическом мире. А другим расам или народам мог предложить разные категории рабства. Следовательно, союз с Гитлером окончился бы для Польши не только поражением, но и позором участия в борьбе с целой европейской цивилизацией, к которой ведь себя причисляли поляки»[113]113
  Lubienski T. 1939. Zaczęło się we wrześniu. Warszawa, 2009. S. 47


[Закрыть].

В ситуации, когда ухаживания за Польшей неожиданно для Адольфа Гитлера закончились неудачей, он начал искать новых союзников, что и использовал Иосиф Сталин, обеспокоенный уступками западных держав Германии. Результатом явилось германо-советское соглашение, которое вошло в историю как пакт Молотова – Риббентропа. Таким образом, как пишет русский историк Сергей Случ, «Сталин, наконец, достиг давно желанной цели, которой являлось соглашение с национал-социалистической Германией. Более того, заключил с Гитлером договор на условиях, о каких он даже не смел мечтать»[114]114
  Słucz S. Dluga droga Stalina do ugody z Hitlerem // Pamięc i Sprawiedliwość. 2009. № 1. S. 44.


[Закрыть]. Тогда казалось, что благодаря соглашению Советский Союз получал только выгоду: как кратковременные (отодвигал момент возможного втягивания в войну), так и долгосрочные – получал значительные территориальные приобретения, которые были бы невозможны в случае действий, направленных на сохранение status quo.

Сточки зрения интересов Польши, подписание пакта, а точнее, секретного протокола, который делил сферы влияния в Центрально-Восточной Европе между СССР и нацистской Германией, с самого начала было очень невыгодным событием[115]115
  Представляется, что с перспективы начала войны значение пакта Риббентроп– Молотов преувеличивается. Гитлер начал бы войну и без этого соглашения. Его последствия были более существенными на заключительном этапе войны и, парадоксально, явились основой для территориальных претензий Советского Союза.


[Закрыть]. Вдобавок Польша не ориентировалась в содержании тайного протокола, хотя информацией на эту тему владели как американцы (передавшие ее англичанам), так и французы. Вероятно, союзники не поделились этими известиями с польскими властями, чтобы не ослаблять в Польше дух борьбы.

Уже с первых дней нападения Германии на Польшу Гитлер оказывал давление на СССР с тем, чтобы Красная армия перешла восточную границу Речи Посполитой. Сталин, хотя и выразил согласие на мелкие формы сотрудничества с немецкой армией (например, помощь в наведении на цель самолетов Люфтваффе), не хотел ввязываться в сомнительную пока «авантюру». Здесь надо добавить, что, по мнению многих историков, если бы в сентябре 1939 г. Франция и Великобритания полностью выполнили свои союзнические обязательства по отношению к Польше (это значит, в течение 15 дней направили все силы против Германии), то Гитлер до конца 1939 г войну бы проиграл[116]116
  Lityński J. Czy Polska musiała przegrać w 1939 roku? // Wojskowy Przegląd Historyczny. 1996. № 4. S. 232–265.


[Закрыть]. Однако уже 12 сентября 1939 г. на заседании высшего военного совета во французском городке Аббевиле англичане и французы отказались от планов немедленного наступления против немцев. Вдобавок они не сообщили об этом решении ожидающей помощи Польше. Зато информацию получила советская разведка, и это стало сигналом для СССР о том, что можно уже без риска перейти рижскую границу (некоторые историки обращают внимание на подписание в это время Советским Союзом соглашения с японцами на Дальнем Востоке, но, думается, что для европейских событий это имело второстепенное значение).

Польское руководство было застигнуто врасплох решением СССР о переходе рижской границы, которое обосновывалось необходимостью защиты украинцев и белорусов. Дезориентированный главнокомандующий маршал Эдвард Рыдз-Смиглы издал тогда знаменитую директиву: «С большевиками в бой не вступать, кроме как в случае нападения с их стороны или попытки разоружения». Помня об этом приказе, трудно подвести серьезный баланс потерь в польско-советских столкновениях в сентябре 1939 г., а особенно сравнивать их с потерями в польско-немецких боях. В северо-восточных районах Польши, тем не менее, дело дошло тогда до нескольких столкновений большого масштаба, таких, как бои за Гродно 20–21 сентября, или битва с танковыми частями под Кодзёвцами (недалеко от Сопоцкина), входе которой Красная армия потеряла более 20 танков, что с перспективы более поздних этапов Второй мировой войны не является чем-то экстраординарным, но в сентябре 1939 г. впечатление произвело.

Во время овладения землями Речи Посполитой Красная армия совершила ряд военных преступлений. Чаще они носили характер возмездия за упорную оборону польской стороны, которая вела к потерям, как, например, в Гродно, где после занятия города расстреляли около трехсот его защитников. Расстреляли также (в Макранах недалеко от Бреста) около 150-ти отступающих матросов Пинской флотилии, а недалеко от Сопоцкина командующего округом третьего корпуса генерала Юзефа Ольшина-Вильчиньского и его адъютанта. Здесь мы не анализируем отдельные случаи убийств и грабежей, которые неизбежно сопутствуют всем войнам. Можно привести также примеры, когда вступление Красной армии успокаивало ситуацию и улучшало состояние безопасности, так как прекращало самовольную деятельность разных революционных комитетов, возникших при известии о переходе Советской армией польской границы.

До сих пор не известно, в какой степени это была просто спонтанная акция сохранившихся в регионе, несмотря на роспуск Коминтерном в 1938 г., Коммунистической партии Польши (КПП) и ее автономных секций (Коммунистической партии Западной Белоруссии (КПЗБ) и Коммунистической партии Западной Украины (КПЗУ)), коммунистических структур, а на сколько результат деятельности агентурной сети, получившей сигнал из Москвы. Фактически, несмотря на роспуск КПЗБ, формальное отсутствие центрального и окружного руководства, контакты между различными ячейками существовали, а в конце августа 1939 г. активизировались. Интересную информацию на эту тему дает рукопись 1979 г коммунистического функционера тогдашнего Полесского воеводства В. Ласковича, а особенно описанная им деятельность Ивана Тарасюка[117]117
  Ласкович В. Краткая историческая справка об освободительном походе Красной армии в Западную Белоруссию (рукопись находится в распоряжении автора).


[Закрыть] Иван Тарасюк, в начале 30-х годов – комиссар полка в Ленинграде, выпускник Ленинградской военной академии, в 1932 г. был направлен Коминтерном на работу в КПЗБ. Вскоре после прибытия в Польшу его разоблачили как коммунистического деятеля и осудили на тюремное заключение. После выхода на свободу в 1937 г, он был избран секретарем окружного комитета КПЗБ в Бресте над Бугом, последним по счету в этой организации. После роспуска КПЗБ жил в Варшаве, но выехал оттуда 15 августа 1939 г., прибыл в окрестности Бреста и начал создавать «нелегальные отделения». Согласно В. Ласковичу, уже 1 сентября 1939 г. в районе Жабчиц был создан «штаб повстанческого движения» во главе с Тарасюком. Еще до 17 сентября во многих местностях появились ревкомы или группы для зашиты деревни. Начиная с 12 сентября, Тарасюк решил переместить повстанческие группы в направлении Пинска, чтобы овладеть этим городом – по дороге 14 сентября в Молотковичах была занята железнодорожная станция. Также, например, в районе Баранович уже около 12 сентября начали возникать «повстанческие группы». Проблема инспирации этих действий разведывательными структурами СССР требует основательного исследования.

На некоторых территориях деятельность разных «революционных комитетов» начала принимать кровавый характер, а их репрессии коснулись не только поляков, но и православных белорусов. Так, в местности Зельва (повет Гродно) среди убитых были ксендз католического прихода Ян Крыньский и православный священник Давид Якобсон. Белорусы, которые критически относились к деятельности этих комитетов, или просто противились убийствам, стали жертвами и в других районах.

Как вспоминает один из жителей белорусской деревни Курпики Гродненского повета по поводу убийств военных осадников, «большинство людей было против того, что творили люди из банды Арчукевича, но они были не в стоянии их остановить, потому что эти, в основном пьяные, разбойники грозили смертной казнью всем, кто будет помогать поселенцам!»[118]118
  Tomczyk A. Abysmy mogli wybaczyć. Warszawa, 2007. S. 230.


[Закрыть]. Тем не менее, жители близлежащей деревни Савалювка спрятали нескольких польских осадников, спасая им жизнь[119]119
  В начале 90-х гг. XX века Союз семей военных осадников учредил мемориальную плиту, отражающую почитание жителей этой деревни за спасение членов семей поселенцев в 1939 г.


[Закрыть].

Порой в публикациях историков, особенно западных, можно встретить утверждение, что после 17 сентября 1939 г. на северо-восточных землях с инспирации польских властей прошли погромы еврейского населения. Этот тезис не находит никакого фактического подтверждения. В то время имели место только действия, направленные на усмирение антигосударственных выступлений коммунистических групп, в которых значительный процент составляла еврейская молодежь. В июне 1940 г. советский суд в Гродно вынес приговор 11 лицам за участие в подавлении коммунистического бунта в этом городе. Данная акция была коварно названа коммунистической властью «антисемитским погромом», но о бессмысленности такой оценки свидетельствует хотя бы тот факт, что среди осужденных был еврей Борух Кершейнбэйм (смертная казнь) [120]120
  Государственный архив общественных организаций Гродненской области Ф 6195. Oп. 1. Д. 90. Письмо прокурора Белостокской области секретарю областного комитета КП(6) от 25. VI. 1940 г. Л. 279.


[Закрыть].

После подписания 28 сентября 1939 г. германо-советского договора о границах и проведения формальной процедуры присоединения занятых земель к советским республикам, оказалось, что граница БССР проходит почти на 100 км западнее, чем определяли ее даже самые далеко идущие планы белорусского национального движения[121]121
  См.: Милеўски И. Е. Заходняя Беларусь: да пытання тэрыторыі i насельніцтва // Беларускі гістарычны часопіс. 1998. № 3.


[Закрыть] БССР охватила и западную часть тогдашнего Белостокского воеводства, где вообще не проживали белорусы, а поляки составляли около 90 % населения. Если взять во внимание все северо-восточные земли (вместе с Виленщиной, переданной Литве), то поляки составляли на этой территории около 45 % жителей и были самой большой национальной группой. На втором месте находились белорусы – около 40 %, а на третьем – евреи (почти 10 %), численность которых осенью 1939 г. резко возросла вследствие прибытия на эти территории многотысячной толпы беженцев из центральной Польши. В вопросе оценки национальной структуры северо-восточных земель Польши мы имеем дело с двумя тенденциями: в части польских публикаций занижается доля национальных меньшинств, а в белорусских, наоборот, преуменьшается удельный вес поляков.

В Белостокской области, которая, с точки зрения национальной структуры, была самой «польской» (поляки составляли более 60 % жителей, белорусы – около 20 %, а евреи – 13 %), самые важные посты оказались заняты людьми, прибывшими с востока, так называемыми «восточниками». До 10 октября 1940 г. на работу в различные учреждения области с востока прибыло более 12 тысяч человек, в том числе свыше 9 тысяч – на руководящие посты (за исключением милиции, НКВД и органов правосудия). Были это, главным образом, белорусы (44 %), русские (34 %) и евреи (16 %)[122]122
  Milewski J. J. Okupacja sowiecka w Bialostockiem. Proba charakterystyki // Okupacja sowiecka ziem polskich 1939–1941; red. P. Chmielowiec. Rzeszów, 2005. S. 205.


[Закрыть]. С другой стороны, стоит заметить, что среди зарегистрированных по области бывших членов коммунистической партии (КПП и КПЗБ) только половина была принята на руководящие посты в советские учреждения[123]123
  Jasiewicz K. Pierwsi po diable. Elity sowieckie w okupowanej Polsce 1939–1941. Warszawa, 2001. S. 185.


[Закрыть]. Особенно удивительным, вопреки бытующему мнению, было присутствие в аппарате власти евреев. Подтверждают это другие статистические данные, касающиеся Белостокской области: в органах исполнительной власти на уровне района белорусы составляли 65 %, поляки – 15 %, русские и евреи – по 10 % (по состоянию на 30 декабря 1940 г.)[124]124
  Milewski J. J. Okupacja sowiecka… S. 205.


[Закрыть]. Среди работников милиции области в октябре 1940 г. 63 % были белорусами, 20 % – русскими, 11 % – евреями, а 4 % – поляками.

В исследованиях, опубликованных в последние годы, появились также новые оценки, касающиеся сотрудничества местного населения с советскими властями. Наиболее убедительно это показано в работах Кшиштофа Ясевича, который, обращаясь к достаточно распространенному тезису о массовой поддержке советской власти евреями и белорусами, констатировал, что в этом вопросе «польское воображение подавлено эмоциями»[125]125
  Jasiewicz K. Pierwsi po diable… S. 164.


[Закрыть] По мнению К. Ясевича, только около 13 % местных евреев были враждебно настроены к Польше и полякам и искренне желало им всего самого худшего. Остальные вели себя пристойно. Следовательно, утверждение о том, что евреи сотрудничали с Советами охотно, а поляки – только из необходимости, надо рассматривать как демагогическое. Подобные суждения можно отнести и к белорусскому населению.

Многое изменилось и в вопросе оценки репрессий, чинимых советскими властями. Все чаще отмечается, что касались они всех национальных групп, а не только поляков. Стоит, однако, начать с определения масштаба этих репрессий, наиболее характерной формой которых была депортация населения вглубь СССР в северные области России, в Сибирь и в Казахстан. Благодаря проведенным после 1989 г. исследованиям, особенно российских историков из общества Мемориал, удалось установить, что со всех земель, оккупированных СССР, было выслано около 320 тыс. человек, в том числе из так называемой «Западной Белоруссии» 125 тыс. Эти выводы значительно корректируют функционировавшие ранее в историографии оценки численности депортированных, которые чаще всего колебались вокруг 1,5 млн. Несмотря на очевидные доказательства, представленные историками, новое (меньшее) число депортированных с трудом прокладывает дорогу в общественном сознании. Значительно труднее вычислить потери в числе депортированных, или среди всех репрессированных советской властью в целом в 1939–1941 гг. Материалы, находящие в российских архивах, позволяют установить эти потери только до августа 1941 г. Фактические потери можно оценить исключительно на основании исследований, касающихся отдельных местностей на территории нынешнего Подлясского воеводства (бывшее Белостокcкое)[126]126
  Milewski J. J. Deportacje z Bialoslockiego w latach okupacji sowieckiej (1939–1941) // Exodus. Deportacje i migracje (wątek wschodni). Stan i perspektywy badań; red M. Zwolski. Warszawa-Białystok, 2008. S. 39.


[Закрыть]. Подводя итог детальным исследованиям по разным деревням, гминам, местечкам и приходам, можно констатировать, что не пережили войны около 20 % депортированных, включая в это число лиц, которые после амнистии в августе 1941 г. погибли на боевом пути армии генерала Владислава Андерса (позднее II Польский корпус) или полковника Зигмунта Берлинга (Польская армия в СССР). Вероятнее всего, потери среди депортированных из больших городов семей интеллигенции, непривычных к тяжелой физической работе и трудным бытовым условиям, были несколько большими.

По-прежнему в Польше не известен так называемый белорусский катынский список, то есть перечень 3 870 человек, которые пребывали в тюрьмах «Западной Белоруссии» и были лишены жизни на основании решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. Без сотрудничества российской и белорусской сторон восстановление этого списка невозможно.

Репрессии хотя и охватили все национальные группы, проживающие на землях, включенных в БССР, фактически касались главным образом поляков, которые доминировали в общественных группах, против которых они были направлены Относительно менее ощутимы были они в отношении евреев, а особенно белорусов, которые преимущественно в первое время регистрировали положительные для них тенденции, например, расширение возможностей устройства на работу в разные институты и учреждения (работники милиции, учителя и т. п.), или появление школ с белорусским языком. Следовательно, нет ничего странного в том, что создаваемые в подполье организации, целью которых была борьба за возвращение Польше независимости, объединяли почти исключительно поляков. Прежде антисоветскому подполью посвящали мало места, утверждая, что с учетом эффективной деятельности НКВД оно было слабым. Между тем, хотя органы НКВД действительно действовали очень четко, в том числе и потому, что его недооценивали конспираторы, размах борьбы за независимость был очень широким. Доказывает это Рафал Внук в недавно опубликованной работе[127]127
  Wnuk R. «Za pierwszego Sowieta». Polska konspiracja na Kresach Wschodnich II Rzeczypospolitej (wrzesień 1939-czerwiec 1941). Warszawa, 2007.


[Закрыть]. Оказалось, что в начале 1940 г. польское подполье в советской зоне оккупации, несмотря на существенно более узкую социальную базу, численно было сравнимо с польским подпольем на территории, оккупированной немцами. В 1939–1941 гг. через разные польские конспиративные организации на восточных землях прошло 25–30 тыс. человек, из которых приблизительно 40 % – на землях, включенных в БССР. В те годы в западных областях БССР было арестовано более 6 тыс. человек, обвиненных в участии или сотрудничестве с польским подпольем[128]128
  Ibidem. S. 370.


[Закрыть]. Одновременно стоит заметить, что специальные службы, как советские, так и немецкие, пытались оказывать влияние на конспиративную сеть, чтобы использовать ее в собственных целях. С уверенностью можно констатировать, что эта попытка не удалась, а, например, завербованный НКВД комендант округа Союза вооруженной борьбы в Новогрудке после выхода на свободу совершил самоубийство.

Одним из существенных элементов, который влиял на ухудшение отношения к власти даже слоев, в первое время доброжелательно к ней относившихся, была экономическая ситуация. Когда в Польше после 1989 г. возникла возможность исследования истории земель, которые в 1939–1941 гг. находились под советской оккупацией, в первую очередь была поднята политическая тематика – особенно проблема репрессий. Недостаток исследований экономической истории обусловил консервацию эмоционального образа этой политики, закрепленной в воспоминаниях тех лет, ассоциирующейся главным образом с конфискацией имущества граждан, а также разных учреждений и обществ, которое массово вывозилось вглубь СССР. Политику эту можно было определить как грабительскую. Подобным образом оценивали советские историки экономическую политику польского правительства в межвоенный период. Эти самые историки в целом очень позитивно описывали экономические перемены на восточных землях после 17 сентября 1939 г, подчеркивая развитие промышленности, ликвидацию безработицы и преодоление довоенной отсталости. В этом месте стоит обратить внимание на оценки еврейских историков, которые, очерчивая продвижение беднейших групп еврейского населения, напоминали о конфискациях и репрессиях, которые коснулись тогда более богатых евреев, а также трагической ситуации большинства беженцев из центральной Польши.

Очевидно, что восточные земли межвоенной Польши были в хозяйственном отношении развиты слабо, однако экономические изменения на этих землях в 1939–1941 гг. заключались главным образом в преобразовании экономического строя, фактической ликвидации частной собственности и свободного рынка. Рост производства достигался преимущественно экстенсивными методами, посредством увеличения объема и времени труда, которые сопровождала большая расточительность средств, что часто делало производство нерентабельным. На занятых территориях органы советской власти реализовывали разные инвестиции, но, по мнению Марека Вержбицкого, в 1940 г инвестиционные расходы на одного жителя в восточной Белоруссии были в несколько раз больше[129]129
  Wierzbicki М. Sowiecka polityka ekonomiczna па ziemiach wschadnich przedwojennej Polski (tzw. Zachodmej Ukrainiei Zachodmej Bialorusi) w latach 1939–1941 // Pamięć i Sprawiedliwość. 2009. № 1, S. 222.


[Закрыть]. Следует добавить, что расходы осуществлялись не только за счет остальной страны, так как советское государство приняло имущество здешних предприятий и учреждений, а также отдельных граждан, вместе с банковскими активами и вещами, заложенными в ломбардах. Стоит подчеркнуть, что выгодной предпосылкой для развития местной текстильной промышленности (главным образом белостокский промышленный округ) было освоение нового рынка сбыта, каковым являлась территория СССР

В случае других отраслей экономики целью власти также было преобразование их по советскому образцу, хотя сразу к этому не приступили. Так, в сфере сельского хозяйства часть деревенской бедноты изначально могла быть удовлетворена, так как ей передали, по крайней мере, 430 тыс. га земли разделенных помещичьих имений, более 14 тыс, лошадей и 33 тыс. голов другого домашнего скота. Вскоре, однако, различными методами начали оказывать давление при проведении коллективизации (в том числе ввели максимальные размеры сельских хозяйств). Однако до нападения Германии на СССР в «Западной Белоруссии» сумели организовать только 1115 колхозов, которые охватили небольшую часть крестьянских хозяйств. И меньше всего их оказалось в Белостокской области – только 5 %. Если к этому прибавить очень слабые результаты совхозного строительства в неразделенных имениях, то очевидно, что подобная политика вызвала снижение сельскохозяйственного производства. Тем временем спрос на продукты питания вырос, так как на территорию «Западной Белоруссии» прибыли с востока десятки тысяч служащих и сотни тысяч солдат Красной армии.

Уже с начала функционирования советской власти, вследствие уравнивания курсов злотого и рубля (до войны 1 злотый = 3,3 рубля), запрещения повышения цен, а потом введения цен официальных, полки магазинов опустели. Ситуация, особенно с продовольственными товарами, быстро стала катастрофической. В итоге развивался «черный рынок», на котором цены в несколько раз превышали государственные. Очень интересное сопоставление по этой проблеме на примере Бреста сделала Оксана Петровская. Один килограмм картофеля официально стоил 0,3 рубля, а на «черном рынке» – 1,5 рубля, 1 кг сахара – соответственно 5,7 и 40 рублей, а 1 кг колбасы – 6 и 15 рублей[130]130
  Петровская О. Реалии советской жизни: культура и быт Бреста в 1939–1941 годах // Radziecka agresja 17 września 1939 г. i jej skutki dla mieszkanców ziem polnocno-wschodnich II Rzeczypospolitej; red M. Gnatowski, Bialystok, 2000. S. 242.


[Закрыть]. Несмотря на формальный запрет, власть терпела существование «черного рынка», потому что он амортизировал недостаток товаров в магазинах. Марек Вержбицкий дал такую оценку: «Уровень жизни в сравнении с довоенным периодом отчетливо ухудшился. Зарплата рабочих, служащих и учителей незначительно превысила довоенный уровень и колебалась от 80 до 250 рублей, в то время как цены выросли в несколько и даже в несколько десятков раз». По мнению того же автора, лучше были обеспечены руководящие кадры в администрации и органах безопасности, которые имели более высокие заработки и специальное снабжение. Представляется также, что большинство тех, кто ранее долгое время оставались безработными, улучшили свое положение.

Достаточно распространен тезис, что с середины 1940 г., то есть после поражения Франции, когда стало очевидным, что следующим объектом немецкой агрессии может быть СССР, наступили изменения в политике, касающейся поляков; возможно, речь шла даже о создании какой-то «автономной» польской области. Советская власть изменила тогда тон пропаганды в отношении поляков, было принято решение о создании нескольких польских учреждений культуры (например, Музей польской литературы им. Элизы Ожешко в Гродно). Тогда же возникла республиканская газета на польском языке – «Знамя Свободы» («Sztandar Wolności»). Всего в 1940–1941 гг. на польском издавались две республиканские газеты и шесть местных – главным образом, в Белостокской области. Стоит, однако, заметить, что большинство из них были двуязычными, так же имели место случаи отказа от польской версии («Новая Жизнь» («Nowe Życie») в Граево). Решения, которые можно интерпретировать как учет национальной специфики региона, явились очередным инструментом советизации общества. О том, что стремление к отражению этой специфики в прессе могло быть опасным, свидетельствуют аресты в первой половине 1941 г. в редакции газеты «Знамя свободы». Арестованных обвинили в стремлении к тому, чтобы корреспондентами газеты были только поляки, в желании поставить во главе отделов редакции людей с националистическими взглядами, уроженцев западных областей БССР, а также требованиях меньше писать о колхозах, а больше об индивидуальных хозяевах[131]131
  Śleszyński W. Prasa sowiecka w obwodzie bialostockim w latach 1939–1941 // Radziecka agresja… S. 228.


[Закрыть]. Уже хотя бы этот случай свидетельствует о том, что намерения преобразовать Белостокскую область в польскую автономную область, о которых, впрочем, до сих пор слишком мало сведений, носили исключительно инструментальный характер. Фасадные действия вовсе не означали прекращение процессов советизации и русификации. Так, например, одновременно уменьшилось количество польских школ.

Тем временем в «Западной Белоруссии» появился новый тип учебных заведений – высшие школы. В Белостоке был создан 4-х летний педагогический институт, а в Гродно 2-х летний учительский институт (от него ведет традицию ныне существующий в этом городе Государственный университет им. Янки Купалы). Стоит обратить внимание на национальный состав студентов. В Белостоке среди 269 студентов, принятых на первый курс, было 44 % евреев, 25 % белорусов, 16 % поляков и 14 % русских. В Гродно в числе допущенных к экзаменам на рубеже января-февраля 1940 г насчитывалось 49 евреев, 40 белорусов и 12 русских[132]132
  Śleszyński W. Okupacja sowiecka па Bialostocczyżnie. Propaganda i indoktrynacja. Bialystok, 2001. S. 470.


[Закрыть]. В Белостоке среди преподавателей точных дисциплин оказалось много знаменитостей. Лишь недавно вспомнили Адольфа Линденбаума (руководителя кафедры математики), который сейчас числится в плеяде самых выдающихся специалистов по математической логике XX века[133]133
  Marciszewski W. Wielcy matematycy światowi związani z Bialymstokiem // Bialystok w 80-leciu. Bialystok, 2000. S. 162.


[Закрыть].

По мере усиления советской власти ускорялся курс на элиминацию религии, но проводился он таким образом, чтобы не портить обманчивых настроений общества: эффективной формой борьбы с различными учреждениями религиозного культа должно было стать увеличение налогового бремени. Точно известны расходы католического прихода в Люботыне (повет Остров Мазовецкий). Тамошний приходской ксендз в 1940 г. обязан был выплатить (под угрозой судебной ответственности) налоги, превышающие в общей сумме 14 тысяч рублей, что составляло более 88 % всех расходов прихода[134]134
  Archiwum Diecezji Lomżyńskiej. Zespol Akt Nowych Akta osobiste ks. Mariana Lisa.


[Закрыть]. Резкое увеличение податного бремени привело к закрытию части сакральных объектов. Так, в Белостоке из 63-х синагог, переданных на нужды беженцев с территорий, занятых Германией, 60 не функционировало по финансовым соображениям.

Белорусы всех ориентаций не протестовали против объединения земель, определяемых наименованием «Западная Белоруссия», с БССР, а часть белорусских деятелей пошла еще дальше. Антон Луцкевич, известный белорусский культурный и политический деятель, приветствуя 24 сентября 1939 г. на Лукисской площади в Вильно новую власть, помимо прочего заявил: «Белоруссия снова стала единой, никакие границы не поделят уже объединенных белорусских земель <…>. Перед нами огромная работа, работа по восстановлению всего того, что годами приходило в упадок или уничтожалось польскими панами <…>. Создание объединенной, свободной, советской Белоруссии будет определять дорогу ее быстрого развития»[135]135
  Милеўски Я. E. Калабарацыя на «крэсах усходніх» Другай Рэчы Пacпaлiтaй у 1939–1941 гг. // Гістарычны Альманах. Гародня-Беласток, 2007. Т. 13


[Закрыть]. Несколько дней спустя, 27 сентября 1939 г., Антона Луцкевича арестовали, а затем отправили в минскую тюрьму, откуда он уже не возвратился (умер в ссылке в 1946 г.). Деятели национального белорусского движения никогда позже не критиковали сам акт объединения. Однако современный белорусский историк, оценивая последствия 17 сентября, констатирует: «Восточные белорусы невольно ввели в заблуждение своих соотечественников с запада, предлагая им вместо независимой Белоруссии московское рабство»[136]136
  Szybieka Z. Historia Bialorusi. 1795–2000. Lublin, 2002. S. 332.


[Закрыть]. Это чувство разочарования значительная часть белорусов начала ощущать по прошествии нескольких первых недель функционирования новой власти. Уже в 1940 г., по мнению Марека Вержбицкого, на северо-восточных землях среди белорусского населения распространилась поговорка: «То, что поляки не смогли с нами сделать за 20 лет, большевики сделали в течение нескольких месяцев – мы теперь все поляки»[137]137
  Wierzbicki M. Polacy i Bialorusini w zaborze sowieckim. Stosunki polsko-bialoruskie na ziemiach palnocno-wschodnich II Rzeczypospolitej pod okupacją sowiecką 19391941. Warszawa, 2000. S. 321–322.


[Закрыть]. С другой стороны, как следует из исследований Евгениуша Мироновича, часть белорусского населения по-прежнему отрицательно оценивала польское правление, несмотря на разочарования действиями советских властей.

Надежды, разбуженные коммунистической пропагандой у части общества, быстро скорректировала жизнь. Ухудшение экономической ситуации и репрессивная форма правления провоцировали все большее разочарование среди части белорусского населения, которое перестало признавать новую власть своей, начала тосковать по прежнему государству, а после 1944 г. хотела репатриироваться в Польшу. В районе Глубокое из 17 853 семей, которые хотели репатриироваться, были признаны белорусскими 10 932 (65 %). Очевидно, что согласия на отъезд они не получили. В районе Миоры на 2 321 рассмотренных заявлений поляками признали себя только 20 семей. Особым случаем среди них является Антоний Чашкевич (сельсовет Миоры), который осенью 1939 г. был избран депутатом Народного собрания Западной Белоруссии и вошел в состав делегации, которая направилась в Москву, чтобы представить органам центральной власти СССР просьбу о включении «Западной Белоруссии» в состав БССР Он обратился к уполномоченному по делам репатриации и заявил, что он польский патриот и хочет уехать на родину[138]138
  Вялікі А.А. На раздарожжы. Беларусы і палякі ў час перасялення. Мінск, 2005. S. 103. 132.


[Закрыть].