Текст книги "По воле судьбы"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

– Нам, дикарям, опять указали наше место, – недовольно проворчал он.

Рианнон схватила письмо и порвала его в клочья.

– Уйди! – прорычала она.

Хлынули слезы. Она пошла в детскую, где находилась одна из служанок. Сын возил на веревочке модель Троянского коня, подаренную Цезарем. В боку коня имелась дверца, за которой прятались греки – пятьдесят искусно вырезанных и покрашенных деревянных фигурок. У каждой имелось имя. Рыжий и статный воин был, например, Менелай. Там обретался и Одиссей, тоже рыжий, но с короткими ножками, и красавец Неоптолем, сын Ахилла, и даже некий Эхион, у которого голова болталась на шее, сломанной за то, что он сдался. Цезарь пытался рассказывать сыну легенду, но на малыша история времен Гомера впечатления не произвела. А игрушка понравилась: она двигалась, в ней сидели маленькие человечки, их можно было вынимать из деревянного брюха и опять прятать туда. Она восхищала всех, кто видел ее.

– Мама! – радостно воскликнул ребенок, протягивая к матери ручки.

Слезы высохли. Рианнон села в кресло и подтянула Оргеторига к себе.

– Ты ничего не значишь, – сказала она, прижимаясь щекой к блестящим кудряшкам. – Ты не римлянин, ты – грубый галл. Но ты будешь царем гельветов! И ты все равно ему сын! – Зубы ее вдруг оскалились, из горла вырвался хрип. – Я ненавижу тебя, Сервилия, хотя ты римлянка и знатная госпожа! Цезарь никогда больше не вернется к тебе! Сегодня я пойду в башню черепов к жрице и куплю заклятие на долгие муки!

Наутро пришло известие от Лабиена. Амбиориг наконец договорился со свевами, живущими по ту сторону Рейна. Треверы опять подняли головы.

– Гиртий, я хочу, чтобы ты и Трог продолжили собрание, – сказал Цезарь, протягивая шкатулку с лентой, символом его полномочий, Трасиллу, который упаковывал его снаряжение. – Мои четыре легиона дошли до эдуев, и я послал гонца с приказом идти к сенонам. Этих задир следует припугнуть. Я иду туда же, с двенадцатым и десятым.

– А что будет с Самаробривой?

– Требоний с восьмым останется в ней. Но собрание, пожалуй, разумнее куда-нибудь перенести, чтобы не искушать наших друзей карнутов. Переведи делегатов в Лютецию, к паризиям. Это остров, его легко защитить. Продолжай убеждать галлов в выгодности дружбы с нами. И возьми с собой пятый легион для охраны. С Силаном и Антистием во главе.

– Будет большая война?

– Надеюсь, что пока нет. Нам нужно время, чтобы вывести из новых легионов несколько неопытных когорт и ввести туда моих ветеранов. – Он усмехнулся. – Если припомнить слова Верцингеторига, можно сказать, что я начинаю блефовать по-крупному. Хотя сомневаюсь, что длинноволосые воспримут это именно так.

Время поджимало, а ему еще надо было проститься с Рианнон. Он нашел ее в гостиной, и не одну, а с Верцингеторигом, о котором только что вспоминал. О богиня Фортуна, ты, как всегда, благосклонна ко мне!

Незамеченный, он постоял на пороге, пользуясь возможностью как следует рассмотреть своего недавнего оппонента. О его высоком ранге свидетельствовали многочисленные золотые обручи и браслеты, размер сапфира в застежке плаща, а также пояс и перевязь, усыпанная камнями помельче. Цезаря удивило, что арверн гладко выбрит, ибо кельты обычно не брились. Почти белые, смоченные известью волосы были уложены на манер львиной гривы и обрамляли костистое, мертвенно-бледное лицо. Черные брови, ресницы – да, он не походил на других! Худосочен – значит, живет на нервах. Атавизм. И очень опасный.

Лицо Рианнон просияло, но тут же померкло, когда она увидела кожаную кирасу.

– Цезарь, куда ты собрался?

– Встретить мои новые легионы, – ответил он, протягивая гостю руку.

Тот поднялся, продемонстрировав свой немалый рост, впрочем обычный для кельта. В синих глазах мелькнула опаска.

– Ну-ну! – добродушно воскликнул Цезарь. – Ты не умрешь, если дотронешься до меня!

Верцингеториг в ответ протянул длинную тонкую ладонь. Они обменялись рукопожатиями, крепкими, но благоразумно короткими.

Цезарь вопросительно взглянул на Рианнон.

– Вы знакомы?

– Верцингеториг – мой двоюродный брат, – сдерживая дыхание, пояснила она. – Наши матери – сестры. Арверны. Разве я тебе не говорила? Я хотела сказать. Их обеих взяли в жены цари. Мою мать – Оргеториг, а его – царь Кельтилл.

– Понятно, – вежливо кивнул Цезарь. – Я бы сказал, Кельтилл пытался стать царем, но у него это не получилось. Именно потому его и убили, не так ли, Верцингеториг?

– Да, Цезарь, убили. Ты хорошо говоришь на моем языке.

– Моя нянька Кардикса была из арвернов. А мой наставник, Марк Антоний Гнифон, был наполовину саллувий. А в инсуле, принадлежащей моей матери, наверху проживали эдуи. Можно сказать, я рос среди галлов, запоминая их речь.

– Значит, первые два года ты нас дурачил. Говорил через переводчика.

– Будь справедлив! Я не знаю германских наречий, а ведь большую часть моего первого года здесь я пытался договориться с Ариовистом. И потом, я не очень хорошо понимал секванов. Потребовалось время, чтобы освоить языки белгов, хотя язык друидов мне дался легко.

– Ты не таков, каким кажешься, – сказал Верцингеториг, снова усаживаясь.

– А разве все люди открытые, как на ладони? – спросил Цезарь.

Он тоже решил сесть. Несколько минут беседы с этим строптивцем могли быть полезны.

– Возможно, и нет, Цезарь. Что ты думаешь обо мне?

– Молод, горяч, отважен, умен. Только не дипломатичен. Не было надобности смущать своих старейшин на таком важном собрании.

– Кто-то должен был высказать главное! Иначе все сидели бы и молчали, как ученики в школе друидов. Я многих задел, – удовлетворенно сказал Верцингеториг.

Цезарь медленно покачал головой.

– Да, действительно. Но с какими намерениями? Я, например, не хочу больше крови. Мне не доставляет удовольствия ее проливать. Подумай, за что ты ратуешь, Верцингеториг. Рим все равно победит, можешь не сомневаться. Так стоит ли вставать на дыбы? Ты же человек, а не лошадь! Ты способен собрать сторонников и повести их за собой. Так делай это разумно! Не заставляй меня принимать меры, которых я не хочу принимать.

– Ты предлагаешь мне вести мой народ к вечному рабству?

– Нет, я предлагаю тебе вести его к миру и процветанию.

Верцингеториг подался вперед, глаза его и сапфир на застежке блеснули.

– И я поведу его, Цезарь! Но не к рабству. К свободе. К прежней жизни, к героям, к царям. Ибо вы не нужны нам! Верным в твоих вчерашних словах было только одно: мы, галлы, должны стать единым народом. Я могу этого добиться. И я добьюсь! Мы переживем тебя, Цезарь! Мы выгоним тебя и всех, кто попытается сунуться сюда после тебя. Я говорил правду, когда сказал, что Рим пришлет дурака вместо тебя. У демократов всегда так: они предлагают безмозглым идиотам выбор кандидатов, а потом удивляются, почему выбраны одни дураки. Народу нужен царь, а не люди, которые каждый раз меняются по чьему-то желанию. То одна группа выгадывает, то другая, но весь народ – никогда. Царь – вот единственный ответ.

– Цари для нас ушли в прошлое.

Верцингеториг вдруг хихикнул.

– И это мне говорит римский царь! Ты ведь царь, Цезарь! Это видно по тому, как ты ходишь, как говоришь, как смотришь, как относишься к людям. Ты – Александр Великий, ненароком поставленный дурнями над собой. После тебя все обратится в прах.

– Нет, – возразил Цезарь, позволив себе улыбнуться. – Я вовсе не Александр. Я лишь фигура, что-то значащая для Рима. Фигура крупная, возможно, крупнее всех, что были. Но все равно Рим больше меня. Когда Александр Великий умер, Македония пала. Его страна умерла вместе с ним. И не только страна. Он отрекся от своих греческих корней и создал империю, потому что мыслил как царь. Он делал, что хотел, и шел, куда хотел. Он действовал как царь, Верцингеториг! Он отождествлял себя с идеей величия сколоченного им государства. Но чтобы эта идея работала, ему надо было жить вечно. А я – слуга Рима, и только. И когда я умру, Рим породит мне замену. Я сделаю Рим богаче, сильнее, могущественнее, но кто-то непременно улучшит мои достижения. Почему? Потому что у нас на каждого дурака приходится по умному человеку. Это замечательная статистика. Гораздо лучше, чем у царских династий. Там на одного достойного правителя приходится дюжина полных ничтожеств.

Верцингеториг ничего не сказал. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

– Ты не убедил меня, – наконец проговорил он.

Цезарь встал.

– Тогда будем надеяться, Верцингеториг, что нам никогда не придется выяснять отношения на поле боя. Ибо если мы встретимся там, от тебя ничего не останется. – Голос его неожиданно потеплел. – Будь со мной, а не против меня! Мы поладим.

– Нет, – ответил Верцингеториг, не открывая глаз.

Цезарь покинул гостиную и пошел к Авлу Гиртию.

– Рианнон подбрасывает мне сюрприз за сюрпризом. Молодой Верцингеториг, оказывается, ее двоюродный брат. В этом отношении галльская знать походит на римскую: все тут друг другу родня. Присматривай за ней, Гиртий.

– Значит ли это, что она тоже должна поехать в Лютецию?

– Конечно. Ей ведь приятно видеться с братом. Не препятствуй их встречам.

Маленькое некрасивое личико Гиртия сморщилось, карие глаза приняли умоляющее выражение.

– По правде говоря, Цезарь, я не думаю, что она способна тебя предать. Она души в тебе не чает.

– Я знаю. Но она женщина. Она много болтает, делает глупости у меня за спиной. Пишет Сервилии. Глупее поступка нельзя и придумать! Пока меня нет, не говори ей ничего лишнего, Гиртий!

Как и все посвященные в это дельце, Гиртий умирал от желания знать, что ответила рыжеволосой Сервилия, но Цезарь сам вскрыл письмо, а потом запечатал печаткой Квинта Цицерона, чтобы никто больше не мог прочитать.

* * *

Завидев Цезаря с шестью легионами, сеноны сдались без боя. Они выделили заложников и немедля отправили делегатов в Лютецию, где галлы под не слишком бдительным присмотром Авла Гиртия ссорились, дрались, пили и веселились. Кроме того, эти несостоявшиеся мятежники послали отчаянное предостережение карнутам, ужасно напуганные грозным видом новых когорт – в блестящих доспехах и с баллистами самой последней модели. Эдуи просили Цезаря за сенонов, ремы – за карнутов.

– Ладно, – сказал он Котию и Доригу. – Я буду к ним снисходителен. Тем более что мечи еще не были обнажены. Я очень хотел бы поверить, что они говорят то, что думают. Но я им не верю.

– Цезарь, им нужно время, – не сдавался царь ремов Дориг. – Они как дети, которым раньше все дозволялось и от которых вдруг стали требовать послушания.

– Они и впрямь дети, – кивнул Цезарь с усмешкой.

– Это метафора, – с достоинством отозвался Дориг.

– Сейчас нам не до метафор. Однако я тебя понял. Но кем бы их ни считать, друзья мои, их будущее благополучие зависит от того, будут ли они соблюдать подписанные договоры. Это особенно относится к сенонам и карнутам. Треверов я считаю безнадежными. Их надо подчинять силой. Но кельты из центральной Длинноволосой Галлии достаточно умны, чтобы понять значение договоров и правила поведения, которые они диктуют. Мне не хотелось бы казнить людей, таких как Аккон у сенонов или Гутруат у карнутов, – но если они предадут меня, я это сделаю. Не сомневайтесь, я это сделаю!

– Они не предадут тебя, Цезарь, – заверил эдуйский царь Котий. – Как ты сказал, они кельты, а не белги.

Цезарь вскинул руку, чтобы раздраженно взъерошить волосы, но передумал и лишь провел пальцами по щеке. Обладателям редких волос не стоит тревожить прическу без дела. Он вздохнул, сел и вновь глянул на галлов.

– Вы думаете, я не знаю, что каждое наказание рассматривается как тяжелая нога Рима, попирающая права галлов? Я выбиваюсь из сил, стараясь заключить с ними мир, а в ответ меня обманывают, предают, презирают. Метафора с детьми как раз к месту, Дориг. – Он глубоко вздохнул. – Предупреждаю вас обоих, потому что вы решились просить за другие племена. Если эти новые соглашения не будут соблюдены, я обрушу на клятвопреступников все свои силы. Это измена – нарушать торжественные обещания, скрепленные клятвой! И если римские граждане будут убиты, я казню виновных, как Рим казнит всех предателей-неграждан и убийц, – я выпорю их и обезглавлю. Речь идет не о простых людях. Я казню вождей племен, будь это предательство или убийство. Ясно?

Слова его звучали тихо, но в комнате вдруг повеяло холодом. Котий и Дориг переглянулись.

– Да, Цезарь.

– Тогда передайте мои слова всем. Особенно сенонам и карнутам.

Он встал и с улыбкой сказал:

– А теперь посмотрим, что можно сделать с Амбиоригом.

Еще не покинув ставки, Цезарь уже знал, что Аккон, вождь сенонов, нарушил договор, подписанный всего несколько дней назад. Что же поделать с подлостью галльской знати? Вождь, через заступников умолявший о милосердии, тут же переступил через собственные обещания, словно они ничего для него не значили. Имеют ли галлы представление о достоинстве, чести? И если имеют, каково же оно? Зачем эдуи гарантировали лояльность Аккона, хотя Котий знал, что он нечестный человек? А вождь карнутов Гутруат? Он тоже таков?

Но первое – белги. Цезарь с семью легионами и обозом вошел в Неметоценну, главное укрепление атребатов. Оттуда он послал обоз и два легиона на Мозу – поддержать Лабиена, а сам вкупе с Коммием и остальными пятью легионами пошел вдоль реки Скальд на север, в земли менапиев, которые без боя спрятались среди соленых болот на побережье Германского океана. Репрессии были косвенными, но ужасающими. На местах поселений – целые просеки вырубленных деревьев и пепелища. Посевы вытоптаны, крупный скот и более мелкая живность заколоты, курам, гусям и уткам свернули шеи. Легионы наелись досыта, менапиям ничего не осталось.

Они попросили мира, прислали заложников. В ответ Цезарь оставил в их владениях Коммия с кавалерией атребатов, якобы для поддержания порядка, но на деле это значило, что земли менапиев были подарены Коммию, и он с удовольствием присоединил их к своим.

У Лабиена были проблемы, но к прибытию Цезаря он успел сразиться с треверами и опять их разбил.

– Два твоих легиона пришлись очень кстати, без них я бы имел бледный вид, – сказал он, хорошо зная, что это признание не умалит его заслуг в глазах Цезаря. – Амбиориг уже готов был напасть, когда они появились. Поэтому он отступил и стал ждать германцев, которые собирались перейти Рейн.

– И они перешли?

– Если и перешли, то поджали хвосты и убрались восвояси. Я, естественно, не собирался их дожидаться.

– Естественно, – повторил Цезарь, чуть улыбнувшись.

– Я опять купил треверов. На ту же удочку, ты не поверишь. Я пустил слух, что испугался и ухожу, – он в недоумении покачал головой, – хотя на этот раз я действительно ушел. Они обрушились на мою колонну своими недисциплинированными ордами, и тогда мои люди развернулись и стали метать в них копья. Мы убили тысячи нападающих. Так много, что я сомневаюсь, чтобы они еще когда-нибудь причинили нам беспокойство. Оставшиеся в живых треверы будут очень заняты на севере, отражая германцев.

– А что же Амбиориг?

– Перемахнул через Рейн с какими-то родичами Индутиомара. Цингеториг опять стал здесь вождем.

Цезарь задумчиво хмыкнул.

– Что ж, Лабиен. Пока треверы зализывают раны, хорошо бы построить еще один мост через Рейн. Как тебе прогулка в Германию?

– После нескончаемых месяцев сидения в зловонном лагере, Цезарь, я буду рад пойти даже в Гадес!

– Твой лагерь и вправду зловонный, Тит, в этом ты прав. На твоей территории так много дерьма, что в течение десяти лет там можно будет собирать четырехкратные урожаи. Но радоваться этому изобилию будут отныне не треверы, а Дориг.

По-настоящему вдохновляющийся только во время титанических инженерных работ, Цезарь построил мост через Рейн немного выше по течению от того места, где он строил мост два года назад. Бревна все еще лежали на галльском берегу реки. Поскольку это был дуб, они только крепчали, а не гнили.

Если первый мост был большим, то второй обещал стать огромным, ибо Цезарь не намеревался разбирать его полностью после визита к германцам. В течение восьми дней легионеры неустанно трудились, вколачивая в вязкое дно Рейна сваи и защищая их длинными волнорезами от напора стремительного течения.

– Есть ли на свете что-то, чего он не может? – спросил Квинт Цицерон.

– Если и есть, то мне это не известно, – ответил ему Гай Требоний. – Он, если захочет, уведет у тебя и жену. Но инженерное дело Цезарю больше по душе. Одно из его величайших разочарований – что галлы еще не дали ему шанса превратить осаду Нуманции в веселую ночь в борделе. Если хочешь разговорить его, оброни слово о тактике Сципиона Эмилиана под Карфагеном. Он перечислит тебе все его промахи.

– И все это идет ему впрок, – усмехнулся Фабий.

– Думаете, он польстится на мою Помпонию, если ее как следует нарядить? – мечтательно спросил Квинт Цицерон.

Требоний и Фабий расхохотались.

Марк Юний Силан кисло посмотрел на них.

– А по-моему, все это напрасная трата времени. На тот берег можно переплыть и на лодках. Мост ничего не решает, он только для помпы.

Опытные вояки презрительно покосились на Силана, которого недолюбливали.

– Да-а, переплыть туда можно, – медленно проговорил Требоний. – А как тогда отступать? Что будет, если все эти свевы и убии – кстати, их миллионы – хлынут на нас из леса? Цезарь никогда не рискует по-глупому, Силан. Заруби это себе на носу. Видишь, как расставлены наши баллисты? В случае нашего поспешного отступления они вмиг разнесут этот мост на куски, чтобы ни один германец не прорвался за нами. Одно из правил Цезаря – скорость. Другое – готовность к всякого рода подвохам.

Лабиен понюхал воздух. Ноздри его орлиного носа раздулись.

– Я чую этих cunni! – объявил он. – О, нет ничего лучше, чем заставить германца пожелать, чтобы его сожгли в плетеной клетке!

Прежде чем кто-либо нашелся с ответом, подошел Цезарь, довольно улыбаясь.

– Стройте когорты, ребята! – сказал он. – Время гнать свевов в леса.

– Что значит «гнать»? – ворчливо спросил Лабиен.

Цезарь засмеялся.

– Если мне не изменяет чутье, Тит, так все и выйдет.

Легионы – по восемь солдат в шеренге – потекли через мост. Грохот шагов усиливался вибрацией досок и многократным эхом, отлетающим от воды. Этот грохот, казалось, разносился вокруг на многие мили. На германской земле римлян уже ожидали военачальники убиев. Одни, без охраны и войск.

– Это не мы! – крикнул их вождь, которого звали Герман. – Цезарь, клянемся! Это свевы снюхались с треверами, а не мы! Ни один воин убиев не пересек реку.

– Успокойся, Арминий, – сказал ему Цезарь через толмача, употребив латинскую версию имени встревоженного вождя. – Если это так, вам нечего бояться.

С вождями убиев стоял один аристократ, чья черная одежда говорила о том, что он принадлежит к херускам, могущественному племени, жившему между сигамбрами и рекой Альбис. Цезарь с изумлением смотрел на него. Белая кожа, золотисто-рыжие кудри – просто портрет Луция Корнелия Суллы. По слухам, тот шпионил для Гая Мария среди германцев. Он и Квинт Серторий. Сколько лет этому человеку? У германцев трудно определить возраст. Лицо спокойное, кожа моложавая. Но ему могло быть лет шестьдесят. Да, вполне возможно.

– Как тебя зовут? – спросил он через переводчика.

– Корнель, – ответил херуск.

– Ты из близнецов?

Светлые глаза расширились, в них вспыхнуло уважение.

– Да. Но мой брат убит свевами.

– А кто твой отец?

– Мать говорила, он был большим человеком у кельтов.

– Как его звали?

– Корнель.

– А теперь ты – вождь херусков?

– Да.

– Ты намерен противиться Риму?

– Нет, никогда.

Цезарь улыбнулся и повернулся к Герману.

– Успокойся, Арминий! – повторил он. – Я верю тебе. Возвращайся в свои владения и ничего не предпринимай. Я не хочу войны, мне нужен Амбиориг.

– Мы это знаем. Новость шла по реке, пока строился мост. Но, Цезарь, Амбиорига здесь уже нет. Он ушел к своим, к эбуронам. Так утверждают все свевы.

– Предусмотрительно с его стороны, но я сам проверю, – сказал Цезарь, улыбаясь. – Однако, Арминий, пока ты здесь, у меня к тебе предложение. Говорят, что убии – лучшие в Германии кавалеристы, да и белгов намного превосходят. Или меня ввели в заблуждение?

– Нет, не ввели. Это правда.

– Но вам ведь трудно добывать хороших лошадок, не так ли?

– Это так, Цезарь. Некоторых мы покупаем у херсонесских кимбров, остальных отбиваем у белгских галлов. Мы ходим к ним за италийскими и испанскими лошадьми.

– Тогда, – дружелюбно сказал Цезарь, – я могу оказать тебе помощь.

– Мне?

– Да. Зимой пришли мне четыре сотни своих лучших всадников в Римскую Галльскую провинцию, в город Виенна. Не трудись посадить всех в седло. Там их будут ожидать примерно две тысячи породистых лошадей, тысячу из которых я отправлю тебе в подарок. Среди них будут хорошие племенные жеребцы. Я выкуплю их у ремов. Согласен?

– Да! Да!

– Отлично! Мы еще об этом поговорим.

Цезарь повернулся к Корнелю.

– Еще одно, Корнель, – сказал он. – У тебя есть сыновья?

– Двадцать три от одиннадцати жен.

– И у них тоже есть сыновья?

– Да. У тех, кто уже вырос.

– О, Сулле бы это понравилось! – засмеялся Цезарь. – А что у тебя с дочерьми?

– Их шестеро. Рождалось больше, но я оставил только самых красивых. Сейчас я здесь, потому что выдаю одну из них замуж. За старшего сына Германа.

– Замечательно, – кивнул Цезарь. – Шесть дочерей – шесть выгодных браков. Это весьма дальновидно! – Он стал серьезным. – Корнель, дождись меня здесь. Возвращаясь в Галлию, я намерен заключить с убиями договор о мире и дружбе. Один великий римлянин, уже, правда, умерший, был бы весьма доволен, если бы такой договор согласились подписать и херуски.

– Но такой договор уже давно нами подписан, – спокойно сказал Корнель.

– Да? И когда же его заключили?

– Примерно в то время, когда я появился на свет. Он хранится у меня дома, в шкатулке.

– Вот как? Значит, я кое-что упустил. Скорее всего, римская версия этого документа висит в храме Юпитера Победоносного, где любил бывать Сулла. Если ее не уничтожил пожар.

Германский сын Суллы озадаченно заморгал, но Цезарь не стал ничего ему объяснять. Вместо этого он с деланным недоумением огляделся.

– Но я не вижу соседей херусков – сигамбров! Где они?

Ответ дал Герман.

– Когда ты вернешься, они будут здесь.

Свевы отступили к Бакенскому лесу – бескрайней протяженности буков, дубов, берез, – который в конце концов переходил в еще более густой Герцинский лес, простиравшийся на тысячу миль, доходя до Дакии и истоков известных всем рек, впадавших в Эвксинское море. Говорили, что человеку и за месяц плутания по этому лесу не дойти даже до его середины.

Где дубы и желуди, там всегда свиньи. В непроходимых чащобах водились огромные, клыкастые и бездумно свирепые кабаны. Волки шныряли везде, охотились стаями и ничего не боялись. В галльских лесах, особенно в Ардуэннском, тоже встречались вепри и волки, но дремучие леса Германии не шли с ними в сравнение и давали пищу несчетному числу легенд. Там жили удивительные и ужасные существа! Огромные лоси, на ночь цеплявшиеся рогами за ветви деревьев, чтобы их тяжесть не мешала им спать, слоноподобные зубры и колоссальных размеров медведи с когтями в палец взрослого человека и клыками, превосходящими клыки льва. Подле этих зверей, вставших на задние лапы, самые рослые люди казались пигмеями, но германцы охотились на лесных великанов, в основном из-за шкур: в холодные ночи они грели лучше самого теплого одеяла и потому всегда были в цене.

Неудивительно, что солдатам новонабранных подразделений очень не нравился этот Бакенский лес, и потому каждый из них мысленно обещал принести щедрые дары Индигету, богу солнца, и Теллус, богине земли, если те внушат Цезарю мысль, что в глубь чащи идти не надо. Конечно, они всюду готовы следовать за своим полководцем, но…

– Но поскольку германцы друидами не считаются, – объявил Цезарь легатам, – то нет смысла валить их деревья. Мы показали им свои когти и кончим на том. Я возвращаюсь в Длинноволосую Галлию.

Однако новый мост за собой он полностью не разрушил. Велел разобрать лишь двести футов настила с германского края, а в непосредственной близости от уцелевшей части возвел мощное укрепление с одной смотровой башней, достаточно высокой, чтобы обозревать германскую территорию на несколько миль, и оставил там пятый легион «Жаворонок» под командованием Гая Вулкация Тулла.

Был конец сентября, очень жаркий. Белгов поставили на колени, но кампанию требовалось довести до конца, и Цезарь пошел на запад – в земли эбуронов, уже изрядно опустошенные им. Если Амбиориг там, его возьмут в плен. Эбуроны были его народом, но царь не может править, если его народа больше не существует. Поэтому эбуроны исчезнут из списка друидов. Царь атребатов Коммий был очень рад этому. Его земли быстро увеличивались, и он нуждался в людях для их заселения. Титул великого царя белгов стал еще ближе.

А вот Квинту Цицерону этот марш много радости не принес. Цезарь, ценя его командирские качества, отдал ему пятнадцатый легион, самый сырой из всего пополнения. Слухи об истреблении эбуронов дошли до сигамбров и подсказали им мысль оказать Цезарю неофициальное содействие. Они переплыли на лодках в Галлию Белгику и внесли свою лепту в несчастье белгов. К сожалению, вид неорганизованной, недисциплинированной римской колонны ввел их в соблазн. С радостными воплями сигамбры напали на римлян. Солдат охватила такая паника, что Квинту Цицерону и его офицерам не удалось с ней совладать.

Две когорты в сумятице были уничтожены, но тут прибыл Цезарь с десятым легионом. Сигамбры быстро ретировались, однако порядок в рассыпавшейся колонне наводили весь день.

– Я подвел тебя, – сказал Квинт Цицерон со слезами.

– Вовсе нет. Твои парни еще не бывали в бою, у них сдали нервы. Да и германские леса навели на них страху. Такие вещи случаются, Квинт. Если бы с ними был я, сомневаюсь, что вышло бы по-другому. Виновата плохая выучка, а не ты.

– Ты одним своим видом привел бы их в чувство, – убитым голосом произнес Квинт Цицерон.

Цезарь приобнял его за плечи, слегка встряхнул.

– Может быть, да, – сказал он, – а может, и нет. В любом случае это неважно. Возьми под начало десятый. А я разберусь с пятнадцатым. Отведу его осенью в Италийскую Галлию и буду без устали муштровать. Вот увидишь, они станут действовать четко и слаженно, как марионетки. Включая нерадивых центурионов.

– Значит ли это, что я должен паковать сундуки, как Силан? – спросил Квинт Цицерон.

– Не говори глупостей, Квинт! Ты будешь со мной, пока сам не захочешь уйти. – Цезарь чуть прижал к себе удрученного и расстроенного легата. – Видишь ли, Квинт, с некоторых пор ты стал значить для меня гораздо больше, чем твой прославленный брат. Он хорош на Форуме, но не на поле боя. Каждому свое, разумеется. Но знай, что ты – тот Цицерон, которого я всегда предпочту любому другому.

Эти слова Квинт Цицерон запомнит на всю жизнь. Эти слова причинят ему много боли, сделают его желчным, станут причиной раскола в семье Туллия Цицерона. Ибо Квинт никогда не сможет заставить себя не любить человека, который их произнес. Родство обязывало, но сердце болело. Наверное, было бы лучше ему вообще не служить у Цезаря! Но тогда он не стал бы собой и так и продолжал бы плясать под дудку старшего брата.

Итак, полный борьбы год наконец-то заканчивался. Цезарь раньше обычного занялся распределением армии на зимний постой. Лабиена с двумя легионами он оставил у треверов, два других легиона разместил над рекой Секваной – в землях верных Риму лингонов, а остальными шестью окружил Агединк, главный город сенонов.

Он был готов отправиться в Италийскую Галлию, планируя сопровождать Рианнон и сына до ее виллы под Аравсионом, и еще он хотел найти педагога для мальчика. Что же не так с этим ребенком? Почему его не интересуют ни десятилетняя греческая война, ни соперничество между Ахиллом и Гектором, ни сумасшедший Аякс, ни предатель Терсит? Если бы он задал этот вопрос Рианнон, она бы ответила, что Оргеторигу нет еще и четырех лет. Но Цезарь не спрашивал и продолжал сравнивать сына с собой в свои детские годы, не понимая, что ребенок гения может оказаться обычным мальчиком.

Но все же в конце ноября он организовал еще один всегалльский сход, на этот раз в Дурокорторе, главном городе ремов. Целью собрания была не дискуссия. Обвинив Аккона, вождя сенонов, в заговоре против Рима, Цезарь решил провести заседание суда по римскому образцу – с обвинителями, адвокатами и перекрестным допросом свидетелей. Сам он главенствовал на этом процессе, усадив по правую руку от себя вождя эдуев Котия, некогда заступившегося за сенонов.

Пришли все кельты и несколько белгов, но ремов было больше всех (в жюри их оказалось шестеро из двадцати пяти галлов). Арвернов возглавляли Гобанницион и Критогнат, их вергобреты. Но первым выступил, конечно же, Верцингеториг (Цезарь лишь вздохнул про себя), который сразу же подверг суд критике.

– Если это справедливый суд, – вопросил он, – тогда почему в жюри римлян больше?

Цезарь посмотрел на него с удивлением.

– Число присяжных должно быть нечетным, чтобы при вынесении решения избежать ничейного результата, – спокойно объяснил он. – Состав жюри определялся по жребию, ты сам это видел. Кроме того, на данном процессе все члены его наделены правами римлян – все имеют равные голоса.

– Что это за равенство, когда римлян двадцать шесть, а галлов двадцать пять?

– Ты был бы удовлетворен, если бы я ввел в жюри еще одного галла? – терпеливо спросил Цезарь.

– Да! – выкрикнул Верцингеториг и покраснел, заметив в глазах римских легатов насмешку.

– Тогда я это сделаю. А теперь сядь, Верцингеториг.

Поднялся Гобанницион.

– Да? – спросил Цезарь, уверенный в этом арверне.

– Я хочу извиниться за поведение моего племянника, Цезарь.

– Извинения приняты, Гобанницион. Мы можем продолжить?

Выслушали обвинителей, свидетелей, выступили адвокаты. Цезарь с удовольствием отметил прекрасную речь Квинта Цицерона в защиту Аккона – пусть-ка Верцингеториг покритикует это! Затем вынесли приговор, на что ушла большая часть дня.

Тридцать три члена жюри заявили: «Виновен!» Остальные не нашли в действиях Аккона вины. За осуждение голосовали все римляне, шестеро ремов и один лингон. Но девятнадцать других галлов, включая троих эдуев, настаивали на оправдании.

– Приговор вынесен и обжалованию не подлежит, – ровным голосом объявил Цезарь. – Аккон будет подвергнут порке и обезглавлен. Незамедлительно. Желающие могут присутствовать. Я искренне надеюсь, что этот урок запомнится многим. Наши договоренности не безделица, нарушать их нельзя.

Поскольку официальные заключения суда делались на латыни, Аккон понял, каков приговор, только когда римская охрана встала по обе стороны от него.