Текст книги "Прикосновение"
Автор книги: Колин Маккалоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Глава 4
Прописные истины и неожиданный альянс
Благодаря мисс Теодоре Дженкинс и Яшме жизнь Элизабет в Кинросс-Хаусе уже не была такой одинокой и тоскливой, как в первые дни после прибытия, и все-таки время тянулось невыносимо долго, особенно из-за вынужденного безделья. Если не считать Дьюи, приглашенных Александром на ужин, Элизабет ни с кем не виделась. На том же званом ужине Сун Чжоу очаровал ее, он блеснул таким широким кругозором и безупречным английским, что после отъезда гостей Элизабет читала почти непрерывно, пытаясь пополнить свой лексикон, научиться точно выражать мысли и хоть как-нибудь избавиться от акцента. Способностей к рисованию карандашом и акварелью у нее не обнаружилось, и Александр посоветовал ей заняться вышиванием.
– Дорогая, скоро ты будешь уже не в состоянии подолгу гулять, а рукоделие скрасит долгие дни, – сказал он, старательно стремясь проявить доброту и сочувствие, но вместе с тем прекрасно сознавая, что юная беременная жена никак не вписывается в его жизнь.
О Руби Коствен Элизабет разузнала от Яшмы. Несмотря на все опасения Яшмы и старания не переступать границы дозволенного, китаянка не сумела сохранить хладнокровие, однажды застав Элизабет в слезах после неудачной попытки вышить атласной гладью тельце бабочки. Утирая ей слезы, Яшма выпалила все, что копилось у нее на душе, а думала она прежде всего о будущем ребенке.
– О, мисс Лиззи, я всегда мечтала быть нянькой! Прошу, позвольте мне присматривать за вашим малышом! Пожалуйста! А прислуживать вам будет Жемчужина – она умирает от зависти с тех пор, как я рассказала, какая вы добрая, – настойчиво молила Яшма.
Элизабет решила поторговаться.
– При одном условии, – с непреклонными нотками в голосе сказала она, – если ты подробно расскажешь мне про эту Руби Коствен. Для начала объясни, почему ей служат только китайцы.
– Потому, что мисс Руби близко знакома с князем Суном.
– С князем?
– Да, он князь родом из Пекина. Мы, все его подданные, – мандаринцы, а не кантонцы. – Яшма вздохнула, всплеснув нежными руками. – Как он красив, мисс Лиззи! Вы же видели, он приезжал к вам на ужин. Знатный господин. Два года назад я надеялась, что он возьмет меня в наложницы, но ему больше понравилась моя сестра Розовая Птичка.
– В наложницы? Я встречала это слово в Библии, но никто так и не объяснил мне, что оно значит. Что такое «наложница»?
– Женщина, которая принадлежит мужчине, но недостаточно знатна, чтобы он взял ее в жены.
– А-а-а… Так вот какое знакомство мисс Руби водит с князем Суном! Она тоже его наложница?
Яшма захихикала:
– О нет, мисс Лиззи, нет! Теперь мисс Руби – хозяйка отеля «Кинросс», но раньше она держала постоялый двор в Хилл-Энде, и князь Сун тоже там бывал. У них есть сын Ли.
– Значит, мисс Руби – одна из жен князя Суна.
Яшма развеселилась еще пуще:
– Нет-нет, что вы, мисс Лиззи! Мисс Руби никогда не была ничьей женой или наложницей. Она из Сиднея, но ее семья перебралась на прииски, когда она еще была ребенком. В Хилл-Энде ее постоялый двор пользовался дурной славой. Она не китаянка, но курит черные тонкие сигары и изрыгает дым, как дракон.
«Та женщина у отеля «Кинросс»! И я подумала то же самое – что она изрыгает дым, как дракон. Такая красивая, смелая, надменная. И у нее ребенок от китайского князя».
– А где ее сын, Яшма? Здесь, в Кинроссе?
– Ли учится в школе для богачей в Англии. Мисс Руби воспитала его как англичанина и дала ему фамилию Коствен.
– Сколько лет Ли?
Яшма сосредоточенно нахмурилась:
– Точно не знаю, мисс Лиззи. Кажется, одиннадцать.
– И мисс Руби по-прежнему… близка с князем Суном?
– Они просто друзья.
Игла упала на пол, Элизабет резко оттолкнула пяльцы – невозможная скучища это вышивание!
– А теперь отвечай, Яшма: кем мисс Руби приходится мистеру Александру? С ним она тоже дружит?
– Э-э… наверное.
– Они были любовниками?
– Кажется, да.
– Они до сих пор любовники?
– Умоляю вас, мисс Лиззи! Мисс Руби пригрозила перерезать мне горло бритвой, если я буду распускать сплетни, а она еще и не то может!
Элизабет схватила ножницы для рукоделия:
– А если не ответишь мне сейчас же, я перережу тебе горло ножницами. Будет гораздо больнее, чем бритвой, но я это сделаю, можешь мне поверить!
– Что вы такое говорите, мисс Лиззи? Я не понимаю ни слова!
– Чепуха! Я каждый день учусь говорить правильно, а ты понимала меня с самого начала. Хватит юлить, Яшма, выкладывай всю правду. Или умрешь.
– Они стали любовниками еще три года назад, когда мистер Александр только приехал в Хилл-Энд, – зачастила перепуганная Яшма. – А потом мисс Руби переселилась сюда и построила новый отель. Содержать дурной дом он бы ей не позволил, да ей и ни к чему – она партнер компании «Апокалипсис».
– Она блудница. Она торгует своим телом, – бесстрастно произнесла Элизабет. – Она ниже тех, кто ползает в грязи.
– Нет, мисс Лиззи, она не блудница! – в ужасе воскликнула Яшма. – И своим телом она никогда не торговала! Она платила девушкам, а те продавали себя! А я слышала, что у мисс Руби было всего два любовника – князь Сун и мистер Александр. Мой отец Сэм Вон служит у нее поваром. – По лицу Яшмы промелькнула тень сомнения. – Правда, сейчас она называет папу шеф-поваром, а что это такое – не знаю. Но ему нравится, ему теперь платят вдвое больше.
– Значит, она еще хуже, чем просто блудница. Она наживается, торгуя живыми людьми, – с каменным лицом заключила Элизабет. – И мой муж до сих пор путается с ней?
Яшма наконец опомнилась, разразилась слезами и убежала.
Элизабет отшвырнула пяльцы так, что те лопнули, вскочила, подбежала к окну и уставилась на сад сквозь красную пелену бешенства.
«Так вот почему он не пускает меня в Кинросс! Чтобы я случайно не столкнулась с его любовницей. Или чтобы она не пристала ко мне, это гнусное существо без гордости и чести, без малейшего представления о приличиях. Да, он не допустит, чтобы горожане увидели эту встречу! Среди них слишком много его работников. Так я и думала. Александр похож на шведское бюро: под крышкой – десятки ящичков и ящиков, и в каждом свое. На ящичке для любовницы – ярлык «Руби Коствен». На ящичке для жены – мое имя. Как много нового я узнала с тех пор, как покинула Шотландию! Здесь, за океаном, даже шестнадцатилетние девчонки знают, что у мужчин есть любовницы. Да и Библия об этом не умалчивает: стоит вспомнить Давида и Вирсавию, которая его совратила!»
Александр предупредил, что этим вечером приедет к ужину пораньше, так, словно пообещал ей подарок. Элизабет переоделась в новое платье из Сиднея – шелковое, темно-бордовое с лиловым отливом, вырезанное на груди до неприличия глубоко. Яшма прислала Жемчужину помочь хозяйке одеться и уложить волосы: плутовка не желала, чтобы из нее и впредь вырывали сведения силой. Жемчужина сама застегнула на шее Элизабет гранатовое ожерелье и вдела серьги в уши. Бриллиант в кольце будто вбирал в себя весь свет и отражал его россыпью радужных лучей. Элизабет уже знала, что гранаты – недорогие камни, но любила их, тем более что выбрала сама – в ответ на предложение мужа купить ей рубиновое ожерелье. Уже в то время внутренний голос предостерегал ее от всего, что напоминало имя Руби.
– Дорогая, ты великолепно выглядишь, – заявил Александр, подбородок и верхняя губа которого уже покрылись ровным загаром и теперь не выделялись на лице. Элизабет была убеждена, что чисто выбритый он особенно привлекателен, и гадала, почему мужчины носят усы и бороды, если у них нет изъянов, которые надо скрывать. – Выпьем хересу перед ужином? – светски осведомился он.
– Благодарю, с удовольствием, – сдержанно отозвалась Элизабет.
Он вдруг нахмурился.
– А надо ли? Тебе, в твоем положении? – Это прозвучало так, словно Элизабет страдала запоями.
– Думаю, все хорошо в меру.
– Верно. – Но ее стакан Александр наполнил выдержанным амонтильядо только наполовину.
Элизабет залпом осушила стакан и со стуком поставила его на низкий столик между ними.
– Еще, пожалуйста.
– Еще?
– Да, немного! Не жадничай, Александр.
Он посмотрел на нее изумленно, будто она укусила его, потом пожал плечами и налил в стакан хереса ровно столько же, сколько и в первый раз.
– Больше не получишь ни капли, так что пей понемножку. Что у тебя стряслось?
Элизабет глубоко вздохнула и уставилась ему в глаза.
– Я выяснила, кто такая эта Руби Коствен. Твоя любовница и содержательница притона. А ты все равно похож на дьявола, Александр, потому что такой же двуличный.
– И какая же птичка тебе все это напела? – сдерживая гнев, спросил он.
– А какая разница? Рано или поздно какая-нибудь птичка да проговорилась бы. Гнусное, омерзительное положение! Ты содержишь любовницу в долине, а жену – на горе, и эти двое никогда не встретятся! Если она Клеопатра, Медуза, и я забыла, кто еще, кто же тогда я?
– Шило в заднице! – рявкнул он.
Элизабет нервно затеребила складки юбки на коленях, наклонив голову и полностью сосредоточившись на своем занятии.
– При всей моей наивности я тебя понимаю, Александр. Тебе нужны наследники от женщины с безупречной репутацией, а репутация Руби уже безнадежно запятнана. Нет, я не глупа, просто еще слишком молода и неопытна. Но эти два недостатка я быстро утрачу.
– Прости, Элизабет, я погорячился.
– Не надо. Ты не удержался и сказал правду. За правду не извиняются, тем более за такую новую и неожиданную, – продолжала Элизабет, втайне удивляясь своей способности язвить. – Расскажи мне правду о мисс – или миссис? – Коствен и о тебе.
Александр мог бы покорить ее – если бы взмолился о пощаде и прощении, но ему не позволили шотландское упрямство и гордыня. И он ринулся в атаку, вознамерившись сразу поставить Элизабет на место, которое отвел ей раз и навсегда.
– Если ты настаиваешь – хорошо, – спокойно ответил он. – Руби Коствен – моя любовница. Но не спеши осуждать ее, дорогая. Сначала подумай, как сложилась бы твоя жизнь, если бы в одиннадцать лет тебя изнасиловал родной брат. Представь, кем бы ты стала, если бы родилась вне брака, как Руби и как я! Я восхищаюсь Руби Коствен больше, чем кем-либо из знакомых женщин, даже больше, чем Гонорией Браун. И уж конечно, гораздо больше, чем тобой. Ты до мозга костей пропитана фанатизмом и лицемерием захолустного городка, которым правит изувер-священник, запугивающий невинных детей. Будь у него шанс, он сжег бы Руби Коствен у позорного столба!
Элизабет болезненно побледнела:
– Понимаю. Да-да, я все понимаю. Но чем ты лучше доктора Мюррея, Александр? Ты купил меня для своих нужд, не испытывая ни малейшего раскаяния, – купил, как кусок говядины.
– Вини не меня, а своего корыстного отца, – безжалостно отрезал он.
– Нет, буду! Буду винить! – Зрачки Элизабет расширились, глаза потемнели. – Мне не предложили выбор – ведь всем давно ясно, что у женщин такого права нет. За них выбор делают мужчины. Но если бы он у меня был, я не вышла бы за тебя.
– Зловещий выпад, но в чем-то ты права. Тебе просто сообщили, что тебя ждет. – Он наполнил хересом стакан Элизабет, надеясь, что от спиртного у нее быстро закружится голова. – А из чего тебе было выбирать, Элизабет? Ты могла бы остаться старой девой, чудаковатой теткой-девственницей. И ты предпочла бы такую судьбу мне и материнству? – Его голос смягчился, стал низким и проникновенным. – И как это ни странно, я люблю тебя. Ты такая милая, хоть и ханжа. – Улыбка сверкнула и погасла. – Я считал тебя робкой мышкой, но ошибся, хотя прямоты в тебе больше, чем смелости. Ты львица, и мне это нравится. Греет душу. Хорошо, что именно ты будешь матерью моих детей.
– Тогда зачем тебе Руби? – спросила она, допивая херес.
Ох… терпение! Но терпения Александру вечно не хватало – ни на женщин, ни на их нелепые вопросы. Ну как ей втолковать?
– Ты должна понять, – заговорил он четко и резко, непреклонным тоном, – старый хрыч Мюррей не врал, когда запугивал вас мужской похотью. Почему бы мне не ложиться в постель с Руби, если с тобой у нас ничего не выходит? Как я ни пытаюсь воспламенить и порадовать тебя, мне это не удается. Ты думаешь о чем-то своем, а я вынужден предаваться любви с манекеном. А я хочу, чтобы плотской любви жаждали мы оба, Элизабет! Ты же просто терпишь меня в своей постели – потому, что тебе вдолбили в голову, что жена обязана исполнять супружеский долг. Но такая любовь омерзительна! Твоя холодность низводит ее до механического производства детей! А в ней должны быть взаимность, обжигающая страсть, безграничное наслаждение! Если бы ты предложила мне все это, мне не понадобилось бы искать утешения в объятиях Руби.
Такое толкование «акта» стало для Элизабет громом с ясного неба. Ее учили совсем другому, в минуты близости она испытывала совершенно иные чувства. Александра она терпела лишь потому, что таким способом Бог велел плодиться и размножаться. Но оказалось, что от нее требуется стонать, ерзать, участвовать в том, что происходит! Подумать только: ощупывая самые сокровенные места ее тела, он всерьез ждал от нее ликования и благодарности! Нет, нет, нет! Любить «акт» за все эти ощущения, за животную гнусность и мерзость? Нет и еще раз нет!
Она облизнула губы, подыскивая слова, с которыми Александру пришлось бы смириться.
– Что бы ты ни говорил о выборе, Александр, я тебя не выбирала. И никогда ни за что бы не вышла за тебя. Уж лучше остаться старой девой, лучше нянчить племянников. Я не люблю тебя! И никогда не поверю, что ты меня любишь. Если бы ты меня любил, ты не путался бы с этой Руби Коствен. Больше мне нечего добавить.
Он поднялся и поставил на ноги ее.
– В таком случае, дорогая, закончим этот разговор. Оправдываться я не намерен. Значит, мы имеем вот что: ты замужем за человеком, которого придется делить с другой женщиной. Одна рожает детей, другая дарит наслаждение. Будем ужинать?
«Я пропала, – думала Элизабет. – Со мной все кончено, но как это могло случиться? Мне дали понять, что я ошибаюсь, посмеялись над всем, во что я верю. Как ему это удалось? Как он ухитрился оправдать свою преступную связь с этой блудницей Руби Коствен?»
Возле ее прибора на столе стояла зеленая бархатная шкатулочка. С упавшим сердцем Элизабет открыла ее и увидела кольцо с прямоугольным камнем длиной в дюйм. Камень имел оттенок морской воды с одной стороны и слегка отливал розовым с другой. Его окружала россыпь бриллиантов.
– «Арбузный» турмалин, купил у одного торговца из Бразилии, – пояснил Александр, садясь на свое место. – Подарок будущей матери. Зеленый – за мальчика, розовый – за девочку.
– Какая прелесть, – машинально произнесла Элизабет и надела кольцо на средний палец правой руки. Теперь перчатки будут ей впору.
Она села и уставилась на холодный мусс из курятины с соусом из каперсов, пронзительно кислый шербет, который ее муж требовал подавать в антрактах между блюдами, и, наконец, на филе-миньон. Сейчас она не отказалась бы от рыбы, но в здешней реке вся рыба погибла, а ездить за ней в Сидней было слишком далеко. Едва взглянув на грязно-желтый беарнский соус, Элизабет вылетела в уборную, где извергла из себя и мусс, и шербет.
– Чем я злоупотребила – хересом или откровенностью? – тяжело дыша, спросила она.
– Скорее всего не тем и не другим. – Александр обтер губкой ее лицо. – Просто приступ утренней тошноты, случившийся вечером. – Он поднес к губам ее ладонь. – Ложись спать. Обещаю, я тебя не потревожу.
– Да, – кивнула она, – ты поедешь в Кинросс тревожить Руби.
«Интересно, – промелькнуло у нее в голове перед сном, – на кого похож сын Руби и князя Суна? Удивительное, экзотическое сочетание. Одиннадцать лет, учится в английской школе для богачей… Наверное, мать отослала его подальше, чтобы скрыть низкое происхождение. И правильно сделала».
Но Александр уехал в Кинросс не сразу: сначала он долго стоял на террасе, глядя на золотые полоски света из окон дома, пересекающие ухоженный газон.
«Сегодня все рухнуло. Элизабет меня не любит. До этого дня, нежно и старательно лаская ее обнаженное тело, я верил, что когда-нибудь придет мой час. Что я разбужу ее прикосновением, заставлю изогнуться дугой, застонать и зашептать, потянуться ко мне руками и губами, не отворачиваться даже от тех мест, которые раньше вызывали у нее лишь отвращение… Но сегодня я понял раз и навсегда: внушать отвращение жене я буду всегда. Что ты с ней сделал, мерзавец Мюррей? Ты же испортил ей всю жизнь, отравил ее. Плотская любовь для нее равносильна порочности – разве она способна хоть кого-нибудь полюбить? Всякому, кто отважится прикоснуться к ней, можно лишь посочувствовать!»
– Я же говорила тебе: она ледышка, – вынесла приговор Руби, выслушав рассказ о вечерней размолвке между Александром и Элизабет. – Есть женщины, которых ничем не распалить. Она из таких. Льдина. Айсберг. Ты знаешь толк в любви, и если даже ты не сумел ее расшевелить, это не под силу никому. Ищи наслаждений там, где можешь получить их, Александр. – Она разразилась гортанным смешком. – Твоя жена за облаками, а я здесь, в земном аду. Мне всегда казалось, что в аду живется лучше, чем на небе, – еще бы, в такой компании не соскучишься! А ты учись управляться с двумя женщинами сразу. Это тебе не шутки!
После злополучного разговора Александр охладел к Элизабет, хотя стал чаще являться домой к ужину и проводить вечера в ее обществе. На фортепиано она играла все лучше, успела полюбить музыку, но Александр, который с недавних пор не упускал случая уколоть ее, говорил:
– Ты играешь так же, как занимаешься любовью. Без искры, без страсти. Невыразительно и однообразно. Техника – заслуга мисс Дженкинс, она наверняка изрядно потрудилась. Жаль, что ты ни в какую не соглашаешься отдать частицу своей души. Да, ты умеешь хранить секреты!
Его слова больно ранили, но если Александр стал холодным и беспощадным, то Элизабет – невозмутимо-сдержанной.
– А Руби умеет играть? – вежливо спросила она.
– Как настоящая пианистка, передает малейшие оттенки чувств.
– Красивый комплимент. И поет?
– Как оперная певица. Правда, у нее контральто, а главные оперные партии для контральто можно пересчитать по пальцам.
– Это слово мне незнакомо.
– У нее низкий голос. А как поешь ты, я еще не слышал.
– Мисс Дженкинс считает, что мне не стоит учиться пению.
– Ей виднее.
Поскольку излить душу больше было некому, у Элизабет вошло в привычку беседовать с собой – бесплодное занятие, впрочем, приносящее хоть какое-то облегчение.
– Лучше уж открыто говорить о Руби, верно? – спрашивала первая Элизабет.
– На худой конец можно и о Руби, если говорить больше не о чем, – отвечала вторая.
– Мне Александр перестал даже нравиться, – жаловалась первая Элизабет.
– И немудрено. Он мучает тебя.
– Но ведь я жду от него ребенка. Значит, и его ребенка я не люблю? Разве не так?
– Нет, не так. В конце концов, его вклад в это дело невелик – минута содроганий, вздохов и стонов, вот и все. Остальное в этом ребенке – от тебя. А ты ведь любишь себя, правда? – уточняла вторая Элизабет.
– Нет, – грустно признавалась Элизабет-первая. – Я бы хотела родить девочку…
– И я тоже. Но ему девочка не нужна, – заключала вторая.
Единственная стандартная железнодорожная колея, соединяющая Литгоу и Кинросс, первые 25 миль вела на юго-запад, а потом поворачивала и последние 70 миль устремлялась на юго-восток. Скорость ее строительства не шла ни в какое сравнение с черепашьими темпами прокладки 50 миль государственной железной дороги между Литгоу и Батерстом, начатой еще в 1868 году и до сих пор не завершенной.
Средний уклон 1:100 был идеален; Александр сам проектировал дорогу, выбрав для нее предгорья на высоте ста футов над долиной, чтобы по возможности уменьшить объем земляных работ. По ходу следования было возведено десять крепких и высоких деревянных мостов через реки с частыми наводнениями, проложено два тоннеля длиной 300 ярдов и девять просек. Затруднений с рабочими не возникло ни разу: на строительстве трудились китайцы, а Александр с восхищением думал, что эти люди похожи на механизмы из живой плоти. Казалось, в мандаринском наречии начисто отсутствует слово «усталость».
Прокладка одной мили дороги обошлась в 8 тысяч фунтов, всей дороги – в 841 тысячу фунтов, и компания «Апокалипсис» снизошла до того, что заняла эту гигантскую сумму в сиднейских банках вместо английского – в обмен на налоговые льготы на вывоз золота в Английский банк, который в этой сделке выступил поручителем. И неудивительно: в Английском банке уже хранилось больше золота, принадлежащего «Апокалипсису», чем требовалось в качестве обеспечения, а мистер Уолтер Модлинг конфиденциально сообщил совету директоров, что золото будет регулярно поступать в банк еще много лет. В списке его клиентов значились Александр и Руби. Чарлз Дьюи предпочел банк в Сиднее, Сун Чжоу – банк в Гонконге, быстро развивающемся деловом центре Восточной Азии.
Александр приобрел два одинаковых, но не новых локомотива у английской компании Большой северной железной дороги, активно заменяющей устаревшую технику; машины были в отличном состоянии и обошлись колониальной компании гораздо дешевле новых, только что выпущенных.
Подвижной состав поступил из другого, опять-таки английского, источника. В него вошел вагон-рефрижератор, поскольку морозильные камеры мистера Сэмюела Морта в Литгоу и Сиднее уже работали на полную мощность; компания «Железная дорога «Апокалипсис»» получила право арендовать этот вагон у государства в периоды простоя, то есть почти в любое время. Все вагоны были оборудованы пружинными буферами с обоих концов и пружинными сцепками. Сильнее всего Александра тревожили тормоза системы «Фей и Ньюэлл»: тормозная штанга проходила под всем составом, управлять ею должно было несколько человек в разных частях состава, в итоге тормозной путь составлял примерно милю, а в поезде приходилось возить людей, в обязанности которых входило бы исключительно торможение. Поэтому, едва узнав о пневматическом тормозе мистера Вестингауза, Александр срочно выписал его из Питсбурга, штат Пенсильвания.
Единственный пассажирский вагон состава был новенький, длиной тридцать футов и шириной восемь, на двухосных тележках. В вагоне находилось помещение для директоров «Апокалипсиса» и салон с мягкими сиденьями для прочих пассажиров, готовых заплатить за проезд во втором классе. Поддавшись уговорам Руби, Александр предусмотрел в поезде неслыханные удобства: узкую кабинку-уборную.
– Да, насчет всех этих двухосных тележек, локомотивов и тормозов на сжатом воздухе вы хорошо придумали, – заявила она на собрании директоров компании, – но тем, кто строит железные дороги и гоняет по ним поезда, следовало бы постыдиться – пассажирам некуда сходить по нужде! О, вам, мужчинам, все нипочем! И правда, что вам стоит приоткрыть дверь вагона и мочиться сколько душе угодно! Если приспичит, можно и облегчиться, спустив штаны. А мы, женщины, мучаемся целых девять часов пути из Сиднея в Боуэнфелс, сидим как на иголках, ждем, когда же можно толпой броситься в станционную уборную. Само собой, до государственной железнодорожной компании мне не докричаться, но уж вам-то я дам пинка для разгону! Александр, я требую в поезде уборную! Не сделаешь, как я хочу, – пожалеешь.
К открытию ветки в конце октября 1875 года суммарные затраты превысили 1 миллион 119 тысяч фунтов стерлингов. В них вошла стоимость локомотивов, подвижного состава, пассажирского вагона (с уборной), вагона-рефрижератора, поворотных кругов, погрузочных механизмов возле угольной шахты «Апокалипсиса» и разгрузочных – в Кинроссе, паровозных депо, указателей, а также множество других мелких затрат. Несмотря на колоссальные расходы, никто из директоров «Апокалипсиса» не считал строительство железной дороги нелепой ошибкой: в ближайшие годы только за счет вывоза угля затраты обещали окупиться в десятикратном размере. Ибо объемы добычи золота в толще горы росли, самородки почти без включений кварца и сланца попадались все чаще, а помимо первой жилы было найдено еще несколько, не уступающих ей по качеству.
Жители Кинросса боялись поверить в свою удачу. Когда истощился прииск в долине, численность населения сократилась до 2000 душ, и теперь все трудоспособное население было так или иначе занято на службе в компании «Апокалипсис». Александр предпочел не участвовать в работе городского совета, но Руби и Сун вошли в него, а один из племянников Суна, Сун Бо, стал секретарем муниципальной корпорации. Он получил образование в частной школе в Сиднее, говорил по-английски с отчетливым австралийским акцентом и был на редкость трудолюбив и сообразителен. В шахтах и мастерских работали преимущественно белые, а на поверхности – китайцы, которым орудовать лопатами и мотыгами нравилось гораздо больше, чем уворачиваться под землей от грохочущих механизмов. Александр сам очертил круг обязанностей Сун Бо: избавиться от уродливого наследия прииска в долине, замостить городские улицы камнем, извлеченным из рудника, следить за возведением здания городского совета и других общественных учреждений, а также выбивать из правительства Нового Южного Уэльса субсидии на строительство школы и больницы. Школа на триста учеников в городе уже имелась, но размещалась в мазанке, а больница занимала бревенчатый коттедж по соседству с домом доктора Бартона. На центральной площади города предполагалось разбить сквер, вокруг которого будут сосредоточены здание городского совета, отель «Кинросс», поч-тамт, полицейское управление и магазины.
Регулярная доставка угля по железной дороге означала, что на улицах Кинросса появятся фонари; Бо надеялся в ближайшие два года добиться, чтобы правительство профинансировало подведение газа к частным домам, впрочем, в отель «Кинросс» газ провели сразу же, к нескрываемому удовольствию Сэма Вона, который пристрастился готовить еду на газовой плите.
Многочисленность китайцев вызывала недовольство лишь у приезжих – например, торговцев-коммивояжеров, но те вскоре научились держать раздражение при себе, а белые жители Кинросса давно поняли, что истинный хозяин города, Александр Кинросс, не терпит антикитайских настроений. Вероятно, именно по этой причине китайцев в городе прибавлялось, особенно мандаринцев, хотя кантонцев со всей Австралии здесь было еще больше. В Кинроссе они радовались мирной жизни, занимались своим делом, забыв о прежней боязни ареста, полиции и избиения в темном переулке. Как и дети белых, дети китайцев в возрасте пяти-двенадцати лет ходили в школу. Александр мечтал, что когда-нибудь обучение в городе будет более продолжительным, но и белые, и китайцы не видели необходимости гонять детей в школу долгие годы. Самое большее, что удалось сделать Александру, – предложить стипендии на период обучения в сиднейских школах тем детям, которые хотели продолжить образование. Но даже в этом случае он зачастую сталкивался с протестами родителей, которые не желали, чтобы сыновья, а тем более дочери смотрели на них сверху вниз, как на недоучек. Этот комплекс неполноценности внушал отвращение Александру, прибывшему из страны, где образование ценилось выше, чем что-либо другое; австралийцы же, как он заметил, вовсе не стремились помогать детям занять более высокое положение в обществе. И китайцы в этом были солидарны с ними. «Время, – думал он, – время все исправит. Когда-нибудь и эти люди поймут ценность образования, как понимают ее шотландцы. Это билет в будущее, шанс вырваться из нищеты и унижений. Посмотрите на мою бедняжку жену с ее двумя классами школы, где учили только чтению, но не письму и не арифметике. Она сожалеет, что ей пришлось выйти за меня, но, как ни крути, ее образование продолжилось. Стал богаче словарный запас, выразительнее речь – послушать только, как она распекает меня из-за Руби! В шотландском Кинроссе она бы не посмела».
Элизабет, беременность которой протекала тяжело, не смогла присутствовать на церемонии открытия железной дороги в конце октября, зато была хозяйкой званого ужина для почетных гостей из Сиднея. Кое-кто из них всерьез оскорбился и надулся, потому что поезда в Кинросс начали ходить раньше, чем в Батерст. В Литгоу граждане Батерста устроили митинг.
Наконец Элизабет представился случай познакомиться с Руби Коствен, не внести которую в список приглашенных было бы немыслимо. Из гостей в Кинросс-Хаусе остановились только супруги Дьюи, остальные поселились в отеле «Кинросс».
На вершину горы гости прибывали, задыхаясь и ахая; поездка в вагоне по склону скорее пугала дам, нежели развлекала. Элизабет нарядилась в серовато-голубое атласное платье изысканного покроя, дополненное новыми драгоценностями, которые по случаю преподнес ей Александр: сапфирами и бриллиантами в оправе из белого золота. Сапфиры имели необычный светлый оттенок и поражали редкой прозрачностью. И конечно, на одной руке Элизабет красовалось кольцо с бриллиантом, на другой – с турмалином.
Беременность не лишила ее красоты, а гордость, которую она медленно взращивала в себе, заставляла держать прелестную голову высоко поднятой на изящной шее. Черные волосы Элизабет, уложенные пышными валиками, обрамляла диадема с сапфирами и бриллиантами. «Веди себя по-королевски, Элизабет! Стой рядом с мужем-изменником в дверях – и улыбайся, улыбайся».
Элизабет считала соперницу бестактной особой, но Руби все-таки обладала тактом и потому явилась последней, в сопровождении Суна в полном княжеском облачении. До последнего дня Руби умоляла Александра избавить ее от этого визита, но тщетно.
– В таком случае, – сдалась наконец она, – дай своей жене возможность познакомиться со мной с глазу на глаз, пока не началось застолье. Несчастная девчонка не вынесет всю эту надутую публику и меня в придачу.
– А я предпочитаю, чтобы ваше знакомство состоялось в присутствии посторонних, – категорично заявил Александр. – Ее в последнее время будто подменили.
– Подменили?
– А настоящую унесли эльфы. Саммерсы говорят, она вечно что-то бормочет себе под нос, миссис Саммерс уже побаивается ее. Все было сносно, пока Элизабет еще могла брать уроки музыки, но с тех пор как визиты мисс Дженкинс прекратились, ухудшение налицо.
– Так почему же, – возмутилась Руби, – ты запретил Теодоре бывать у вас – просто так, без уроков музыки? Твоя жена сходит с ума от одиночества!
– Если ты намекаешь, что я отделался от мисс Дженкинс, чтобы не платить ей, то ошибаешься! – раздраженно отозвался Александр. – Она скопила денег на поездку в Лондон, а я назначил ей небольшое содержание. Я не настолько скуп, как ты думаешь!
– О да, ты не скупец! Ты изверг!
Александру осталось лишь сдаться, вскинув вверх руки. Нет, на женщину не угодишь, как ни старайся.
