Текст книги "Травяной венок. Том 2"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)

Два легиона Суллы прикрывали Мария со стороны Валериевой дороги, пока водораздел, разделявший их, не перешел в плоскую марсийскую возвышенность вокруг Фуцинского озера, но даже и теперь Сулла выдерживал десятимильное расстояние между собой и Марием, и крался, используя удивительно простые укрытия. Ему следовало поблагодарить марсов за их любовь к производству собственного вина. К югу от Валериевой дороги местность представляла собой сплошной виноградник. Виноградная лоза росла в садах, окруженных высокими оградами, защищающими ее от резких ветров с гор, дувших как раз в то время года, когда нежные соцветия винограда только формируются, и насекомым необходим спокойный воздух, чтобы их опылять. На этот раз Сулла убивал всех, кто ему попадался на пути, – это были главным образом женщины и дети. Все остальные, кроме дряхлых стариков, ушли из приозерных ферм служить в армии.

Сулла точно рассчитал момент, когда Марий вступил в битву с марсами, потому что ветер в этот день дул с севера и доносил звуки через огороженные виноградники так ясно, что люди Суллы подумали: битва происходит по соседству. Курьер, прибывший на рассвете, сообщил, что битва, вероятнее всего, будет сегодня, поэтому Сулла построил свои войска в линию глубиной в восемь рядов за десятифутовыми оградами виноградников и стал ждать.

Через четыре часа после того, как послышался шум битвы, убегающие марсы стали переваливаться через каменные ограды в уверенности, что спаслись, и попадали на обнаженные мечи легионеров Суллы, жаждущих принять участие в бою. В нескольких местах завязалась жаркая схватка – это были отчаянные люди – но нигде даже не сложилась опасная обстановка.

«Как всегда я выступаю в роли обученного лакея Мария, – думал Сулла, стоя на высоком месте и наблюдая. – Его ум задумал стратегию, его рукой направлялась тактика, его воля все успешно завершила. А я у какой-то несчастной стены подбираю за ним остатки, словно голодный. Как хорошо он знает себя – и как хорошо он знает меня.»

Не имея желания радоваться, Сулла взобрался на мула после того, как его часть битвы была завершена, и поехал на Валериеву дорогу, чтобы сообщить Гаю Марию, что все прошло точно по плану и что вступившие в бой марсы фактически уничтожены.

– Я видел не кого-нибудь, а самого Силона! – сказал Марий своим обычным после битвы рыком, хлопая Суллу по спине, и ввел его в шатер командующего, положив руку на плечи своего высокоценимого помощника. – Представь себе, я застал их врасплох, – сказал он радостно. – Мое нападение было для них подобно грому среди ясного неба. Думаю, это потому, что они здесь у себя дома. Они и поверить не могли, что Асиний может потерпеть поражение! Никто не сообщил им об этом. Все знали, что он выступил, поскольку я вышел наконец из Реаты. И тут я появился, словно из-за угла, прямо перед их носом. Они направлялись, чтобы поддержать Асиния. Я выдвинулся достаточно далеко, якобы вынужденный вступить в бой, построил своих людей квадратом и сделал вид, что собираюсь защищаться, а не нападать.

«Если ты такой великий полководец, Гай Марий, выйди и сразись со мной!» – кричал Силон, сидя на лошади.

«Если ты такой великий полководец, Квинт Поппедий, победи меня!» – крикнул я ему в ответ.

Что он хотел предпринять после этого, навсегда останется неизвестно, потому что его люди «закусили удила» и кинулись в атаку, не дожидаясь команды. Этим они облегчили мне задачу. Я знаю, что делаю. А Силон не знает. Я говорю не знает, потому что он ушел невредимым. Когда его солдаты впали в панику, он повернул лошадь на восток и галопом ускакал. Я сомневаюсь, что он сделал остановку, пока не добрался до Мутила. Во всяком случае, я теснил отступающих марсов только в одном направлении – к виноградникам, зная, что с той стороны ограды ты прикончишь их. Так оно и произошло.

– Это было проделано очень хорошо, Гай Марий, – сказал Сулла совершенно искренне.

Они отпраздновали победу – Марий, Сулла и их помощники, а также молодой Марий, сияющий от гордости за своего отца, при котором он теперь служил в качестве кадета. «Этот щенок несет здесь наблюдение!» – подумал Сулла и постарался не замечать его.

Битву вспоминали целиком и в деталях, и ее разбор занял даже, может быть, больше времени, чем она сама; но неизбежно, по мере того, как понижался уровень вина в амфоре, разговор перешел на политику. Законопроект Луция Цезаря был предметом обсуждения и вызвал шок у подчиненных Мария; он не рассказывал им о своем разговоре с Суллой во Фрегеллах. Реакция была неоднозначной, но большинство было против. Они были солдатами и, сражаясь в течение шести месяцев, видели гибель тысяч своих товарищей, и теперь чувствовали, что малодушные старцы в Риме не дают им шанса как следует взяться за дело, начать побеждать. Те, сидящие в Риме в безопасности, представлялись им гусиной стаей старых высохших дев-весталок, куда они зачисляли и Филиппа, подвергнув его сокрушительной критике. Недалеко от них, по общему мнению, ушел и Луций Цезарь.

– Все Юлии Цезари – слишком чистокровные пучки нервов, – заявил раскрасневшийся Марий. – Жаль, что во время этого кризиса в роли старшего консула у нас оказался Юлий Цезарь. Я знал, что он сломается.

– По-твоему, Гай Марий, мы не должны делать абсолютно никаких уступок италикам? – спросил Сулла.

– Я, пожалуй, не хотел бы, чтобы мы их сделали, – сказал Марий. – Пока не дошло до открытой войны – это было другое дело. Но если народ объявляет себя врагом Рима, он становится и моим врагом. Навсегда.

– Я тоже так считаю, – согласился Сулла. – Однако, если Луций Юлий сумеет убедить сенат и народ Рима принять его закон, это уменьшит вероятность отделения Этрурии и Умбрии. Я слышал о новых волнениях в обеих этих землях.

– Это правда. Вот поэтому Луций Катон Лициниан и Авл Плотий забрали войска у Секста Юлия и выступили: Плотий в Умбрию, а Катон Лициниан в Этрурию, – сказал Марий.

– Что же в таком случае делает Секст Юлий?

– Он поправляет здоровье в Риме. У него очень скверно обстоит дело с грудной клеткой, как пишет моя мать в последнем письме, – громко ответил молодой Марий.

Сулла бросил на него уничтожающий взгляд, но тому было все нипочем. Тем не менее, если даже у кого-то отец – главнокомандующий, ему все равно не следует вмешиваться в беседу, будучи всего-навсего контуберналием!

– Без сомнения кампания в Этрурии даст Катону Лициниану шанс выиграть консульский пост на следующий год, – заявил Сулла, – при условии, что он хорошо ее проведет. Я думаю, он сможет.

– Я тоже так думаю, – сказал Марий, рыгнув. – Это дело величиной с горошину – как раз под стать такой горошине, как Катон Лициниан.

– Что, Гай Марий, он не произвел на тебя впечатления? – ухмыльнулся Сулла.

– А на тебя?

– Ни малейшего, – Сулла чувствовал, что с него довольно вина и переключился на воду. – Тем временем, что будем делать мы сами? Сентябрь – это период ярмарок, а потом я должен буду успешно вернуться в Кампанию. Я хотел бы наверстать то, что упустил, если это возможно.

– Я не могу поверить, что Луций Юлий позволит Эгнатию одурачить его в теснине Мельфы! – вмешался молодой Марий.

– Ты еще слишком молод, сынок, чтобы постигнуть пределы человеческого идиотизма, – сказал Марий, скорее одобряя само замечание, нежели осуждая то, как оно было сделано. Затем он повернулся к Сулле: – Мы не можем ожидать от Луция Юлия ничего иного, кроме его возвращения в Теан Сидицин во второй раз после потери четверти его армии убитыми – так зачем же тебе возвращаться в такой спешке, Луций Корнелий? Чтобы подержаться с ним за руку? Я полагаю, что там и без тебя достаточно желающих. Давай-ка лучше вместе пойдем в Альбу Фуцению, – сказал он, закончив фразу странным звуком – чем-то средним между смехом и рыганием.

Сулла застыл.

– С тобой все в порядке? – спросил он с испугом.

В этот момент цвет лица Мария из пунцового стал пепельно-серым. Но затем румянец вернулся, и смех прозвучал естественнее.

– После такого дня я чувствую себя превосходно, Луций Корнелий! Теперь, как я уже сказал, мы пойдем на выручку Альбы Фуцении, после чего я готов прогуляться по Самнию вместе с тобой. Мы оставим Секста Юлия блокировать Аскул, в то время как сами отвлечем самнитского быка. Блокировать города – скучное занятие и не в моем стиле, – он пьяно захихикал. – Неплохо было бы появиться в Теане Сидицине с Эзернией в подоле тоги в качестве подарка для Луция Юлия? Представляешь, как он будет благодарен!

– Действительно, благодарен, Гай Марий.

Вечеринка закончилась. Сулла и молодой Марий отвели Мария спать и без суеты уложили на кровать. Затем молодой Марий исчез, виновато взглянув на Суллу, который задержался, чтобы более внимательно проверить состояние горы мяса, возвышавшейся на ложе.

– Луций Корнелий, – произнес Марий невнятно. – Приди завтра и разбуди меня, ладно? Мне нужно поговорить с тобой лично. Сегодня вечером я не мог. Ох, это вино!

– Спокойной ночи, Гай Марий. Утром поговорим.

Но утром разговор не получился. Когда Сулла – сам еще не вполне придя в себя, явился в шатер командующего, он нашел гору на кровати в том же положении; как он оставил ее ночью. Нахмурившись, он быстро приблизился, чувствуя нарастающее колющее ощущение. Нет, это был не страх от того, что Марий умер; шум его дыхания был слышен отчетливо. Взглянув на лежащего, Сулла увидел, что его правая рука слабо дергается, цепляясь за простыню, а в вытаращенных глазах Мария был такой глубокий ужас, что они казались безумными. От опавшей щеки до вялой ступни его левая сторона была беспомощна, недвижима, парализована. Безропотно упал могучий ствол, бессильный отразить удар, невидимый и неощутимый.

– Удар, – пробормотал Марий.

Рука Суллы против воли опустилась, чтобы погладить намокшие от пота волосы; теперь его можно было любить. Теперь его больше не было.

– О, бедный мой, старина! – Сулла прикоснулся щекой к щеке Мария, прижался губами к влажному ручейку его слез. – Бедный старик! Ты сломался в конце концов.

И немедленно последовали слова, ужасно искаженные, но достаточно разборчивые, чтобы услышать их, прижав лицо к лицу:

– Еще… не… сделано… Семь… раз.

Сулла отодвинулся так, словно Марий поднялся с ложа и ударил его. Затем, смахнув рукой собственные слезы, он закатился коротким пронзительным смехом, который прекратился так же резко, как и начался.

– Если бы я мог что-то сделать с этим, Гай Марий, – с тобой все кончено!

– Не… кончено, – произнес Марий, его умные глаза больше не были испуганными, они были злыми. – Семь… раз.

Одним прыжком Сулла оказался у завесы, отделявшей переднюю часть шатра от задней, призывая на помощь, словно пес Гадеса множеством своих голов кусал его за пятки.

Только после того, как пришел и ушел армейский хирург, и Мария устроили по возможности удобно, Сулла собрал всех толпившихся вокруг шатра, куда их не пускал неутешно плачущий молодой Марий.

Сулла назначил собрание на форуме лагеря, сочтя разумным, чтобы и рядовые знали о происшедшем; слухи о несчастье с Марием распространились, и молодой Марий был не единственным, кто проливал слезы.

– Я беру на себя командование, – спокойно сказал Сулла десяткам людей, столпившимся вокруг него.

Никто не возразил.

– Мы сразу же возвращаемся в Лаций, прежде чем весть об этом дойдет до Силона или Мутила.

На этот раз возразил Марк Цецилий, именуемый Корнутом.

– Но это же смешно! – возмущенно воскликнул он. – Мы здесь меньше чем в двадцати милях от Альбы Фуцении, а ты говоришь, что мы должны повернуться и уйти?

Поджав губы, Сулла широко развел руками, показав на солдат, которые стояли и плакали.

– Посмотри на них, глупец! – вскричал он. – Идти по вражеской территории с ними? У них уже не хватит для этого духу! Мы должны успокоить их, пока будем в безопасности в пределах наших границ, Корнут, – а потом нужно будет найти полководца, к которому они питали бы хотя бы одну десятую часть любви, что чувствовали к Марию.

Корнут открыл было рот, но смолчал, беспомощно пожав плечами.

– Кто-нибудь еще хочет что-то сказать? – спросил Сулла.

Оказалось, что таких нет.

– Быстро сворачивайте лагерь. Я послал распоряжение моим легионам на дальний конец виноградника. Они будут ждать нас на дороге.

– А как быть с Гаем Марием? – спросил молоденький Лициний. – Он может умереть, если мы тронем его.

Хохот, которым разразился Сулла, шокировал его.

– Гай Марий? Ты не смог бы убить его и жертвенным топором, мальчик! – Видя общую реакцию, Сулла совладал со своими эмоциями, прежде чем продолжать: – Не бойтесь, друзья, Гай Марий меньше чем два часа назад заверил меня, что мы виделись с ним не в последний раз. И я ему поверил. Поэтому мы возьмем его с собой. Думаю не будет недостатка в желающих нести его носилки.

– Мы все идем в Рим? – несмело спросил молодой Лициний.

Только теперь, взяв себя в руки, Сулла ощутил, как они все испуганы и потеряны; но они были благородными римлянами, а это значило, что они сомневаются во всем, взвешивают все в зависимости от своего положения. По справедливости ему следовало бы обращаться с ними нежно, как с новорожденными котятами.

– Нет, мы не все идем в Рим, – и в его голосе не было и следа деликатности. – Когда мы достигнем Карсеоли, ты, Марк Цецилий Корнут примешь командование над армией. Ты отведешь ее в лагерь возле Реаты. Гая Мария в Рим доставлю я вместе с его сыном в сопровождении пяти когорт почетного эскорта.

– Очень хорошо, Луций Корнелий, если ты хочешь, чтобы все было сделано так, я полагаю, так оно и будет сделано, – сказал Корнут.

От взгляда, брошенного на него этими странными светлыми глазами, ему вдруг показалось, что тысяча личинок шевелится между его челюстями.

– Ты не ошибся, Марк Цецилий, решив, что все должно быть сделано так, как я пожелал, – сказал Сулла мягко, ласковым голосом. – И если это не будет сделано в точности, как я этого пожелал, ты у меня пожелаешь, чтобы ты лучше никогда и не рождался! Это тебе ясно? Тогда двигайся.

Часть VI

Глава 1

Когда известия о поражении, нанесенном Луцием Цезарем Мутилу под Ацеррой, достигли Рима, настроение сенаторов ненадолго поднялось. В прокламации, обнародованной по этому поводу, говорилось, что римлянам нет больше необходимости носить sagum. Когда же пришло сообщение о том, что Луций Цезарь во второй раз потерпел поражение в теснине Мельфы, причем число потерь оказалось примерно равным вражеским потерям под Ацеррой, никто в сенате не решился отменить прежнюю прокламацию; это только подчеркнуло бы новое поражение.

– Все напрасно, – заявил Марк Эмилий, глава сената, тем немногим сенаторам, которые собрались обсудить этот вопрос. – Но мы стоим перед еще более серьезным фактом – мы проигрываем эту войну.

Филипп отсутствовал и не мог возразить. Не было также и Квинта Вария, все еще занятого преследованием за измену менее значительных личностей. Теперь, когда он избегал преследовать таких людей, как Антоний Оратор и глава сената Скавр, число жертв его специального суда росло.

Лишенный поддержки оппозиции, Скавр не захотел продолжать говорить и тяжело опустился на скамью. «Я слишком стар, – подумал он, – и как это Марий справляется на театре военных действий, будучи в том же возрасте, что и я?»

На этот вопрос он получил ответ в конце секстилия, когда прибыл курьер с сообщением сенату о том, что Гай Марий со своими войсками разбил Герия Асиния, уничтожив семь тысяч марруцинов, включая и самого Асиния. Но так глубока была подавленность в Риме, что никто не счел разумным праздновать победу, наоборот, в течение нескольких последующих дней город ждал вестей о равноценном поражении. И вот, несколько дней спустя, прибыл курьер и предстал перед сенатом, члены которого с каменными лицами, вытянувшись, приготовились выслушать дурные вести. Из консуларов пришел только Скавр.

«Гай Марий имеет честь сообщить сенату и народу Рима, что в этот день он и его армия нанесли сокрушительное поражение Квинту Поппедию Силону и его марсам. Пятнадцать тысяч марсов убиты и пять тысяч захвачены в плен.

Гай Марий хочет отметить неоценимые заслуги Луция Корнелия Суллы в этой победе и просит извинить его за то, что полный отчет о событиях он сделает только тогда, когда сможет сообщить сенату и народу Рима, что Альба Фуцения освобождена от осады. Да здравствует Рим!»

После первого прочтения никто не поверил. Шевеление пробежало по редким белым рядам, слишком неплотно занимавшим ярусы, чтобы иметь внушительный вид. Скавр прочитал письмо еще раз дрожащим голосом. И, наконец, раздались возгласы приветствия. В течение часа скандировал весь Рим. «Гай Марий сделал это! Гай Марий перевернул судьбы Рима! Гай Марий! Гай Марий!»

– Ну вот, он уже опять всенародный герой, – сказал Скавр жрецу Юпитера, flamen dialis'y, Луцию Корнелию Меруле, который не пропустил ни одного заседания сената с самого начала войны, невзирая на огромное количество табу, ограничивавших поведение flamen dialis'a. Единственный из равных ему, flamen dialis не имел права носить тогу. Вместо нее он заворачивался в тяжелую двухслойную шерстяную накидку, laeha, вырезанную в форме полного круга, а на голове он должен был носить плотно прилегающий шлем из слоновой кости, украшенный символами Юпитера и увенчанный жестким шерстяным диском, пронзенным шпилькой из слоновой кости. Один из всех, равных ему, он был волосат, потому что предпочитал позволять своим волосам ниспадать на спину и бороде стелиться по груди, нежели выдерживать пытку бритья и стрижки с помощью костяных или бронзовых инструментов. Flamen dialis не мог телесно соприкасаться с железом в любых видах – это означало, что он не может послужить своему отечеству. Луций Корнелий Мерула возмещал это усердным посещением сената.

– Да, Марк Эмилий, – вздохнул Мерула, – мы, аристократы, думаю, должны признаться, что наши роды настолько истощены, что мы не можем произвести на свет популярного героя.

– Ерунда! – огрызнулся Скавр. – Гай Марий – урод!

– Не будь его, где бы мы были?

– В Риме и настоящими римлянами!

– Ты не одобряешь его победу?

– Конечно же одобряю! Я только хотел бы, чтобы под письмом стояла подпись Луция Корнелия Суллы.

– Он был хорошим praetor urbanus, [21]21
  Городской претор – ответственный за деятельность судов в городе Риме в отсутствие обоих консулов.


[Закрыть]это я знаю, но я никогда не слышал, что он равен Марию на поле боя, – сказал Мерула.

– Пока Марий не оставит поле боя, как мы сможем это узнать? Луций Корнелий Сулла был рядом с Марием со времени войны против Югурты. И всегда вносил большой вклад в победы Гая Мария, в то время как Марий приписывает их только себе.

– Будь справедлив, Марк Эмилий! В письме Гая Мария особо отмечены заслуги Луция Суллы! Что касается меня, то я думаю, что похвала эта искренняя. Я также не могу слушать поношения в адрес человека, который воплотил в жизнь мои молитвы, – произнес Мерула.

– Человек откликнулся на твои молитвы, flamen dialis? Странно ты выражаешься.

– Наши боги не отвечают нам напрямую, глава сената. Если они недовольны, то посылают нам какие-либо явления, а когда они действуют, то делают это через посредство людей.

– Я знаю об этом так же, как и ты, – раздраженно крикнул Скавр, – я люблю Гая Мария так же сильно, как и ненавижу его. Но все еще хотел бы, чтобы подпись в конце письма принадлежала другому.

Один из служащих сената вошел в палату; в ней оставались теперь только Скавр и Мерула, который задержался позже других.

– Глава сената, срочное сообщение только что пришло от Луция Корнелия Суллы.

– Ну вот и ответ на твои молитвы! – хихикнул Мерула. – Письмо, подписанное Луцием Суллой!

Уничтожающий взгляд был ответом на слова Мерулы. Скавр взял маленький свиток и расправил его в руках. В полном изумлении он увидел всего две строчки, тщательно написанные большими буквами. Между словами были поставлены точки. Сулла хотел избежать неправильного истолкования.

С. ГАЕМ. МАРИЕМ. СЛУЧИЛСЯ. УДАР. АРМИЯ. ДВИЖЕТСЯ. К. РЕАТЕ. Я. ВОЗВРАЩАЮСЬ. В. РИМ. СРАЗУ. ЖЕ. НЕСЯ. МАРИЯ. СУЛЛА.

Лишившись дара речи, глава сената Скавр передал листок Меруле и тяжело опустился на скамью пустого нижнего яруса.

– Edepo! [22]22
  Восклицание удивления, приличное в устах мужчины.


[Закрыть] – Мерула тоже сел. – О, если бы хоть что-нибудь в этой войне шло как надо! Как ты думаешь, Гай Марий умер? Сулла именно это имел в виду?

– Я думаю, он жив, но не может командовать, и об этом знают его войска, – ответил Скавр.

Он перевел дух и кликнул служителя. Остановившись в дверях, писец немедленно вернулся и подошел к Скавру. Он просто сгорал от любопытства.

– Позови глашатаев. Вели им огласить весть о том, что с Гаем Марием случился удар и что его доставит в Рим его легат Луций Корнелий Сулла.

У служителя перехватило дух, он побледнел и поспешил выйти.

– Мудро ли ты поступил, Марк Эмилий? – спросил Мерула.

– Один только великий Бог это знает, flamen dialis. Я не знаю. Все, что я знаю, это то, что если я соберу сенат, чтобы обсудить это, они проголосуют за сокрытие новости. А я этого не хочу, – сказал Скавр решительно.

Он встал.

– Пойдем со мной. Я должен сказать Юлии об этом до того, как глашатаи начнут вопить с ростры.

Вот почему когда пять когорт почетного эскорта, сопровождавшего носилки Мария, входили через Коллинские ворота, их копья были оплетены ветками кипариса, их мечи и кинжалы направлены в противоположную сторону. Они вступили на рыночную площадь, украшенную гирляндами цветов и заполненную молчаливым народом – это выглядело как праздник и похороны одновременно. И так было на всем пути до форума, где опять отовсюду свисали цветы, но толпа стояла тихо и безмолвно. Цветами отмечалась великая победа Гая Мария; молчанием встречалось поражение, нанесенное ему болезнью.

Когда позади солдат появились плотно занавешенные носилки, по толпе пробежал громкий шепот:

– Он должен жить! Он должен жить!

Сулла и его солдаты остановились на нижнем форуме вдоль ростры, в то время как Гай Марий был отнесен по Серебряническому спуску в свой дом. Глава сената Марк Эмилий Скавр в одиночестве поднялся на ростру.

– Третий основатель Рима жив, квириты! – прогремел Скавр. – Как всегда, он повернул ход войны в пользу Рима, и любая благодарность Рима будет меньше его заслуг. Принесем же жертвы ради его здоровья, потому что, возможно, настало время Гаю Марию покинуть нас. Он в тяжелом состоянии. Но благодаря ему, квириты, наше положение улучшилось неизмеримо.

Никто не закричал. Но никто и не плакал. Слезы берегли для его похорон, на момент, когда не будет надежды. Скавр сошел с ростры, и народ начал расходиться.

– Он не умрет, – сказал с усталым видом Сулла.

– Я никогда и не думал, что он умрет, – фыркнул Скавр. – Он пока еще не стал консулом в седьмой раз, и он не позволит себе умереть.

– Это в точности то, что он сам говорил.

– Что, он все еще может говорить?

– Немного. Это даже не слова, а какие-то обрывки. Наш армейский хирург считает, это из-за того, что у него парализована левая сторона, а не правая, хотя я не могу объяснить, почему. Не знает этого и армейский хирург. Он лишь утверждает, что это обычная картина, которую хирурги видят на поле боя при ранениях в голову. Если отнимается правая сторона тела, речь пропадает. Если же парализована левая сторона, речь сохраняется.

– Как странно! Почему же об этом не говорят наши городские врачи? – спросил Скавр.

– Я думаю, они просто мало видели пробитых голов.

– Верно, – Скавр дружески взял Суллу за руку. – Пойдем со мной, Луций Корнелий. Выпьем немного вина, и ты расскажешь мне абсолютно все о том, что случилось. Я ведь думал, что ты все еще с Луцием Цезарем в Кампании.

Никакого усилия воли не потребовалось Сулле, чтобы отказ его выглядел естественно.

– Я предложил бы пойти в мой дом, Марк Эмилий. Я все еще в доспехах, а становится жарко.

– Пора нам обоим забыть о том, что произошло там много лет назад, – искренне сказал Скавр, вздохнув. – Моя жена стала старше, степеннее и очень занята детьми.

– Ну, тогда пусть будет твой дом.

Она ожидала их в атриуме, так же обеспокоенная состоянием Гая Мария, как и все в Риме. Теперь ей было двадцать восемь лет, и она сознавала счастливый дар своей скорее расцветающей, нежели увядающей красоты, прелести своих каштановых волос, богатых, как дорогой мех, хотя глаза ее, взглянувшие в лицо Суллы, были серыми, как море в облачную погоду.

От Суллы не ускользнуло и то, что хотя Скавр улыбался ей с подлинной и несомненной любовью, она явно боялась мужа и не понимала его чувств.

– Приветствую тебя, Луций Корнелий, – сказала она бесцветным голосом.

– Благодарю тебя, Цецилия Далматика.

– Стол накрыт в твоем кабинете, муж мой, – тем же тоном сказала она Скавру. – Гай Марий умирает?

Ей ответил Сулла, улыбнувшись, потому что первый момент благополучно миновал; все это сильно отличалось от того, что было тогда на обеде в доме Мария.

– Нет, Цецилия Далматика, мы не будем свидетелями кончины Гая Мария, это я могу тебе обещать.

– Тогда я покину вас, – она вздохнула с облегчением. Двое мужчин постояли в атриуме, пока она не вышла, а затем Скавр повел Суллу в свой tablinum. [23]23
  Комната для личных занятий, кабинет (лат.).


[Закрыть]

– Ты хочешь командовать на марсийском театре? – спросил Скавр, предлагая Сулле вина.

– Я сомневаюсь, что сенат позволит мне это, глава сената.

– Откровенно говоря, я тоже. Но хочешь ли этого ты?

– Нет, не хочу. Моя карьера в течение этого года войны была связана с Кампанией, если не считать особого случая с Гаем Марием, и я предпочел бы остаться на том театре, который я знаю. Луций Юлий ожидает моего возвращения, – пояснил Сулла, хорошо представляя себе, что он намеревался сделать, когда новые консулы будут у власти, но не хотел участия Скавра в этих планах.

– Эскорт Мария – это твои войска?

– Да. Остальные пятнадцать когорт я послал прямо в Кампанию. Эти пять когорт я завтра приведу сам.

– О, я хотел бы, чтобы ты выставил свою кандидатуру в консулы! – воскликнул Скавр. – Тут у нас самая прискорбная картина за последние годы.

– Я и так стою вместе с Квинтом Помпеем Руфом на конец следующего года – твердо ответил Сулла.

– Да, я слышал. Жаль.

– Я не смог бы выиграть выборы в этом году, Марк Эмилий.

– Ты смог бы, если бы я положил свой авторитет на твою чашу весов.

Сулла кисло усмехнулся.

– Предложение поступило поздно, я буду слишком занят в Кампании, чтобы надеть toga candida. [24]24
  Хорошо выбеленная тога, которую носили соискатели выборных должностей.


[Закрыть]Кроме того, я должен попытать удачи вместе со своим коллегой, поскольку Квинт Помпей и я выступаем в одной упряжке. Моя дочь собирается замуж за его сына.

– Тогда я забираю назад свое предложение. Ты прав. Рим как-нибудь перебьется в наступающем году. Приятно будет через год видеть консулами родственников. Гармония в управлении – чудесная вещь. А ты будешь главенствовать над Квинтом Помпеем столь же просто, как он будет принимать твое главенство.

– Я тоже так думаю, глава сената. Единственное время, которое даст мне Луций Юлий, – это время выборов, поскольку он намерен свернуть военные действия, чтобы самому вернуться в Рим. Я думаю выдать свою дочь за сына Квинта Помпея в декабре этого года, хотя ей не исполнится еще шестнадцати лет. Она с нетерпением ожидает этого, – вежливо лгал Сулла, превосходно зная, что она – совершенно нерасположенное к браку дитя, но веря в Фортуну.

Его понимание позиции дочери еще более укрепилось, когда через два часа он вернулся домой. Элия встретила его известием о том, что Корнелия Сулла пыталась бежать из дома.

– К счастью, ее служанка так перепугалась, что не могла не сообщить об этом мне, – мрачно закончила Элия, потому что она нежно любила свою падчерицу и хотела, чтобы та вышла замуж по любви – за молодого Мария.

– И что же она собиралась делать, блуждая по сельской местности, охваченной войной? – спросил Сулла.

– Понятия не имею, Луций Корнелий. Я думаю, что она тоже. Предполагаю, что это был порыв души.

– В таком случае чем раньше она выйдет замуж за молодого Квинта Помпея, тем лучше, – сурово сказал Сулла. – Я хочу ее видеть.

– Здесь, в твоем кабинете?

– Здесь Элия. В моем кабинете.

Понимая, что он не оценил ее – не оценил ее сочувствия к Корнелии Сулле, Элия посмотрела на своего супруга со смешанным чувством страха и сожаления.

– Прошу тебя, Луций Корнелий, попытайся не быть с ней слишком строгим!

На эту просьбу Сулла не обратил внимания, повернувшись к жене спиной.

Корнелия Сулла, которую привели к нему, выглядела как пленница, стоя между двумя слугами-рабами.

– Можете идти, – отрывисто бросил он ее охранникам и холодным взглядом посмотрел в непокорное лицо своей дочери, в котором изысканно перемешались цвет его кожи и волос и очарование ее матери. Разве только глаза у нее были свои, очень большие и ярко голубые.

– И что ты собираешься сказать в свою защиту, девочка?

– Я готова, отец. Ты можешь бить меня, пока не убьешь – мне все равно! Потому что я не выйду за Квинта Помпея, и ты не сможешь заставить меня!

– Если я велю привязать тебя и всыпать тебе как следует, моя девочка, ты выйдешь за Квинта Помпея, – сказал Сулла тем мягким тоном, который предшествовал у него взрыву неистовой ярости.

Но несмотря на все ее слезы и вспышки раздражения, она была в большей степени ребенком Суллы, чем Юлиллы. Она крепко уперлась ногами в пол, словно ожидая ужасного удара, и сапфировые огоньки вспыхнули в ее глазах.

– Я не выйду за Квинта Помпея!

– Клянусь всеми богами, Корнелия, выйдешь!

– Не выйду!

Обычно такое демонстративное неповиновение могло вызвать неудержимое бешенство у Суллы, но сейчас, может быть, потому, что он увидел в ее лице что-то от своего умершего сына, он не смог по-настоящему рассердиться. Сулла только зловеще засопел носом.

– Дочка, ты знаешь, кто такая Пиета? – спросил он.

– Конечно знаю, – осторожно сказала Корнелия Сулла. – Это Долг.

– Ответь подробнее, Корнелия.

– Это богиня обязанностей.

– Каких обязанностей?

– Всяких.

– Включая и обязанности детей перед их родителями, не так ли? – спросил Сулла сладким голосом.

– Да, – сказала Корнелия Сулла.

– Непокорность по отношению к paterfamilias – это ужасная вещь, Корнелия. Это не только оскорбление Пиеты. Согласно закону ты должна повиноваться главе твоей семьи. Я – paterfamilias, – сурово произнес Сулла.

– Самая первая обязанность у меня – перед самой собой, – заявила она героически.

– Это не так, дочка, – губы Суллы задрожали. – Первая твоя обязанность – повиноваться мне. Ты в моих руках.

– В руках или не в руках, отец, себя я не предам! Губы его перестали трястись и раскрылись; Сулла разразился громким хохотом.

– О, пойди прочь! – сказал он, и, все еще смеясь, крикнул ей вслед. – Ты выполнишь свою обязанность, или я продам тебя в рабство! Я сделаю это, и ничто не остановит меня!

– Я и так уже рабыня! – донеслось до него. Какого солдата она могла бы произвести на свет! Когда его веселье улеглось и позволило сосредоточиться, Сулла сел и принялся за письмо жителю города Смирны Публию Рутилию Руфу.