Текст книги "Травяной венок. Том 2"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)

«Вот что произошло, Публий Рутилий. Нахальная маленькая дрянь сокрушила меня. И не оставила выбора, кроме как исполнить угрозы, которые не могут способствовать моему намерению быть избранным в качестве консула в союзе с Квинтом Помпеем. Девчонка не нужна мне ни мертвая, ни проданная в рабство – и не нужна молодому Квинту Помпею, если я буду вынужден связать и отхлестать ее, чтобы заставить выйти за него замуж! Так что же мне делать? Я спрашиваю тебя серьезно, будучи в отчаянном положении – что мне делать? Я помню легенду о том, что именно ты помог разрешить дилемму Марка Аврелия Котты, когда ему нужно было найти мужа для Аврелии. Так вот тебе еще одна дилемма для разрешения, о, обожаемый и почитаемый советчик!

Признаюсь, дела здесь обстоят так, что если бы не моя неспособность выдать свою дочь замуж, в то время как необходимо ее выдать, я никак не смог бы остановиться и сесть писать тебе письмо. Но теперь я его начал и – в надежде, что ты поможешь мне в решении моего вопроса – могу сообщить тебе о том, что происходит.

Наш глава сената, от которого я только что пришел, тоже начал писать тебе письмо, так что я не обязан извещать тебя об ужасной катастрофе, постигшей Гая Мария. Я ограничусь лишь изложением своих опасений и надежд на будущее и могу, по крайней мере, предвкушать возможность надеть мою toga praetexta и сесть на мое курульное кресло из слоновой кости, когда я буду консулом, видя, что сенат приказал своим курульным магистратам надеть все регалии в честь победы Гая Мария – и моей! – над марсами Силона. Это обнадеживает и означает, что мы в последний раз видели все эти глупые и пустые знаки траура и тревоги.

В высшей степени вероятным представляется в данный момент, что консулами следующего года будут Луций Порций Катон Лициниан и – страшно подумать! – Гней Помпей Страбон. Что за ужасная парочка! Сморщенная кошачья задница и заносчивый варвар, который ничего не видит дальше своего носа. Признаюсь, я совершенно перестал понимать, как некоторые люди приходят к консульскому посту. Ясно, что для этого далеко недостаточно быть хорошим городским или иностранным претором. Или иметь военный послужной список, такой же длинный и славный, как родословная царя Птолемея. Я прихожу к твердому заключению, что единственно реально и важно для меня быть вместе с Ordo Equester. [25]25
  Название всаднического сословия.


[Закрыть]Если ты не нравишься всадникам, Публий Рутилий, ты можешь быть самим Ромулом и не иметь шансов на консульских выборах. Всадники сажали Гая Мария в консульское кресло шесть раз и три раза из них in absentia. И он по-прежнему нравится им! С ним хорошо вести дела. О, им может нравится и человек с родословной, как и у них, но не в такой степени, чтобы голосовать за него, если он не открывает свой кошелек достаточно широко или не предлагает им дополнительных приманок таких, как более легкое получение займов или внутренней информации из сената о том, какие вопросы там предполагается рассматривать.

Я должен был стать консулом несколько лет назад. Если бы я еще раньше стал претором. Да, был еще глава сената, который сорвал мои планы. Но сделал он это, включая в списки всадников, которые толпами бегали за ним, блея, как ягнята. Да, ты можешь сказать, что я начинаю ненавидеть Ordo Equester все больше и больше. Я спрашиваю себя, не правда ли, чудесно было бы оказаться в положении, при котором я смогу сделать с ними, что захочу? О, я покажу им, Публий Рутилий! И отомщу за тебя тоже.

Что касается Помпея Страбона, то он был очень занят, рассказывая всем в Риме, как покрыл себя славой в Пицене. Действительным автором его относительно небольшого успеха, по моему мнению, является Публий Сульпиций, который доставил ему армию из Италийской Галлии и нанес ужасное поражение объединенным силам пиценов и пелигнов еще до того, как вступил в контакт со Страбоном. Наш косоглазый друг подшучивал над ним, запершись в Фирме, где он исключительно комфортабельно устроился на лето. Сейчас, во всяком случае, он выбрался из своей летней резиденции. Помпей Страбон приписывает себе все заслуги в победе над Титом Лафрением, который погиб вместе со своими войсками. О Публии Сульпиций (он был там и выполнил большую часть работы) Помпей Страбон даже не упоминает. И, словно ему этого недостаточно, агенты Помпея Страбона в Риме изображают его битву намного более значительной, чем действия Гая Мария против марруцинов и марсов.

Война вступила в поворотный момент. Я чувствую это всеми своими костями. Уверен, что не должен детально описывать тебе новый закон о признании гражданства, который Луций Юлий Цезарь намерен обнародовать в декабре. Я сообщил весть об этом законе главе сената несколько часов назад, ожидая, что он начнет реветь от возмущения. Вместо этого он был почти доволен. Он считает, что подвешенное гражданство имеет свои достоинства, если обеспечить его нераспространение на тех, кто поднял оружие против нас. Этрурия и Умбрия угнетают его, и он полагает, что волнения в обеих землях прекратятся, как только этруски и умбрийцы получат право голоса. Несмотря на все попытки, я не смог убедить его, что закон Луция Юлия будет только началом и что через короткое время каждый италик сможет стать римским гражданином, невзирая на то, сколько римской крови на его мече и несколько она свежа. Я спрашиваю тебя, Публий Рутилий, – за что мы сражались?

Ответь мне сразу же, посоветуй, что мне делать с девочкой.»

Сулла включил письмо к Рутилию Руфу в пакет главы сената, отправлявшийся в Смирну с особым курьером. Таким образом, Рутилий Руф, по всей вероятности, получит пакет через месяц, а его ответ будет доставлен тем же курьером через такой же период времени.

Действительно, Сулла получил ответ в конце ноября. Он все еще находился в Кампании, поддерживая выздоравливающего Луция Цезаря, который был удостоен триумфа льстецами из сената за победу над Мутилом при Ацерре. То, что обе армии вернулись к Ацерре и к моменту этого решения участвовали в новых военных действиях, сенат предпочел не заметить. Причиной присуждения триумфа именно за это и ни за что другое, как заявил сенат, было то, что войска Луция Цезаря провозгласили его тогда военным императором. Когда Помпей Страбон услышал об этом, его агенты подняли такой шум, что сенат присудил триумф также и Помпею Страбону. «Как же низко мы пали? – подумал про себя Сулла. – Триумф над италиками – это вовсе не триумф».

Эти почести ничуть не взволновали Луция Цезаря. Когда Сулла спросил его, как бы он хотел организовать свой триумф, он посмотрел на него с удивлением и сказал:

– Поскольку нет трофеев, он не нуждается в организации. Я просто проведу свою армию через Рим, и все.

Наступило зимнее затишье, и Ацерра, казалось, была не слишком обеспокоена присутствием двух армий перед ее воротами. Пока Луций Цезарь бился над предварительным вариантом своего закона о гражданстве, Сулла отправился в Капую, чтобы помочь Катулу Цезарю и Метеллу Пию Поросенку реорганизовать легионы, в которых каждый десятый, если не больше, погиб при второй акции в теснине Мельфы; и как раз в Капуе нашло его письмо Рутилия Руфа.

«Дорогой мой Луций Корнелий, ну почему отцы никогда не могут найти правильный путь в руководстве своими дочерьми? Это приводит меня в отчаянье. Замечу тебе, что я не имел хлопот с моей девочкой. Когда я выдал ее за Луция Кальпурния Пизона, она была в восторге. Конечно, это произошло потому, что бедная малышка была некрасива и имела маленькое приданое; больше всего она опасалась, что tata вовсе не станет заниматься поисками жениха для нее. Если бы я привел к ней в дом этого отвратительного сына Секста Перквития, она просто упала бы в обморок. Поэтому, когда я подыскал ей Луция Пизона, она сочла его даром богов и с тех пор не устает благодарить меня за это. И действительно, брак оказался таким удачным, что следующее поколение намерено сделать то же самое: дочь моего сына выйдет за сына моей дочери, когда они достигнут брачного возраста. Да, да, я помню, что говорил старый Цезарь-дедушка, но это будет первая партия первых кузенов с обеих сторон, и они произведут на свет превосходных щенков.

Ответ на твой вопрос, Луций Корнелий, на самом деле до смешного прост. Все, что нужно для успеха, – это молчаливое согласие Элии, а ты сам можешь делать вид, что не имеешь к этому никакого отношения. Пусть Элия начнет с того, что намекнет девочке на то, что ты меняешь свое мнение относительно ее брака, что ты подумываешь приискать жениха в другом месте. Элия должна назвать несколько имен – имен абсолютно отталкивающих парней таких, как сын Секста Перквития. Девушка сочтет их всех в высшей степени неподходящими.

То, что Гай Марий при смерти, – большая удача, потому что молодой Марий не может вступить в брак, пока paterfamilias недееспособен. Видишь ли, очень важно, чтобы Корнелия Сулла получила возможность встретиться частным образом с молодым Марием. После этого она поймет, что ее муж может оказаться значительно хуже, чем молодой Квинт Помпей. Пусть Элия, отправляясь в гости к Юлии, возьмет девушку с собой, в то время, когда молодой Марий будет дома, и не препятствует их встрече – тебе лучше было бы удостовериться, что Юлия понимает вашу затею!

Сейчас молодой Марий очень избалованный и эгоцентричный молодой человек. Поверь мне, Луций Корнелий, он не скажет и не сделает ничего, что бы внушило любовь к нему твоей дочери. Кроме болезни его отца, главная мысль, которая его занимает в данный момент, – кто возьмет на себя честь выносить его присутствие в качестве штабного кадета. Он, пожалуй, достаточно умен, чтобы понимать, что к какому бы командиру он ни попал, его выгонят и за одну десятую того, что терпел его отец, – хотя некоторые командиры более снисходительны, чем другие. Из письма Скавра я сделал заключение, что никто не хочет брать его к себе и никто не хочет лично пригласить его и что его судьба целиком зависит от комиссии контаберналиев. Моя небольшая сеть информаторов сообщает, что молодой Марий сильно увлекся женщинами и вином, хотя не обязательно в указанном порядке. Есть еще одна причина того, что молодой Марий не обрадуется встрече с Корнелией Суллой, – памятью его детства, к которой он, когда ему было пятнадцать-шестнадцать лет, питал нежные чувства, и, возможно, пользовался ее добрым характером так, что она не замечала. Сейчас он мало отличается от того, каким был тогда. Разница заключается в том, что он таковым себя и считает, а она считает его другим. Поверь мне, Луций Корнелий, он сделает немало ошибок и к тому же она будет раздражать его.

Сразу же после ее беседы с молодым Марием вели Элии более энергично твердить о том, что, по ее мнению, ты отказался от идеи брака дочери с Помпеем Руфом-младшим и нуждаешься в поддержке очень богатого всадника.

А теперь я должен сообщить тебе бесценный секрет, касающийся женщин, Луций Корнелий. Женщина может твердо решить, что она не желает определенного поклонника, но если этот поклонник может неожиданно отпасть по иным причинам, нежели те, из-за которых он попал в немилость, женщина неизбежно решает взглянуть поближе на уплывающий улов. К тому же твоя дочь вообще не видела свою рыбку! Элия должна найти убедительную причину для того, чтобы Корнелия Сулла могла присутствовать на обеде в доме Квинта Помпея Руфа, – отец прибыл в Рим в отпуск, или мать больна, или еще что-нибудь. Сможет ли дорогая Корнелия Сулла подавить свою неприязнь и пообедать в присутствии своей отвергнутой рыбки? Даю гарантию, Луций Корнелий, что она согласится. И поскольку я сам видел ее рыбку, то абсолютно уверен, что она изменит свое мнение. Он как раз тот тип, который должен ее привлекать. Она всегда будет хитрее его и без труда поставит себя во главе дома. Она неотразима! Она так похожа на тебя. В некоторых отношениях.»

Сулла отложил письмо и покрутил головой. Просто? Как мог Публий Рутилий составить такой замысловатый план и еще иметь нахальство называть его простым? Маневрировать на войне и то проще! Тем не менее стоит попытаться. И он возобновил чтение письма в несколько более приятном настроении, ему не терпелось узнать, что еще хотел сообщить ему Рутилий Руф.

«Дела в моем маленьком уголке нашего огромного мира нехороши. Я полагаю, ни у кого в Риме в эти дни нет ни времени, ни интереса следить за событиями в Малой Азии. Но, несомненно, где-нибудь в конторах сената лежит отчет, с которым к этому моменту наш глава сената, видимо, уже ознакомится. Он прочтет также и письмо, которое я отправил ему с тем же курьером, что и это.

Теперь на троне Вифинии сидит понтийская марионетка. Да, в тот момент, когда он был уверен, что Рим повернулся спиной, царь Митридат вторгся в Вифинию! Для видимости вождем этого вторжения был Сократ, младший брат царя Никомеда III – поэтому считается, что Вифиния все еще является свободным государством, поменявшим царя Никомеда на царя Сократа. Мне представляется логическим противоречием называть царя Сократом, не так ли? Ты можешь представить себе, чтобы Сократ Афинский позволил себя короновать? Однако никто в провинции Азия не питает иллюзий, что Вифиния «свободна». Под тем же именем Вифиния теперь стала владением Митридата Понтийского – который, между прочим, должен быть недоволен медлительным поведением царя Сократа! Потому что царь Сократ позволил царю Никомеду сбежать. Невзирая на отягощающий его груз лет, Никомед перескочил Геллеспонт резво, как коза; в Смирне ходят слухи, что он находится на пути в Рим, чтобы пожаловаться на потерю трона сенату и народу Рима, которые милостиво позволили ему на этом троне сидеть. Ты увидишь его в Риме еще до конца года, согбенного под тяжестью большей части вифинской казны.

И если тебе этого мало! – появилась еще одна понтийская марионетка, на троне Каппадокии. Митридат и Тигран вместе устроили набег на Эзебию Мазаку и посадили на трон еще одного сына Митридата. Его зовут Ариаратом, но, вероятно, это не тот Ариарат, с которым беседовал Гай Марий. Однако царь Ариобарзан оказался так же прыток, как и царь Вифинии Никомед. Он ускакал, значительно опередив преследователей. И он достигнет Рима со своей петицией вскоре после Никомеда. Увы, он намного беднее его!

Луций Корнелий, в нашей провинции Азия назревают серьезные неприятности, я убежден в этом. И здесь, в провинции Азия, многие не забыли лучшие дни publican. [26]26
  Откупщики, занимавшиеся сбором налогов в провинциях (лат.).


[Закрыть]Многие здесь ненавидят само слово «Рим». Поэтому царь Митридат желанен и почитаем во многих жилищах. Я боюсь, что если – или вернее, когда он предпримет действия, чтобы украсть у нас провинцию Азия, его встретят здесь с распростертыми объятиями.

Все это не твои проблемы, я знаю. Все это свалится на Скавра. А он не очень здоров, как сообщает. К этому моменту ты должен быть на своих военных играх в Кампании. Я согласен с тобой: в делах наступает поворот. Бедные, бедные италики! С гражданством или без, они останутся непрощенными в течение многих поколений…

Дай мне знать, как обернутся события с твоей девочкой.

Я предсказываю, что любовь возьмет свое.»

Вместо того, чтобы объяснять жене хитрости Публия Рутилия Руфа, Сулла попросту отослал соответствующую часть его письма в Рим Элии, сопроводив запиской, где советовал ей поступить в точности так, как указывает Рутилий Руф, полагая, что она сама в этом разберется.

По-видимому, Элия без труда поняла свою задачу. Когда Сулла прибыл в Рим вместе с Луцием Цезарем, он застал в своем доме благоухание семейной гармонии, любящую и улыбающуюся дочь и приготовления к свадьбе.

– Все повернулось в точности так, как должно было быть по словам Публия Рутилия, – сказала счастливая Элия. – Молодой Марий был груб с ней при встрече. Бедняжка! Она пошла со мной в дом Гая Мария, снедаемая любовью и жалостью, уверенная, что молодой Марий прижмет ее к своей груди и разрыдается на ее плече. Вместо этого она застала его в ярости из-за того, что комиссия сената, занимавшаяся кадетами, приказала ему оставаться в штабе прежнего командования. Можно предположить, что командующим, который заменит Гая Мария, будет один из новых консулов, а молодой Марий ненавидит их обоих. Я думаю, что он просил направить его к тебе, но получил от комиссии очень холодный отказ.

– Но не такой холодный, как тот, который встретил бы его, если бы он пришел ко мне, – мрачно проговорил Сулла.

– Я думаю, что еще больше разозлил его тот факт, что никто не захотел взять его к себе. Разумеется, он объясняет непопулярностью своего отца, но в душе подозревает, что это следствие его собственных изъянов. – Элия приплясывала от своего маленького триумфа. – Он не хотел ни сочувствия Корнелии, ни девического обожания. И это – если верить Корнелии – показалось ей крайне отвратительным.

– Так, что, она решилась выйти замуж за Квинта Помпея?

– Не сразу, Луций Корнелий! Я позволила ей поплакать первые два дня. Потом я сказала ей, что судя по всему на нее больше не будут давить, заставляя выйти за молодого Квинта Помпея, и она спокойно может побывать на обеде в его доме. Просто посмотреть, что он из себя представляет. Удовлетворить свое любопытство.

– И что же произошло? – усмехнулся Сулла.

– Они посмотрели друг на друга и прониклись взаимной симпатией. За обедом они сидели напротив и беседовали, как старые друзья. – Элия была так довольна, что схватила мужа за руку и сжала ее. – Ты мудро поступил, не позволив Квинту Помпею увидеть нашу дочь в роли подневольной невесты. Вся семья в восторге от нее.

– Свадьба уже назначена? – спросил Сулла, вырвав у нее руку.

Элия кивнула, лицо ее померкло.

– Сразу же после завершения выборов. – Она посмотрела на Суллу большими печальными глазами. – Дорогой мой Луций Корнелий, почему ты не любишь меня? Я так старалась.

Выражение его лица стало мрачным, он отстранился от нее.

– Откровенно говоря, просто потому, что ты наскучила мне.

Сулла вышел. Элия стояла, почти спокойная, лишь ощущая, что ей испортили хорошее настроение. Он не сказал, что хочет развестись с ней. Черствый хлеб лучше, чем вовсе никакого.

Весть о том, что Эзерния в конце концов сдалась самнитам, пришла вскоре после прибытия Луция Цезаря и Суллы в Рим. Осажденный город буквально заморили голодом. Незадолго до капитуляции горожане съели всех лошадей, ослов, мулов, овец, коз, кошек и собак. Марк Клавдий Марцелл лично сдал город, а затем исчез – куда, не знал никто. Кроме самнитов.

– Он мертв, – сказал Луций Цезарь.

– Наверное, ты прав, – согласился Сулла.

Луций Цезарь, разумеется, возвращаться на войну не собирался. Его консульский срок подходил к концу, и он надеялся весной занять пост цензора, поэтому у него не было желания продолжать свою деятельность в качестве легата при новом главнокомандующем южного театра войны.

Новые плебейские трибуны были несколько сильнее, чем в предыдущие годы, хотя вследствие того, что весь Рим говорил о законе Луция Цезаря о признании гражданства, они были на стороне прогресса, и большинство их высказывалось в пользу терпимого отношения к италикам. Председателем коллегии был Луций Кальпурний Пизон, имевший второе имя Фругий, чтобы отличать его часть клана Кальпурниев Пизонов от тех Кальпурниев Пизонов, которые породнились с Публием Рутилием Руфом и носили второе имя Цезонин. Сильный человек с ярко выраженными консервативными симпатиями, Пизон Фругий, уже заявил, что будет принципиальным оппонентом двух наиболее радикальных трибунов плебса, Гая Папирия Карбона и Марка Плавтия Сильвания, если они попытаются игнорировать ограничения, заложенные в законе Луция Цезаря, и дать гражданство также и тем италикам, которые участвовали в войне. Он согласился не выступать против самого закона Луция Цезаря только после бесед со Скавром и другими уважаемыми им людьми. Интерес к событиям, происходящим на форуме, почти пропавший с началом войны, начал оживать; предстоящий год обещал волнующие политические споры.

Гораздо более удручающими были результаты выборов в центуриат, особенно на консуларском уровне. Два ведущих претендента были объявлены победителями еще два месяца назад и теперь были утверждены. То, что Гней Помпей Страбон стал старшим консулом, а Луций Порций Катон Луциниан – младшим, все объясняли тем, что Помпей Страбон отпраздновал триумф незадолго до выборов.

– Эти триумфы просто жалки, – сказал глава сената Скавр Луцию Корнелию Сулле. – Сначала Луций Юлий, теперь, пожалуйста, – Гней Помпей! Нет, я чувствую себя очень старым.

«Он и выглядит очень старым, – подумал Сулла, ощущая тревогу. – Если отсутствие Гая Мария обещает апатичную и лишенную воображения деятельность на поле боя, то к чему может привести отсутствие Марка Эмилия Скавра на другом поле боя, на римском форуме? Кто, к примеру, будет наблюдать за всеми этими мелкими, но решающими и важными внешними проблемами, в которые постоянно бывает впутан Рим? Кто будет ставить на место таких тщеславных дураков, как Филипп, и таких надменных выскочек, как Квинт Варий? Кто смог бы встретить любое событие с таким бесстрашием, с такой уверенностью в своих способностях и превосходстве?» Правда была в том, что со времени удара, постигшего Гая Мария, Скавр как бы стал менее заметным; хотя они дрались и рычали друг на друга в течение сорока лет, они нуждались друг в друге.

– Береги себя, Марк Эмилий, – сказал Сулла с неожиданной настойчивостью, вызванной предчувствием.

– Когда-нибудь мы все должны будем уйти! – зеленые глаза Скавра блеснули.

– Это так. Но в твоем случае не время для этого. Рим нуждается в тебе, иначе мы будем отданы на милость Луцию Цезарю и Луцию Марцию Филиппу – что за участь!

– Худшая ли это участь из тех, что могут постигнуть Рим? – спросил Скавр, смеясь и наклонил голову на бок, как тощая старая ощипанная птица. – В чем-то я чрезвычайно одобряю тебя, Луций Корнелий. Но, с другой стороны, у меня есть ощущение, что Риму в твоих руках придется хуже, чем в руках Филиппа. – Он пошевелил пальцами руки. – Может быть, ты и не военный от природы, но большую часть службы в сенате ты провел в армии. А я заметил, что годы военной службы делают из сенаторов любителей личной власти. Таких, как Гай Марий. Когда они достигают высших политических постов, то нетерпимо относятся к обычным политическим ограничениям.

Они стояли рядом с книжной лавкой Сосия на улице Аргилетум, где в течение нескольких десятилетий сидели у своих прилавков лучшие торговцы съестным в Риме. Поэтому, беседуя, они ели пирожки с изюмом и сладким кремом на меду; ясноглазый уличный мальчишка внимательно наблюдал за ними, готовый предложить таз с теплой водой и полотенце – пирожки были сочные и липкие.

– Когда мое время придет, Марк Эмилий, то, как будет чувствовать себя Рим в моих руках, будет зависеть от того, каков этот Рим. Одно я обещаю тебе – я не допущу, чтобы Рим подчинялся таким, как Сатурнин, – сурово сказал Сулла.

Скавр кончил есть и дал понять мальчишке, что заметил его присутствие, щелкнув липкими пальцами еще до того, как тот кинулся к нему. Сосредоточенно вымыв и вытерев руки и дав мальчику целый сестерций, он подождал, пока Сулла последовал его примеру (тот дал мальчику значительно более мелкую монету), и только тогда заговорил.

– Когда-то у меня был сын, – сказал он невозмутимо, – но этот сын не удовлетворял меня своими качествами. Он был безволен и труслив, хотя и хорош собой. Сейчас у меня другой сын, но он слишком мал, чтобы понять, из какого он теста. Однако мой первый опыт научил меня одному, Луций Корнелий. Не имеет значения, сколь знамениты могли быть наши предки, в конце концов все зависит от наших потомков.

Лицо Суллы скривилось.

– Мой сын тоже умер, но у меня нет другого, – произнес он.

– Поэтому я все и рассказал.

– Не думаешь же ты, что это только дело случая, глава сената?

– Нет, не думаю, – сказал Скавр. – Я был нужен Риму, чтобы сдерживать Гая Мария, – и вот я здесь, руковожу Римом. Сейчас я вижу, что ты больше Марий, чем Скавр. И я не вижу на горизонте никого, кто бы сдерживал тебя. А это может оказаться для mos majorum более опасным, чем тысяча таких людей, как Сатурнин.

– Обещаю тебе, Марк Эмилий, что Риму не угрожает с моей стороны никакая опасность. – Сулла подумал и уточнил: – Я имею в виду твой Рим, а не Рим Сатурнина.

– Искренне надеюсь на это, Луций Корнелий. Они пошли по направлению к сенату.

– Я думаю, Катон Лициниан решил сдвинуть дела с мертвой точки в Кампании, – предположил Скавр. – Он более трудный человек чем Луций Юлий Цезарь – такой же ненадежный, но более властный.

– Он не тревожит меня, – спокойно ответил Сулла. – Гай Марий назвал его горошиной, а его кампанию в Этрурии делом величиной с горошину. Я знаю, как поступить с горошиной.

– Как?

– Раздавить ее.

– Они не хотят давать тебе командование, ты знаешь об этом. Я пытался их убедить.

– В конце концов это не имеет значения, – заметил Сулла, улыбаясь. – Я сам возьму командование, когда раздавлю горошину.

Из уст другого человека это прозвучало бы, как хвастовство, и Скавр залился бы смехом, но у Суллы это звучало как зловещее предсказание. И Скавр только пожал плечами.