Текст книги "Мир пауков. Башня и Дельта"

Автор книги: Колин Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Что тогда произошло?

– Они нагрянули на рассвете. Целые полчища понаползли. Я понял – ОНИ, едва проснулся.

– Как именно?

– Не смог пошевельнуться у себя на постели. Сесть решил, а на груди словно громадный камень какой. Хочу двинуть ногой, а не могу – отлежал будто.

– А почему так?

– Они нас будто пригвоздили. Мы все оказались в одинаковом положении.

– Но чем пригвоздили? Как?

– Волей своей.

У Найла мурашки побежали по спине. В голове мелькнула мысль о городе Каззака.

– И что потом?

– А ничего. Искали, покуда не нашли.

– Покуда не нашли? Вас? – Найл даже растерялся слегка. – Они что, не знали, где вы находитесь?

– Точно не знали, но чуяли, что где–то рядом.

– Должны ж они были знать, где вы находитесь, коли пригвоздили!

– Нет. Сначала именно пригвоздили, а потом стали отыскивать.

– А дальше что?

Джомар осторожно снял Мару с колена и переложил на постель, словно опасаясь, как бы темные воспоминания не просочились в душу ребенка.

– Они убили всех, кто пытался сопротивляться. Моего отца и вождя нашего Халлада.

– Они пытались отбиться от смертоносцев?

– Нет, оружие здесь ни при чем. Они пытались воспротивиться силой своей воли. Паукам это не понравилось. Халлад был стойкого духа человек.

Джомар рассказал, как смертоносцы держали их весь день под землей как узников. Пауки не любили жару, им сподручнее передвигаться ночью. В течение дня твари пожирали тела убитых. В отличие от человеческих челюстей паучьи хелицеры движутся горизонтально. Джомару невыносимо было видеть, как четверо смертоносцев расправляются с трупом его отца; отвернувшись, он до боли зажмурил глаза. И все равно слышен был отвратительный звук чавканья и разрывания плоти. Если есть время, пауки предпочитают размягчать свою добычу ядом и поглощать, когда та уже пролежала несколько дней. На этот раз времени у них не хватало, надо было возвращаться в свое городище. И в тот вечер с заходом солнца смертоносцы отправились в долгий обратный путь. Кое–кто из них, воспользовавшись переменой ветра, отчалил на шарах – эти прихватили с собой детей. Взрослые для шаров не годились – крупноваты, потому отправились пешком. Шли долго, несколько недель, приходилось огибать морской залив. А смертоносцы не спешили, они твердо были настроены доставить всех пленников живыми.

Но почему, допытывался Найл, пауки так пеклись о том, чтобы сохранить своим пленникам жизнь? Втайне так хотелось, чтобы науки оказались хоть чуточку «человечнее», тогда бы меньше мучил страх. Ответ Джомара, однако, успокоения не принес:

– Они нужны были для расплода, особенно женщины, – дышал Джомар хрипло, такой долгий монолог явно его утомлял. – До мужчин им особого дела нет, один может наплодить целый выводок. А вот с роженицами у них постоянная нехватка.

Неожиданно Мара тихонько захныкала во сне. Найл моментально смекнул, что это его вина: страх и неприязнь через него передавались ребенку. Джомар положил руку на лоб девочки, та вздрогнула и затихла.

– С роженицами постоянная нехватка.

– Как тебе удалось бежать, дедушка?

– На шаре. Мы завладели шарами. – Найл ждал. Наконец старик снова открыл рот: – Двое моих сообщников служили жукам–бомбардирам. Это была их затея. Они–то смышленые, не то что недоумки из паучьего городища. Смертоносцы извели всех, кто хоть мало–мальски выделялся умом. Им надо, чтоб мы толстые были да глупые. А вот жукам все равно. Им главное, чтобы грохотало…

– Грохотало?

– Им нравятся громкие выстрелы, чем громче, тем лучше. Потому и люди нужны, которые разбираются во взрывчатых веществах. Эти двое и решили убежать, Джебил и Тиг. Они выведали, как делается газ для заполнения шаров – водород называется. Меня попросили помочь. Как раз накануне мне стало известно, что пауки собираются от меня отделаться. Так что терять мне было нечего. Я показал ребятам, где женщины изготавливают шары…

– Их делают женщины?

– Да, под надзором пауков. Мы просто вошли и взяли. Стража и не думала нас останавливать. Они, вероятно, рассудили, что нам велели отнести шары – что им еще могло прийти на ум? Прежде никто не пытался убежать таким образом, мы первые. Вот они посторонились и пропустили нас. – Джомар рассмеялся.

Даже по смеху было видно, насколько он устал. Прошло минут пять, и Найл уже начал подумывать, что дед заснул. А тот неожиданно снова заговорил:

– Спутники мои оба погибли. Один канул в море, другой снизился в Дельте. С шарами, видать, не все было в порядке. А мой ничего, донес меня до гор, что возле озера. Опустился я в полусотне миль от того места, где нас похватали.

– Они потом ударились в розыски?

Дед сухо осклабился.

– С той вот самой поры и ищут.

Мара опять начала похныкивать.

– Тихо, – сказал Джомар и положил ладонь на лобик ребенку. Через несколько минут ровное дыхание старика показывало, что он и сам заснул.

Через два дня Джомар умер. Рано утром, когда старшие еще спали, их разбудила Руна.

– Дедушка не разговаривает.

И все сейчас же поняли, что он мертв; внезапное осознание этого дошло разом до всех. Джомар лежал на полу вниз лицом, вытянув руки вперед, словно рухнул с большой высоты. Лицо его, когда перевернули, было безмятежно. Стало ясно, что последние его минуты не были омрачены кошмарным видением пауков–людоедов.

Весь тот день Улф, Вайг и Найл копали возле юфорбии могилу; копали глубоко, чтобы до тела не добрались хищники. Но, посмотрев на место захоронения через несколько дней, Найл по ряду характерных признаков определил, что туда добрался жук–скарабей. В пустыне никакая пища не залеживается.

В тот вечер, когда не стало Джомара, Сайрис попыталась установить связь со своей сестрой в Дире. Для этого она перешла глубже в пещеру – в загородку, где скончался Джомар – а остальные в глубоком молчании сидели в соседнем помещении, вслушиваясь в дыхание женщины; как только оно станет реже и глубже, так, значит, непременно вышла на связь. Сидели, дожидались с полчаса. В конце концов послышался досадливый вздох, и Сайрис появилась из–за загородки.

– Ну, что ты волнуешься! – не выдержал наконец Улф. – В городе Каззака только муравьиным пастухам известно, когда светает. Остальные вообще не разбирают, что там – день наверху или ночь.

Сайрис кивнула, но не сказала ничего.

Вторую попытку она предприняла утром, перед рассветом, думая застигнуть Стефну во время сна, и опять безрезультатно. Прислушиваясь к дыханию матери, Найл примерно понимал, что она сейчас ощущает. Попытка выйти на мысленную связь начинается с того, что пытаешься как можно явственней представить облик собеседника, с которым надо сообщиться, и мысленно окликаешь его. Лучше всего, если попытку делают оба собеседника одновременно. Однако это необязательно. Если двое связаны чем–то общим, искренним, приязненным, то внимание собеседника, даже если он ни о чем не подозревает, все равно можно привлечь. Тот вдруг начинает испытывать бередящее, неуютное чувство. А когда наступает слияние, оба собеседника ощущают присутствие друг друга так же отчетливо, будто и впрямь общаются напрямую.

Если связи достичь не удается, то возникает некая блеклая, отягощенная особой неподвижной тишиной сфера, куда иной раз проникает разрозненное эхо чужих голосов. Обычно это означает, что собеседник сейчас занят – может статься, самозабвенно трудится. Бывает так, что вот уже зовущий притомился, а до собеседника едва доходит, что до него пытались дозваться. Такое порой случалось между двумя сестрами, поэтому обе в подобных случаях старались держать ум «приоткрытым» по возможности дольше на случай, если зов повторится.

Вот почему Сайрис забеспокоилась. Вглядываясь в блеклое пустое пространство, населенное сонмами далеких приглушенных голосов, она вынашивала под сердцем темное предчувствие: что–то случилось. И по мере того как, нанизываясь один на другой, проходили дни, предчувствие крепло, перерастая в уверенность.

Предчувствие томило и самого Найла. Ни он, ни отец не обмолвились, что прикончили смертоносца, но память о том цепко угнездилась в обоих. Памятен был и рассказ Джомара: какой жуткой казни предали горстку жителей пустыни, поднявших на паука руку. И о том, как в день песчаной бури проплыли по небу два паучьих шара. Недавний поединок – с того момента, как мохнолапый впился в Найла глазами, и вплоть до секунды, когда тот в последний раз дернул своими членистыми конечностями, – длился не больше полминуты. Однако агонизирующему существу хватило бы времени подать сигнал тревоги своим.

Каззак считал свой город неприступным, но, понятное дело, он лишь выдавал желаемое за действительное. Смертоносец и лапой не коснется, а взглядом прошпилит так, что не пошевелишься. Найл сам это недавно на себе испытал. Еще и Джомар рассказывал, как их всех замели в плен, что лишь подтверждало, какую внутреннюю силищу имеют пауки.

Спустя неделю после кончины Джомара наихудшие опасения подтвердились. Все случилось тем самым утром, когда Найл наклонился над чашей уару утолить жажду и случайно перехватил взглядом плывущий по небу шар. И в тот день, когда паучья армада заполонила небо и жилище сотрясалось от жалящих ударов насылаемого страха, юноша никак не мог освободиться от тяжелой мысли, что в нагрянувших бедах виновен именно он, Найл. Утешал он себя единственно тем, что уж коли пауки развернули такие поиски, то им действительно неизвестно, где прячутся мятежники люди.

А когда вчера засыпал, мозг вдруг захолонул от страшной мысли: а ну как Ингельд, угодив смертоносцам в лапы, выдаст, где они скрываются?

Улф, видимо, мучился той же мыслью. Наутро за едой он сказал:

– Будем уходить. Возвращаемся на прежнее место, у подножия плато.

– Когда? – только и спросила Сайрис (взор опустелый, притихший – видно, что не спит ночами).

– Сегодня, ближе к сумеркам. Задерживаться глупо. Они будут здесь роиться, пока нас не отыщут.

Найл взглянул украдкой на ногу отца: опухоль все еще не сошла.

– Ты думаешь, тебе легко будет дойти?

– Рассуждать не приходится.

– Сейчас бы сюда листья герета, – произнес Вайг.

Куст этого растения рос примерно там, где начинается пустыня. Его листья обладают мощными целебными свойствами. Истолчешь их в кашу, приложишь, и любая опухоль сойдет на нет в считанные часы.

– Я видел один такой, когда мы шли обратно из Диры.

– Где?

– Недалеко, часа два ходьбы.

– Я пойду с тобой.

Улф качнул головой.

– Ты, Вайг, понадобишься здесь. Отправляться будем сегодня, поэтому предстоит много работы. Найл у нас уже взрослый парень, может сходить один.

И Найл, закончив еду, сразу же отправился. С собой он прихватил сплетенную из травы сумку для листьев, фляжку с водой и металлическую трубку–жезл. Раздвинутая на всю длину, она могла служить как посох. Ее тяжесть в правой руке придавала уверенности. С такой любой хищник не страшен.

До полудня оставалось по меньшей мере часов пять. Если ничего непредвиденного на пути не произойдет, к этой поре можно уже вернуться домой.

Одолевая свой десяток миль, Найл не забывал зорко посматривать по сторонам. Не ускользнул бы от него ни чуть заметный бугорок – признак обиталища тарантула–затворника, ни скользящий по небу паучий шар. Обходил он загодя и большие камни: именно под ними имеют привычку укрываться скорпионы. Временами Найл настороженно сосредотачивался, выявляя умом потаенные признаки возможной опасности. Обостряющимся в такие моменты чутьем он ощущал всякое трепетание враждебной воли. Но сейчас никакой опасности поблизости не чувствовалось. Был, правда, здоровенный паук–верблюд, остановившийся достаточно близко – рассмотреть, что там такое движется: грызун, ящерица или еще какое–нибудь съестное. Убедившись – нет того, что нужно, – насекомое заспешило своей дорогой. Найл так и не мог взять в толк, почему пауки–верблюды не интересуются людьми.

На расстоянии мили от поросли, где они как–то наткнулись на гигантского сверчка–сагу, Найл и отыскал тот самый куст герета, что приметил ранее. Высоты в нем было метра два, на концах широких глянцевитых листьев виднелись красненькие отростки, из которых впоследствии должны появиться остроконечные цветы. Растение, к удивлению Найла, оказалось целиком покрыто шелковистой паутиной, отчего куст имел вид шатра. Заглянув сквозь хитросплетение прозрачных волокон, он разглядел десятки малышей–паучат, каждый не больше сантиметра в диаметре. Стоило легонько коснуться паутины кончиком жезла–копья, как из потайного места сразу же показывалась мать–паучиха – посмотреть, что происходит. Она была буроватой масти. Большое округленное туловище опиралось на длиннющие передние лапы, покрытые мелкой шиловидной щетиной. Паучиха была около полуметра в поперечнике. Ее крохотные глазки взирали на Найла с какой–то даже осмысленностью.

Паука–шатровика Найл видел впервые, поэтому понятия не имел, ядовитый он или нет. Чтоб добраться до листьев, придется сечь паутину ножом. Паучиха, безусловно, вступится за своих малышей. Надо будет драться.

Несколько минут они не отрываясь смотрели друг на друга, затем паучиха потеряла интерес и отступила назад под прикрытие широких листьев. Найл устроился так, чтобы различались выступающие из листвы кончики лап, и сосредоточился, очистив ум от посторонних мыслей. Через считанные секунды освободившаяся голова утратила чувство времени, что очень важно для такого рода контакта. Едва это произошло, как в мозгах словно все перевернулось: показалось, что на паучиху Найл смотрит с огромной высоты. Еще миг, и он уже сам не отличает себя от этой твари.

Удивительно. Пытаясь в свое время вклиниться в умы серых пауков–пустынников, он явственно ощущал, какая бездна между его и их мозгом. Они как бы воздвигали некую преграду, противясь постороннему вторжению. Судя по всему, шатровику такое свойство не было присуще. Впечатление такое, будто паучиха не сознавала различия между Найлом и собой. Их сущности непроизвольно слились воедино. С серыми пустынниками слияния не получалось, как невозможно было бы смешать воду и нефть. То же самое и в незабвенной стычке со смертоносцем – но с разницей, что там паук сам пытался вживиться в человеческий ум.

Получается (поразительно!), на ум шатровика можно влиять едва не так же, как смертоносец воздействует на человека.

Раздалось нужное жужжание, в паутину врезалась мелькнувшая сейчас возле уха муха–росянка. Соблазнясь запахом красненьких цветков, она упустила из виду тонкие полупрозрачные волокна паутины. Паучиха тотчас пришла в движение, и стало понятно, что она голодна. Несколько насекомых, случайно угодивших сегодня в сеть, без труда вырывались, будучи слишком крупными и сильными. А блестящая черненькая росянка – не больше пяти сантиметров длиной – увязла лапками в клейких тенетах. Паучиха в два витка очутилась возле мухи и, всадив клыки, впрыснула быстродействующий паралитический яд. Прошло несколько секунд, и муха сделалась квелой. Вытянув через паутину длинные передние лапы, охотница подтащила добычу к себе. О Найле к этой поре она совершенно забыла. Она не могла охватить его своим меленьким умишком, человеческое сознание было для нее непостижимо огромных размеров. Челюсти насекомого с хрустом вгрызлись в мягкую брюшину росянки, все еще живой, но не способной пошевелиться.

Находиться в уме у насекомого в момент, когда оно с голодной жадностью выедало живую плоть, было делом не из приятных. Найла затошнило. Одновременно с тем четкость ощущений изумляла. Круговая панорама зрения насекомого, удовольствие от насыщения этой первой на дню пищей. Найл недоуменно поглядел на собственные руки – убедиться, что у него не длинные лапы, покрытые шипастой щетиной. Чувствовалась даже владетельная нежность к паучатам, карабкающимся среди листвы и высматривающим места, откуда можно поглазеть на залитый солнцем ослепительный мир снаружи.

Он сознавал и определенную неловкость (на уровне инстинкта), которую ощущала сейчас паучиха. Она бы и рада полностью переключиться на охоту, да мешает необходимость присматривать за потомством. (Найл определил, что бесхитростное насекомое добывает пищу, даже подстерегая и накидываясь на пролетающую мимо добычу, не особо надеясь, что та сама попадет в тенета.) Она же, будучи матерью, знала и то, что дети у нее голодны, им бы надо оставить часть трапезы. Однако собственный голод пересиливал заботу о потомстве. Выбора у паучихи не было, ею всецело руководил инстинкт.

Найл мысленно «устроил», чтобы насекомое перестало есть. Затем добился, чтобы паучиха сбросила остатки росянки паучатам, которые мгновенно сгрудились вокруг пищи, покусывая друг друга от нетерпения скорей добраться до еды. Почувствовав неутоленный голод бедной твари, Найл усовестился, что сыграл с ней такую каверзную шутку.

Ощущение было поистине ошеломляющее (что необычное, уж и говорить не приходится) из всех, какие он когда–либо испытывал: править волей чужого существа. Найл ловил себя на том, что относится с явной симпатией к насекомому, которое, по сути, стало частью его самого. Оказывается, в этом волнующем ощущении имелось некоторое сходство с чувством, что он испытывал к Мерлью: желание слиться с ней, овладеть ее волей. Вот почему, понял он, в нем проснулось такое волнение, когда та поцеловала, а затем куснула его за ухо, словно давая тем понять, что вверяется ему вся. Вот почему так растерян и подавлен он был, когда услышал вдруг уничижительное «тщедушный». Найл понял, что Мерлью действовала обманом с тем лишь, чтобы подчинить его волю себе…

От разгулявшихся эмоций Найла паучиха пришла в беспокойство. Ревность была ей незнакома, и это ощущение она нашла неуютным и пугающим. Несмотря на ядовитость и привычку питаться живыми существами, она, в сущности, была безвинным и легкоранимым созданием. Как странно: парень едва ли не чувствовал дружеское расположение к твари, пожирающей добычу заживо.

Найл бережно раздвинул нити паутины возле верхушки куста и начал аккуратно обдирать листья. Самое лучшее снадобье получается из тех, что помельче и потолще. Он был так поглощен наблюдением за паучихой, с удивленным вниманием прислушивающейся, что там делается с ее сетью, что почти упустил из виду пятнышко тени, проплывающее в десятке метров. Внимание остановилось лишь на следующей, будто отброшенной легким облачком, даром что небо было ясным. Именно из–за этого паучьи шары плыли так медленно и так низко над землей…

Как и в прошлый раз, отрешенность позволила подавить импульс страха прежде, чем тот успел оформиться. Шары шли так низко, что сомнения не было: еще минута – и Найла непременно обнаружат. Он отнесся к этому со спокойствием человека, понимающего, что выхода все равно нет. Он был как на ладони, на совершенно открытом месте. Стоял без движения, уставя глаза на куст и стремясь слиться разумом с паучихой. Они догадываются о его присутствии, в этом нет сомнения. Они угадывают укромное свечение всякой жизни. Минут через пять Найл поднял взор. На его глазах из поля зрения уплывал последний шар. Отчетливо различался силуэт смертоносца, сидящего, свеся лапы, под шаром в полупрозрачном пузыре. Медленно опустившись на землю, он, не отрываясь, смотрел им вслед. В отдалении на северо–западе маячили красные столбы. Пещера от них находится прямо к югу. Пауки держали курс именно туда. Не было никакого сомнения, что к ней они сейчас и направляются.

Саднящая мука пронзила сердце. Очевидность предстоящего исхода ошеломила, сломила Найла. Он же, по сути, был все еще ребенком, его жизнь проходила под родительским глазом и опекой. И вот совершенно внезапно его мир сокрушился вдребезги. Первое, что нахлынуло, это детски безудержный страх одиночества, сознание беспомощности и жалости к себе, от которых тянет зарыдать в голос. Но следом рождалось и крепло уже иное чувство: ты уже не ребенок, ты взрослый человек. Это придало твердости. В то же время Найлу подумалось, что есть еще возможность оповестить семью. Скрестив под собой ноги и склонив голову, Найл стал настойчиво выходить на связь с матерью. После нескольких минут мучительной сосредоточенности наступило изнеможение. Найл попробовал еще раз, принуждая ум к спокойствию, но уже само ощущение, что послание требует срочности, сводило на нет все усилия. У него никак не получалось расслабиться, погрузившись в отрешенное, лишенное чувства времени созерцание, из которого только и можно установить контакт.

Прошло изрядно времени, прежде чем Найл сумел побороть слабость, от уныния лишь возрастающую. Зной все усиливался – что высиживать тут? Отправившись в обратный путь к пещере, Найл почувствовал себя определенно лучше. Было даже какое–то мрачное злорадство от того, что жар ему нипочем. Начинала одолевать усталость, струился ручейками пот, но Найл взирал на все это как бы со стороны, словно бы мучился не он, а кто–то другой.

Завидев растопыренный кактус–цереус, Найл ощутил тепло смутной надежды. Внешне все как будто не вызывало тревоги. Но уже в трехстах шагах от жилища Найл заметил нечто, заставившее насторожиться. Большой камень и терновый куст, обычно закрывающие вход, были откинуты в сторону, растение валялось чуть поодаль. Неутешное чувство бесприютности сделалось таким невыносимо острым, что казалось, вот–вот не выдержит и разорвется грудь. Сорвавшись на бег, юноша кричал сквозь слезы. Собственный голос, будто пощечина, заставил опомниться. Найл пришел в себя.

Поперек входа лежало распростертое человеческое тело. По обнаженной груди заметно: мужчина. На секунду Найл испытал облегчение, землистое распухшее лицо было незнакомым. И тут взгляд упал на браслет, охватывающий бицепс. Перед Найлом лежало тело отца. Паучий яд вкупе со зноем сделали свое дело, труп начал уже разлагаться.

В пещере горели три масляных светильника. Семья напоследок решила, видимо, позволить себе роскошь. Корзины с провизией и запасом воды аккуратным рядком ждали возле стены. Скатана в рулон принесенная Найлом из Диры ткань. Следов борьбы нигде не было. Копья стояли где им положено, у входа. На постели Руны лежала чашка с недоеденной муравьиной кашей. Если б не жуткий труп у порога, можно было подумать, что семья просто ненадолго отлучилась. Подхватив один светильник, Найл обошел всю пещеру. Никого. Муравьи и те пропали.

Найл сидел на постели с жестким, окаменевшим сердцем. Бремя свалившегося горя сокрушило все чувства. Даже труп отца уже не вызывал эмоций.

Юноша сидел, уставясь перед собой пустым неподвижным взором, не зная, как остаться с внезапным своим одиночеством, сомкнувшимся глухой стеной вокруг. Взор перекочевал на чашку каши, и в голову проникла мысль, что Руна и Мара, может, еще и живы. Это сразу же положило конец безразличию. Выйдя наружу, Найл вгляделся в глинисто–песчаную корку пустыни. Сухой и жесткой была она, но пытливому глазу охотника несколько невнятных отметин дали безошибочно понять, в каком направлении удалились пауки. Они ушли на северо–запад, к морю.

Возвратясь к пещере, Найл собрался с духом и тащил, ухватив за одежду, труп до самой отцовской постели. Раздувшееся лицо мертвеца имело вид жутковатого изваяния, между раскрывшимися черными губами виднелись желтые зубы. Найл отвернулся, не в силах смотреть. Тело Улфа он накрыл тканью, принесенной из Диры, – не из уважения, а скорее из неприязни к мертвому лицу. Затем переложил в одну из заплечных сумок кое–что из еды. Не забыл и раздвижную трубку–жезл.

Как и что делать, он до этой секунды совершенно не задумывался. Во время обратного пути к пещере главное для него было забыться хотя бы на время ходьбой, чтобы не остаться наедине со своей беспомощностью. Не будь в пещере смердящего трупа, отравляющего воздух, то еще и неизвестно, двинулся бы Найл куда–нибудь вообще.

Уходя, он завалил вход камнем, затем с полчаса подсовывал в щели камушки помельче. Солнце было теперь над самой головой, но Найла это не очень–то и заботило. Главное – удостовериться, что в пещеру не проникнут хищники. Место, десяток лет бессменно служившее семье жилищем, теперь превратилось в усыпальницу Улфа. Сыну хотелось, чтобы прах отца покоился в неприкосновенности, пока дети, возвратясь, не погребут его как воина.