Текст книги "Панихида по усопшим (ЛП)"

Автор книги: Колин Декстер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Глава одиннадцатая

Экстрасенсы и ясновидцы утверждают, что простор для их талантов увеличивается, когда они могут физически присутствовать в комнате, где отсутствующие – пропавшие или, возможно, умершие – оставили позади себя некие бродячие эманации.

У убийц своя репутация, – считается, что у них возникает неконтролируемое желание пересматривать сцену смерти, и в воскресенье утром Морс с интересом задумался, ступала ли снова нога убийцы Джозефса в Сент-Фрайдесвайд со дня его преступления. Он подумал, что ответ наверняка был – «да», и это была одна из немногих позитивных мыслей, которую ему удалось произвести на свет еще в пятницу вечером.

Каким-то образом его ум оказался полностью опустошен, и в субботу он твердо решил отказаться от всех идей о дальнейшем расследовании таинственного дела, которое не было его делом, в любом случае. Утром он проконсультировался с Сивиллой еще раз, но теперь она указала на Инвернесс. Во второй половине дня он впустую потратил время перед телевизором, наблюдая гонки в Донкастере. Он был беспокоен и скучен: у него было так много книг – он мог бы их читать, так много записей – он мог бы их слушать – и все же он не мог найти хоть каплю энтузиазма для этого. Чего он хотел? Его вялое настроение сохранялось до воскресного утра, когда даже несколько эротически лакомых кусочков в «Новостях мира» не смогли его поднять. Он развалился мрачно в кресле, его глаза неопределенно сканировали разноцветные корешки на книжных полках. Возможно, Шарль Бодлер соответствовал его настроению? Что это был за сюжет про принца в поэме «Цветы зла»? «Бессильный юноша со стариковской думой…» И совершенно неожиданно Морс почувствовал себя лучше. Чертов бред! Он не был ни юным импотентом, ни старым маразматиком – это далеко не так! Для него пришло время действий.

Он набрал номер, и она ответила.

– Здравствуйте.

– Мисс Роулинсон?

– Кто говорит?

– Вы вряд ли меня запомнили. Я… я встретил вас в прошлый понедельник в Сент-Фрайдесвайд.

– Я помню.

– Я был… э-э… я надумал сходить в церковь этим утром.

– В нашу церковь, вы имеете в виду?

– Да.

– Вам бы лучше поторопиться, чтобы успеть на службу – она ​​начинается в половине одиннадцатого.

– Ох. Понимаю. Ну… э… большое спасибо.

– Вы совершенно неожиданно очень меня заинтересовали, инспектор.

В ее голосе слышалось дружеское расположение, и Морсу захотелось подольше удержать ее у телефона.

– Вы знаете, что я приходил на концерт в пятницу вечером?

– Конечно.

Морс почувствовал глупую радость несовершеннолетнего подростка от этого «конечно». Продолжай, парень!

– Я… э… я не видел вас после этого. На самом деле я вначале не понял, что это вы играли в спектакле.

– Удивительно, что делает парик блондинки, не правда ли?

– Кто это? – чей-то голос послышался позади ее голоса.

– Простите? – сказал Морс.

– Все в порядке. Это моя мать – спрашивает, кто вы.

– О, я слышу.

– Ну, как я уже говорила, вам лучше поторопиться, если вы собираетесь идти.

– А вы идете? Возможно, я мог бы вас подвезти…

– Нет, не сегодня утром. У матери случился один из ее приступов астмы, и я не могу оставить ее.

– Ох.

Морс скрыл свое разочарование под веселым прощанием, и сказал себе мысленно: «ты мудак», сжимая трубку телефона. Хотя он все равно собирался пойти. Это не Рут Роулинсон он хотел там увидеть. Он просто хотел ощутить место – повстречать некоторые из тех бродячих эманации. Он убеждал себя, что не имеет значения, появится там мисс Роулинсон или нет.

Оглядываясь на свое первое за последние десять лет посещение церкви, Морс решил, что остался доволен полученным опытом. Служба в Сент-Фрайдесвайд, вроде бы приблизительно прояснила ему, как они проходят в англиканском варианте[6]6
  При том, что англиканство, признавая традиционные таинства, придает мессе столь же большое значение, как и католичество, имеется значительная свобода в литургической практике, а чин богослужения варьируется от самого простого до тщательно разработанного.


[Закрыть]. Правда, не было заявления с амвона, провозглашающего непогрешимость Его Святейшества Папы; но в других отношениях оказалось не так много того, что разделило англиканскую церковь и римско-католическую раз и навсегда. Была прочитана проповедь – все как полагается – посвященная (с чувством юмора) денонсации Святым Павлом похотей плоти, но все действие реально было сосредоточено вокруг мессы.

Все началось не очень хорошо для Морса, который спустя две минуты, понял, что непреднамеренно сел на скамью, зарезервированную для церковного старосты. Это вызвало необходимость неудобного перешептывания и пересаживания, а в это время люди уже встали на колени, чтобы признаться в своих прегрешениях. К счастью, с его точки зрения, на задней скамье Морс мог сидеть, и стоять, и креститься, и преклонять колени во взаимодействии с остальными, хотя многие из этих переходов оказались одинаково как вне его рефлексов, так и вне его склонностей. Что поразило его больше всего – это число исполнителей, собранных вокруг алтаря. Каждый целенаправленно играл свою роль: священник, диакон, суб-диакон, и кадильщик, и мальчик с сосудом для ладана, и два помощника и еще четверо, носивших светильники, и всем этим руководил моложавый, со скорбным лицом церемониймейстер, руки его торчали горизонтально перед ним в позе непрерывной молитвы. Это было почти как шоу, со всеми признаками длительных репетиций: – поклонились, перекрестились, упали на колени, поднялись, – с синхронизированной дисциплиной, которая (как это показалось Морсу) может выгодно потягаться со степ-труппой. Для этих маневров дисциплинированная паства должна выработать одинаково хорошие реакции: – вот сидят, а вот встают на ноги, а иногда открывают рот для скорбных ответов.

Женщина, сидевшая рядом с Морсом, вскоре распознала в нем новичка, каковым он и был на самом деле, и теперь постоянно совала ему под нос соответствующую страницу с пояснениями к порядку богослужения. Сама она пела пронзительным сопрано, которое было изысканным в своей дикции, и трижды в начале службы умоляла Всевышнего омыть ее от грехов и сделать ее одежду белее снега, а Мекледжон в это время, быстро проходя вверх и вниз по проходам, окроплял все в поле своего зрения святой водой. Но было одно очко в пользу Морса – он знал большинство молитв; и в какой-то момент он подумал, что ему почти правильно удалось пропеть «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу».

Также он узнал и кое-что еще. Из пояснений Мекледжона к предстоящим развлечениям на следующей неделе, стало ясно, что месса была делом гораздо более сложным, чем он себе представлял. Как оказалось, было три типа службы, – «низкая», «высокая» и «торжественная»; и если, как подозревал Морс, «низший тип» не был чем-то шикарным, то значит и хор в нем не участвовал – значит, не было и органиста? Тогда что, ради всего святого, Моррис делал в церкви, когда несчастный Лоусон разбился вдребезги, упав с башни? Люди, возможно, иногда ходят в церковь, потому что им хочется помолиться, но… Во всяком случае, было бы целесообразно выяснить немного больше об этих различиях в службах.

И кое-что еще; то, что на самом деле наводило на размышление. За исключением самого Морса, все общество вкусило благословленного пастором хлеба и вина, когда открыли доступ к святому престолу у алтаря, при этом церковный староста, который недавно был назначен на это место, и который – в соответствии с почтенной традицией – был тем, кто самым последним получил причастие. Джозефс был старостой. Джозефс последним в цепочке верующих встал на колени в вечер своей смерти. Джозефс приложился к чаше с вином в эту ночь. И Джозефс – как сказал патологоанатом – скончался от очень странного содержимого в желудке. Было ли это возможно? Возможно ли, чтобы Джозефс был отравлен у алтаря? Из своих наблюдений за заключительной частью церемонии, Морсу стало ясно, что любой священник с церковной чашей в руках мог нанести кому угодно огромный вред, если б у него возникла склонность сделать это, потому что, когда он закончит, он может избавиться от любой улики. При этом ему для этого не нужны никакие оправдания, ибо они были частью церковного канона: промыть чашу и вытереть ее и положить в шкаф до следующего раза. Да. Было бы трудновато, конечно, со всеми стоящими вокруг исполнителями сложного ритуала, как это было сегодня; но в вечер убийства Джозефса, состав участников был, безусловно, гораздо меньшим. Опять же, это было то, к чему стоило присмотреться. Была там еще одна неясность, или ее не было? Оказалось, что сам священник был обязан допить вино, которое осталось в чаше после церемонии причастия, и сделать это перед всей общиной. А не мог он просто сделать вид? Налить другую порцию позже? Или нет, опять же… возможно, ничего и не было в общей чаше…

Было так много возможностей… и фантазии Морса уплыли выше колокольного шпиля, когда он вышел из прохладной церкви на солнечную Корнмаркет.

Глава двенадцатая

Для Морса было некоторым облегчением признать справедливость доводов разума, и он воспринял их спокойно, когда проснулся с ясной головой в понедельник утром, и сказал себе, что будет не плохой идеей спокойно рассмотреть проблему самому, прежде чем скакать от решения к решению.

Скорее всего было только две возможности: либо Лоусон убил Джозефса, а затем покончил с собой, в непонятно откуда взявшемся настроении раскаяния; либо какая-то неведомая рука убила Джозефса, а затем, усугубляя свое преступление, добавила в свой список и Лоусона. Из этих альтернатив, первая была значительно более вероятной; особенно, если Джозефс был в некотором роде угрозой для Лоусона, если нож, найденный у Джозефса в спине, принадлежал Лоусону, и если Лоусон сам выказывал признаки беспокойства в течение нескольких недель, предшествовавших смерти Джозефса, а также в последующие дни после нее. Проблема была в том, что Морсу не с кем было поговорить. Тем не менее, кто-то, в этом он был уверен, знал очень много об этих трех «если», и в 9.45 утра он обнаружил, что нерешительно стоит перед домом на Мэннинг-террас, 14. Его колебание объяснялось двумя причинами: во-первых, его естественной робостью, с первого же взгляда показывавшей, что ему очень хотелось оказаться в компании справедливой Рут Роулинсон; во-вторых, фактической неопределенностью: должен ли он постучать в дверь справа, ибо их было две, бок о бок; одна слева, отмеченная как 14В, и вторая – 14А. Очевидно, дом был разделен – причем, судя по всему, сравнительно недавно – и одна из дверей (как предположил Морс) вела непосредственно на верхний этаж, а другая в квартиру на первом этаже.

– Она открыта, – прокричал голос из 14А. – Я не могу подойти ближе.

На этот раз закон подлости оказался в нерабочем состоянии, и он сделал правильный выбор. Два шага привели его в узкий, покрытый ковром, проход, который служил в качестве коридора (лестница была сразу же за заколоченной стеной слева, и это оставляло мало места для маневра). Прямо перед ним сидела миссис Элис Роулинсон в инвалидной коляске, и трость с резиновым набалдашником прочно устроилась на ее коленях.

– Что вы хотите? – Ее глаза зорко рассматривали его.

– Я сожалею, что побеспокоил вас, – вы миссис Роулинсон, не так ли?

– Я спросила, что вы хотите, инспектор.

Лицо Морса, должно быть, передало его удивление, и старушонка без труда прочитала его мысли.

– Рути рассказала мне о вас все.

– Ох. Я просто подумал, если…

– Нет, ее нет. Войдите! – Она сразу заработала в первом раунде два очка. – Закройте за собой дверь.

Морс спокойно послушался, и оказался резко отброшен в сторону, когда попытался помочь ей проехать через дверь в конце коридора. Она расположилась в своем кресле посреди аккуратно меблированной гостиной, остановив всего лишь четыре фута свободного пространства для него. Предварительные переговоры были завершены, и она сразу же бросилась в атаку.

– Если вы хотите заполучить мою дочь на уикэнд, вам это не удастся! Вам лучше понять это с самого начала.

– Но миссис… – Он был подавлен опасной близостью ее палки. (Воинственная старая ведьма! – подумал Морс.)

– Я не одобряю многих аспектов в жизни современной молодежи – юношей, вроде вас, я имею в виду – особенно их невыносимую невоспитанность. Но я думаю, что они правы в одном. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Видите ли, миссис… – резиновый набалдашник был не далее трех дюймов от его носа, и его голос прервался на полуслове.

– У них достаточно здравого смысла, чтобы заниматься сексом, прежде чем они поженятся. Вы согласны?

Морс кивнул, выразив слабое согласие.

– Если вы собираетесь прожить с кем-то пятьдесят лет… – она покачала головой от такой перспективы. – Не то, чтобы я была замужем в течение пятидесяти лет… – тон ее голоса резко понизился на несколько градусов и стал более задумчивым, но сразу же выровнялся. – Хотя я уже сказала. Вы не можете забрать ее. Она мне нужна, и она моя дочь. У меня преимущество.

– Уверяю вас, миссис Роулинсон, я не имел ни малейшего намерения…

– У нее были мужчины раньше, чтоб вы знали.

– Я не сомневаюсь…

– Она была очень милой девушкой, моя Рути, – теперь она говорила спокойнее, но глаза ее оставались проницательными и цепкими. – Она больше не малышка.

Морс решил, что самое разумное для него, промолчать. Старая дама совсем рехнулась.

– Вы знаете, в чем ее беда?

Это был неприятной момент для Морса, который считал, что ее разум давно погряз в сферах вроде геморроя; но она сидела, глядя на него, и ожидала ответа. Да, он хорошо знал, какими были неприятности Рут Роулинсон. Знал даже слишком хорошо. Ее проблема была в том, что она должна была заботиться об этой озлобленной старой боевой секире, изо дня в день.

– Нет, – сказал он.

– Кому вы рассказываете, – ее губы жестко скривились, – вы лжете мне, инспектор. Вы знаете ее проблемы, а также знаете, что надо делать.

Морс кивнул.

– Вы правы. Я не думаю, что смог бы продержаться рядом с вами достаточно долго.

Теперь ее улыбка была совершенно искренней.

– Знаете, вы начинаете походить на человека, о котором рассказывала Рути. (Возможно, подумал Морс, она не настолько рехнулась, в конце концов?) – Вы иногда бываете грозным, разве нет?

– Все время. Если бы Рут вышла замуж – что было бы с вами?

– У нее были шансы – хотя я не думаю, что по большей части это был ее выбор.

– Реальные шансы?

Ее лицо стало более серьезным.

– Безусловно, один из них.

– Что ж, – Морс сделал вид, что встает, но не двинулся дальше.

– Какой была ваша мать, инспектор, она вам нравилась?

– Она была доброй, и я любил ее. Я часто думаю о ней.

– Рути стала бы хорошей матерью.

– Она не слишком стара?

– Сорок два исполнится завтра.

– Надеюсь, что вы испечете ей торт, – пробормотал Морс.

– Что? – ее глаза вспыхнули. – Вы не понимаете, что ли? Печь? Готовить? Как я могу делать что-нибудь подобное? Я даже не могу добраться до входной двери.

– А может, попробуете?

– Вы становитесь дерзким, инспектор. Вам пора. – Увидев, что Морс покраснел, она смягчилась. – Нет, простите. Пожалуйста, садитесь снова. У меня бывает не так много посетителей. Вы считаете, что я их не заслуживаю, верно?

– А у вашей дочери бывает много посетителей?

– Почему вы спрашиваете об этом? – ее голос снова стал резким.

– Просто пытаюсь быть вежливым, вот и все.

Морсу досыта приелась беседа с престарелой дамой, но ее ответ приковал его к стулу.

– Вы подумали о Джозефсе, не правда ли?

Нет, он не имел в виду Джозефса.

– Да, правда, – сказал он, настолько категорически, насколько ему позволило возбуждение.

– Он был не в ее вкусе. И у него была жена, – она фыркнула. – На что он был нужен? Конечно, если вы одинокий холостяк…

– Вы знали об этом?

– Я знаю многие вещи.

– Может, вы знаете, кто убил Джозефса?

Она покачала головой.

– И также я не знаю, кто убил Лоусона.

– Я знаю, миссис Роулинсон. Он сам убил себя. Вы найдете информацию об этом, она содержится в отчете коронера. Это так же, как крикет, знаете ли: если судья объявляет победителя, а вы при этом не присутствовали, то сможете прочитать об этом в газетах на следующее утро.

– Я никогда не любила крикет.

– Как и Джозефса, не так ли?

– Да, не любила. А также я не любила Лоусона. Он был гомосексуалистом, знаете ли.

– В самом деле? Я никогда не слышал о каких-либо правовых препятствиях подобным наклонностям.

– Вы, конечно, не настолько наивны, каким пытаетесь казаться, инспектор?

– Нет, – сказал Морс, – я нет.

– Я ненавижу гомосексуалистов, – палка угрожающе поднялась, плотно сжатая руками, окрепшими за долгие годы, проведенные в инвалидном кресле. – Я бы охотно многих из них передушила.

– И я бы охотно добавил вас в список подозреваемых, миссис Роулинсон, но боюсь, что не смогу. Видите ли, если кто-то убил Лоусона, как вы предполагаете, этот кто-то должен был отнести его на колокольню.

– Если только Лоусон не убил в церкви кого-то еще и не перенес на башню.

Это была идея; Морс медленно кивнул, удивляясь, почему он не подумал об этом сам.

– Боюсь, мне придется вышвырнуть вас, инспектор. Сегодня день моего бриджа, и я всегда утром привожу себя в порядок и немного тренирую руки.

Это был ее победный трюк, и Морс признал этот факт.

Рут фиксировала замок на своем велосипеде, когда подняла голову и увидела Морса, стоявшего у двери, и мать, сидевшую в коляске позади него.

– Привет, – сказал Морс. – Я сожалею, что не застал вас, но мы миленько побеседовали с вашей матерью. На самом деле я пришел спросить, не хотите ли вы куда-нибудь сходить со мной завтра вечером.

С ее бледным лицом и ее растрепанными волосами, она вдруг показалась ему очень заурядной, и Морсу стало интересно, почему она так сильно занимала его мысли.

– Это ваш день рождения, верно?

Она кивнула неопределенно. Она была озадачена, и на ее лице отразилась нерешительность.

– Все в порядке, – сказал Морс. – Ваша мать говорит, что так будет лучше для вас. На самом деле ей очень нравится эта идея, не так ли, миссис Роулинсон? (Один из трюков Морса.)

– Ну, я… но я хотела бы…

– Не возражай, Рути! Как говорит инспектор, я думаю, что так будет лучше для тебя.

– Я заеду за вами в семь, – сказал Морс.

Рут подобрала свою сумку, и постояла рядом с Морсом на пороге.

– Спасибо, мама. Это было очень мило с твоей стороны. Но – (обращаясь к Морсу) – Я сожалею. Я не могу принять ваше приглашение. Мне уже сделали другое предложение – кое-кто другой.

Жизнь была странной штукой. Несколько секунд назад она выглядела обычной женщиной; а теперь она оказалась призом, который просто выхватили из его рук, и для Морса на сутки вперед замаячили пустота и одиночество. То же самое произошло (если б только он знал), и для Рут.

Глава тринадцатая

– Какого черта вы хотите? – прорычал главный инспектор Белл из Городской полиции.

Две недели в Малаге, которые совпали с забастовкой испанского гостиничного персонала, не способствовали чувству юмора; и текущие дела, которые он охотно оставил (как всегда) после себя, никуда не делись. Но он хорошо знал Морса: они были старыми спарринг-партнерами.

– Испанские бордели все еще бойко функционируют?

– Я был с женой, откуда мне знать?

– Расскажите мне что-нибудь о деле Лоусона.

– Будь я проклят, если что-то скажу. Дело закрыто – и оно не имеет к вам никакого отношения.

– Как дела у детей?

– Неблагодарные маленькие засранцы. Больше их с собой не возьму.

– А дело Лоусона закрыто?

– Закрыто и гвоздями забито.

– Никакого вреда в простом…

– Я потерял ключ.

– Все дети неблагодарны.

– Мои особенно.

– Где материалы?

– Что вы хотите узнать?

– Кто убил Джозефса, для начала.

– Это сделал Лоусон.

Морс моргнул с некоторым удивлением:

– Вы имеете в виду, что?..

Белл кивнул.

– Нож, которым был убит Джозефс, принадлежал Лоусону. Женщина, которая убиралась у него, видела нож несколько раз на столе в доме священника.

– Но Лоусон был тогда далеко от Джозефса, – Морс остановился как вкопанный, а Белл продолжал.

– Джозефс был практически мертв, когда был зарезан: острое отравление морфием, который ему подложили, как говорится, на жертвеннике Господа. Что вы думаете об этом, Морс? Джозефс был церковным старостой, и он был всегда последним в алтарной цепочке, и он скончался с некоторыми довольно странными вещами в желудке, верно? Кажется довольно очевидным то, что…

Морс испытывал странное ощущение. Дежа-вю. Он обнаружил, что только наполовину слушает объяснения Белла – нет, не Белла, свои собственные объяснения.

– …помыть посуду, вытереть ее начисто, и держать в шкафу до следующего раза. Легко! Доказательства? Их нет.

– Но как же Лоусон…

– Он стоит перед алтарем, ожидая окончания последнего гимна. Он знает, что Джозефс должен считать собранные деньги в ризнице, как он всегда делает, и Лоусон ожидает, что он будет лежать без сознания; мертвый, наверное, к настоящему времени. Но вдруг слышит крик Джозефса о помощи, и Лоусон летит по проходу в своей рясе…

– В облачении, – пробормотал Морс.

– …и он наклоняется над ним; он удерживает остальных – их было не так уж много, во всяком случае – подальше от ризницы, посылает за помощью, а затем, когда остается один, втыкает нож в спину Джозефса – просто чтобы убедиться.

– Я думал, что умыкнули деньги.

Белл кивнул.

– Был там на службе один из опустившихся бродяг: Лоусон помогал ему иногда – поместил его в церковный приют, отдал ему свои старые костюмы – такое дело. На самом деле, этот человек стоял на коленях рядом с Джозефсом во время причастия.

– Таким образом, он мог подбросить морфий в вино.

Белл покачал головой.

– Вы должны ходить в церковь хоть иногда, Морс. Если бы он сделал это, Лоусон был бы также отравлен, как и Джозефс, потому что священник должен допить то, что осталось после причастия. Вы знаете, я считаю, ваш мозг стареет.

– Кто-то все-таки зажал казну, – слабо возразил Морс.

– О да. И я уверен, что это был тот бродяга – Swan[7]7
  The Swan (англ.) – лебедь, в переносном значении – «странное явление».


[Закрыть], или что-то подобное, так его называют. Он просто увидел деньги в ризнице и… ну, он просто прикарманил их.

– Я думал, вы сказали, что Лоусон должен был хранить все в другом месте.

– Для начала, да. Он должен был.

Морс был далеко не убежден, но Белл поплыл счастливо дальше.

– И бродяга достаточно хорошо образованный человек, судя по всему. Мы получили его описание, конечно, но… Они все выглядят почти одинаково, парни такого рода: ни один из них не бреется и не стрижется. Во всяком случае, он сел бы только за мелкую кражу, если б мы его нашли. Два или три фунта, – это все, что он получил. Забавно, на самом деле. Если бы он имел возможность пошарить у Джозефса в карманах, он нашел бы почти сто.

Морс присвистнул.

– Это означает, что у Лоусона также не было времени пройтись по карманам, верно? Мне говорили, что духовенству не сильно переплачивают в наши дни, и Лоусон мог бы…

Белл улыбнулся.

– Лоусону адски повезло, у него был шанс, – как зарезать его ножом, так и залезть в его карманы. Но это здесь, ни при чем. У Лоусона не было причин для этого. Еще несколько недель назад, до того, как он умер, его депозитный счет в банке составлял более 30 000 фунтов.

На этот раз свист Морса был громким и долгим.

– За несколько недель?

– Да. Затем он снял деньги. Почти все.

– Есть идеи почему?

– На самом деле, нет.

– Что сказал менеджер его банка?

– Ему не позволили ничего мне сказать.

– Что ему сказал Лоусон?

– Лоусон сказал ему, что он собирается сделать анонимное пожертвование на какую-то благотворительность, и именно поэтому ему нужны были наличные.

– На какое-то гребаное пожертвование!

– Некоторые люди более щедры, чем другие, Морс.

– Он снял все эти деньги до или после того, как Джозефс был убит?

Впервые Белл, казалось, почувствовал себя немного неловко.

– Раньше на самом деле.

Морс помолчал некоторое время. Новые улики состыковывались как-то неаккуратно.

– Какой мотив был у Лоусона для убийства Джозефса?

– Шантаж, возможно?

– Джозефс имел что-то на него?

– Что-то вроде того.

– Есть идеи?

– Были некоторые слухи.

– И что?

– Я предпочитаю факты.

– Лоусон склонял певчих к содомии?

– Вы всегда умеете выразиться так красиво.

– Таковы факты, а затем?

– Лоусон выписал чек на 250 фунтов Джозефсу парой недель ранее.

– Понятно, – медленно сказал Морс. – Что еще?

– Ничего.

– Могу я взглянуть на документы?

– Почему бы нет.

Морс провел следующий час в кабинете Белла, просматривая материалы дела.

Учитывая ограниченность наличного персонала, расследование гибели Джозефса и Лоусона было разумно и тщательно организовано, хотя там было несколько удивительных упущений. Было бы интересно, например, почитать показания каждого человека, находившегося в церкви, в то время, когда Джозефс умер, но оказалось, что некоторые из них были только случайными посетителями – среди них двое американских туристов – и Лоусон вполне невинно сообщил им, что, возможно, им не обязательно оставаться на дознание. Понятно, без сомнения, – но очень небрежно и совсем без надобности. Если только… если только, подумал Морс, если только Лоусона не встревожило, что кто-то из них сообщит полиции то, что заметил? Какие-то маленькие детали, какие-то маленькие несоответствия… Из всех показаний, полученных полицией (очень ясно изложенных, всеми аккуратно подписанных), только одно зацепило внимание Морса: то, которое должным образом было подписано трясущейся рукой миссис Эмили Уолш-Аткинс, то, которое свидетельствовало об опознании Лоусона.

– Возможно, вы брали интервью у этой бабульки? – спросил Морс, толкая отчет по столу.

– Не лично, нет.

До сих пор Белл был на пару шагов впереди, но Морс, как теперь он понял, довольно быстро обошел его на колее.

– Она слепа, как чертов крот, знаете ли? О какой идентификации может идти речь? Что это? Я встречался с ней прошлым вечером, и…

Белл медленно поднял голову от отчета, который читал.

– Вы предполагаете, что мужик, которого мы нашли свалившимся на паперть, был не Лоусон?

– Все, что я предполагаю, Белл, так это только то, что у вас было довольно скудно со свидетелями, если вы должны были полагаться на нее. Как я уже сказал, она…

– Она слепа, как летучая мышь – почти ваши слова, Морс; и если я правильно помню, ровно те же слова были сказаны моим собственным сержантом Дэвисом. Но не будьте слишком строги со старой милашкой, пожелавшей попасть в уголовный протокол, – это было самым захватывающим из того, что случилось с ней.

– Но я не это имею в виду.

– Придержите лошадей, Морс! Нам нужно было только одно опознание для слушания у коронера, – одно у нас уже было. Правильно? У нас было одно готовое свидетельство, и я думаю, что уж этот не был слеп, как крот. А если был, значит, проделывал адскую работу, играя на органе в шести регистрах.

– О, я вижу.

Но Морс не видел. Что Моррис делал в Сент-Фрайдесвайд в то утро? Рут Роулинсон знает, конечно. Рут… Ха! У нее сегодня день рождения, и она пойдет вся разряженная на свидание с каким-то развратным хамом…

– Почему Моррис был в церкви в то утро?

– Это свободная страна, Морс. Возможно, он просто хотел помолиться в церкви.

– Вы узнали, играл ли он в то утро на органе?

– На самом деле, я это сделал, да. – Белл снова наслаждался, (такое он редко испытывал в компании Морса). – Он играл на органе.

После ухода Морса, Белл несколько минут смотрел в окно своего кабинета. Морс был умный наглец. Он задает на пару вопросов больше, и исследует проблему немного глубже, чем это принято; ведь в большинстве случаев всегда бывает несколько оборванных концов там-сям. Он попытался переключить свои мысли на другой канал, но почувствовал озноб и липкий пот; почувствовал, как ему может быть тошно-то.

Рут Роулинсон лгала Морсу – ну, не совсем лгала. У нее действительно было свидание на вечер дня рождения; но оно не будет длиться долго, слава богу! А потом? А потом она могла бы удовлетворить Морса – если бы он все еще хотел ее взять.

В 3 часа дня она нервно перелистала голубой телефонный справочник, и нашла только одного Морса в Северном Оксфорде: Морс, Э. Иррационально, слушая первые несколько гудков, она надеялась, что его нет дома; и пока они продолжались, она молилась, чтобы он был там. Но никакого ответа не было.