Текст книги "Панихида по усопшим (ЛП)"

Автор книги: Колин Декстер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Глава восьмая

Морс вышел из церкви и пошел перекусить.

– Один кофе, пожалуйста, – сказал он девушке, праздно развалившейся у кассы.

– Если вы спуститесь вниз, то одна из официанток вас обслужит.

– Ох…

Это дело его не касалось, это чужое дело.

Он сидел и смотрел рассеянно в большое окно, на котором сейчас появились крапинки дождя, и наблюдал за людьми, бредущими вдоль Корнмаркет. Сразу напротив него была видна ограда церкви Сент-Фрайдесвайд, с заостренными, окрашенными в черный цвет перилами, на которые неуверенно опирался бородатый, с влажными волосами бродяга, бутылка с каким-то напитком свободно висела в его левой руке.

– Делайте заказ, пожалуйста, – это была та же самая девица.

– Вы только что его слышали, – огрызнулся Морс.

– Простите, сэр…

– Забудь об этом, милочка.

Он встал и перешел через улицу.

– Как дела, брат?

Бродяга настороженно глянул на Морса сквозь нелепые солнцезащитные очки – неожиданный интерес к его личности был, видимо, довольно необычным явлением.

– Вы не подкинете мне на стаканчик чая, дядя?

Морс вложил пару десятипенсовиков в удивительно чистую руку.

– Ты обычно здесь стоишь?

– Не-а. Обычно за Брейзнос-колледжем. Какое это имеет значение?

– Много хороших людей приходит в церковь, как ты думаешь?

– Временами приходят.

– Ты знаешь здешнего священника?

– Не-а. Сказал, чтоб я сматывался, вполне возможно, что этот. Хотя, знал другого. Реальный джентльмен он был, дяденька. То пускал к себе на ночлег, а то давал реально сытно поесть.

– Это был тот, который умер?

Бродяга подозрительно посмотрел на Морса сквозь темные стекла и сделал глоток из бутылки.

– Христосе, и вы тоже про то же, мистер.

Он оторвался от перил, двинулся по направлению к Карфакс, и был таков.

Морс снова пересек дорогу, теперь в обратном направлении, прошел мимо закусочной, мимо магазина велосипедов, мимо кинотеатра, затем повернул налево к Бомонт-стрит. Мгновение он колебался между Эшмолианом, напротив и справа от него, и отелем «Рэндольф», сразу налево. Это была несправедливая конкуренция.

В коктейль-баре отеля было уже полно жаждущих, так что Морс довольно нетерпеливо ожидал, пока группа американцев разберется со своими джинами и тониками. На буфетчице было платье с низким вырезом, и Морс заглянул в него, когда она, наконец, с очаровательным безразличием перегнулась через пивной насос, протянув ему заказ. Она была слишком молода, – вероятно, не более двадцати лет, а у Морса уже оформилось мнение, что мужчин влечет к женщинам примерно своего возраста – ну, плюс-минус десять лет или около того, в любом случае.

Он сел, смакуя свое пиво, и вынул газетную вырезку номер три из кармана. Она была от среды, 19 октября.

Трагическое падение с колокольни

Вчера утром преподобный Лайонел Лоусон упал с башни церкви Сент-Фрайдесвайд в Корнмаркете и разбился насмерть. Всего за десять минут до этого он провел, как обычно, утреннюю службу, и двое его прихожан были одними из первых, оказавшихся на месте трагедии.

Колокольня, ранее любимая смотровая площадка туристов, была закрыта для публики последние два года, так как появившиеся признаки разрушения стали уже видны на каменной стене с северной стороны. Но башня так и не была признана небезопасной, и всего неделю назад рабочие приходили, чтобы проверить покрытие крыши.

Лоусон, холостяк, 41 года, был викарием Сент-Фрайдесвайд в течение почти одиннадцати лет. Его будут помнить, прежде всего, пожалуй, из-за социальной работы, так как в дополнение к его глубокой заинтересованности в процветании церковных мероприятий для молодежи, он неизменно проявлял сострадательный интерес к судьбе бездомных, которые время от времени пользовались гостеприимным приютом в его приходе.

Как священнослужитель он не делал никакого снисхождения Высокой церкви англиканского типа, и хотя его сильно выраженная враждебность по отношению к рукоположению женщин не была универсально популярной, его обширная и верная паства будет оплакивать смерть дорогого наставника и друга. Он изучал теологию в Христианском колледже в Кембридже, а позже в колледже Святого Стефана в Оксфорде.

Только в прошлом месяце мистер Г. А. Джозефс, староста церкви Сент-Фрайдевайд, был найден заколотым в церковной ризнице.

Мм… Морс снова посмотрел на последнее предложение, и спросил себя, почему репортер счел своим долгом упомянуть о старосте. Не было ли чересчур много подозрительного в этом «после этого – значит вследствие этого»? Тем не менее, убийство с последовавшим вскоре после этого самоубийством, не было ни в коем случае редкостью, и репортер вряд ли был единственным, кто увидел здесь некую, скорее всего ошибочную, причинно-следственную связь. Ибо если Лоусон ухитрился убить Джозефса, то это было, конечно, настолько невыносимо для добросовестного и прилежного слуги Господа, что его поразили острейшие муки совести. Вот он и решился сбросить себя с ближайшей и наиболее удобной верхотуры, не правда ли?

Морс допил пиво, повозился в карманах какое-то время, и немного огляделся вокруг. В бар только что вошла женщина, и он изучал ее вид сзади с растущим интересом. Хорошо, если бы больше подошла ему по возрасту, чем буфетчица, конечно: длинные до колен сапоги из черной кожи; стройная фигура; туго подпоясанный, светло–рыжий плащ; пятнистый красный платок. Миловидная. И одна, как и он.

Морс передвинулся к ней поближе и услышал, что она заказала сухой мартини; и тут ему пришло в голову, что все, что ему нужно сделать, – это заплатить за ее напиток, пригласить ее в свой одинокий угол, и поговорить тихо, скромно, умно, увлекательно, – короче, мастерски. А потом – кто знает? Но тут мужчина среднего возраста поднялся со своего места и похлопал ее по плечу.

– Рад видеть тебя, Рут, дорогая. Садись.

Мисс Роулинсон развязала платок и улыбнулась. Но когда она заметила Морса, появившаяся улыбка исчезла. Она кивнула – как ему показалось почти сухо, – и отвернулась.

После третьей пинты, Морс покинул коктейль-бар и из фойе позвонил в Городское управление полиции. Но главный инспектор Белл был в отпуске, как ему сообщили, – в Испании.

Морс давно не занимался никакими физическими упражнениями, и теперь решил, поддавшись внезапному импульсу, пройтись пешком до Северного Оксфорда. Дорога займет самое большее полчаса. Как будто, чтобы высмеять его решение, его обгоняли автобус за автобусом: автобусы из Каттеслоу, автобусы из Кидлингтона, и вечно пустые автобусы, идущие в парк, и автобусы, субсидируемые отцами города на огромные суммы в тщетной надежде убедить пассажиров, оставлять свои автомобили на окраине. Но Морс продолжал идти.

Когда он подошел к перекрестку у Марстон-Ферри, он застыл как под гипнозом, наблюдая, как автомобиль, идущий по Северной кольцевой, вылетел на внутреннюю полосу, ударив едущий сзади мотоцикл. Гонщик был переброшен скользящим ударом на другую сторону дороги, там его белый шлем ударился о бордюр с тошнотворным звуком, где-то рядом мелькнули колеса ехавшего на юг грузовика, и под визг тормозов, послышался хруст костей человека.

Остальные свидетели этой сцене проявили, возможно, в первый раз в своей жизни, отчаянную храбрость: какой-то человек опустился на колени перед умирающим, и накрыл своим пальто раздробленное тело; молодой человек с длинными пышными волосами до плеч взял на себя обязанности автоинспектора; врач был уже на пути из Саммертауна, – из Центра здравоохранения; скорую и полицию тоже вызвали.

А Морс почувствовал вдруг, как внутри него все сжалось и его скрутило в судорогах боли. Липкий пот выступил у него на лбу, и он подумал, что сейчас его стошнит, поэтому он отвел глаза и поспешил прочь. Бессмысленные неадекватность и трусость вызывали у него отвращение, но физическая боль, бродившая в недрах его тела, гнала его вперед, все дальше и дальше вверх по дороге, мимо магазинов Саммертауна, и, наконец, домой. Даже легкомысленный человек бросил бы быстрый взгляд, прежде чем перейти на другую сторону.

Что было такого в дорожно-транспортном происшествии, что заставило его полностью потерять равновесие, Морс был не в состоянии понять. Много раз он бывал на месте убийств, и осматривал жестоко изуродованные тела. С брезгливым отвращением, конечно; но ни с чем более худшим. Почему тогда? Возможно, разница была лишь между смертью и процессом умирания погибшего в судорожной агонии после ДТП. Да, и еще: его определенный взгляд на случайности; случайная природа всего этого; «здесь и сейчас» – быть бы всего в нескольких ярдах, даже всего в нескольких дюймах от этого места, и ты в безопасности; быть бы в данном месте только на долю секунды раньше, – или позже. Это было то, что имел в виду Лукреций, говоря о случайном стечении атомов, мчащихся сломя голову через безграничные пустоты, сталкиваясь иногда как бильярдные шары, сталкиваясь как автомобиль с мотоциклом. Все это было бессистемно, так или иначе; все так жестоко и бессмысленно. Иногда Морс рассматривал все уменьшающуюся возможность самому иметь семью, и он допускал возможность, что может столкнуться с некоторыми страшными болезнями у тех, кого он любил; но никогда – с возможностью несчастного случая.

В отдалении завыла сирена неотложной скорой помощи, как некий безумный плач матери по своим детям.

Морс вынул пинту молока и закрыл дверцу своего холостяцкого холодильника. Не самое лучшее начало праздников! Он выбрал «Четыре последние песни» Рихарда Штрауса, но внезапно мелькнувшая мысль заставила его отойти от проигрывателя. В «Рэндольфе» он по-быстрому прочитал газетную вырезку номер четыре насчет дознания по гибели Лоусона; там было мало интересного, как он подумал. Но если он был не прав? Теперь он прочел ее снова. Бедняга являл собой страшное зрелище, его тело сильно разбилось при падении, его череп… Да! Это и было то, что заставило Морса закрыть крышку проигрывателя. Если он сам не захотел смотреть на лицо умирающего мотоциклиста, то что смогли рассмотреть те двое свидетелей на этом основательно разрушенном черепе? Все, что ему в настоящее время было надо, так это немного информации из официального отчета о слушании у коронера; а поскольку он знает коронера очень хорошо, то сможет получить информацию безотлагательно – на следующий день.

Через десять минут он уже спал.

Глава девятая

Избегая взгляда мужчины, Рут Роулинсон допила второй мартини и уставилась на ломтик лимона на дне своего стакана.

– Взять тебе еще?

– Нет, не нужно. В самом деле. Я уже выпила два.

– Продолжай! Наслаждайся! Мы живем только один раз, знаешь ли.

Рут печально улыбнулась. Это было то же самое, что продолжала твердить мать: «Жизнь проходит мимо, Рути, дорогая. Почему бы тебе не попытаться встречаться с большим количеством людей? Хорошо проводить время?» Ее мать! Ее требовательный ропот, ее мать-инвалид. Но все-таки мать; и она, Рут, ее единственный ребенок: сорока одного года (почти сорока двух), девственница до недавнего времени, помнившая, как она потеряла девственность.

– То же самое повторить, а затем?

Он был на ногах, держа бокал в высоко поднятой руке.

Почему бы нет? Она чувствовала приятное тепло где-то глубоко внутри тела, и она, конечно, может вернуться домой на несколько часов позже. В понедельник днем ​​был еженедельный сеанс матушкиного бриджа, и ничто, кроме ядерного нападения на Северный Оксфорд, не смогло бы отвлечь от него этих четырех старух, пока они азартно подсчитывали штрафные очки и взятки за небольшим столом, покрытым зеленым сукном в задней комнате.

– Ты меня напоишь, если не будешь осторожен, – сказала она.

– Как ты думаешь, что я пытаюсь сделать?

Она знала его достаточно хорошо, и она наблюдала за ним, когда он подошел к ней в баре в своем дорогом костюме: на несколько лет старше, чем она сама, с тремя детьми-подростками и очаровательной, умной, доверчивой женой. И он хотел ее.

Тем не менее, по какой-то причине она не хотела его. Она не могла вынести даже мысли о близости с ним – нет (напомнила она себе), она действительно знала, что близость была бы…

Ее глаза, блуждая по комнате, еще раз, в частности, вернулись к точке в самом дальнем углу комнаты. Но Морс уже ушел, и по какой-то непостижимой причине ей захотелось, чтобы он остался, – чтобы просто сидел там. Она узнала его, конечно, как только вошла, и чувствовала его присутствие все время. Могла ли она лечь в постель с ним? Именно его глаза очаровали ее; серо-синие, холодные – и все же каким-то странным образом уязвимые и потерянные. Она приказала себе не быть дурой; не надо было напиваться, сказала она себе.

Пока она медленно потягивала третий мартини, ее спутник что-то деловито писал на обратной стороне салфетки из-под пивного бокала.

– Слушай сюда, Рут. Будь честна со мной, – пожалуйста!

Она посмотрела на то, что он написал:

«Поставь галочку, у пункта, который наиболее отвечает твоим желаниям. Ты позволишь мне переспать с тобой:

– на этой неделе?

– на следующей неделе?

– в этом году?

– в следующем году?

– когда-нибудь?

– никогда?»

Это заставило ее улыбнуться, но она медленно и беспомощно покачала головой.

– Я не могу ответить на этот вопрос. Ты знаешь, я не могу.

– Ты имеешь в виду, что это не «никогда»?

– Я не говорила этого. Но… но ты знаешь, что я имею в виду. Ты женат, и я знаю твою жену. Я ее уважаю. Не сомневайся.

– Просто отметь один из пунктов. Это все.

– Но…

– Но ты меня разочаруешь, если отметишь последний, знаешь ли? Продолжай дальше. Разочаровывай меня. Но только честно скажи об этом, Рут. По крайней мере, я буду знать, где нахожусь.

– Ты мне нравишься, – ты это знаешь. Но…

– У тебя большой выбор.

– Что, если ни один из ответов не является правильным?

– Один из них должен быть в порядке.

– Нет.

Она достала свою собственную ручку и написала одно слово, перед «когда-нибудь»: слово «возможно».

В отличие от Морса, она не спала в тот день. Она чувствовала себя свежей и бодрой, и охотно немного поработала бы в саду, но, не переставая, лил дождь. Вместо этого она просмотрела сюжет сценки, в которой играла. Пятница приближалась с пугающей быстротой, и очередная репетиция была в 7.30 сегодня вечером. Не то, чтобы благотворительный церковный концерт с билетами по два пенса был чем-то значимым; но ее сердце не успокоилось бы, если бы она, пусть даже самые мелкие роли исполняла вполсилы, – ее аудитория всегда была довольна.

Сам Морс проснулся, дрожа и ворча, в 3 часа дня, и медленно сосредоточился на своем отпуске еще раз. Газетные вырезки по-прежнему лежали на подлокотнике кресла, и он собрал их вместе и положил обратно в конверт. Днем ранее он позволил некоторым вещам выйти из-под контроля. Но, довольно. Он был в отпуске, и он собирался хорошо провести отпуск. На книжной полке он зацепил пальцем толстый том; и воспользовался им так же, как использовали книги римляне, когда хотели получить предсказание Сивиллы, как фундаменталисты до сих пор обращаются к своему Священному Писанию, – так же и Морс сделал это со «Справочником отелей Британии». Он закрыл глаза, открыл книгу наугад, и просунул указательный палец и провел вниз по левой странице. Он нашел его. Отель «Свисс Лодор». В Кесуике, в трех милях к югу от… Он сразу позвонил в отель. Да, у них был одноместный номер с ванной. Надолго? Четыре или пять ночей. Возможно. Отлично. Он выезжает, не откладывая, и будет у них о… о… около девяти или десяти. Хорошо.

До Ившема – около часа, если ему повезет. Вдоль старой Вустер-роуд. M5 и M6 – 80 миль по скоростной трассе. Легко! Он успеет вовремя – к закуске перед ужином с бутылкой красного вина. Прекрасно. Вот что для человека означают праздники.

Глава десятая

Преподобный Кейт Мекледжон излучал своего рода благостный энтузиазм, стоя у дверей церковного зала. Очевидно, соберется большая аудитория, и в промежутках между елейным: «Приятного вечера, как хорошо, что вы пришли», он обсуждал, мудро ли будет вынести несколько старых стульев из кладовой. Было только 7.20 вечера, но зал был заполнен уже на две трети. Он знал, конечно, почему: из-за выступления степ-труппы младшего класса «Воскресной школы», которое обеспечивало обоюдовыгодное гарантированное привлечение всех мам, и тетей, и бабушек.

– Здравствуйте, миссис Уолш-Аткинс. Как мило, что вы пришли. Всего несколько мест осталось у сцены…

Он отправил двоих ворчащих подростков за дополнительными стульями, и обратился со своим букетом церковного дружелюбия к следующему прихожанину:

– Добрый вечер, сэр. Как хорошо, что вы пришли. Вы приезжий или…?

– Нет, я здесь живу.

Новичок вошел в зал и сел сзади с кислым выражением на лице. Он дал пять пенсов девушке с красивыми косичками, которая подошла к нему, и засунул программку в карман. Что за день! Почти шесть часов от Кесуика через Ившем: однополосное движение севернее Стоука; множество заторов за Бирмингемом, с перекрытием любого проезда почти на час по бесплатной трассе; потоки разлившихся вод на последних тридцати милях и дурацкие грузовики, вообразившие себя быстроходными моторными лодками… И это, так называемый праздник!

В хорошую погоду (в этом он не сомневался) вид из его спальни в отеле был бы воистину прекрасен; но туман, опустившийся с окружающих холмов, был настолько плотным, что невозможно было рассмотреть под окном даже газон с белыми стульями и столами – одна белая пустыня. Некоторые из его коллег-отдыхающих сели в машины и уехали на поиски (предположительно) какого-нибудь менее перепачканного пейзажа; но большинство только сидели и читали триллеры в мягких обложках, играли в карты, ходили купаться в крытый бассейн с подогревом, ели, напивались, говорили непрерывно, – а вообще им удавалось выглядеть гораздо менее несчастными, чем Морсу. Он не мог найти сносно привлекательных женщин, над которыми не нависали бы их мужья, а те немногие, кто сидел без присмотра в коктейль-баре были либо слишком заурядны, либо слишком стары. В своей спальне Морс обнаружил листок, на котором было напечатано стихотворение Роберта Саути «Как воды стекают в Лодор»; но он чувствовал, что даже поэту-лауреату редко приходилось опускаться до такой банальности. И вообще, спустя всего три дня, Морс слишком хорошо понял, как воды стекают в Лодор: они выливаются как из ведра, косыми беспрерывными четкими линиями из свинцового неба.

В пятницу (это было 7 апреля) ему доставили «Таймс» в комнату с ранним утренним чаем; и, проглядев прогноз погоды на уикэнд, он решил покинуть отель сразу после завтрака. Это случилось, когда он вынимал чековую книжку у стойки администратора, – сложенный белый листок спланировал на пол: он засунул в карман по рассеянности объявление, лежавшее на столе у ​​входа в Сент-Фрайдесвайд, но только теперь прочитал его.

«КОНЦЕРТ

В церковном зале на Сент-Олдейтс

Пятница, 7 апреля в 7.30 вечера

Степ-труппа (Воскресная школа)

Гилберт и Салливан. «Попурри» (Церковный хор)

Викторианская мелодрама (Драма-групп)

Входная плата 20 пенсов.

Приглашаются все желающие. (Собранные средства пойдут в фонд помощи по восстановлению колокольни.)»

Именно эта последняя строчка была наполнена возможностями, которые монополизировали мысли Морса, пока он вел свой «Ягуар». Действительно ли зубцы башни разрушились, в конце концов? Или они рассыпались, когда Лоусон забрался на этот последний привычный для него ориентир в городе? Всякий раз, когда это возможно, присяжные были заинтересованы в том, чтобы держаться в стороне от вердикта «самоубийство», и если бы башня была вообще небезопасна, он не стал бы решающим. Что Морсу действительно было нужно в отчете коронера, – все это там было. И все это было в офисе коронера, куда Морс немедленно отправился, когда, наконец, добрался до Оксфорда в 4.30 вечера.

Отчет, помимо подробного описания некоторых увечий Лоусона, был более расплывчатым, чем надеялся Морс, без упоминания вообще парапета, с которого Лоусон резво спрыгнул на землю. Но там был один из разделов, который сильно его заинтересовал, и он еще раз его перечитал. Миссис Эмили Уолш-Аткинс, официально засвидетельствовав опознание, говорила, что она оставалась одна в течение нескольких минут в церкви после службы. Затем она постояла примерно пять минут за пределами церкви, где она дожидалась, пока ее подберет такси: служба закончилась чуть раньше обычного. Около 8.10 утра она услышала ужасный стук в церковном дворе и, оглянувшись, обнаружила разбившееся тело Лоусона, распластавшееся на паперти. К счастью на сцене вскоре появились двое полицейских и Пол Моррис (опять Моррис!). Они увели ее обратно внутрь, в церковь, где она посидела, приходя в себя…

Морс знал, что не будет ему душевного покоя, пока он не увидится с миссис Уолш-Аткинс, и эта женщина была непосредственной причиной его присутствия на церковном концерте. (Была ли она единственной причиной, Морс?) Он просто упустил ее в элитном доме для престарелых, но там сказали, куда она отправилась.

Мекледжон закончил долгое выматывающее введение, свет был выключен, и на следующем этапе занавес начал рывками раздвигаться, чтобы предъявить аудитории степ-труппу во всей своей причудливой красе. Для Морса все это было ошеломляюще забавным; и он был совершенно не готов к бурным аплодисментам, которыми по окончании танца приветствовали несинхронный выход на поклон одиннадцати маленьких девочек, с пластиковыми плюмажами на головных уборах. Им хлопали в течение трех минут или около того, невзирая на неадекватную репетицию, врожденную неловкость, и ужасающе некомпетентное сопровождение пианистки. Что еще хуже, – труппа начинала с двенадцатью детьми, но одна маленькая девочка повернула налево (вместо направо) в критический момент танца, и проворно убежала за кулисы, ее лицо залили слезы страдания. Тем не менее, зрители продолжали аплодировать, и не унимались, пока не появилась руководительница труппы (она же пианистка), ведущая за руку несчастную, которая, – чуть не став дезертиром, – теперь застенчиво улыбалась, встреченная всеми как прима-балерина из «Садлерс Вэллс».

Исполнение «Попурри» Гилберта и Салливана было превосходно, и Морс понял, что в хоре Сент-Фрайдесвайд имелось несколько первоклассных талантов. На этот раз, к счастью, пианино перешло в руки исполнителя с бесконечно большими возможностями – в руки мистера Шарпа, бывшего заместителя мистера Морриса (это имя снова!). Моррис… человек, который был на сцене, когда Джозефс был убит; был на сцене, так же, когда Лоусон был… когда Лоусон был найден. Наверняка, было бы не трудно отыскать его? Или обнаружить миссис Бренду Джозефс? Они должны быть где-то; должны зарабатывать деньги; должны иметь номера страховок; должны иметь дом… С клинической точностью хор отрезал последний аккорд от финала оперы «Микадо», и их завершившееся выступление было встречено признательными, но сравнительно недолгими аплодисментами.

Потребовалось добрых пять минут, чтобы викторианская мелодрама, наконец, материализовалась, добрых пять минут, в течение которых слышался скрип и стук, будто кто-то натыкался на мебель, в течение которых был дважды досрочно поднят занавес, и в течение которых Морс еще раз просмотрел заключение коронера о смерти Лоусона. Был еще этот парень Томас, с такими показаниями, например:

– Я только что припарковал свой автомобиль на Сент-Джилс и шел в сторону Брод-стрит, когда заметил кого-то на колокольне Сент-Фрайдесвайд. Я не мог рассмотреть, кто там стоял, но в этом не было ничего необычного, потому что люди часто осматривают Оксфорд с высоты колокольни Сент-Мэри, или с башни Карфакс. Я видел, что какой-то человек, одетый в черное, смотрит вниз, голова его склонилась над бруствером…

Больше ничего, на самом деле. Только позже, услышав об утренней трагедии, он неохотно позвонил в полицию – по настоянию жены. Не так много, но Томас, видимо, был самым последним человеком (как предполагалось), видевшим Лоусона живым. Или же не был? А может он был просто первым – нет, вторым – человеком, видевшим Лоусона мертвым. Морс снова отыскал ключевые слова: «смотрит вниз, голова его склонилась над бруствером…». Какой высоты был тот парапет? Не более трех футов или около того, верно. И почему Лоусон наклонил голову над ним? Почему бы просто не «перегнувшись через парапет»? И почему «смотрит вниз»? Если человек собирается прыгнуть, вероятно, его не должно беспокоить, как выглядит место, на которое он собирается приземлиться? От священника, безусловно, – больше, чем от большинства простых смертных, – можно было бы ожидать, что он будет искать утешение в более эфирных сферах, какими бы ни были глубины его отчаяния. Но если… если Лоусон был мертв уже; если кто-то его…

Мелодрама, наконец, набрала темп, хотя, по мнению Морса, любая грубая дилетантская самодеятельность редко заслуживала публичную презентацию. Сценки, казалось, были выбраны так, чтобы охватить как можно больше исполнителей, и дать всем участникам хотя бы краткую возможность побыть на подмостках, видимо, чтобы минимизировать их захватывающую некомпетентность. Однорукий бородатый вооруженный герой, по крайней мере, знал свою роль назубок и, громко декламируя, старался перекричать скрип своих армейских ботинок; в то время как одна из многочисленных горничных каждое второе слово своей роли подсматривала в копии сценария, вставленного внутрь ее совочка для мусора. Единственное, что предотвратило полное перерастание драмы в фарс, стало выступление самой героини, молодой блондинки, игравшей с шармом и изысканностью, которые безнадежно не соответствовали ее неадекватному окружению. Она появлялась, чтобы спасти остальных, тех, кто закрывал глаза на свои промахи и спотыкался с впечатляющей самоуверенностью. Ей даже удалось в какой-то момент предотвратить конфуз дворецкого (слепой глупец! – подумал Морс), который едва не опрокинул кресло, когда подавал чай Ее Светлости. К счастью, многие роли по сюжету (как и было изначально задумано) были чрезвычайно забавны и, озвученные даже такими клоунами, могли вызвать небольшой вежливый смех; но когда опустился занавес, Морс не обнаружил ни малейших признаков смущения среди зрителей.

Возможно, все церковные концерты были одинаковы.

Викарий заранее объявил, что чай будет предложен в конце представления, и Морс был уверен, что миссис Уолш-Аткинс не покинет его без чашки-другой. Все, что он должен был сделать, так это узнать, как она выглядит. Он напрасно высматривал мисс Роулинсон, было ясно, что этим вечером мисс уже отработала епитимью, без сомнения, отмывая скамьи. И все же он почувствовал некоторое разочарование…

Люди теперь покидали зал довольно быстро, но Морс решил подождать пару минут. Он вынул свою программку и уставился на нее смутно, без реальной цели, кроме желания чем-то заняться в одиночестве.

– Я надеюсь, что вы выпьете чашку чая с нами? – Даже на этой последней стадии представления Мекледжон не пренебрегал своим пастырским долгом.

Чай? Такого никогда не случалось с Морсом, чтобы он пил чай в 9 часов вечера.

– Да. Спасибо. Интересно, вы случайно не знаете миссис Уолш-Аткинс. Мне нужно…

– Да, да. Сюда. Замечательный был концерт, не правда ли?

Морс пробормотал неслышно ругательство и последовал за своим проводником в переполненный вестибюль, где полная дама разливала темно-коричневую жидкость из громадного чайника. Морс занял свое место в очереди и услышал разговор двух женщин, стоявших перед ним.

– Вы знаете, он уже в четвертый раз выступает с ними. Его отец очень гордился бы им.

– Никто никогда не заподозрил бы, что он слепой, правда? Он также правильно делает все по ходу действия, как и остальные.

– Это результат многих репетиций, знаете ли. Вы должны соответствовать роли…

– Да. Вы действительно должны гордиться им, миссис Кайдер.

– Во всяком случае, они попросили его участвовать в следующем концерте, так что у него должно быть все в порядке, как вы считаете?

Значит, бедняга был действительно слепым. И, узнав об этой детали, – ведь для него каждый выход на сцену, вероятно, был примерно таким же испытанием, как для зрячего человека, идущего через болото с крокодилами, – Морс, вдруг почувствовал, что очень тронут, и очень сконфужен. Когда подошла его очередь, он положил пятьдесят пенсов на край подноса для пожертвований, надеясь, что никто этого не заметил. Он странно чувствовал себя в этом месте. Это были хорошие люди, которые радовались простым семейным связям и христианскому общению; те, кто думал о Боге, как об Отце, и кто никогда не вникал в заблуждения новоявленных богословов. Морс, потягивая чай, еще раз вынул свою программку и поискал имя дворецкого Ее светлости, мать которого (вполне обоснованно!) чувствовала себя такой счастливой и гордой. Но его снова прервали. Мекледжон стоял за его плечом, а рядом с ним – махонькая старушка, жевавшая песочное печенье.

– Мистер… э-э?

– Морс.

– Вы говорили, что хотели встретиться с миссис Уолш-Аткинс?

Морс возвышался над ней, остро осознавая ее миниатюрность, поэтому предложил ей пройти обратно в зал, чтобы они могли поговорить сидя. Он объяснил, кто он такой, почему он был здесь, и то, что он хотел бы знать; и она с готовностью рассказала ему о своем участии в событиях того страшного дня, когда она нашла Лоусона разбившимся у башни, повторив практически те же слова, которые она использовала на дознании.

Ничего! Морс ничего нового не узнал. Тем не менее, он поблагодарил ее вежливо и спросил, может ли он предложить ей еще одну чашечку чая.

– Одной для меня теперь достаточно, инспектор. Но я, должно быть, оставила где-то свой зонтик. Если бы вы были так любезны…

Морс почувствовал покалывание в скальпе – старый привычный признак. Они сидели в глубине зала за маленьким столиком, и поперек соседнего лежал зонтик, в натуральную величину. Так что не могло быть никаких сомнений по этому поводу: старая леди должно быть слепнет.

– Не откажите мне в просьбе: скажите, сколько вам лет, миссис Уолш-Аткинс?

– Можете ли вы хранить секреты, инспектор?

– Да.

– Вот и я могу, – прошептала она.

Решение Морса о том, чтобы проинспектировать коктейль-бар в «Рэндольфе» определялось не только жаждой, но и каким-то своенравным желанием узнать, может ли там быть мисс Роулинсон, о которой он не переставал думать. Но он не нашел ее там, и остановившись после одной пинты пива, сел на автобус. Вернувшись домой, он налил себе аккуратно бокал виски и поставил на проигрыватель «Четыре последние песни». Дивный Штраус…

Был уже поздний вечер, когда он повесил куртку в коридоре. Программка торчала у него из кармана и, опять ему повезло, когда он в третий раз открыл ее и прочитал:

«Дворецкий Ее Светлости – мистер Джон Кайдер». А потом его пульс помчался вскачь, когда он посмотрел на верхнюю часть исполнителей ролей: «Ее Светлость достопочтенная Амелия – мисс Рут Роулинсон».