Текст книги "Ганская новелла"

Автор книги: Кобина Эйби

Соавторы: Кофи Айду,Евгений Суровцев,Аджоа Йебоа-Афари,Селби Ашонг-Катай,Мейбл Доув-Данква,Ама Айду,Айи Арма,Кваме Ньяку
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Кваме Ньяку
Чувство справедливости

Вот уже в третий раз он вместе с этим типом Дайвом представал перед судом по обвинению в мошенничестве. Адвокат Дайва объявил, что своего добьется, и добился-таки: к концу третьего заседания его подопечного и оправдали, и освободили из-под стражи, а Тотоблито признали виновным и приговорили к трем годам тюремного заключения.

Его отвели в камеру под номером Е-7 Центральной тюрьмы. Новенькому полагалось спать возле параши, и, расстелив на полу одеяло, он устало опустился на свою «постель» и уже совсем было заснул, когда услышал, как рядом кто-то настойчиво потребовал: «Шшш, тише! Тихо, говорят вам! Армстронг будет говорить». Когда стало достаточно тихо, некто – видимо, этот Армстронг – заговорил: «Джентльмены, как известно, у нас появился новый коллега. Поскольку он будет отныне делить с нами хлеб и кров, то в соответствии с обычаем должен пройти обряд посвящения в наше общество».

Говоривший был тощим лысым человечком, этаким тюремным Агасфером, из тех, что большую часть сознательной жизни проводят в тюрьме за махинации с золотом и драгоценностями. Армстронг пользовался безусловным уважением со стороны сокамерников. Тюремное начальство также ценило его, потому что при нем в камере всегда поддерживались порядок и дисциплина, и в знак своего расположения обеспечило его настоящей постелью.

– Пусть подойдет. Мы начинаем испытание, – сказал Армстронг.

До новенького не сразу дошло, что обращаются именно к нему, и он продолжал лежать, когда слова эти прозвучали во второй, а затем и в третий раз. Тогда какой-то громила, сидевший по-турецки на своем одеяле, поднялся на ноги, выпрямился во весь рост и двинулся к новичку. Подошел, поднял его за шиворот одной рукой и с грохотом поставил на ноги. Потом дал легкого пинка, в результате которого новичок, пролетев несколько метров по воздуху, оказался прямо перед Армстронгом. Сон у него, разумеется, как рукой сняло.

– Спасибо, Коммандо, – с достоинством поблагодарил Армстронг гиганта. Затем, задавая вопросы словно первоклассный юрист, сделал так, что новичок как бы сам рассказал, что зовут его Нана Тотоблито Второй, что он марабут [15]15
  Африканский мусульманский священник, выполняющий одновременно функции прорицателя, знахаря и даже колдуна.


[Закрыть], травник и, кроме того, второй по величине колдун-прорицатель в своей округе. Он сообщил также, что его покойный отец, Нана Тотоблито Первый, был неофициальным консультантом по оккультным наукам у бывшего президента страны благодаря своему редкостному дару – видеть будущее. И он, Нана Тотоблито Второй, к счастью, унаследовал это качество.

– Почему вы оказались здесь? – сухо спросил его Армстронг.

– Помогал другу выпутаться из неприятной истории и сам в беду угодил.

– Расскажите суду, что именно с вами произошло.

Дело было так. Мельник Фоли имел от своей совершенно новенькой мельницы одни неприятности – машина непрерывно ломалась. Истратив на ремонт порядочную сумму, он решил выяснить, в чем же все-таки дело, и пожаловался на свои беды марабуту по имени Дайв. После загадочных манипуляций с разнообразными амулетами Дайв объявил:

– Кто-то наложил заклятие на твою мельницу, и пока заклятие не будет снято, никакого дохода от нее ты не получишь.

– А ты знаешь, кто это сделал? – с надеждой спросил Фоли.

– Блохе, прежде чем укусить, надо ведь под одежду забраться, не так ли?

– Значит, это кто-то из моих родственников?

– Это совершенно очевидно, однако не настаивай, чтобы я называл его имя, – сказал Дайв. – Это может принести несчастье.

Однако марабут быстро дал себя уговорить и как бы между прочим обратил внимание Фоли на то, как хорошо живет его младший брат.

– Мой младший брат? Неужели злоумышленник – это он! Но что именно он сделал? – никак не мог поверить Фоли, у которого ни разу не было случая усомниться в любви и преданности брата.

– Он кое-что закопал под твоей мельницей. Оно и сейчас там.

– А ты можешь это обезвредить?

– Конечно. Это мое ремесло. Тебе нужно только приготовить все необходимое, а о плате за труды мы поговорим, когда дело будет сделано.

Фоли достал все, что велел марабут, а Дайва между тем начал беспокоить исход дела, ибо насчет брата Фоли он, разумеется, соврал. Теперь главной его задачей было найти возможность закопать кое-какие предметы у мельницы, и он обратился за помощью к Тотоблито. Тот сначала колебался, но потом согласился.

И вот в день ярмарки, когда множество людей собралось на мельничном дворе, чтобы смолоть зерно, Тотоблито, решив, что в толпе его не заметят, начал поспешно рыть ямку в углу двора.

– Эй, что это ты здесь делаешь? – вдруг спросил кто-то.

– Ничего.

– Но я же видел, что ты рыл яму! А зачем? Ну-ка отвечай!

Привлеченные шумом, вокруг них стали собираться люди, и испуганный Тотоблито бросился бежать. Вслед ему тут же понеслись крики:

– Вор! Держите вора!

Бежать было трудно – Тотоблито расталкивал локтями людей, перепрыгивал через мешки с зерном и не заметил, как в спешке выронил нечто, завернутое в большие зеленые листья. Сверток развалился, и содержимое его высыпалось на землю. Там были собачья голова, высушенный хамелеон, коготь вороны и причудливо переплетенные связки раковин каури. Пока наиболее настойчивые преследовали беглеца, остальные собрали колдовские предметы, изобличавшие его.

Тотоблито быстро поймали и, наверное, избили бы до полусмерти, если бы не заметили особых шрамов на лице и на спине и связок каури на запястьях и лодыжках, означавших, что он колдун. Тогда его отправили в полицейский участок. Полицейские тоже опасались дьявольских сил и ничего ему не сделали. Тем не менее Тотоблито во всем признался. Его соучастник Дайв был немедленно арестован, и оба они предстали перед судом. Однако Дайва, к полному изумлению Тотоблито, оправдали и освободили из-под стражи, а его самого приговорили к трем годам тюремного заключения.

Армстронг довольно долго молчал, затем спросил:

– Как, по-вашему, допустимо сеять раздор между братьями и брать за это деньги?

Тотоблито не ответил.

– Если вы один раз согласились помочь кого-то одурачить, значит, и в другой раз поступите так же – была бы возможность заработать. Вы, марабут, которому доверяют свои самые сокровенные тайны, используете доверие людей, чтобы их же обмануть. Разве это допустимо?

Поскольку Тотоблито продолжал молчать, Армстронг обратился к сокамерникам:

– Джентльмены, у нас здесь уже был один священник. Он называл себя христианином. Помните?

Похоже, никто этого не помнил.

– Помните ли вы некоего Ософо, что провел с нами восемь месяцев лет пять тому назад? Тот, что обещал женщинам поведать ниспосланное ему божественное откровение и либо брал у них деньги, либо спал с ними. Разве вы его не помните?

– Да-да, я помню, – подтвердил кто-то. – Это тот, что ни слова не знал из Библии, а еще христианином назывался?

– Совершенно верно. Так вот, теперь перед нами аналогичный случай, и наказание, разумеется, должно соответствовать тяжести совершенного преступления.

Затем Армстронг прочистил горло, и голос его зазвучал еще более официально и строго:

– За попытку посеять вражду между невинными людьми вы приговариваетесь к четырем пощечинам. Кроме того, вы будете выносить парашу в течение двух недель – нет, в течение месяца, начиная с завтрашнего дня.

Огласив приговор, Армстронг вызвал одного из своих помощников для исполнения его первой части, однако тот заупрямился:

– Ты хочешь, чтобы я ударил колдуна? Даже если бы я был глух, и то понял бы, – глаза-то у меня есть! – что это за птица. Предположим, я ударю его, а моя правая рука возьмет и отсохнет. Чем ты мне тогда поможешь?

Услышав эти слова, Тотоблито от удовольствия улыбнулся во весь рот. Однако улыбка быстро исчезла с его лица, потому что безо всякого приказания со стороны Армстронга на него набросился Коммандо и начал безжалостно избивать. Заключенным пришлось срочно разнять их, пока дело не приняло трагический оборот. Когда Армстронгу удалось восстановить относительную тишину, он попросил Коммандо объяснить свое поведение. Тот моментально скинул рубаху и медленно повернулся кругом, чтобы каждый мог полюбоваться покрывавшими его тело страшными шрамами.

– Видите? А знаете, откуда это? Битые бутылки. Мне нанесли шесть ран на спине и две на груди, потому что я поверил одному гаду, вроде вот этого колдуна. – Коммандо осмотрелся и убедился, что его все слушают. Потом вдруг рявкнул: – Яо, Кофи Менза и ты, Квами, подойдите ближе! Слушайте, что сделал со мной человек из вашего гнусного племени ибо!

Двадцать лет тому назад, когда Коммандо было лет восемнадцать, он жил в Кумаси и считался одним из активистов Народной партии конвента [16]16
  Прогрессивная партия, лидером был К. Нкрума. Образована в 1949 году. Выдвинула лозунг «Самоуправление немедленно».


[Закрыть]. В обязанности молодых активистов входило поддержание порядка во время митингов, организуемых НПК, деятельности которой постоянно пыталась помешать оппозиционная партия [17]17
  Видимо, имеется в виду Объединенная партия, образованная в 1957 году и представляющая интересы феодалов, вождей и компрадорской буржуазии.


[Закрыть]. Между политическими противниками происходили яростные стычки, и в ход пускались дубинки, велосипедные цепи, ножи, бутылки с горючей смесью и вообще любое оружие, оказавшееся под руками. В результате кому-то выстрелом сносило половину физиономии, у кого-то оказывались выпущенными кишки или утрачена конечность, кто-то лишался глаза или уха.

Коммандо и его дружкам пока везло, и они выходили из подобных переделок, отделавшись, как говорится, легким испугом. Однако чувствовали, что нельзя дольше полагаться на счастливую случайность, если речь идет о собственной безопасности, и решили искать помощи у известного колдуна Адаму Банда, который славился тем, что не боялся никакого оружия.

В то время жил в Кумаси один дагомеец, и поговаривали, будто он обладает куда большим могуществом, чем Адаму Банда. Звали его Атидахо. И вот, когда все остальные направились к Адаму Банда, Коммандо предпочел пойти к Атидахо, надеясь получить совершенно исключительное средство для самозащиты.

Явившись к Атидахо с визитом, он был препровожден одним из прислужников к круглой хижине, стоявшей чуть поодаль от остальных. Перед входом в нее росло небольшое деревце. В развилке, образованной тремя наиболее крупными его ветками, был укреплен черный горшочек, над которым висел полувыпотрошенный цыпленок с вываливающимися наружу кровоточащими внутренностями. К этим же веткам была подвязана циновка, заменявшая дверь.

Подойдя поближе, они услышали доносившееся из хижины странное пение.

– Давайте немного подождем, – предложил слуга. – Он сейчас молится.

Когда пение стихло, они вошли внутрь.

Стены хижины были расписаны яркими красками – красной и зеленой. У одной стены – нечто вроде невысокого алтаря, на котором лежали боевые мечи, колокольчики, бутылки, перья и разные другие предметы, щедро окропленные кровью. Над алтарем висело множество конских хвостов – некоторые белые, остальные черные.

Алтарь окружали два или три ряда разнообразных горшков и калебасов. У противоположной стены – очаг с горящими в нем поленьями. Окон в хижине не было, и там стоял смрад – запах несвежей крови смешивался с кисловатым дымом из очага.

На леопардовой шкуре восседал сам Атидахо. Это был крупный, мускулистый человек с начисто обритой головой, смазанной маслом. Два ряда бус из раковин каури украшали его волосатую грудь подобно перевязи испанских конкистадоров. Не успел Коммандо войти, как Атидахо заметил:

– Значит, пришел-таки? Я знал, что придешь, потому что не к лицу тебе умирать как последнему дураку.

Такое начало произвело на Коммандо хорошее впечатление, хоть он и удивился, откуда этот человек успел все о нем прознать.

Когда Коммандо поведал о своем желании стать неуязвимым для любого оружия, Атидахо сказал:

– Ты мудро поступил, что обратился именно ко мне. Но плата будет немалой, ибо все должно быть сделано в точности так, как того требуют боги.

Оказывается, богам требовалось: десять коз и десять козлов, десять кур и десять уток, десять овец и десять баранов, десять голубей и десять попугаев и вдобавок десять бутылок красного пальмового масла.

Коммандо просто обалдел. Душевное смятение явственно отразилось на его лице, потому что колдун быстро сказал:

– Для тебя сделаю особую скидку. Дай мне только пятьдесят ганских фунтов для покупки самого необходимого, а остальное я обеспечу сам.

Коммандо уплатил названную сумму, и Атидахо показал ему какие-то белые камешки, которые якобы собрал на берегу океана в Аккре.

– Я приготовлю их особым способом, и к концу недели они станут мягкими. В следующий раз ты съешь их, и тебя никогда уже не смогут поразить ни пуля, ни острый кинжал, – заверил Коммандо колдун.

В назначенный день Коммандо явился к Атидахо, и тот вручил ему калебасу с какой-то вонючей слизистой жидкостью, в которой плавали «камешки», очень похожие на вареную фасоль.

– Ты должен проглотить сто камешков. Это необходимо, – сказал колдун.

После первых тридцати Коммандо чуть не вырвало, однако Атидахо одним прыжком оказался возле него и отвесил ему здоровенную оплеуху. Приступ тошноты мигом прошел.

Коммандо продолжал глотать, пока на пятьдесят четвертом «камешке» его снова не затошнило. Тогда Атидахо схватил его за оба уха и резко потянул в разные стороны. И снова тошнота прекратилась. С завидным упорством Коммандо продолжал глотать, пока не достиг семидесяти семи.

– Достаточно. Семьдесят семь – хорошее число.

– Но мне показалось, что нужно сто…

– Это я специально сказал, чтобы ты повыше целился!

Затем Атидахо велел Коммандо семь раз повернуться кругом против часовой стрелки, а потом обтереться жидкостью из красного горшка, стоявшего отдельно, в углублении в полу. Потом минут пятнадцать колдун бормотал какие-то малопонятные заклинания и наконец сказал:

– Отныне и на всю жизнь ты неуязвим для пули, сабли и кинжала, для летящей стрелы или копья и для любого другого оружия!

Коммандо летел назад как на крыльях, чувствуя себя совсем иным человеком – вдвое увереннее в своих силах.

Следующую серию политических митингов Народная партия конвента устроила в Кумаси. Горя желанием проверить свою неуязвимость в деле, Коммандо первым бросился на активистов оппозиции, когда дело дошло до драки. Прежде чем он успел хоть что-нибудь сообразить, его несколько раз сильно пырнули горлышком битой бутылки и бросили, сочтя убитым.

– Я очнулся только в госпитале, где провалялся целых три месяца, – рассказывал Коммандо. – Как ни странно, эти три месяца оказались самыми приятными в моей жизни: за мной ухаживала такая стройненькая милашка, что я бы с удовольствием на ней женился. Она кормила меня с ложечки и каждый день купала… Была так добра… Жаль, что испугалась моей величины…

– Величины чего? – встрял кто-то с гнусным намеком.

Заключенные разразились смехом, улюлюканьем и разнообразными непристойностями; в шуме потонуло даже приказание Армстронга замолчать. Наконец стало относительно тихо, и Коммандо удалось закончить свой рассказ:

– Выйдя из госпиталя, я, разумеется, сразу пошел к Атидахо требовать назад свои денежки. Но он даже говорить со мной не стал: сразу рассыпал по полу какой-то черный порошок – в одной половине хижины он, в другой я. И заявил, что если я перейду на его половину, то сразу ослепну, сойду с ума, а потом умру в страшных мучениях.

Ну тут я совсем взбеленился. Одним прыжком пересек дурацкую линию и сцапал его. Клянусь, никогда я не получал большего удовольствия! Я колошматил его до тех пор, пока проклятый колдун не грохнулся оземь, треснувшись при этом башкой об один из своих гнусных горшков. Горшок разбился, и содержимое высыпалось на пол – золотые украшения и слитки, бриллианты, фунтовые билеты, свернутые в трубку и перевязанные веревкой… Я прямо остолбенел. Сначала я смотрел на это богатство и глазам своим не верил, а потом до меня дошло, что я и сам прекрасно могу вернуть себе то, что мне должен Атидахо. Я отодвинул его с дороги, набил доверху карманы и быстренько ушел. А он так и остался там лежать да стонать. С тех пор прошло не меньше двадцати лет. Я не ослеп, не сошел с ума и не умер. Больше того, сам-то Атидахо после того случая прожил всего недели три. Говорили, что у него было сломано несколько ребер и отбиты все печенки.

Коммандо минутку помолчал и глубоко вздохнул, словно пытаясь подавить новую вспышку гнева. Потом подошел и остановился возле Тотоблито. Тотоблито вовсе не был коротышкой да и худобой не отличался, однако рядом с Коммандо он выглядел как странный бородатый мальчишка.

– А теперь дозвольте мне разка два дать по шее этому вонючему колдуну – за то, что такой же, как он, сделал со мной.

– Коммандо, – вмешался Армстронг, – ты же сам сказал, что тот колдун умер. Наказывать другого человека за пакости, совершенные покойным, несправедливо!

– Я не только о себе думаю! Колдун – он и есть колдун! И этот, небось, не одного человека вокруг пальца обвел и не поморщился. Вот я и хочу его за это наказать.

– Твои аргументы несостоятельны, и суд не может удовлетворить твою просьбу, – твердо ответил Армстронг.

– Ну ладно! Но спросите его, не отсохнет ли моя правая рука, не сойду ли я с ума и не умру ли – я ведь побил его.

Тотоблито дрожащим голосом заверил, что не причинит Коммандо никакого зла.

– А ну получай щелбана, чтобы впредь не высовывался и ждал, пока спросят! – заорал Коммандо.

– Тем не менее ты слышал его ответ, – снова вмешался Армстронг. – Он сказал, что ничего плохого не сделает.

– Еще бы! Если бы он ответил иначе, я бы ему еще не так врезал! – заявил Коммандо, сопровождая свои слова двумя звучными оплеухами.

Вот так Коммандо удалось-таки удовлетворить свое оскорбленное чувство справедливости. Сокамерники прекрасно понимали, что он нарушил тюремные правила, однако, опасаясь невероятной физической силы Коммандо, постарались найти для него смягчающие вину обстоятельства.

Перевод И.Тогоевой

Мейбл Доув-Данква
Предвкушение

Вождь племени аквазин Нана Адаку II торжественно отмечал двадцатилетие своего правления. Отовсюду, даже из самых отдаленных уголков, стекались в город Нкваби его подданные.

На улицах редко можно было видеть людей в европейской одежде. Почти все были в исконных нарядах Золотого Берега. Мужчины щеголяли в плетеных сандалиях и ниспадавших с одного плеча традиционных кенте из пестрого бархата или яркой домотканой материи. Величественно вышагивали, позвякивая золотыми сережками, браслетами и цепочками, женщины в национальных одеждах. Барабаны отбивали ритм благодарственных молений.

Празднества проходили в разгар сбора и продажи бобов какао, всюду слышался звон монет, фермеры тратили деньги направо и налево. Встретившись после долгой разлуки, друзья не скупились на виски, джин, шампанское. За разговорами о новостях, воспоминаниями о былых временах принесенная в дар бутылка осушалась порой самим подарившим. Впрочем, никого это не смущало, настроение у всех было приподнятое.

В четыре часа пополудни люди неторопливо направились в главный парк города, где все было подготовлено для празднования одвиры [18]18
  Одвира – традиционный праздник народности тви, который отмечают в Гане в сентябре-октябре. ( Примечание автора.)


[Закрыть]. Там и сям виднелись беседки из пальмовых листьев.

Оманхене, верховный вождь племени, в золотой короне и расшитом золотыми бусинками кенте, прибыл в паланкине под пестрым праздничным зонтом. На грудь правителя бесчисленными рядами спускались золотые ожерелья, а широкие золотые браслеты скрывали руки от кисти до локтя. В руке он держал разукрашенный слоновый хвост, которым приветственно махал ликующей толпе. Мальчик лет двенадцати, олицетворяющий душу вождя, сидел напротив него, сжимая в руках меч – символ верховной власти.

За Оманхене, утопая в пышных одеждах из зеленого и красного бархата, следовал Адонтехене, второй по значению человек племени. На его голове красовалась повязка, отделанная золотыми пластинами.

Один за другим под яркими зонтами прибывали вожди селений. Каждый раз, когда на землю опускался очередной паланкин нескончаемой процессии, барабаны отмечали это победоносным громом, и в толпе раздавались восторженные клики.

Оманхене уселся на помосте рядом с районным комиссаром капитаном Хоббсом и старейшинами племени. Шут Саса в нелепых пестрых штанах и шапке из обезьяньей шкуры корчил рожи перед Оманхене, искоса поглядывая на него, кувыркался, кривлялся, но вождь даже не улыбнулся: по этикету ему не полагалось смеяться на виду у всех.

Городской парк являл собой захватывающую картину языческого великолепия. Вожди, каждый со своей свитой, расположились под праздничными зонтами всевозможных цветов. Сверкали на солнце золотые жезлы жрецов и гриотов [19]19
  Гриоты – африканские народные историки и сказители. Каждый знатный род обычно имел собственного гриота-архивиста, который жил и кормился при дворе своего господина, а часто и воспитывал его детей.


[Закрыть]. Женщины в вышитых нарядах из пестрого шелка или бархата, с великолепными прическами, украшенными золотыми шпильками и заколками, напоминали роскошных тропических бабочек. Юноши в развевающихся кенте степенно прохаживались по площади; на головах у них сверкали повязки из переплетенных шелковых лент.

Под непрерывную дробь барабанов, задававших ритм, девушки начали ритуальный танец. Они порывисто устремились вперед, затем, плавно поводя плечами, разделились на два ручейка. Особенно хороша была танцовщица в кенте с рисунком из красных, синих и зеленых квадратов, которая двигалась с легкостью и очаровательной грацией дикого лесного зверька. Оманхене, пронзенный ее красотой, бросил танцовщицам пригоршню монет. Девушка улыбнулась, когда на нее со звоном посыпался золотой дождь. Все, кроме той, которой предназначался щедрый дар, начали быстро подбирать монеты. Она же как ни в чем не бывало продолжала танцевать.

Оманхене обратился к своему преданному гриоту:

– Кто эта прекрасная танцовщица?

– Увы, я не знаю ее.

У пятидесятилетнего Наны Адаку II было сорок жен, но новая красавица взволновала его так, будто он всю жизнь – в награду или в наказание – прожил с одной-единственной женой. Желание нестерпимым огнем обожгло его. Все сорок жен настолько наскучили вождю, что в последнее время он забывал даже их имена. Его последняя, молодая, жена разрыдалась от обиды, когда он назвал ее Одой – именем своей первой жены, старой и уродливой.

«Эта танцовщица совсем не похожа на них, – подумал вождь, – с ней во дворце станет веселее». И он снова повернулся к толкователю:

– Я заплачу за нее сто фунтов.

– Но, Нана, возможно, она уже замужем.

– Ее муж получит отступного – сколько захочет. Гриот отлично знал своего Оманхене: если уж ему приглянулась какая-нибудь красотка, он добьется своего.

– Возьми у главного казначея пятьдесят фунтов, найди ее родственников, отдай им деньги; оставшиеся пятьдесят фунтов она сама получит вечером во дворце. Передай свой жезл Коджо и немедленно приступай к делу.

Нана Адаку II не любил тратить время попусту. Попадая под власть женских чар – будь то нежный голосок, блеск глаз, точеная ножка, – он становился нетерпеливым, неистовым и не находил покоя, пока не добивался желанной цели. В этом он не отличался от большинства мужчин. Но мужчины – циники и способны, расточая комплименты, соблазняя и соблазняясь, предусмотрительно думать о том, как бы не связать себя на всю жизнь по рукам и ногам. С другой стороны, и сами женщины в этом смысле теперь гораздо рассудительнее. Их не слишком волнует мужская красота. А потому и свадьба заманчива лишь в том случае, если у избранника туго набитый кошелек и прочное положение в обществе. Так, кстати, возникает и новый тип современной женщины – практичной, по-мужски расчетливой. Такая или ищет мужа, непременно совмещающего качества прекрасного любовника с достоинствами состоятельного покровителя, или вообще не выходит замуж.

Но пора вернуться к Нане Адаку II, которому к шести часам уже приелось шумное сборище, и он с облегчением вздохнул, вновь очутившись в своем паланкине.

Заколыхались праздничные зонты, вожди уселись в паланкине, забили барабаны, еще громче зашумела толпа…

Вскоре спустились сумерки. Опустели беседки из пальмовых листьев, устроенные в городском парке.

Приняв ванну, Оманхене облачился в зеленое одеяние, расшитое золотом, и удобно расположился в уютной гостиной на обитом бархатом диване. Двое слуг обмахивали его с обеих сторон опахалами из страусовых перьев. Конверт с пятьюдесятью фунтами дожидался своего часа. Оманхене знал, что его гриот – человек расторопный, не лишенный дипломатических способностей, можно не сомневаться, что уже сегодня прелестная незнакомка будет во дворце.

В предвкушении райского блаженства он, должно быть, задремал. Очнувшись, вождь увидел у своих ног коленопреклоненную девушку. Он поднял ее, усадил подле себя на диван.

– Ты не жалеешь, что пришла? Как тебя зовут, милая девочка?

– Эффуа, мой господин и повелитель.

– Красивое имя, под стать тебе самой. Вот возьми остальные пятьдесят фунтов выкупа. Мы тайно поженимся сегодня вечером, а церемонии отложим на потом.

Нана Адаку II отнюдь не первым использовал этот прием: и цивилизованные, и не очень, и вовсе дикари – во всем мире мужчины говорят в минуты искушения одно и то же.

– Можно мне отдать эти деньги матери, она там ждет? – спросила рассудительная красотка.

Вождь утвердительно кивнул. Эффуа вышла и быстро вернулась.

– Нана, моя мать и члены моей семьи благодарят тебя за столь щедрый дар.

– Пустяки, моя красавица, – отмахнулся вождь, перебирая бусы из слоновой кости, уютно устроившиеся на ее прелестной груди.

– Они считают, что я доставляю тебе особое удовольствие, раз ты делаешь мне такие подарки, – сказала она, застенчиво улыбнувшись.

– Милая, но ты же просто очаровательна. Разве у них нет глаз?

– Прости, мой повелитель, но я и сама что-то не понимаю тебя.

– Не понимаешь, моя скромница? Да ты только посмотри на себя вон в то большое зеркало.

Лукаво улыбнувшись, девушка подошла к зеркалу, полюбовалась собой. Потом кокетливой походкой приблизилась к Оманхене и прильнула к его груди.

– Ты очень красива, Эффуа. – Вождь провел рукой по ее черным блестящим волосам, столь искусно заплетенным в косы.

– Но, господин мой, ведь я всегда была такой, разве нет?

– Думаю, что да, красавица, но я-то увидел тебя только сегодня.

– Только сегодня?

– Ну да, любимая.

– Разве ты забыл?

– Что?

– Ты же заплатил пятьдесят фунтов… и женился на мне два года назад.

Перевод М.Теракопян