Текст книги "Ганская новелла"

Автор книги: Кобина Эйби

Соавторы: Кофи Айду,Евгений Суровцев,Аджоа Йебоа-Афари,Селби Ашонг-Катай,Мейбл Доув-Данква,Ама Айду,Айи Арма,Кваме Ньяку
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Вы спросите, как я сюда попал? Сейчас расскажу. Последний белый господин, у кого я работал на побережье, был добр ко мне. Как ему подошло время уезжать, он мне наказал за своим домом присматривать. И после его отъезда жить при доме еще два месяца. Будто из их страны еще один господин приехать должен. А уж потом он узнал, что есть здесь дом отдыха, где управляющий нужен. Он меня сюда и рекомендовал. И вот я здесь.

Да, это было уж больше десяти лет назад. Сначала-то сюда только белые приезжали. Потом стали бывать и черные. А те теперь и вовсе не приезжают – это я про белых. А чего мне об них жалеть? Я и не жалею. Но вам я могу сказать: никак я не пойму, изменилось что вокруг или нет. Иногда, правда, и порадуюсь, как подумаю, что наши люди так высоко поднялись. Года через два, как белые-то ушли, я и форму снял. Никто не заметил. Теперь-то я уж сразу чую, что за птица к нам прилетела, так иной раз и у стола не стою, только еду подам. Вот и вся разница, а я как был Зиригу, так и остался. Я рад, что дети мои в школе хорошо успевают. На колледж-то у меня вряд ли деньги найдутся. Да не велика беда. Сету – хорошая жена. А об остальном я не больно-то думаю. Привык я здесь. И дети мои в этом доме выросли. А когда я буду слишком стар, чтобы работать, дети мои подрастут и смогут сами о себе позаботиться.

Поздно-то как, масса! Теперь вам хорошо поспать надо. Вот с животом бы только все у вас обошлось. Покойной ночи, масса…

– Нет-нет. Ты же обещал мне еще кое-что рассказать.

– Хм. Даже и не знаю… Ну, так слушайте, молодой масса. Когда я сюда приехал, дом этот был не такой, как сейчас. Пристройка-то одна только была. С комнатами А и В да этой гостиной, где мы с вами сидим сейчас. Через год или два после освобождения они уж остальное достроили, С и D, и вторую кухню, которой так никто и не пользуется. А как надумали пристраивать, так наказали, чтоб сюда, значит, с полгода не приезжал никто. Мы с Сету домой и поехали, а детей с ее сестрами оставили. Чтоб школу им не пропускать. Наше помещение уж больно не понравилось, сказали, подновят. Для меня-то оно, какое ни на есть, хорошим было. И комната у детей отдельная, а главное – это земля. Я, что ни год, возделывал ее, и земля воздавала мне сторицей. Родила кассаву [8]8
  Кассава – тропическое растение со съедобными корнями.


[Закрыть], окро, просо и даже ямс. Мой молодой масса, мы ведь все вчетвером за счет этого и живем. А деньги, что мы с Сету зарабатываем, найдется на что поважнее потратить: детям книги купить, форму, за школу уплатить. А который год школа бесплатная, так всегда что-нибудь нужно. Ведь у таких, как мы, масса, лишних-то денег не бывает. Вот иной раз мы с Сету думаем, как это господь создал людей, у которых столько денег, что они кладут их в банк. Да мы-то еще лучше многих своих родственников живем. Однако не стоит вас утомлять нашими семейными бедами. Да, так вот, я говорил, что все мне здесь нравилось. Но как стали они дом переделывать, очень уж мне захотелось уборную хорошую с унитазом да лампочки электрические. Да, масса, уборная у нас – старая бадья, и вы, верно, заметили – лампы керосиновые. Я и подумал: «Зиригу, теперь и ты человеком станешь. Когда здесь были белые, они, понятно, давали нам, слугам, бадьи для отхожего места. И керосиновые лампы. Но теперь у нас независимость, дом заново отделают, вот и у меня будет хорошая уборная и электрический свет». Сету я ничего не сказал. Она ведь верующая. А Аллах наказал нам довольствоваться тем, что у нас есть, и не завидовать ближнему. Но я-то не мусульманин, хотя все и думают, будто на севере каждый верит в Аллаха. Это потому, что ничего вы о севере не знаете. Потом уж я узнал, что, не-смотря на мусульманские заповеди, и Сету того же хотела. Да мне не говорила, думала, смеяться над ней буду. Приехал человек, чтоб закупки сделать да людей для работ найти. Его-то я и спросил. По его словам, все ладно выходило. И недорого, дескать, и труда особого не составит. Только вот с начальством поговорить надо, да он уверен был, что те его поддержат. Ну что ж… Вернулись мы назад, что же увидели? Они покрасили стены, крыльцо подлатали да маленькую веранду пристроили. Только ни света электрического, ни уборной не было. Бадью, правда, другую поставили. Вот не получил я своего и только тогда понял, как мне этого хотелось. Выходит, и новые господа считают, что все это не для нас. Как оборвалось во мне что тогда. Надо же, новую бадью дали! Вроде и пустяк, а будто ком в горле. И озлился я очень. А Сету еще говорит, поделом, мол. Больно много мы захотели, чтобы было у нас, как у господ. Аллах нас и наказал. Только я с ней не согласен. И вовсе я не хочу того, что им принадлежит… или вам… Уж больше десяти лет здесь работаю. Хорошо работаю. Не то не держали бы меня здесь. Место уж больно хорошее. Не грех господам и родне своей такое предложить. А у нас и знакомых среди господ нет. Выходит, хорошо справляемся, коли не гонят. Всю жизнь я стараюсь им служить верой-правдой. Голова уж белая вся. Да, видно, пара электрических лампочек – больно большая мне награда. Хоть бы на керосин тогда не тратился. Никак я успокоиться не мог. Все думал, думал. Запил, бросить все хотел, уехать. Убить кого-нибудь. А в город за зарплатой да для отчета ездил, в глаза им плюнуть хотелось, образованным этим господам. Но Сету сказала, что не годится мне вести себя как мальчишке, что страшного ничего не произошло. Надо только всегда свое место помнить. Понемногу я успокоился и по-прежнему здесь работаю. Мой молодой господин, скажите, а что значит «независимость»?

Перевод С.Россовской

Деньги для матери

Началось все это после экзаменов за курс начальной школы. Вместо того чтобы сразу же отправиться домой, я остался в городе – подзаработать. По правде сказать, это было мое первое настоящее знакомство с городом, поэтому я послал домой письмо, где писал о своих намерениях, и с тревогой ждал ответа. Беко и я должны были жить в небольшой комнатушке в доме его дяди. Комната эта размерами и формой скорее походила на гроб, но выбирать не приходилось. Работу мы нашли на почте – сортировали корреспонденцию. Уже и не помню точно, какое жалованье нам положили. Странно, но точной суммы не помню. По-моему, около двенадцати фунтов. А может быть, и все четырнадцать, но после вычетов оставалось чуть больше двенадцати. Помню только цифру двенадцать. Беко сказал мне, что дядюшка не собирался с нас брать деньги за комнату, более того, он приказал жене кормить нас бесплатно три раза в день. Это было, конечно, очень мило с его стороны. Знаете почему? Потому что другие непременно заставили бы платить, да еще сказали бы, что впоследствии это нам пригодится – научимся правильно распределять свои деньги. Правда, вскоре мы убедились, что жена дядюшки и в мыслях не держала кормить нас за здорово живешь. И недели не прошло, как она заявила, что хорошо было бы, если бы и мы чем-нибудь помогали семье. Нет, не вносить деньги за еду, а просто помочь. Мы с Беко сошлись на том, что каждый будет давать по три фунта в месяц. И еще мы решили, что не стоит рассказывать об этом дядюшке, не стоит жаловаться на хозяйку и нарушать семейный покой. Кроме того, зная характер матери Беко, мы опасались, что за жалобы она задаст ему перца. Мать у Беко – торговка, нрав у нее суровый. Она может ни за что отколошматить его, а потом похвастать на рынке среди товарок, что отлупила здоровенного сына, который пять лет проучился в школе.

Итак, трех фунтов как не бывало. А потом еще эта курточка. Я имею в виду школьную куртку, которую мне хотелось купить. Стоила она ровно десять фунтов, а отец недвусмысленно дал мне понять, что считает свой долг дать сыну образование выполненным, потому что платил за мое обучение до последнего класса начальной школы. Как же я мог обратиться к нему с просьбой о школьной куртке? Поэтому я решил откладывать ежемесячно четыре фунта на ее покупку. Работать нам предстояло три месяца – летние каникулы были длинные. И мне, и Беко хотелось продолжать свое обучение, куртка была просто необходима. И вот, вооружившись карандашом и бумагой, вычтя из общей суммы деньги на карманные расходы, я подсчитал, что у меня останется еще два фунта, если я буду каждый месяц откладывать себе на куртку по четыре фунта. А потом я надеялся, что буду получать стипендию.

Я помнил, что говорила мне мать. Как-то раз она сказала, что после первой получки я обязательно должен принести хоть сколько-нибудь денег домой. На них купят вина или чего-нибудь покрепче и сделают подношение духам предков, чтобы те благословили мое вступление в самостоятельную жизнь. Поэтому в первую же субботу, после получки, я отправился на автобусную станцию и занял место в «Бесхвостом звере» [9]9
  Во многих странах Востока и Африки автобусам даются броские названия, чтобы привлечь пассажиров.


[Закрыть]. «Зверь» этот только назывался автобусом, на самом же деле это был старенький грузовичок со скамейками для пассажиров вдоль бортов. Владельцем и одновременно водителем его был Анан, родом из нашей деревни.

Я был убежден, что деньги, которые я привезу, следует отдать матери. Можете себе представить, каково было мое состояние, когда мама сказала мне по приезде, чтобы я лучше отдал их отцу. Я решил, что дам родителям четыре фунта (четыре – на куртку, три я отдал за еду, а один фунт оставил на расходы в городе). И вот, когда я протянул деньги матери, она расплакалась.

– О-хо-хошеньки, наконец-то и мать за человека признали. Я и думать не могла, что такой день настанет. Появился-таки и у меня кормилец и поилец… – Вы, конечно, знаете, как может заголосить, запричитать женщина, когда ее чем-нибудь проймешь. Мать даже на колени бухнулась, воздавая всевышнему за его доброту… Но денег моих она не взяла.

– Отдай их отцу. Он купит бутылку джина и окропит могилы предков. А потом я попрошу у него шиллингов десять, чтобы купить ямса и яиц на воскресенье.

– Да ведь бутылка джина стоит без малого три фунта, – вырвалось у меня.

– Послушай, сынок, ничего не случится, если отец из твоей получки изведет три фунта. Ровным счетом ничего. Тогда и люди не станут судачить, будто бы ты из своей первой получки ничего не дал родителям.

– Но, мама, я еще и работать не начал по-настоящему.

– Как это?

– Я успешно сдал экзамены за начальную школу. И если меня примут, я буду снова учиться, уже в средней школе.

– А не ты ли говорил, что будешь учиться всего пять лет?

– Да, я говорил, мама, но правительство призывает тех, кто хорошо сдал экзамены, продолжать обучение.

– И правительство будет платить за это?

– Да.

– Что ж, тогда хорошо. Потому что отец-то точно больше за тебя платить не будет. Ну а эти деньги ты отдашь отцу. Ведь люди не знают, что ты будешь учиться дальше, как сказал мне. Все, что они знают – ты начал работать.

Черт подери! Не представлял я, что все так получится с деньгами… Наступило воскресенье. Мама приготовила мою любимую еду – ото [10]10
  Вид каши.


[Закрыть]с ямсом и пальмовым маслом. Потом я попрощался с родичами, и мать пошла провожать меня до шоссе, связывавшем нашу деревню с городом. «Бесхвостый зверь» развозил людей только по будням, и ждать его было бессмысленно.

Здесь, на шоссе, и закончился наш разговор о деньгах. Мама полагала, что было бы хорошо, если бы я продолжал присылать немного отцу, пока я работаю.

– Почему отцу? – спросил я.

– Ты ведь знаешь, как он старался, чтобы ты учился в школе. И если ты будешь присылать ему немного денег, то не только выкажешь свою благодарность, но и поможешь платить за то, чтобы учились твои сестры. Конечно, лучше бы присылать по пять фунтов, – продолжала мать, – но в этот раз ты отдал отцу четыре, и никто не будет в претензии, если мы и впредь будем получать по четыре фунта.

– А сколько же присылать тебе, мама?

– Мне? – спросила она растерянно. – Зачем же мне? Мне твои деньги не нужны. Мне надо лишь, чтобы тебе хорошо и счастливо жилось и чтобы о тебе никогда не говорили плохого. Неужели ты мог подумать, что я стану просить денег для себя? Помоги своему отцу, и этого будет вполне достаточно. Обещай, что так и будет, Кофи!

– Так и будет, – повторил я как попугай. Настроение у меня в тот день было тоскливое. Я не мог понять нескольких вещей. Во-первых, чьим ребенком я был? Почему я должен платить отцу за школу? Пусть он даже называет ее «колледжем», это роли не играет. Кроме того, ведь он вносил лишь половину платы за учение, а другую половину – профсоюз, членом которого он состоял. А учебники? «Не в прошлом ли году я покупал тебе словарь?» – спрашивал, бывало, отец, когда я просил у него денег на новые учебники. А еда, которую мне приходилось подкупать, чтобы избежать голодной смерти, сидя на школьном пайке? «Да этой фасолью можно дюжину ребят прокормить!» – ворчал отец. Одно утешение – что отцы почти у всех ребят были такие же. А битва, которая разгоралась между ним и мной в начале каждого учебного года? Однажды, когда мать думала, что меня нет дома, она рассказала тетке, как отец переживает, как плачется над каждой копейкой, которой суждено покинуть его карман. Что и говорить, не очень-то сладко было быть его сыном! Ну и понятно, я здорово разъярился, хотя и не показал этого, когда мать завела разговор о том, чтобы я высылал отцу деньги. Да и не в деньгах дело, а в том, что именно он должен получать их.

Когда я начал работать, я мечтал хоть чем-нибудь помочь матери. Я был ее третьим ребенком. Двое моих старших братьев были уже самостоятельными людьми, работали, но у них были собственные семьи, и им было не до нас. Две сестренки и еще один брат были младше меня. Отец платил за их обучение, давал матери немного денег, но все время ворчал и жаловался на свою бедность. Те три фунта, которые он вручал матери ежемесячно, не могли покрыть всех расходов. Мать торговала вразнос, но даже по внешности она мало чем напоминала рыночную торговку, вроде матушки Беко – толстой, крикливой, здоровой. В деревне все и всегда продается в рассрочку, и деньги всегда платят такими маленькими частями, что маме, у которой на шее висело четверо детей, приходилось тратить все, до последнего пенни. Какой уж тут доход! У нее была любимая поговорка, которую она сама и придумала: «Одежды продашь на слона, а денег получишь от земляной блохи». Конечно, тем, что я учился в школе, я был обязан своей матери и именно ей хотел помочь.

Но я подчинился ее желанию: в конце каждого из двух оставшихся месяцев моей работы я отсылал деньги отцу – по четыре фунта. И каждый раз это приводило меня в бешенство. «Почему не тебе, мама, почему?» – спрашивал мысленно я.

Каникулы и моя работа закончились, начались занятия в школе. Отец понял это по тому, что перестал получать деньги. Мне говорили, что он с гордостью рассказывал нашим соплеменникам об этом, хвастая, что я собираюсь и в институте учиться. О материальной поддержке от него и думать не приходилось.

Годы учения промчались быстро, я снова сдал экзамены, на этот раз уже за курс средней школы, и снова остался вместе с Беко в городе, чтобы подзаработать. Вновь я стал посылать часть заработка отцу. Но я чувствовал, что совершаю что-то несправедливое, поступаю не по совести. Я хотел было устроиться еще на одно место, чтобы и матери посылать немного денег, но работа на почте так изматывала, что пришлось оставить эту мысль, хотя я и рассчитывал к ней вернуться.

Забыл сказать, что выпускные экзамены я сдал с отличием. Летом, когда я еще работал на почте и готовился поступать в университет, я встретился с мистером Бан-тайном, нашим преподавателем химии. Он спросил меня, не хочу ли я учиться в американском университете. В те годы процветал особый вид бизнеса – на учебе. Преподаватели из европейцев и американцев выискивали наиболее одаренных ребят и отправляли их учиться, конечно, не бескорыстно: многие не вернулись на родину, продолжая жить и работать вдали от отечества, в чужой стране. Как бы там ни было, я согласился с предложением мистера Бантайна. После заполнения бесчисленных анкет и тестов я наконец стал студентом. Так я оказался здесь, в Америке.

О деньгах для мамы я не забывал никогда. Я говорил себе, что по-настоящему начну помогать ей, как только закончу университет. Пока же я решил откладывать деньги, чтобы скопить фунтов сорок, а может быть, и все сто. Я хотел и летом устроиться на какую-нибудь работу и отсылать домой деньги с указанием, что это для матери. Мысль о деньгах для матери не давала мне покоя, наверное, потому, что когда-то она сказала мне, что не нуждается в них. В общем, я строил всяческие планы.

Тут-то и приключилась со мной эта история. Как-то раз меня пригласил к себе домой мистер Мерроуз. Он был одним из главарей подпольного «синдиката по выкачиванию мозгов» из слаборазвитых стран. Он заехал за мной в университетский кампус и на своей машине отвез к себе. Жил он, конечно, в одном из роскошных небоскребов. На ужин было приглашено множество гостей, еда была великолепная, но гвоздем программы был – кто бы вы думали? – я! «Что вы думаете об Америке? Как вы собираетесь использовать блестящую возможность получить здесь образование на благо Африки? Сколько жен у вашего отца?..» Вопросы, один глупее другого, так и сыпались на меня.

Так протекала застольная беседа. Миссис Мерроуз сновала из кухни в столовую, удивляя гостей разнообразными яствами. А стол, как я уже сказал, был действительно великолепен. Все восхищались кулинарными способностями хозяйки, а некоторые жены записывали рецепты приготовления различных блюд.

Часа через два после окончания пиршества мистер Мерроуз предложил отвезти меня обратно в общежитие, ибо время было позднее. Я согласился. Попрощавшись с хозяйкой и поблагодарив ее, я вышел на улицу. Вскоре мистер Мерроуз вывел из подземного гаража свою машину. Он попросил меня сесть на переднее сиденье рядом с собой, но сам вышел, оставив мотор включенным. Вернулся он не один минут через десять. В темноте трудно было разглядеть, кто это, но в машине я увидел, что это была негритянка. Знаете, как иногда сердце замирает, будто проваливаясь куда-то, и тут же будто несется вскачь. Со мной происходило именно это.

Мистер Мерроуз тем временем говорил:

– Кофи, это Хай. Она помогает там на кухне. А Аат как я все равно везу тебя, то решил, что можно немного подвезти и ее. Хай, это Кофи, он приехал из Африки.

Мы улыбнулись друг другу вымученными, нервными улыбками. Я старался скрыть свое волнение и боль…

Спустя два или три дня я вновь возвращался в общежитие поздно вечером от своего приятеля-африканца, с которым познакомился в один из первых дней пребывания на американской земле. Я решил ехать на метро. Вошел в ближайший вагон, который выглядел совсем пустым, сел и закрыл было глаза, но вскоре почувствовал, что, кроме меня, в вагоне есть кто-то еще. Я открыл глаза и увидал в самом конце вагона чернокожую женщину, сидящую ко мне лицом.

Сейчас я не уверен даже, была ли она пожилой или средних лет. Одно могу сказать точно – молода она не была. Я поймал себя на том, что во все глаза пялюсь на нее. Она была обычной чернокожей женщиной: пухлые губы, красивые карие глаза, короткие вьющиеся волосы. В руках – старая хозяйственная сумка. Не знаю, почему я обратил внимание на эту сумку. На женщине был полосатый дождевик – обычный плащ, который носят осенью все. Пожилая чернокожая женщина со старой хозяйственной сумкой в пустом вагоне метро поздней ночью…

Поздней ночью! Я задумался, кем могла быть эта женщина, откуда и куда ехала она так поздно. И тут внезапно я вспомнил кухарку мистера Мерроуза, которая провела весь вечер на кухне, в то время как все, в том числе и я, пили, ели, веселились за столом.

Я, наверное, смотрел на женщину столь пристально, что и она поняла: я думаю о ней. И тут на меня что-то нашло. Я вытащил свой бумажник, вытянул из него не глядя несколько купюр и, зажав их в руке, вскочил со своего места и подошел к женщине.

– Э… э… – Я не знал, как начать. – Я приехал из Африки… Вы напомнили мне мою мать… Пожалуйста, возьмите это. – Я старался не глядеть женщине в глаза.

– Сядь, – сказала она.

Я не уверен, что услышал именно эти слова: в вагоне стоял шум и грохот, но женщина показала рукой на место рядом с собой, и я поспешно сел.

– Ты говоришь, что приехал из Африки? – спросила она.

– Да, – ответил я.

– Чем ты занимаешься здесь, сынок?

– Я студент. – От волнения я не мог отвечать связно.

– Сынок, оставь их при себе, эти доллары. Я уверена, что тебе они нужны больше, чем мне, – сказала она.

Мы не сказали друг другу больше ни слова, но я почувствовал, что могу открыто смотреть этой женщине в глаза. На своей остановке я вышел, а она осталась одна в вагоне. Она помахала мне рукой и улыбнулась. Я стоял на платформе, пока поезд не захлопнул свои двери и с ревом не умчался в темноту туннеля. Затем я разжал свой кулак и посмотрел на смятые денежные бумажки: одна десятидолларовая и две по одному доллару. И внезапно до меня дошло, что это составляет как раз четыре фунта, от которых когда-то отказалась моя мать…

Чувствуя комок в горле, я бросился к выходу, бормоча на ходу: «Ах, мама!..»

Перевод Евгения Суровцева