Текст книги "Ганская новелла"

Автор книги: Кобина Эйби

Соавторы: Кофи Айду,Евгений Суровцев,Аджоа Йебоа-Афари,Селби Ашонг-Катай,Мейбл Доув-Данква,Ама Айду,Айи Арма,Кваме Ньяку
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

– Садись.

Девочка поглядела по сторонам: другой мебели, кроме кровати, не было.

– Как тебя зовут?

– Араба.

– Араба? – то ли утвердительно, то ли вопросительно произнес он. Девочка кивнула, но ничего не спросила.

– Значит, Араба. – Парень еще с минуту постоял и направился к ней. Она не двинулась, но когда он взялся за шнур на ее талии, вдруг стала сопротивляться. Он попытался развязать узел. Она схватила его руки, и узел затянулся еще туже. Парень тяжело дышал. Потом негромко засмеялся.

– Думаешь, ты сильнее? – Он потянул энергичнее, но шнур оказался крепким. Парень засопел еще громче. Стараясь, чтоб не дрожала рука, он вынул из кармана ножик ни слова не говоря перерезал шнур и сдернул нижнюю юбку.

– Перережу и остальное, – сказал парень сдавленным голосом.

Девочка испугалась – ведь тогда все узнают в Исправительном доме – и запротестовала:

– Нет, нет. Я сама… – и, не договорив, поспешно сняла набедренную повязку, но все-таки сопротивлялась, когда он лег с ней в постель. Ведь по рассказам подружек, именно так и следовало вести себя с мужчинами. Не говоря ни слова, парень локтем резко ударил ее в бедро. Она притихла. Он удовлетворенно хмыкнул и неловким движением правой руки выключил свет.

А на следующее утро она познакомилась с Элизабет. Парень привел ее. Старуха жила в последней из комнат, выходивших в длинный коридор узкими зелеными дверями. Парень постучал, а потом позвал:

– Элизабет! Откликнулся старческий голос:

– Кто там?

– Открой. Это я.

– Что-это-тебя-принесло-так-рано? – Последние слова Элизабет проворчала добродушно, на одном дыхании.

– Мне пора на работу, – ответил парень. – Я вот сестренку привел.

Послышалось мягкое, масляное «оооо!» – и появилась старуха. Седые волосы почти скрывали ее лицо. От неизменной улыбки морщины на нем стали очень глубокими. Язык беспрестанно облизывал голые десны. Она улыбнулась, девочке, и та ответила ей улыбкой. Парень сказал:

– Покорми ее и отправь домой. Тут ее держать нельзя. Последний раз взглянув на Арабу, он повернулся и исчез.

Старуха завела ее в комнату и уложила поспать. А днем дала поесть чего-то очень вкусного. Из других комнат приходили женщины, все молодые, и тоже были добры к Арабе. Они слушали ее рассказы, спрашивали о жизни, о родных, и вот Араба рассказывала им то, чем бы ни с кем и никогда не рискнула поделиться. По их взглядам чувствовалось, что они ее понимают, и она любила их за это. А потом Элизабет сказала, что как ни жаль, но если Араба останется с ними и дальше, то у нее, Элизабет, будут неприятности с полицией. И мягко спросила:

– Но почему ты не хочешь вернуться в Исправительный дом? Сколько еще тебя там держать собираются?

– Год, а может, девять месяцев. – Араба точно не знала.

– Время летит быстро, деточка, – вокруг засмеялись, и она засмеялась вместе со всеми. – Если чего будет нужно, ты заходи. Заходи повидать нас.

Она добралась до центра города, куда всегда шли беглянки, желавшие, чтобы их вернули назад, в Исправительный дом. Старая Элизабет на прощание сунула ей в ладошку монету в два шиллинга. Араба купила себе риса, тушеного мяса, пирожное, ириску и все съела. Своим подружкам она могла бы теперь порассказать такое, о чем те и мечтать не могли. Вечером ее забрали. Женщина-полицейский была сурова, а начальница торжествовала:

– Я же говорила Вам, сержант. Я знаю, где ее искать.

И вот истек последний день, ее последний день в Исправительном доме. Она собиралась к Элизабет. Она так часто думала о заведении старухи, что уже считала его своим домом.

Элизабет сидела у дверей собственной комнаты, когда появилась Араба. Старуха вскочила и бросилась ей навстречу:

– Ах деточка, ты вернулась, – и радость на ее лице была совершенно искренней. Взволнованная Элизабет все спрашивала, не хочет ли дорогая гостья отдохнуть, поесть или хотя бы попить. Она принесла охлажденной воды и все спрашивала, спрашивала, спрашивала. А в конце поинтересовалась: – А чем ты собираешься заниматься?

– Я бы хотела торговать, – ответила Араба. – На рынке.

– Так сразу?

И Араба кивнула в ответ.

Старуха затряслась от смеха. А когда наконец успокоилась то проковыляла в комнату, принесла маленький ключик и протянула его Арабе. Указав на одну из дверей, сказала:

– Это твоя комната.

Арабе комната понравилась. Она была хоть и маленькой, но опрятной. Почти все пространство в ней занимала кровать с белыми простынями и двумя большими подушками. На столике в углу стоял красивый вентилятор. Между столиком и кроватью, под маленьким окошком, – стул. Приятно пахло чем-то сладким.

Позже Элизабет рассказала другим женщинам, что Араба мечтает стать рыночной торговкой. Все долго и громко смеялись. Кто-то сквозь смех произнес: «И нам бы этого хотелось, да где взять денег?» Смех стал громче, и еще кто-то объяснил: «Все эти мамми, с чего они начинали? Вот с этого». И женщина опустила большой палец вниз, показывая куда-то между своими бедрами. Смех перерос в гогот.

Потом Элизабет попыталась объяснить ей, в чем дело, но она уже все поняла сама. И когда старуха спросила: «Ну, так хочешь остаться?» – Араба уже не колебалась: «Конечно. Ведь вы же мои друзья». – «Тогда тебе надо немного отдохнуть». На мгновение в глазах Элизабет мелькнуло что-то похожее на сострадание, но Араба уже была готова к своей судьбе.

– Не обязательно, – просто сказала она.

Вечером пришел ее первый клиент. Это был огромных размеров детина, и Араба сначала даже зажмурилась от ужаса. Она убедила себя, что со временем ей это понравится, а сейчас надо просто подавить охвативший ее страх. Она кивнула мужчине и шагнула к маленькой двери. За широкими бычьими плечами клиента она увидела доброе лицо Элизабет. Старуха ободряюще улыбнулась. На миг в памяти всплыли бетонные опоры Исправительного дома.

– Заходите, – выдавила она сквозь зубы.

Мужчина отхаркался, сплюнул и шагнул в комнату. Дверь закрылась, в глазах девочки все погасло, осталась только добрая улыбка Элизабет.

Перевод В.Перехватова

Ама Ата Аиду (Ama Ata Aidoo)

Перемены…

Тук… тук… тук…

– Да-да?

– Масса, масса, масса…

– Ну что такое?

– Велели в восемь будить. Восемь уже.

– Хорошо, спасибо.

– Тук… тук… тук…

– Мг?..

– Масса… Масса… Масса…

– О господи!

– Сами велели разбудить. Давно уже восемь-то.

– Ладно, спасибо, Зиригу.

– Странный он, этот молодой господин. Сильно устал, видать, а вот поди ж ты, буди его в восемь, и все тут. И что здесь в такую рань делать-то? Должно, он из тех, что отдыхать и вовсе не умеют. Не гляди, что образованные.

– Зиригу, муж мой, ты иной раз и впрямь будто дитя малое. Ты что же думаешь, те, что в школу ходили и большими господами стали, все одинаковые?

– Да нет, Сету, ты уж напраслину на меня не возводи. За эти годы я уж как-нибудь научился различать тех, что приезжают сюда. Вот я и говорю: этот из другого теста.

– Че ж в нем такого особенного-то?

– Ну-у, во-первых, вовсе не пьет. Ни разу принести чего крепкого или в городе купить не попросил.

– Может, верующий он?

– Ну нет. Он с побережья. Что-то не много я встречал мусульман среди тамошних господ. Да и не об этом я. Эти твои верующие – может, некоторые и не пьют, да и то не все, – ничем от других и не отличаются вовсе.

– А я вот приметила, он женщину с собой не привез.

– Ага! Поняла, значит?

– Что поняла?

– Что этот не такой, как другие.

– Может, и другой. И слава богу, что не привез какую-нибудь из этих расфуфыренных воображал… Индейки раскормленные. О Аллах!

– Что это ты, Сету?

– Да я все об этих девчонках.

– Это, жена моя, потому, что тебе делать нечего совсем. Или каффу [3]3
  Каффа – местное название лепешек.


[Закрыть]не понесешь на рынок сегодня?

– Не понесу. Мука вся кончилась. Да и уши очень уж ночью разболелись. Аллах свидетель, долги-то у меня, как и у всех, конечно, есть, да не убьют же меня соседи, коли не отдам я долг прямо сегодня. Вот я и думаю отдохнуть от тяжелой корзины, а может, и к доктору сходить. Да и что уж я там наторгую?

– Мда-а, что-то ты разговорилась нынче.

– Да. И по мне, девки эти – форменное безобразие. Или ты, муж мой, не согласен? И не смотри на меня так! И ведь не бездомные какие! Или у них отца с матерью нет?

– О чем это ты, Сету?

– А о том, что мир, видно, перевернулся, коли девчонки совсем, молоко на губах не обсохло, а спят с мужчинами, какие им в отцы, а то и в деды годятся. Нет, только подумайте, а! Все это видят, и никто слова не скажет.

– Но мужчины-то эти – большие люди. Деньги у них водятся. Машины, волосы фальшивые и вещички там всякие, что они от белых привозят. Девчонкам и нравится.

– А матери их куда же смотрят?

– А что матери-то? Некоторые и не знают ничего. Живут себе в деревне, а привозят им дочери дорогие вещи, так думают, важными дамами стали и денег, верно, много зарабатывают. А и узнают, как живут девушки в больших городах, так виду не подают, боятся.

– Дочерей своих боятся?

– Так те ведь на такое нагляделись – матерей не пощадят.

– О Аллах!

– А больше всего боятся они мужчин этих богатых. Большая у тех власть, Сету, жена моя, и если кто им поперек дороги встанет… Тут не только дочь не пожалеешь!..

– О Аллах, в какое время мы живем!

– Мм. А раньше-то не так было? Разве не всегда господа брали, что хотели? Женились на девочках.

– Не знаю, Зиригу. Наверное, ты правильно говоришь. Но на то была воля Аллаха: женщина – раба мужняя. Но эти-то новые бесстыдники – не верующие они. И Аллах тут вовсе ни при чем.

– Что это ты такое говоришь, жена моя? Господин, он и ведет себя как господин. Как еще ему себя вести? Или ты думаешь, новые господа не станут делать того, что делали старые? А когда белые здесь правили, разве они иначе поступали? Не брали себе малолеток в наложницы?

– Не знаю, Зиригу, не знаю, муж мой. Все это так. Но послушай, муж мой. Вот приходит в один недобрый день человек, потихоньку отбирает твой дом и землю и все не по-людски делает: весь ямс из амбара продает и на рассаду ничегошеньки не оставляет, яйца прямо из-под курицы варит, пирует с семьей и друзьями да твоих телят-ягнят режет. И хоть сердце твое кровью обливается, да сделать ты ничего не можешь. И так много-много проходит лет. Но вот, хвала Аллаху, ты получаешь все назад, и что же ты тогда делать станешь, муж мой? Продавать да убивать остатки своего скота и птицы? Курица яйцо снесет – сразу сваришь? Все, что тот грабитель порушить не успел, по ветру пустишь?

– Не знаю, Зиригу, но слава богу, все дети мои – мальчики. Это хорошо, что нет у меня дочек. Да будь у меня дочь и узнай я, что какой-то богатый с ней развлекается, бесстыдник, я б его собственными руками на кусочки разорвала.

– Боже сохрани! Господи, да что это ты, Сету, говоришь такое? Поболе остальных тебе теперь молиться в пятницу, отмаливать богохульство свое.

– Да, муж мой. Давай благодарить Аллаха за то, что дает он нам. Ведь вот не дал он мне дочь, и хорошо.

– Слава Аллаху, не все матери такие, как ты. Не то земля покраснела бы от господской крови.

– Кто же дурного человека жалеть станет?

– А как быть, если господа испокон веку плохими были?

Неужто ты думаешь, люди спокойно смотреть станут, коли и новых господ убивать начнут? И у богатых, поди, дом есть, как у дочерей наших. А слуги едят там хорошо, потому что работают на большого человека, который знается с другими богатыми людьми… но хватит об этом, жена моя. Думаешь, все такие, как мы? Нет, Сету. Есть такие, что и пожалеют господина-то своего… Потому что если ты на стороне богатых, то всегда найдется кому за тебя словечко замолвить, в городе, например, у тех, что в больших домах живут. Вчерашние господа плохими были. Сегодняшние – хуже прежних. А уж завтрашние, будь уверена, тех и других переплюнут.

– Хватит, хватит, Зиригу. Меня аж озноб пробрал.

– Вот они, женщины! Не ты ли, жена моя, чуть ли не ножом размахивала, все на господские головы обрушиться хотела?

– Но что же делать-то?

– Откуда ж мне знать? Мое дело – поднести, прибрать, приготовить, постель застелить… Привезут с собой женщин – и за теми ходить стану. А что родители девчонок этих думают – этого, жена моя, не знаю.

– Да, Зиригу, теперь-то и я припомнила, что не все матери противятся этому, иные даже и рады вроде.

– Ага…

– Вот эта девочка Мунату, например…

– Ага…

– Где ее родные столько денег взяли, чтобы такой большой дом построить?

– Мм…

– Двенадцать комнат. Двенадцать! И водопровод прямо в доме. А те, кто туда заходил, говорят: коли своими глазами не увидишь, ни за что не поверишь, будто на свете есть мужчины и женщины, что в таких хоромах живут.

– Ага…

– Это что же выходит? На своих же дочерях наживаются? Отдают за милую душу господам, а то и сами предлагают?

– Мм…

– А такие, как мать Мунату, еще и рассказывают каждому встречному-поперечному, что их благодетель делает, что говорит…

– Гм…

– А сами-то прекрасно знают, что богач этот дочь их бросит, как только она надоест ему или другая покрасивее найдется.

– Мм…

– Плевать мне на господ таких, на матерей таких, на таких дочерей.

– Ну, жена моя, вижу, полегчало твоей душе, теперь я могу тебя оставить. Пойду разбужу молодого хозяина.

– А я буду к доктору собираться, пусть уши мои посмотрит.

Тук… тук… тук…

– Да-а?

– Масса, масса, масса.

– Да-а?

– Вы сказали: «Зиригу, разбуди меня в восемь». Прихожу в восемь, не встаете, позже прихожу – опять не встаете. А теперь уж вставайте, девять скоро.

– Но, Зиригу, дверь не заперта. Надо было войти и растолкать меня.

– Что вы, масса! Мне, Зиригу, когда вы спите, вас толкать?!

– Почему же нет?

– Что вы, масса!

– Ладно, не будем спорить. Спасибо, что добудился в конце концов.

– Только зачем вам вставать-то спозаранку? Что здесь делать-то?

– Ты прав, заняться здесь нечем. Форму терять не хочу. Нельзя себе поблажку давать. Непременно надо будет вставать пораньше. Да вот устал я, потому и переключиться сразу трудно.

– А зачем? Вам, масса, можно и поспать. Не на работу, чай. Я вот раненько встаю, понятно. А вам к чему? В контору ведь идти не надо.

– Зиригу, не все образованные люди работают в конторах.

– Нет разве?

– Нет, и на днях я обязательно тебе об этом расскажу и еще о том, почему не хочу слишком поздно вставать.

– Ну и ну! Кофе я не принес, боялся, остынет. Пойду подогрею.

– Не спеши. Вот умоюсь и приду за ним. И, пожалуйста, Зиригу, не опекай меня как маленького ребенка.

– Масса!

– Да и с какой стати ты должен за мной ухаживать? Ты мне в отцы годишься.

– Мой белый масса!

– Во-первых, я не белый.

– Масса!

– Послушай, кухня, например, – это твоя вотчина, и мне там делать нечего. Кроме того, я здесь гость и знаю, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Но, черт побери, обращаться с собой как с немощным инвалидом я не позволю.

– Господь с вами, масса, не говорите так. Делайте, как хотите. Солнце уж высоко. Я для вас еще хорошее мясо купить хочу, поторапливаться надо, на рынок до полудня успеть. Скажите, что на завтрак приготовить. Омлет? Яйцо всмятку? Бутерброд с яичницей? Яичницу с беконом? Апельсиновый сок?

– Постой, Зиригу.

– Слушаю, масса.

– Я не буду завтракать. Апельсины у тебя есть?

– Не будете? Есть, у жены на кухне. Сейчас принесу.

– Я заплачу.

– Да это после. С рынка-то я вам получше принесу. А другие господа все больше соки из бутылок пьют.

– Возможно, я и ненормальный, но у меня хватает здравого смысла, чтобы не пить гомогенизированный, рекристаллизованный, замороженный-размороженный, разбавленный и бог-его-знает-какой-еще апельсиновый сок, который привозят из стран, где апельсины и не растут вовсе, когда я могу их есть в натуральном виде.

– Что вы сказали, масса?

– Так, ничего, Зиригу.

– На мой взгляд, вы с вашими определениями хватили через край. Да, у нас домработницы и слуги, но при чем же здесь рабы?

– Из поколения в поколение значительная часть нашего народа, казалось, только и существовала для того, чтобы удовлетворять нужды белых мужчин и женщин. Разве этого мало? Разве это не иссушает душу? Разве должны они и к нам относиться так же, как к белым хозяевам?

– О чем это вы? Существующее положение вещей частично решает проблему безработицы. Или уменьшает ее по крайней мере. Можете себе представить, что произойдет, если все слуги лишатся работы.

– А платят им сколько?

– А что?

– И потом, большинство из них, домработницы в особенности, состоят в родстве с теми, кому прислуживают…

– Проблему эту, наверное, можно решать, только если отнестись к ней со всей серьезностью.

– Эй, официант, еще пива.

– Масса, я иду на рынок. Мяса вот хорошего купить хочу. Что бы вы хотели на обед?

– Я съем все, что ты приготовишь.

– Как насчет филе из телятины? Или тушеной печени ягненка? Нет, лучше телячий эскалоп с луком и жареным картофелем.

– Зиригу, ты для кого готовить собираешься?

– Для вас, масса.

– Но я этого не ем.

– Все белые это едят.

– Зиригу, повторяю, я не белый. И если ты не перестанешь меня так называть, я соберу вещи и уеду.

О боже мой, да есть ли на этой земле уголок, где хоть немного можно забыться? Господи… даже испарина выступила, пот так и течет…

– Что с вами, масса? Вы весь мокрый.

– Здесь с самого утра жара.

– Позволите открыть окна? О господи!

– Масса, умоляю, вы так не делайте! Я-то знаю, здесь все как белые едят. Я уж пятнадцать лет для господ готовлю. Для министров, партийных начальников, что сюда приезжают, офицеров… И вам нужно есть, что и они, – еду белых.

– Зиригу, а что-нибудь из нашей еды ты можешь приготовить? На рынке наверняка есть все необходимое.

– Но я не знаю, что готовят там, откуда вы родом.

– А здесь, у вас, что готовят? Вот это и приготовь.

– Не умею, масса.

– И ты все эти годы проработал поваром?!

– Да. И свою работу знаю, масса, не губите! У меня уж голова поседела, другой работы мне не найти. Кому я нужен? Я знаю свою работу, масса, я хорошо готовлю то, что едят белые. Поверьте!

– Вот в этом-то и дело. Послушай. Ради бога, перестань думать, что я тебе яму рою. Я об этом и не помышлял. Но я, кажется, начинаю понимать. Ты учился и получил квалификацию повара для европейцев. А готовить африканские блюда не умеешь, потому что сам африканец и к тому же мужчина, а кухня у нас обычно – дело женское. Другое дело – для белых готовить; это вполне мужская работа, а не просто возня на кухне.

– Масса, бог свидетель, я свою работу знаю.

– Ну конечно! Как африканец и женатый человек, то есть мужчина, ты, разумеется, готовить не будешь. А как чернокожий, ты считаешь себя слугой белого человека, а вовсе не мужчиной, и возиться на кухне для тебя не зазорно.

– Масса, масса. Вы меня считаете… женщиной?! Но это несправедливо, я не женщина, масса, избави боже!

– Ах, Зиригу. Я просто стараюсь понять. И, конечно же, не считаю тебя женщиной, бог тому свидетель. Мы с тобой скоро обо всем потолкуем.

– Только не называйте меня женщиной, масса.

– Нет-нет, не буду.

– Послушай, Зиригу, а твоя жена умеет готовить африканскую еду?

– А как же. Да вот только не знает, что у вас едят.

– Ну а здешнюю?

– Конечно!

– Очень хорошо. Тогда давай знаешь как сделаем? Посчитай мне как за обычный ужин и попроси жену включить меня сегодня вечером в число едоков за вашим столом, ладно?

– Что-о-о? Вы говорите… Что-что?

– Я говорю, не может твоя хозяйка покормить меня сегодня ужином?

– Вы, должно, шутите, масса.

– Нет, не шучу.

– Нет? Господи, вы будете есть туо [4]4
  Туо – маисовая каша.


[Закрыть]?

– А почему бы нет? Ем же я дома банка [5]5
  Банка – рисовая каша.


[Закрыть]. Практически то же самое. Только одно варят из риса, другое – из маиса. Из муки, крупы или чего-там-еще?

– Масса, а коли с вами случится что?

– Что же со мной может случиться?

– С животом-то кабы чего не вышло.

– Ты что же, маешься животом каждый раз, как ешь приготовленную твоей женой пищу? Что ты такое говоришь? А в крайнем случае, я же врач, ты знаешь.

– Знаю, мой молодой масса. Бывают, значит, большие люди, а вроде как мы… Так вы хотите есть туо?

– Да.

– Ну, как знаете.

– Се-ту! Сету-у-у! Где эта женщина? Сету-у-у!

– Что такое, Зиригу? Я мылась. Ты ведь знаешь, что я собираюсь к доктору.

– Послушай, жена моя. Я в жизни такого не слыхивал.

– Ну хорошо, но объясни ты толком, о чем речь-то!

– Эх, Сету-у… С чего бы начать-то?

– Может, до вечера подождешь? А то мне…

– Нет… нет… нет! Хм, Сету, молодой господин говорит, что не будет сегодня ужинать.

– И это все?

– Нет-нет. Он говорит, что будет есть с нами, то, что ты приготовишь.

– Ка-ак? Аллах, Зиригу, не может быть!

– Вон он там сидит, апельсин свой ест. Пойди спроси.

– О Аллах! Зиригу, ты думаешь, у этого парня с головой все в порядке?

– Не знаю. Нет, правда, Сету, не знаю. Но глаза у него вроде нормальные. Так что если даже он и тронулся умом, то еще не очень сильно. Хотя иногда он говорит странные вещи. Не знаю, не знаю. Да, он сказал, что я могу вписать туо в его счет. Господи, я уж скоро двадцать лет здесь управляющим и поваром, но чтобы такое… Да я и не знаю, сколько это стоит.

– Времена меняются, муж мой.

– Да, жена моя, твоя правда. Тогда уж после доктора ты на рынок сходи, овощей там хороших, свежей зелени купи, окро [6]6
  Окро – тропическое и субтропическое бобовое растение с зелеными стручками.


[Закрыть]…

– Теперь уж ты лучше помолчи, Зиригу. Ты еще меня учить будешь, что на рынке покупать? Я уж как-нибудь сама разберусь, это дело женское.

– Ну ладно, Сету, ладно.

– Масса…

– Зиригу, я же просил тебя не называть меня так.

– Но вы же мой господин!

– Ничего подобного. Мне и шести еще не было, а ты уж воевал. Как же я могу быть твоим господином? А потом, это государственный дом отдыха, а не мой. Даже на работу тебя не я нанимал. Так что я тебе ни господин, ни начальник.

– Но другие господа ничего не говорят, когда я их так называю.

– Ну и черт с ними. Меня же зовут Кобина, а не «масса».

– Ко-би-на… Ко… Масса, не сердитесь, я не могу, просто не могу.

– Очень жаль. Значит, мне придется уехать раньше, чем хотелось бы.

– Я в город еду, по хозяйству надо кой-чего купить, яиц там, мыла… Может, вам надо чего?

– Апельсины, фруктов побольше.

– А вино?

– Да нет же! Хотя, может быть, пито [7]7
  Пито – разновидность пальмового вина.


[Закрыть]?

– Как пожелаете, масса! Но неужели вы будете пить пито?

– Хочу попробовать. Здесь, говорят, настоящий, свежий можно найти. Никогда не пробовал. Это вкусно? Не очень крепко?

– Да. Очень вкусно. И не крепко совсем. Ну, может, чуточку.

Что тут можно сказать? Если человек обладает даром надо бы ему научиться и из прошлого извлекать уроки. Все эти свежие ветры… Им бы выдуть вековые предрассудки из наших душ, проветрить наши головы, совать пелену с наших глаз. Но ничего похожего не происходит. Это всегда было трудно сделать. В наши дни, как в прежние времена, есть еще исковерканные души и в городах, и в непроходимых джунглях, и на побережье. И неправы были эти революционные поэты… Но Зиригу – хороший человек. И жена его. Не хуже нас с вами. И все у них в порядке. Надеюсь, что в один прекрасный день и они поймут, что все люди одинаковы.

Помню однажды, когда я был совсем еще маленьким, то на каникулы ездил к няне в деревню. Я прямо-таки увязался за ней следом. Как сейчас слышу ее слова: «Нет-нет, мой дорогой школьник, не стоит тебе со мной ехать, я-то привычная, а как с тобой случится что, кто тогда отвечать будет?» Но я настоял на своем. Никогда не забуду того впечатления, что произвели на меня тамошние запахи. Необычайные, прекрасные, неизведанные ни до, ни после. Запахи зелени, влажной земли и еще чего-то неповторимого, пьянящего. Как отличается этот божественный аромат от запаха ружейного выстрела или человеческой крови! На няниной ферме все благоухало свежестью. Каких только овощей там не было! Не прошло и часа после нашего приезда, а я уже буквально умирал с голоду. Няня поворчала немного – сначала, дескать, и поработать бы не мешало, – пошарила под кустом и извлекла на свет ямс огромной величины. Это был просто гигант. Конечно, когда сам ты мал, окружающий мир имеет свойство вырастать в твоих глазах до невообразимых размеров. Но этот ямс действительно был очень большим. Няня достала банку из-под керосина – такие за гроши продавали на рынке – и налила в нее воды. При виде этого великана у меня потекли слюнки. Она сказала, что приготовит небольшой кусочек для меня, есть ей еще не хотелось, а ямс хорош горячий. Я уже знал, что хороший ямс внутри белый или желтоватый. Но когда нянюшка отрезала кусок, наш гигант оказался коричневым. Она отрезала еще. То же самое. Еще кусочек и еще – все напрасно. Няня остановилась, посмотрела на него и сказала: «Что же ты весь-то испортился? Не мог уж оставить кусочек для моего молодого господина?» Но я не мог с этим примириться. Надеялся, что не все еще потеряно. Тогда она перевернула плод и разрезала поперек. Он был мягким и коричневым. Я бросился на землю и зарыдал. Няня приготовила специально для меня кусок ямса из кладовки, но я не стал есть. И только когда она сварила немного и для себя, а я был уже слишком голоден, чтобы отказываться от еды, ей удалось меня уговорить… Никогда не забуду этот ямс. Что разрушило, разъело всю его сердцевину без остатка? И все же старый ямс должен был сгнить, чтобы на его месте мог вырасти новый. Где же то поле, где кто-то неведомый будет сажать ростки новой жизни? Безусловно, нам это не дано – мы слишком вожделеем к вину, куреву, женщинам и с упоением пишем бессмысленные статьи о чужих деяниях.

А в доме отдыха царила атмосфера оживления. Жена Зиригу пришла ко мне и при помощи тех нескольких слов, которые она знала на моем наречии, дала понять, что о таких вещах надо бы предупреждать заранее, чтобы дать ей возможность как следует подготовиться. Я поспешил ее заверить, что такая возможность ей наверняка еще предоставится. Зиригу накрывал на стол. Увидев нож и вилку, я сказал ему, что буду есть руками и мне нужна только ложка для супа. Он даже рот разинул. Когда я ел, оба они наблюдали за мной. Еда была хорошей. Был, конечно, несколько странноватый привкус, как, впрочем, у любого непривычного кушанья. Чувствовались незнакомые приправы и специи. Но в общем, привыкнуть к этому было бы нетрудно. Я едал и более странные блюда. Зиригу, правда, высказал опасение, что мой желудок этого не примет. Потом он принес пито. Я попросил его присесть и выпить со мной. Он хотел было отказаться – не полагается, мол, – но я уверил его, что ничего страшного в этом нет. Вино было приятным, чуть сладковатым. Мы пили и разговаривали. Я рассказал ему немного о себе. Зиригу, казалось, проникся ко мне пониманием и симпатией. Мы прикончили бутылку, и Зиригу вызвался принести новую из собственных запасов. Постепенно он становился все более разговорчивым.

– Мой молодой масса, не сердитесь, что снова вас так называю. Что делать? В мои года уж поздно с теми, кто выше стоит, фамильярничать начинать. Нет-нет, не уговаривайте меня! Вы хороший молодой человек. Вы мне по душе. Но уменя и язык не повернется называть вас Кобина. Да, по годам вы еще дитя совсем, вижу. Но что в наше время возраст? В старые времена, коли человек тебя на день старше, ты его почитать должен, не то все общество против тебя будет. Да только если тебе, старику, приходится стирать исподнее белой женщины, которая тебе в дочери годится, то какое уж тут уважение к возрасту? Благодарение господу, от этого унижения я уж давно избавлен. Правда, чернокожие, что господами стали, как белые ушли, тоже не очень-то стариков почитают. Коли будет охота послушать, я вам после историю одну расскажу. А так ведь и в старые времена говаривали: дураком родился, дураком умрешь. Считалось, что полезно по свету поездить – ума, дескать, наберешься. Ну что ж, поездил я немало. Солдатом вот был. В Бирме был, еще кой-где, фронт видел. Так и вы хлеб солдатский едали, коли были в Конго с нашими ребятами, что уж мне про фронт-то рассказывать! А ведь именно там я и узнал цену белым. Ах, масса, когда они хотят есть, они готовы друг другу глотки перегрызть за кусок хлеба. А то, бывало, к примеру, оставишь тем, кто на задании, их долю, а их же дружки все и съедят. Те придут – есть им нечего, так они давай чернокожих бить. Да, не ладили-то они между собой, а били нас. Эх, чего только не увидишь на белом свете!

А ведь чернокожие и в атаки тоже ходили, а как же? И поубивало их немало. А кто без рук, без ног остался. Но и по сей день, масса, я не знаю, с кем и за что мы, чернокожие, воевали тогда.

Вы, верно, читали в разных книгах – сулили нашему брату-солдату райские кущи. Да как война кончилась, уж через пару месяцев многие стали надежду терять. Я и на хлеб себе заработать не мог. Пришлось нам с другом – братом Сету – уехать из Золотого Берега. Эх, и помотало же нас! Всю Западную Африку, почитай, объехали. Да везде одинаково, сплошь солдаты безработные. Я и вразнос торговать пытался, и велосипеды чинил, и плотничал. Да зря все – пустота впереди, пустота позади. Вернулись домой. Да, забыл вот. До войны я торговал ямсом на большом базаре в Такора-ди. Дела шли хорошо. А как пришлось мне на фронт уходить, оставил я все свои сбережения брату. Родному брату – по отцу и по матери. Я сказал ему: «Буда, сбереги это для меня. Если меня не убьют, я вернусь и снова буду продавать ямс. И ты вместе со мной, это дело хорошее». Ну, да что говорить. Родной брат. После меня через полтора года от тех же родителей на свет появился. Когда я вернулся, денег моих у него не было. Часть он взял на женитьбу, а уж после они с женой проели все остальные. Вы-то, господа, небось, думаете, будто мы здесь все воры да убийцы. Но если уж я тогда не взял нож и не прирезал своего братца, то уж никогда не смогу хладнокровно убить человека. Это так же верно, как то, что меня зовут Зиригу. Потому-то я и уехал с братом Сету. Через шесть лет мы так с пустым карманом и вернулись. И вот услыхал я, будто в большом городе бывших солдат учат на поваров и садовников. Мы с дружком это обсудили, он и говорит: «Нет, это не по мне! Ты же знаешь, сердце у меня горячее. Чтобы я пошел в услужение? В повара? В садовники? Чтобы какой-то дурак только оттого, что он белый или читать умеет, сделал из меня собаку?! Да я прибью его в первый же день, и меня посадят в тюрьму». Потом его и впрямь посадили. Говорят, будто за дело. Но я не уверен. По мне, он был хорошим человеком. Он сказал: «Буря дуб валит, а тростник стоит, как стоял. Ты нравом поспокойнее, езжай и учись». Я и поехал. Потом уж, когда я года два проработал в домах белых, а он так и не нашел себе работу, у нас с ним такой разговор вышел: «Зиригу, ты человек порядочный и с достатком. Давно пора о семье подумать». А я говорю: «Да вот подумываю съездить на рождество домой да жениться». Тогда он спросил: «Ты знаешь мою сестру Сету? У нее умер муж. Остался один ребенок, сын. Правда, ты неверующий, дух нашего отца наверняка накажет меня за то, о чем я хочу тебя просить. Но ты хороший парень, а Сету – хорошая женщина. Женись на ней и побереги ее ради меня». Да, молодой масса, так я женился на Сету. Ее брат сказал правду. Она хорошая женщина. Наши жены не любят за каждым грошом к мужу ходить, у них всегда есть свои небольшие деньги. На побережье она продавала жареные бананы и арахис. Здесь делает каффу.