Текст книги "Последняя отрада"

Автор книги: Кнут Гамсун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА XVII

Однако здесь становится все скучнее и скучнее, и люди, среди которых я живу, не дают мне ничего нового. И вот я опускаюсь до того, что начинаю наблюдать за все возрастающей страстью Солема к фрекен Торсен. Но в конце концов и это надоедает.

Солем начал страдать манием величия после всего того внимания, которое ему оказывали дамы. Он обзавелся новым платьем и позолоченной часовой цепочкой,– это он купил на деньги, которые заработал летом,– а по воскресеньям он облекается и белую спортсменскую шерстяную фуфайку, хотя погода стоит жаркая. На шею он надевает дорогой галстук, завязанный поматросски. Он знает, что на дворе нет другого такого франта, как он, и он громко распевает и твердо убежден в том, что никто не может сравниться с ним. Жозефина попросила его даже не петь так громко; однако парень этот зазнался и уже никого больше не слушается. Он очень часто настаивает на своем, а случается даже, что сам Поль выпивает с ним вместе стаканчик.

По-видимому, фрекен Торсен успокоилась. Она сблизилась с адвокатом и часто сидит с ним и заставляет его объяснять себе каждый угол, который он делает на своем чертеже. И в данном случае она поступает совершенно правильно, ибо адвокат несомненно вполне подходящий человек для нее: он спортсмен, у него есть состояние, и он не очень умен и здоров. Вначале фру Моли как будто не хотела примириться с тем, что эта парочка так много времени проводит вместе в гостиной: она то и дело входила туда под тем или иным предлогом, но, увы, едва ли фру Моли могла добиться чего-нибудь со своими синими ледяными зубами!

Наконец-то адвокат окончил свой чертеж и мог сдать его. Он то и дело заговаривал об одной игле на вершине Торетинда, на которую еще никто не всходил и которая манила и как бы ждала его. Фрекен Торсен была против этой затеи, а когда она ближе познакомилась с адвокатом, то ласково запретила ему это опасное восхождение. И он с улыбкой обещал ей быть послушным. Между ними царило такое нежное согласие.

Однако Синяя игла как бы дразнила адвоката и не давала ему покоя; он указывал фрекен Торсен на нее, когда они стояли на дворе, прищелкивал языком, и глаза его с вожделением устремлялись на эту иглу.

– Господи, мне стоит только посмотреть на нее, как у меня начинает кружиться голова, и я падаю,– сказала фрекен Торсен.

Адвокат воспользовался удобным случаем и поддержал ее, обняв рукой за талию.

Это зрелище произвело на Солема в высшей степени неприятное впечатление, да и вообще он высмотрел себе все глаза, подглядывая за этой парочкой. Раз как-то после обеда он решительно подошел к фрекен Торсен и спросил:

– Я знаю другую дорогу, хотите,– я покажу вам ее сегодня вечером?

Произошло всеобщее замешательство, фрекен Торсен несколько смутилась, но потом ответила:

– Дорогу? Нет, спасибо.– И она обернулась к адвокату и, уходя с ним, сказала: – Нет, на что это похоже!

– Что на него нашло?– удивился адвокат.

Солем отошел в сторону и улыбнулся, заскрежетав зубами.

Вечером Солем повторил эту сцену. Он подошел к фрекен Торсен и сказал:

– А я все насчет той дороги… пойдем мы, что ли? Но, как только фрекен Торсен увидала, что Солем направляется к ней, она сейчас же круто повернулась и хотела уйти. Однако Солем не останавливался ни перед чем, он пошел вслед за ней.

– Вот что я скажу тебе,– ответила, наконец, фрекен Торсен, останавливаясь,– советую тебе перестать быть наглым по отношению ко мне, иначе тебя выгонят отсюда…

Однако Солема не так-то легко было выгнать. Ведь он был проводником и носильщиком для туристов, а кроме того единственным постоянным работником в усадьбе. Наступала пора косьбы и под его присмотром должны были работать. Нет, Солема нельзя выгнать. К тому же другие дамы очень любили его; уже одна только могущественная фру Бреде могла спасти его единым словом. Весь пансион у нее в кармане.

Так из отставки Солема ничего не вышло, но с этих пор он стал держать себя несколько приличнее и вежливее. Однако он испытывал, конечно, те же мучения. Раз как-то около полудня он стоял в сарае, и я увидал, что он топором делает надрез поперек ногтя своего большого пальца.

– Что ты там делаешь?– спросил я.

– Да так, ничего, я только делаю метку,– ответил он с хитрой улыбкой.– Когда ноготь вырастет до этой метки, то…

Он остановился.

– Что тогда?

– Да просто меня уже здесь больше не будет,– ответил он.

Но я догадался, что он хотел сказать что-то другое, и я постарался выспросить его.

– Дай-ка посмотреть твой палец. Пометка не очень далека от конца ногтя; в таком случае тебе уже не долго оставаться здесь.

Он пробормотал:

– Ноготь растет очень медленно.

И он, насвистывая, ушел из сарая, а я принялся колоть дрова.

Немного спустя я опять увидел Солема; он шел по двору с кудахтающей курицей подмышкой. Он подошел к кухонному окну и спросил:

– Это из этих кур надо было взять?

– Да,– ответили ему из кухни.

Солем вошел в сарай и попросил у меня топор: ему надо было отрубить курице голову. Да, видно было, что он исполняет самые разнообразные обязанности, он был и швец, и жнец, и в дуду игрец,– одним словом, он был незаменим.

Он положил курицу на колоду и прицелился, но с курицей не так-то легко было справиться, она вертела головой и извивала шею, словно змея. Она перестала даже кудахтать.

– Я чувствую, как сильно бьется у нее сердце в эту минуту,– сказал Солем.

Но вот он улучил момент и опустил топор. Голова курицы валялась на полу; но Солем продолжал еще держать тело курицы, которое трепетало в его руках. Все это произошло так мгновенно, что перед моим взором все еще были соединены две отдельные части курицы, мой разум не мог примириться с таким странным, таким диким разъединением. Прошла секунда или две, прежде чем я мог отдать себе отчет в том, что произошло, и в том, что я вижу: эта отрубленная голова красноречиво говорила об ужасном факте и казалось, будто она не верит тому, что произошло, она приподнялась слегка от пола, как бы для того, чтобы показать, что в сущности все обстоит благополучно. Наконец Солем выпустил из рук тело курицы. Одно мгновение оно лежало спокойно, потом сделало судорожное движение ногами, приподнялось от земли и начало трепыхать крыльями, и безголовая курица ткнулась одним крылом в стену, потом в другую, оставляя позади себя кровавые следы, пока, наконец, не упала и не осталась лежать на месте.

– Я все-таки слишком рано выпустил ее из рук,– сказал Солем.

И он пошел за другой курицей.

ГЛАВА XVIII

Я возвращаюсь к смелой мысли отпустить Солема. Правда, если бы его отпустили, то в санатории не случилось бы катастрофы; но кто стал бы в таком случае швецом и жнецом у нас? Поль? Но ведь Поль, как я уже упоминал, валялся в своей каморке, и он предавался этому занятию все больше и больше, и уже совсем перестал показываться на глаза своим пансионерам, если не считать тех случаев, когда он ошибался в своих расчетах и сверх ожидания натыкался на нас.

Однажды вечером он шел по двору. По всей вероятности, он думал, что все гости уже улеглись, так как он потерял всякий счет времени; но мы сидели на дворе, так как было темно и тепло. Заметив нас, Поль немного подтянулся и, проходя мимо, поклонился нам; потом он подозвал к себе Солема и сказал:

– Не смей больше делать таких прогулок через горы, не предупредив меня об этом. Ведь я сидел и писал в своей комнате. Заставлять Жозефину таскать багаж, слыханое ли это дело.

Поль пошел дальше. Но ему показалось, вероятно, что надо поважничать еще больше; он повернулся и спросил:

– Почему ты не позвал на помощь одного из моих торпарей?

– Они не хотели,– ответил Солем – они окучивали картошку.

– Не хотели?

– Эйнар отказался.

Поль задумался на минуту.

– Так вот какие они! Ну, пусть лучше они так далеко не заходят, а то я прогоню их с их участка.

Тут в адвокате заговорила его профессия, он спросил:

– А разве они не купили своих участков?

– Да,– ответил Поль,– но ведь имение, кажется, принадлежит мне. А это что-нибудь да значит, хе-хе-хе. Пожалуй, я имею право сказать свое словечко, здесь в Рейса, хе-хе-хе…– и он вдруг стал серьезен и сказал коротко Сожму– в следующий раз ты скажешь мне.

После этого он опять направился в лес.

– Он слишком пристрастился к влаге, наш добрый Поль,– заметил адвокат.

Никто не ответил ему на это.

– В Швейцарии никогда ни один хозяин санатории не бродил бы в таком виде!– заговорил опять адвокат.

Наконец, фру Бреде тихо ответила:

– Его так жалко. Прежде он никогда не пил.

К адвокату сейчас же вернулось его добродушие и он сказал:

– Надо будет хорошенько поговорить с ним.

* * *

Но вот наступило время, когда Поль трезв с утра до ночи: к ним в пансион приехал негоциант Бреде. На флагштоке взвился флаг, всеобщее смятение, ноги Жозефины под юбками так и мелькали и слышно было только: брррр… Господин Бреде появился в сопровождении носильщика, его жена и дети вышли ему далеко навстречу, хозяева также вышли встречать его.

– Здравствуйте!– приветствовал он нас, широко размахнув своей шляпой и сразу побеждая нас всех.

Это был толстый, большой, добродушный человек, веселый, жизнерадостный, какими бывают состоятельные люди. Он сразу сделался нашим общим другом.

– Ты надолго приехал к нам?– спросила одна из его дочек, вешаясь на него.

– На три дня.

– Только-то!– воскликнула его жена.

– Только-то?– повторил он с улыбкой.– Это вовсе уж не так мало, мой друг; для меня три дня – очень большой срок.

– Но не для меня и не для детей, – заметила она.

– Итак, я пробуду с вами целых три дня,– продолжал он.– Должен себе сказать, что я принужден был проявлять громадную активность, чтобы позволить себе хоть на этот срок быть пассивным, ха-ха-ха.

Господин Бреде бывал здесь уже раньше и знал дорогу к дому, который занимала его жена. Он сейчас же велел подать себе сельтерской воды.

Вечером, когда девочки улеглись, господин Бреде и его жена присоединились к нам в гостиной. Он принес с собой для нас, мужчин, виски, и потребовал сельтерской. Для дам он припас вина. Вышел маленький праздник; господин Бреде умел занимать общество, и все мы были очень довольны. Этот мягкотелый человек совсем притих и пришел в утомление в то время, как фрекен Пальм играла на фортепиано народные песни. И нельзя сказать, чтобы он думал только о себе и ленился: среди разговора он вдруг встал, пошел на двор к флагштоку и спустил флаг.

– С закатом солнца флаг полагается спускать,– сказал он.

Раза два он уходил также посмотреть, спят ли девочки. Вообще видно было, что он очень любил детей. Он владел фабриками и санаториями и еще многим, многим другим, но, несомненно, больше всего он гордился тем, что владеет этими детьми.

Один из бергенцев постучал о рюмку и сказал спич.

До сих пор бергенцы вели себя очень тихо и, по правде сказать, очень скромно картавили друг с другом где-нибудь в сторонке, но тут представляется уже слишком удобный случай для произнесения речи. Разве не появился среди нас свежий человек с широкого света, который принес с собою вино, веселье и праздничное настроение? Редкостный товар в этом синем царстве скал… И так далее в том же роде.

Он говорил минут пять и вдохновлялся все более и более.

Господин Бреде рассказал кое-что об Исландии, этой нейтральной стране, в которой не побывали ни адъюнкт, ни адвокат и по поводу которой они вследствие этого не могли пререкаться. Но один из датчан бывал в Исландии и вполне согласился с впечатлениями, которые вынес оттуда господин Бреде.

Впрочем, последний рассказывал больше всякие анекдоты:

– У меня есть слуга, молодой парень, так он сказал мне как-то, когда я разозлился: «А здорово ты выучился ругаться по-исландски!» Ха-ха-ха! Он отдал мне должное: здорово ты выучился ругаться по-исландски,– сказал он.

Все засмеялись, а жена спросила:

– А ты что сказал?

– Что же мне было говорить. Я сразу был обезоружен, ха-ха-ха!

Но вот заговорил второй бергенец:

– Если бы у нас не было здесь семьи свежего человека, принесшего с собой жизнь и веселье, сударыня, нашей милой очаровательной дамы, которая осыпает всех своими любезностями, и детей, этих порхающих мотыльков…

Через несколько минут оратор вдруг закончил:

– Громогласное ура!

И он заиграл туш на фортепиано. Господин Бреде чокнулся со своей женой.

– Да, да, верно!– сказал он коротко.

Фру Моли сидела в углу и разговаривала все громче и громче с датчанином, который взошел на Торетинд «не с настоящей стороны». По-видимому, она преднамеренно говорила так громко. Господин Бреде стал прислушиваться к их разговору и, наконец, попросил рассказать ему подробнее об автомобильном движении в соседней долине. Он спросил, сколько там автомобилей и быстро ли они совершают путь. Датчанин сообщил ему все сведения.

– Но вы подумайте только, прийти сюда через гору!– воскликнула фру Моли. – До сих пор еще никто не отважился на это.

Датчанин подробно рассказал господину Бреде также и относительно этого перехода, который представлял собою известную опасность.

– Тут есть еще одна Синяя игла где-то в горах,– сказала фру Моли,– теперь вы, конечно, совершите восхождение на нее? Чем-то все это кончится?

Конечно, датчанина очень соблазняла эта игла, но он сам признался, что совершить восхождение на нее едва ли возможно.

– Я уже давно взошел бы на эту иглу, если бы фрекен Торсен не запретила мне,– сказал адвокат.

– Ну, вы, во всяком случае, не могли бы взойти на нее– заметила фру Моли равнодушным тоном.

Это была месть с ее стороны. Она уже успела присосаться к датчанину, словно всего ожидая от него.

– Я запрещаю всем и каждому даже помышлять об этой игле,– сказала фрекен Торсен.– Она гладкая и острая, словно мачта.

– А что, Герда, не попытаться ли мне?– спросил господин Бреде с улыбкой свою жену.– Ведь я старый моряк.

– Ты-то!– ответила она с усмешкой.

– Весной я влезал на самую вершину мачты брига.

– Где это было?

– У берегов Исландии.

– Зачем ты влезал?

– Право, не помню… А, знаете, я совершенно не понимаю таких восхождений на вершины гор,– переменил разговор господин Бреде.

– Нет, ты скажи, зачем ты влезал, слышишь? Зачем ты влезал на мачту?– повторила его жена с раздражением.

Господин Бреде засмеялся:

– Ах, уж эти женщины! Существуют ли более любопытные создания на свете!

– Как у тебя хватает духу делать такие безумия? Что было бы с девочками и со мной, если бы ты…

Она ничего больше не сказала. Муж перестал смеяться и взял ее руку:

– Была буря, дружок, парус еле держался, дело шло о жизни ж смерти. Но, конечно, мне не следовало упоминать об этом. А теперь… теперь нам пора поблагодарить общество за приятный вечер, Герда.

Господин Бреде и его жена встали и удалились. После этого первый бергенец снова принялся говорить речь.

* * *

Господин Бреде провел с нами три дня и снова приготовился в обратный путь.

Все время он был неизменно доволен и весел. Каждый вечер ему подавали одну бутылку сельтерской воды, – не более, а в то время как девочки укладывались спать, в доме, который занимала семья господина Бреде, поднимались невероятная возня и веселый гомон. Зато ночью из его спальни раздавался богатырский храп.

До прихода отца девочки охотно бывали со мной, теперь же я для них перестал существовать, так они были заняты своим отцом. Он устроил для них качели между двумя рябинами в поле, но предварительно он тщательно обернул ветш деревьев тряпками, чтобы веревки не стерли коры.

Он имел разговор с Полем, и ходили слухи, будто господин Бреде потребовал возврата вложенных им в пансион денег.

Поль повесил немного голову, но, по-видимому, больше всего его огорчило, что господин Бреде зашел также и к торпарям, чтобы посмотреть, как они живут.

– Он пошел к ним?– сказал Поль,– Так пусть уж там и остается.

Господин Бреде все шутил до последней минуты. Очень может быть, что расставание было и для него несколько тяжело, но он решил поддерживать бодрость в других. Жена стояла рядом с ним и держала его руку обеими своими руками, а другой его рукой завладели девочки.

И долго стояла так семейная группа.

– Мне и попрощаться нельзя,– сказал господин Бреде со смехом.– Вы не даете мне свободы.

Девочки пришли в восторг и закричали, что не отпустят его руку:

– Мама, и ты также не отпускай другую руку, держи крепче.

– Тише!– сказал отец.– Ведь я только ненадолго уеду в Шотландию, поймите же. А к тому времени, как вы вернетесь домой, и я также буду дома.

– В Шотландию? Зачем тебе опять надо в Шотландию? – спросили девочки.

Господин Бреде освободился от девочек и кивнул нам:

– Вы послушайте только этих маленьких женщин: любопытство и любопытство!

Однако ни жена его, ни девочки не улыбнулись. Тогда господин Бреде продолжал, обращаясь к нам:

– Кстати, я рассказывал недавно моей жене об одном любопытном человеке, который застрелился только для того, чтобы узнать, что с ним будет после смерти. Ха-ха-ха! Я нахожу, что это кульминационная точка любопытства, а? Застрелиться только для того, чтобы узнать, что будет потом.

Но и на эту остроту ни мать, ни дочери не улыбнулись. Его жена стояла, погрузясь в задумчивость, и это придало особую прелесть ее лицу.

– Так ты уже уходишь? – сказала она.

Появился носильщик господина Бреде с его вещами, он тоже провел все эти три дня в санатории и ждал.

Господин Бреде ушел, наконец, в сопровождении жены и детей, которые пошли проводить его через поле.

* * *

Право, не знаю,– этот жизнерадостный человек, добродушный и состоятельный, любящий своих детей, который был всем для своей жены…

Но был ли он всем для своей жены?

Первый вечер он потратил на какой-то праздник, который устроил для нас, а каждую ночь он исключительно тратил на храпение. Так и прошло трое суток.

ГЛАВА XIX

Во время сенокоса у нас стало гораздо веселей. На лугу точат косы, работники и работницы усердно косят, все они очень легко одеты, головы у них непокрыты, они громко переговариваются и смеются; время от времени они прикладываются к ведру с питьем, а потом снова принимаются за работу. И запах свежего сена наполняет мою душу чем-то родным, он манит меня домой, хотя я и не в чужих краях. Так, значит я все-таки в чужих краях, думается мне, я не на своей родной почве.

Да и зачем мне оставаться здесь, в этом пансионе с учительницами и хозяином, который снова вышел из состояния трезвости. Моя жизнь проходит в полном однообразии, мне нет никакой пользы от пребывания здесь. Другие уходят на простор, ложатся на спину и смотрят вверх; а я ухожу и начинаю смаковать самого себя, и чувствую, что к ночи во мне зародится стихотворение,– это случается время от времени. Но людям вовсе не нужны стихотворения; вернее, им нужны только те стихотворения, которые, еще никогда раньше не слагались.

И Норвегия вовсе не нуждается в раскаленном железе, в настоящее время сельские кузнецы куют то, что необходимо для народного употребления и для поддержания чести родины.

* * *

Туристы так я не приходили, поток туристов направился по другому руслу, в Стурдален, а Рейсадален оставался безлюдным. Теперь не хватает еще только того, чтобы северная железная дорога когда-нибудь прошла через Рейса, увлекая за собой караваны туристов Беннета и Кука; тогда, в свою очередь, Стурдален превратится в пустыню. О, нет сомнения в том, что торпари, действительно желающие заниматься земледелием, могут на бесконечные времена косить хозяйские луга исполу. В этом отношении у них хорошие виды на будущее. Если только наши потомки не сделаются умнее и не освободятся от заразительной и деморализующей погони за эксплуатацией туристов.

Но ты, конечно, не веришь мне, дружок, и ты с сомнением качаешь головой. Так спроси же одного профессора, полное ничтожество с маленькими историческими познаниями в размере школьной программы, который разъезжает по всей стране, вот его-то ты и спроси. Он даст тебе обычное разъяснение, которому ты можешь посмотреть в глаза и которое легко перенесет твой ум, дружок.

* * *

Не успел уехать господин Бреде, как Поль снова принялся за прежний образ жизни. Правда, положение его становилось все более и более безвыходным, а потому он ослеплял себя; так у него было хоть какое-нибудь извинение, потому что он не видел. Наш пансион покинуло зараз семеро постоянных пансионеров; телефонистки, купец Батт, учительницы Жонсен и Пальм, и двое торговцев, уж не знаю, что это за торговцы были. Все они переправились через горы, чтобы потом в автомобиле ехать в Стурдален.

Полю прислали несколько ящиков с различной провизией. Все это привез в небольшой тележке однажды вечером человек из села. Дорога к нашему пансиону была так плоха, что в некоторых местах он должен был разгружать ящики с тележки и перевозить их по одному. Жозефина приняла все товары, а когда она дошла до ящика, в котором что-то булькало, то она сказала, что этот ящик прислан по ошибке. Жозефина написала на нем новый адрес и велела посланному взять его обратно. Она сказала, что это фруктовый сок, который прислали слишком поздно, и она успела уже обзавестись другим.

Позже до нас донесся с кухни разговор, там говорили об этом ящике. Поль с раздражением сказал, что фруктовый сок вовсе не опоздал.

– Уберите же, наконец, эти газеты, говорю я вам!– крикнул он.

После этого слышно было, как на пол свалились газеты и со звоном упал стакан.

О, конечно, Полю не очень-то легко приходилось: дни проходили тоскливо и бесцельно, и у него не было даже детей, которые время от времени занимали бы его мысли и радовали бы его. А он-то хотел построить еще несколько новых домов, когда ему не надо было и половины тех жилых помещений, которые у него были. Фру Бреде с детьми занимала одна целый дом, а с тех пор, как нашу санаторию покинуло семеро пансионеров, и южное здание также опустело, и в нем осталась одна только фрекен Торсен. Поль захотел проложить дорогу, не желая ни в чем отставать от развития эксплуатации туристов; он собирался, находясь уже при последнем издыхании, начать возню с автомобилями; но так как у него самого на это не хватало средств, а помощи ожидать было неоткуда, то ему оставалось только покориться. А тут еще купец Бреде отказал ему в поддержке…

Поль высунул свое испитое лицо в приотворенную дверь в кухне. Он, вероятно, хотел посмотреть, свободен ли проход через двор. Оказалось, что проход не свободен, на дворе стоял адвокат; он громко приветствовал хозяина:

– Добрый вечер, Поль!– и увлек его за собой.

Оба ушли в поле и исчезли в сгущавшихся сумерках.

Конечно, нет никакой пользы «уговаривать» человека страдать поменьше жаждой, но в таких случаях хорошо затрагивать жизненные интересы. Однако Поль, по-видимому, соглашался со всем тем, что ему говорил адвокат, и расстался с ним, преисполненный самых добрых намерений.

Поль опять отправился в село. Он должен был пойти на почту и отправить во все концы света те деньги, которые ему оставили семь пансионеров. Но этих денег не хватало на все: ни на уплату процентов, ни на налоги, ни на ремонт домов,– их хватало только на оплату нескольких ящиков с провизией, которые были присланы Полю из села. Кстати, он так и оставил у себя тот ящик с фруктовым соком.

Поль возвратился совершенно пьяный, так как он хотел ослепить себя, чтобы ничего не видеть. И опять началась старая история. Однако голова Поля всетаки работала на свой особый лад, так как он старался все время найти какой-нибудь выход.

Однажды он спросил адвоката:

– Послушайте, как называется такой стеклянный ящик, в котором плавают маленькие рыбки, золотые рыбки?

– Вы спрашиваете про аквариум?

– Может быть, и так,– ответил Поль.– А дорогая это штука?

– Право, не знаю. А что?

– Я подумаю о том, не завести ли мне аквариум.

– На что он вам?

– А вы не думаете, что он привлек бы ко мне народ? Да нет, куда уж там…

И Поль повернулся и ушел.

Все больше и больше безумия. У одних перед глазами мелькают мухи, а другим мерещатся золотые рыбки.