Текст книги "Последняя отрада"

Автор книги: Кнут Гамсун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА XXXII

Я спросил фрекен Торсен:

– Вы встречались потом со столяром?

– С каким столяром? Ах, нет! Я просто рассказала вам о нем, потому что он в некотором роде знакомый.

– Знакомый?

– Да, и ваш и мой. Конечно, относительно. Оказывается, что он брат учительницы Пальм, с которой мы вместе провели лето в Торетинде.

– Да, свет невелик. Все мы родные.

– Вот потому-то я и рассказала о нем.

– Но ведь вы не знали, что он брат учительницы Пальм, пока были на пароходе,– сказал я.– Следовательно, вы виделись с ним позже?

– Да… Нет… впрочем, я встречалась с ним раза два, но не разговаривала. Все ограничилось только тем, что мы обменивались поклонами. «Здравствуйте» да «как поживаете?»– и тому подобное. И вот он сказал, что он ее брат.

– Хе-хе!

– Так, мимоходом, совершенно случайно.

Тут я воспользовался удобным случаем, чтобы заметить:

– Чего только не бывает случайно! Случайно я стоял у фонаря, чтобы прочесть на записке несколько слов. Оказалось, что вы как раз тут живете.

– Да, много странного случается.

– А из вас и столяра будет хорошая парочка,– говорю я.

– Ха-ха! Ну, нет, я никогда ни для кого не буду парой.

– Неужели?

– Надо быть очень легковерной, чтобы выйти замуж.

– Право, не знаю… Пожалуй, не лишнее быть немного легковерной. Быть не очень-то умной. К чему ведет ум? С ним далеко не уйдешь. Дело в том, что достаточно умных на свете нет.

– Но, мне кажется, ум должен был бы способствовать тому, чтобы мы не так часто попадали впросак. Иначе на что он?

– Да, на что он иначе? Но беда в том, что мы слишком полагаемся на наш ум и наши способности и вследствие этого попадаем впросак. Или мы просто отдаемся течению,– ах, пожалуйста, мы можем положиться на наш ум и наши способности!

– В таком случае, это безнадежно?

– В этом направлении – да. Да и вы так думали летом»

– Помню. Я думала… впрочем, право, не знаю… А потом я вернулась в город и тут как будто…

Пауза.

– Я совсем растерялась,– сказала она.

– А я стар и мудр. Вот, видите ли, фрекен Торсен, в прежние времена головы людей не были набиты такой премудростью, средними школами и правом голоса; жизнь шла в другом направлении, люди были простодушны. Разве это не достаточно хорошая опора? И в те времена люди попадали впросак, но не страдали так от этого, они переносили все с животной силой. Теперь же мы утратили нашу здоровую выносливость.

– Становится прохладно,– сказала она,– не пора ли домой? Да, все это совершенно верно, но ведь мы живем в новое время. Мы ничего не можем переменить, а мне остается только следовать за другими.

– Да, так написано в «Morgenbladet». Потому что так стояло в «Neue Freie Presse». Но человек, который хоть на что-нибудь годится, идет до известной степени своим собственным путем, если только вообще посредственность идет своим.

– Нет, знаете, теперь я вам расскажу что-то,– сказала она, останавливаясь.– Я начала посещать одну благоразумную школу.

– В самом деле?– спросил я.

– На этот раз я изучаю хозяйство. Разве это не хорошо?

– Вы учитесь делать бутерброды для себя самой?

– Ха-ха!

– Ну, да ведь вы не собираетесь замуж?

– Право, не знаю.

– Хорошо. Вы выходите замуж, вы поселяетесь в его долине. Но сперва вы хотите научиться хозяйничать, чтобы суметь сделать яичницу или пуддинг для случайного туриста или англичанина, которые могут зайти к вам мимоходом.

– Его долина? Какая долина?

– Отправляйтесь-ка лучше к его матери и выучитесь у нее настоящему хозяйству, которое может действительно вам пригодиться.

– Нет, послушайте,– говорит она с улыбкой и идет дальше,– вы напали на ложный след. Это вовсе не он, и вообще нет никого»

– Жаль. Для вас было бы лучше, если бы у вас был кто-нибудь.

– Да, но что же делать, раз это не тот, кого я хочу?.. – Нет, вы именно его и хотите. Вы такая большая, красивая и дельная.

– Благодарю вас, но… Да, да, спасибо вам за этот вечер. Спокойной ночи…

Почему она так резко оборвала и так быстро ушла, почти убежала? Заплакала она? Я хотел сказать еще кое-что, хотел быть мудрым и скучным и дать полезные советы. И я остался стоять, совершенно озадаченный.

* * *

Вскоре случилось вот что:

– Я так давно не видала вас,– сказала она при нашей следующей встрече.– Я так люблю разговаривать с вами. Хотите сделать маленькую прогулку? Мне надо…

– Отнести письмо, я вижу.

– Да, письмо. Это только… ничего особенного…

Мы пошли в контору газеты с письмом. По-видимому, она несла объявление о том, что ищет место.

Когда она выходила из конторы, навстречу ей попался господин, который поклонился ей. Она вспыхнула до корней волос. Она остановилась на крыльце, на верхней ступеньке, и склонила голову совсем на грудь, как будто бы всматривалась в эти две ступеньки, с которых ей надо было сойти. Они поздоровались, господин протянул ей руку, они заговорили.

Он был приблизительно ее лет, у него была привлекательная наружность, светлая мягкая борода и темные брови, которые, может быть, он подводил. На голове у него был цилиндр, расстегнутое пальто было на шелковой подкладке.

Я слышал, что они заговорили о каком-то вечере на прошлой неделе, на котором они очень веселились, где было много молодежи, говорили о пикнике и об ужине. Фрекен Торсен говорила мало, она имела растерянный вид, улыбалась и была очень красива. Я принялся рассматривать иллюстрированные журналы в окне и вдруг у меня пронеслась в голове мысль: «Господи, да ведь она влюблена!»

– Послушайте, я имею предложить вам нечто,– говорит он.

И вот они сговорились о чем-то, и она кивнула. После этого он ушел.

Медленно и молча подошла она ко мне, я обратил ее внимание на одну картину в окне.

– Да,– говорит она, – это удивительно!– Она смотрит на картинку, но ничего не видит. Молча пошли мы дальше, минуты две мы прошли, не произнося ни слова.

– Этот Ганс Флатен всегда верен себе,– говорит она.

– Ах да, что это был за господин– спрашиваю я.

– Его зовут Флатен.

– Помнится, будто вы называли это имя летом. Кто он такой?

– Его отец оптовый торговец.

– А он сам?

– У его отца большая торговля в Альмесгате, вы знаете?

– Да, но чем занимается он сам?

– Право, не знаю, есть ли у него какое-нибудь определенное занятие. Он студент, но отец его богат, так что…

Я вспомнил, что торговля старого Флатена в Альмесгате очень усердно посещалась крестьянами, по утрам весь его двор был заставлен крестьянскими тележками, а сам он стоял в лавке и торговал.

– Он всегда был очень расточителен,– продолжала она.– Господи, до чего спокойно он выкладывает деньги на стол, по несколько ассигнаций! Повсюду, где бы он ни показывался, вокруг него раздается шепот: это Флатен!

Я захотел сострить и заметил:

– Он одевается так, словно его зовут Платен[6]6
  Plat – плоский.


[Закрыть].

– Вот как,– сказала она обиженно.– Ну да, он одевается элегантно, он всегда так одевался.

– Его-то вы и хотите?– спросил я в шутку.

Она помолчала с минуту, потом сказала с решительным кивком:

– Да.

– Что… его?

– Разве это так удивительно? Мы с ним старые знакомые, школьные товарищи, мы так много бывали вместе. Для нашей дружбы есть хорошее основание. Это единственный человек, в которого я была влюблена, и это продолжается уже много лет. Иногда я забываю его, но стоит мне его только увидать, как я снова влюбляюсь в него. Я говорила ему это, и мы оба смеемся над этим. Но тут уж ничего не поделаешь! Странно это…

«Значит, он слишком богат для того, чтобы жениться на ней», подумал я и не спрашивал больше ничего о нем. Когда мы расставались, я спросил только:

– Где работает столяр Николай?

– Не знаю,– ответила она.– Впрочем, нет, я знаю. Мы как раз по дороге к нему. Если вы пройдете еще немного, я покажу вам, где это. Но зачем он вам?

– Так. Я просто только хотел узнать, нашел ли он себе хорошее место, у хорошего мастера.

* * *

В самом деле, чего мне понадобилось от столяра Николая, от ремесленника? Тем не менее я все-таки побывал у него и познакомился с ним. Настоящая лошадь по сложению, сильный и некрасивый, и безнадежно молчаливый. В субботу мы вместе гуляли по городу. Не знаю зачем, но во всяком случае захотел этого я сам.

Я привязался к столяру из личного интереса, потому что я одинок,– ведь я не хожу больше на пристань сидеть на скамье, стало холодно, да и фрекен Торсен не интересует меня больше: она так изменилась с тех пор, как возвратилась в город, и во всех отношениях стала обыкновенной барышней. До чего ее мысли заняты всякими пустяками. Она как будто совсем забыла свою горечь и свой здравый взгляд на жизнь, который она проявляла летом. Вот опять она поступила в школу, в свободное время она видится с господином по имени Флатен, это занимает ее. Или она представляла собою поверхностную натуру, или же душа ее искалечена уже в молодом возрасте, в те годы, которые налагают отпечаток на всю последующую жизнь человека.

«Что мне делать?» повторяет она. «Да, я снова поступила в школу, я начала ходить в школу, когда была еще совсем маленькой. Ни на что другое я не годна,– я годна только на то, чтобы учиться, к этому я привыкла. Я не умею ни думать, ни поступать самостоятельно, это не очень-то весело. Что же мне делать?»

Да, что ей делать!..

Я показал столяру Николаю цирк, но это не особенно удивило его, или же он притворился, будто не находит ничего удивительного. Лошади скачут… да, конечно, но… Тигр,– но я думал, что тигр гораздо больше! Впрочем, видно было по всему, что он был занят другими мыслями, он даже не следил за тем, как наездницы проделывают свои кунстштюки.

Когда мы шли домой, он сказал:

– Мне совестно просить вас об этом, но не согласитесь ли вы пойти со мной завтра вечером в «Корону»?

– «Корона» это что такое?

– Там танцуют.

– Ах, танцевальный зал, где же он? Вам захотелось потанцевать?

– Нет, но…

– Вам просто хочется посмотреть, что там происходит?

– Да.

– Я пойду с вами.

* * *

Это было воскресенье вечером, любимый вечер молодых девушек и молодых парней. Я пошел со столяром посмотреть на танцы.

Столяр расфрантился и надел крахмальную манишку и манжеты, а также толстую цепочку,– ах, но ведь он так молод, а молодость, несмотря ни на что, всегда производит приятное впечатление. Он необыкновенно силен, ему незачем уступать кому-нибудь дорогу, и это-то и сделало его таким уверенным в своих движениях и таким неповоротливым в то же время… Если кто-нибудь заговаривает с ним, то он медлит с ответом, а если его ударяют по плечу, он, не спеша оборачивается и смотрит, кто это. Он добродушен и кроток н с ним приятно иметь дело.

Мы подошли к кассе, где продавали билеты. Касса оказалась закрытой, в ней никого не было. Но рядом было вывешено объявление о том, что помещение отдано на два первых часа вечером, одному частному обществу. Пока мы стояли и читали объявление, приходила и уходила молодежь. Но столяр не хотел уходить, он осматривался кругом и вошел в ворота, будто ему надо было разыскать кого-нибудь.

– Что же, с этим уж ничего не поделаешь!– крикнул я ему вслед.

– Нет,– ответил он.– Но хотел бы я знать…– с этими словами он вошел во двор и стал смотреть во все окна.

С лестницы сошел один человек.

– Что вам надо?– спросил он.

– Он, вероятно, хочет получить билет – ответил я. Ведь ответа столяра было бы слишком долго дожидаться.

Человек подошел ко мне, он оказался хозяином. Он повторил то, что было написано на объявлении: небольшое общество наняло этот зал на первые два часа.

– В таком случае тут уж ничего больше не поделаешь!– крикнул я опять своему товарищу.

Однако он не торопился возвращаться ко мне, и я вступил в разговор с хозяином.

– Да, это общество принадлежит к высшему кругу,– сказал он.– Будет всего только восемь пар, но, несмотря на это, полный оркестр, значит, люди богатые. О, иногда этот зал нанимают очень важные господа, они берут с собой шампанское и всевозможные угощения. И пляшут они до упаду. Но что ж из этого? Молодежь, все богатые и знатные люди, им скучно проводить воскресный вечер дома, чем-нибудь надо оживиться после будничного однообразия, и вот они пляшут часа два. О, странного в этом ничего нет! И за это короткое время я зарабатываю гораздо больше, чем за весь остальной вечер. И все это люди щедрые,– они не считают шиллингов. К тому же, еще надо прибавить, что они пола не портят, ведь такие люди танцуют не на каблуках.

Столяр стоял в стороне и прислушивался.

– Но вообще что это за люди?– спросил я.– Торговые или военные?..

– Нет, уж извините, этого я не скажу,– ответил хозяин.– Замкнутое общество, вот и все, что я скажу. Вот хотя бы сегодня вечером, я даже и не знаю, кто это. Деньги мне принес рассыльный.

– Это Флатен,– сказал столяр.

– Флатен? Вот как!– удивился хозяин, словно и не знал этого раньше.– Господин Флатен бывал здесь раньше; важный барин, всегда избранное общество. Вот как? А теперь, извините, я должен посмотреть, в порядке ли зал…

Хозяин ушел.

Тут столяр пошел за ним и спросил:

– А нам нельзя посмотреть?

– На что? На танцы? Нет.

– Где нибудь в уголку?

– Нет. Я запрещаю даже моей жене и моей дочери. Никто, ни единая душа не имеет права смотреть. Такие замкнутые общества не любят этого.

– Что же, идете вы, что ли?– крикнул я как бы в последний раз.

– Да,– ответил столяр, подходя ко мне. Я спросил:

– Так, значит, вы знали об этом обществе?

– Да,– ответил он.– Она говорила об этом в пятницу

– Кто говорил об этом? Фрекен Торсен?

– Да. Она сказала, что я мог бы смотреть с хор. Мы продолжали бродить по улицам и каждый думал о своем – впрочем, вернее, оба мы думали об одном и том же, но я во всяком случае был вне себя от злости.

– Нет, знаете ли, добрейший Николай, мне кажется, что нам с вами не стоит тратить деньги на билет только для того, чтобы полюбоваться господином Флатеном и его дамами.

– Нет.

Было необыкновенно остроумно со стороны фрекен Торсен пригласить этого человека любоваться тем, как она танцует. Да, эта выходка была очень характерна для нее. Ведь и летом она стремилась устроить так, чтобы всегда иметь свидетеля своих безумств. Вдруг во мне проносится одна мысль и я спрашиваю столяра как можно спокойнее:

– Не хотела ли фрекен Торсен, чтобы и я также был на хорах, не говорила она этого?

– Нет,– ответил он.

– Она ничего не говорила обо мне?

– Нет.

«Нет, врешь,– подумал я,– и она сама, вероятно, попросила тебя врать!»

Я был глубоко возмущен, но никак не мог выпытать истину у столяра.

Позади нас раздался шум экипажа, который остановился перед «Короной». Николай обернулся и хотел уже идти назад, но, когда он увидал, что я продолжаю идти вперед, он постоял с минуту и потом нагнал меня. Я слышал, как он глубоко и тяжко вздохнул.

Мы побродили еще с час, я немного успокоился и стал более уступчивым по отношению к своему товарищу. Мы зашли в пивную и выпили пива, потом мы пошли в кинематограф, а потом стреляли в цель. Наконец, мы пошли в кегельбан и там оставались довольно долго. Николай первый предложил кончить игру, он посмотрел на часы и вдруг заторопился, он готов был даже не кончать партию.

Нам снова пришлось проходить мимо «Короны»– экипажей больше не было видно.

– Так я и думал!– сказал столяр.

Он был очень огорчен. По-видимому, он хотел присутствовать при разъезде общества. Он внимательно осмотрел всю улицу и то место, где стояли экипажи.

– Так я и думал!– повторил он. Теперь он заторопился домой.

– Нет, теперь мы войдем,– сказал я.

Зала была большая и красивая, в одном конце была эстрада для музыки, народу было много и раздавался гул голосов. Мы уселись на хорах и стали смотреть.

Публику была самая разнообразная; были тут моряки, ремесленники, лакеи из гостиницы, приказчики и поденные работницы. Дамское общество, по всей вероятности, состояло из портних, служанок, приказчиц и свободных прачек, не занятых при дневном свете.

Плясали вовсю. Помимо полицейского, который должен был блюсти порядок, содержатель залы сам поставил от себя распорядителя, у которого была палка и который повсюду расхаживал, не спуская глаз с танцующих. Каждый раз, когда кончался какой-нибудь танец, мужчины должны были подходить к эстраде музыкантов и уплачивать по десяти эре. Если у кого-нибудь являлось желание смошенничать, распорядитель осторожно ударял его своей палкой по плечу, если же какому-нибудь кавалеру приходилось таким образом несколько раз напомнить об установившемся порядке, на него начинали смотреть, как на подозрительную личность, и в крайнем случае даже выводили. Вообще, порядок был удивительный.

Вальс, мазурка, экоссес, рейндлендер, вальс…

Я обратил внимание на одного кавалера, танцевавшего без устали все время, это был высокий молодец, арапского вида, очень ловкий, вообще кавалер хоть куда, и дамы охотно танцевали с ним. «Да не Солем ли это отличался там?»– подумал я.

– А вы не хотите танцевать?– спросил я столяра Николая.

– Нет,– ответил он с улыбкой.

– Так мы можем уйти, если хотите.

– Да… хорошо,– ответил он, а сам сидит на месте.

– Вы думаете о чем-то другом? Долгое молчание.

– Я сижу тут и думаю о том, что у меня в усадьбе нет лошади. Я на себе вожу весь навоз и все дрова.

– Потому-то вы и стали таким сильным.

– На этих днях мне придется отправиться домой, чтобы навозить из лесу дров на зиму.

– Да, вам придется это сделать.

– Что я хотел сказать?– продолжал он, напрягая свою память, и замолчал.

– Что такое?

– Нет, об этом не стоит и думать. Было бы очень хорошо, если бы вы отправились со мной вместе, но у меня такая скверная комната.

– Я? Почему? Впрочем, эта мысль вовсе уж не так дурна.

– Да неужто? А это было бы очень хорошо!– сказал столяр.

Тут до меня доносится из залы имя Солема. Ну, да вон он стоит там, приосаниваясь, это, действительно, Солем с Торетинда своей собственной персоной. Он стоит один, он раздражен, он говорит и называет себя по имени – Солем! По-видимому, у него не было определенной дамы на весь вечер, я видел, как он брал первую попавшуюся даму для танцев. Но вот случилось так, что он поклонился даме, у которой был уже кавалер; кавалер покачал головой и сказал ему, что его дама не пойдет с ним. Солем намотал это себе на ус. Он дал парочке протанцевать следующий танец, а после этого опять склонился перед дамой. Он получил во второй раз отказ.

Да и дама эта была не совсем-то обыкновенная – она была или утонченная кокетка, или сама невинность, Бог ее знает. Белокурая, высокая, греческого типа, в черном платье без всяких украшений. Боже, до чего она была тиха и скромна! Конечно, это была девушка с улицы, но она была так скромна, это была монахиня порока, и лицо у нее было такое чистое, как у раскаявшейся грешницы. Что за удивительное создание!

Это была подходящая дама для Солема.

Когда кавалер этой дамы во второй раз отказал ему, то он стал громко кричать, хвастать и говорить, что он Солем, Солем. Но это всем надоело, его бахвальство никого не удивляло, здесь люди привыкли ко всему. Распорядитель подошел к Солему и попросил его успокоиться, и в то же время он указал ему на дверь, возле которой стоял полицейский. Это сейчас же укротило бурю. Солем сам сказал:

– Да, тише! не будем устраивать скандала!– Однако он не терял из вида гречанку и ее кавалера.

Он ничем не проявлял себя в течение двух танцев и сам приглашал дам и танцевал. Набралось много народу, многим не хватало места посреди залы, и они ждали своей очереди у стен.

Тут случилось нечто.

Одна пара упала. Это был Солем со своей дамой. Падая, он сбил с ног другую пару; это была как раз гречанка со своим кавалером они повалились на пол. Солем был очень неловок, он заболтал ногами и руками и свалил еще одну пару. Посреди залы образовалась целая куча барахтающихся людей, раздались крики и ругательства, все толкали и лягали друг друга. Солем руководил катастрофой очень ловко и со злым расчетом, одна пара за другой валилась на пол. Распорядитель старался навести порядок своей палкой и предлагал всем встать; подошел даже сам полицейский, музыка перестала играть. Солем был настолько умен и вместе с тем труслив, что воспользовался замешательством и улизнул в дверь.

Упавшие мало-помалу встали. Одни потирали себе руки и ноги, другие старались стереть с платья пыль, одни смеялись, другие ругались; у кавалера гречанки оказалась рана на виске, из нее струилась кровь, и он держался за голову. Послышались вопросы, как зовут того долговязого парня, устроившего эту свалку.

– Солем,– сказала одна из дам.

По адресу Солема раздались угрозы; стали требовать, чтобы его нашли и привели для расправы.

– Чем же он виноват?– заступились за него дамы. О, Солем и дамы!

Между тем гречанка тоже поднялась с пола, она будто вышла из ванны. Все ее черное платье было покрыто пылью, оно было усеяно звездами. Дама была очень смущена тем, что лежала на полу под всеми этими людьми, она сконфуженно улыбнулась, когда ей показали, что гребень, сдерживавший ее греческий узел, сломался.