Текст книги "Талисман из Ла Виллетт"
Автор книги: Клод Изнер
Жанр:
Иронические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Клод Изнер
«Талисман из Ла Виллетт»
Прошлое и будущее спят в глазу единорога.
Средневековая пословица
Голос старой шарманки
То плачет, то ранит.
То щекочет, то кусает.
Он кажется печальным
И бесцветным голосом
Безумца, который
то глумится, то рыдает
На смертном одре.
Моей любимой мамочке
Моник, которая останется с нами навсегда
Тысяча благодарностей Жаку Ружмону за его бесценный архив
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Воскресенье 7 января 1894 года
На побережье Нормандии бушевал яростный шторм. Он зародился на Британских островах, навел страху на Па-де-Кале и Котантен, а теперь бесновался в районе Ла-Аг.
Корантен Журдан лежал одетый на кровати под балдахином и слушал, как ураганный ветер сотрясает стены его жилища. В камине потрескивали дрова, полотняная простыня прикрывала его колпак, не давая дыму расползаться по комнате. Летучие искры огня танцевали вокруг медного кувшина и тяжелых ходиков. Казалась, что птицы, украшавшие оковки шкафов, вот-вот взлетят и выпорхнут в окно. Внезапно сквозь шум бури Корантен расслышал хриплое рычание и понял, что обезумевший от ужаса кот скребется снаружи в сделанную специально для него лазейку, прикрытую перевитыми соломой ветвями дрока. Корантен приподнял голову и увидел, как в лазейку пулей влетел грязный пушистый шар с розовым носом и торчащими усами, одним прыжком преодолел расстояние до кровати и забрался под одеяло.
– Разве так ведет себя кот отставного капитана, Жильятт? Ну чего ты так всполошился, разве это гроза? Пустяки, ничего особенного!
Мощный раскат грома опроверг его слова: соломенная крыша пристройки с грохотом обрушилась. Раздосадованный Корантен Журдан слушал, как дождь барабанит по поленнице дров, и мысленно подсчитывал убытки. Придется звать на помощь папашу Пиньоля, он тот еще мошенник, зато лучший кровельщик в округе. Из конюшни послышалось ржание: Флип нервничал. Только бы конь не сорвался с привязи!
Кот залез подмышку хозяину и громко мурлыкал, как будто жалуясь на непогоду. Корантен улыбнулся.
– Крепись, Жильятт! Это всего лишь ливень!
Он видал бури и пострашнее, когда ходил на «Мари-Жаннетон» вдоль англо-нормандского побережья! И когда б не тот проклятый удар о рангоут, покалечивший ему ногу, ни за что бы не бросил свое дело.
Корантен тяжело вздохнул. Его дом стоял в пятистах метрах от берега, но шум прибоя звучал в комнате, как рычание своры адских псов. Монотонный рокот волн убаюкивал.
Он проснулся с ощущением смутного страха и вспомнил, как это было ужасно – лежать прикованным к больничной койке, зависеть от доброй воли посторонних людей, знать, что никогда больше не вдохнешь йодистый соленый воздух морских просторов… Ему пришлось собрать все свое мужество, чтобы справиться с вынужденным бездельем и физическими страданиями. Корантен вернулся мыслями в прошлое. Он спрашивал себя, в чем была его ошибка, которая привела к этому глупейшему несчастному случаю. Ему сорок, две трети жизни позади и будущее неопределенно. Корантен сознавал, что ни один судовладелец не доверит штурвал калеке, и тосковал по морю.
Занимался желтый болезненный рассвет. В комнате стало светло, и Корантен заметил сидящего на буфете Жильятта с предательскими крошками паштета на усах.
Корантен потянулся и вспомнил свой сон. К нему снова приходила Клелия, неуловимая, призрачная. Образ единственной женщины, которую он любил и единственной, которой не обладал, не позволял ему обрести спасительный покой. Других – кухарок, горничных, уличных девок – он забывал, едва успев утолить желание. Корантен прекрасно понимал причину такой забывчивости: только недоступная женщина способна надолго завладеть мыслями мужчины.
Он решил прогуляться. Может, кому-то из соседей требуется помощь? Корантен вовсе не жаждал общения, но старался быть вежливым и любезным, раз уж ему пришлось похоронить себя в этом Богом забытом месте.
Струи дождя хлестнули его по лицу, он поглубже натянул картуз, бросил взгляд на свинцово-серое небо и толкнул дверь конюшни. Порыв ветра растрепал гриву и хвост Флипа. Пировавшие в соломе мыши с испуганным писком разбежались в разные стороны. Корантен зажег фонарь.
– Привет, Флип! – поздоровался он.
Конь вздрогнул, услышав голос хозяина. Корантен похлопал его по крупу, протянул на ладони кусок сахара.
– Гостинец от конюха, старый брюзга. Ну же, успокойся, буря уже стихает.
Флип потерся мордой о наличник стойла и только после этого соблаговолил принять лакомство.
– Черт побери, Флип, кончай дурить! – рявкнул Корантен, открывая ларь с овсом.
Флип довольно фыркнул и ткнулся мордой в плечо хозяина.
– Жуй спокойно.
Корантен погладил коня по шее, насыпал сена в кормушку и задул фонарь.
– Будь умником и ничего тут не круши, договорились?
По холмам гулял ледяной ветер. Корантен миновал притаившуюся за бугром ферму Шолара. Стекла дрожали в оконных рамах, стены сотрясались и угрожающе скрипели. Вокруг не было ни души.
Корантен спустился по крутому склону. Именно в такую погоду он сильнее всего тосковал по своему кораблю. В море он был со стихией на равных, не то что на суше.
Серебристые блики играли на гребнях волн. Корантен перешел на другой берег реки. Юбилан превратился в бурный поток: прибрежные скалы скрывали брызги водяной пыли. Главная улица Ландемера петляла между рыбацкими хижинами и несколькими богатыми виллами, которые каждое лето превращались в семейные пансионы. Дом государственного комиссионера – он каждый день ездил в Шербур, где занимался закупками продовольствия, – утратил прежний блеск, обломки вычурного керамического декора валялись посреди двора. У трактира «Вуазен» Корантен замедлил шаг и поднял воротник бушлата. Обычно в этот час здесь шла бойкая торговля рыбой и ракушками, но сейчас опустевшая деревня выглядела пугающе ирреальной, и Корантен невольно поежился.
Крутые буруны образовали на оставшемся после отлива песке галечную запруду и нехотя откатились обратно. Зоркие глаза Корантена разглядели справа от форта какое-то белое пятно. Что это, птицы? Когда-то он с наслаждением наблюдал за буревестниками и чеканами, залетевшими с Оркад.
Корантен прошел еще метров сто вперед. Ему нравилось гулять по пустынному берегу, и он проводил здесь много времени, любуясь птицами, разглядывая коряги причудливой формы и странные камни. Он вообще мало общался с людьми, разве что с мамашей Генеке, которая приходила к нему убирать и готовить, и только в одиночестве чувствовал себя в безопасности.
Вдоль горизонта неслась вереница свинцовых туч. Порывы шквалистого ветра атаковали дюны, сдувая их верхушки. Корантен прищурился. Нет, это не птицы, тут что-то покрупнее. Должно быть, снесенная волнами к рифам шхуна напоролась днищем на острые камни и ударилась о скалы, сломав углегарь, бушприт и форштевень. Сломанная фок-мачта под углом нависала над палубой, с нее бросали лини, чтобы снять с судна экипаж. Рыбаки из Ландемера и Юрвиля помогали, чем могли, но им и самим требовалась помощь: пенистые валы уже лизали палубу.
Корантен подумал, что капитан этого суденышка слишком самоуверен, если решился выйти в море такую погоду. Впрочем, в свое время он и сам считал себя непобедимым.
У Гревиля становились на якорь баркасы. Корантен прибавил шагу и вдруг застыл на месте, вглядываясь в воду у берега. Секунд пять или десять он стоял, приложив руку к глазам, потом неожиданно все понял и бегом бросился туда. В пене прибоя, словно сирена, запутавшаяся в водорослях, лежала какая-то девочка или женщина.
Он с трудом дотащил недвижное тело до полосы гальки, заглянул в лицо сирене и вздрогнул. Клелия? Нет! У этой молодой женщины тоже были нежные, тонкие черты, но это была не Клелия. Клелия умерла двадцать лет назад. Он черенком трубки разжал незнакомке губы, сунул два пальца в горло, чтобы вычистить слизь, и приложил ухо к груди. Сердце ее едва билось. Корантен опустился на колени, схватил женщину за запястья и начал делать ей искусственное дыхание. Он действовал автоматически – как-никак, у него была двадцатипятилетняя практика.
Наконец тело женщины выгнулось в судороге, она закашлялась, сплюнула, снова упала на спину и замерла. Корантен снял куртку, закутал ею женщину и вдруг заметил у нее на запястье кожаный мешочек на шнурке.
Шатаясь под порывами ветра, он шагал по пляжу, неся на руках хрупкое тело в тяжелой, насквозь промокшей одежде. Дорога до дома оказалась долгой и трудной, в дюнах клубился густой туман. На полпути Корантену пришлось остановиться, опуститься на одно колено и перекинуть ношу через плечо. Дождь усилился, и Корантен понял, что буря вот-вот разыграется с новой силой. Во рту у него пересохло, поясницу ломило, но он наконец добрался до дома и ввалился в дверь. Женщина совсем окоченела.
Корантен со вздохом облегчения уложил ее на кровать. Теперь надо как можно скорее развести огонь! Тяжело прихрамывая, он кинулся под навес за дровами и обнаружил, что все поленья мокрые.
Он вернулся в дом и, не обращая внимания на возмущенное мяуканье голодного Жильятта, принялся рубить топориком два стула с соломенными сиденьями. Огонь быстро разгорелся, и тут Корантен вспомнил, что оставил на конюшне, в глубине стойла, две охапки хвороста. Он принес его в дом, захватив заодно и ящик из-под бутылок с сидром: теперь топлива должно хватить на час.
Женщина тихо постанывала, не открывая глаз. Левую мочку ее уха украшала серьга с синим кабошоном,[2]2
Кабошон – способ обработки драгоценного или полудрагоценного камня, при котором он приобретает гладкую выпуклую отполированную поверхность без граней.
[Закрыть] другой не было – наверное, унесло волной. Корантен взял незнакомку за руку – пульс по-прежнему был очень частым. На лбу у нее выступил пот. Нужно раздеть ее и крепко-накрепко растереть, чтобы разогнать кровь по жилам. Он снял с женщины свою куртку, отложил в сторону ее сумочку и замер в нерешительности, глядя на изорванное платье. Вот ведь чертова прорва пуговиц! Он оторвал одну, расстегнул другую, потом решил не церемониться и разрезал платье ножом. На пол полетели обрывки юбки, корсажа и нижних юбок. Он словно снимал слои шелухи с луковицы. Наконец лезвие наткнулось на непреодолимую преграду – жесткий, как панцирь, корсет. Корантен неумело развязал шнуровку, одним рывком раскрыл полы «кирасы», и его взгляду открылись нежные, округлые, полные груди. У Корантена задрожали руки, но он продолжил свое дело, стянув с женщины кружевные панталоны и превратившиеся в лохмотья чулки. Лодыжки у незнакомки были в царапинах и ссадинах, ребра корсета отпечатались на коже, но она все равно была красивейшей из женщин, которых ему доводилось видеть. Не сразу решившись прикоснуться к ее обнаженному телу, Корантен начал растирать ей заледеневшие ноги.
Жильятт ткнулся носом в пушистый лобок, Корантен раздраженно отпихнул его, и кот стремительно взлетел на балдахин.
Корантен откупорил бутылку крепкой сливовой водки, которую держал для особых случаев, намочил ладони и начал растирать женщине живот. Он задержался на бедрах, не решаясь двинуться выше, и Жильятт мяуканьем призвал хозяина к порядку. Корантен снова смочил ладони и удвоил усилия: он растер грудь, действуя невозмутимо и методично, так, словно нагота женщины нисколько его не волновала. Потом с усилием перевернул ее на живот и залюбовался нежным затылком, изящным изгибом спины, тонкой талией, упругими ягодицами и стройными ногами…
Бутылка опустела. Расслабленная, порозовевшая незнакомка лежала на боку, благоухая самогоном. Корантен промыл ей раны, смазал их заживляющим бальзамом с сильным запахом мяты, достал из шкафа простыню, завернул в нее пациентку, а сверху прикрыл несколькими стегаными одеялами.
Огонь в очаге догорел, и Корантен пожертвовал третьим стулом, а потом кинулся на конюшню – за остатками хвороста и двумя последними ящиками. Он сложил все в тачку и завернул под навес, чтобы взять несколько поленьев. Хворост и разломанные ящики он сложил на подставку перед очагом, а дрова прислонил к чугунной плите, чтобы подсохли.
Корантен устал, покалеченная нога разболелась, и он присел на край стола, растирая колено. Нервное напряжение отпустило. Он наконец и сам переоделся в сухое, отрезал ломоть хлеба, подбросил в очаг досок от ящика, а когда огонь разгорелся, налил себе сидра и устроился у изголовья кровати.
Женщина была молода, от силы лет двадцати пяти. Судя по загорелой коже, она много времени проводила на солнце. Интересно, глаза у нее такие же черные, как волосы? И каковы на вкус ее губы? Он едва не поддался искушению прикоснуться к ним, но устоял, позволив себе любоваться ее нежным лицом. Потом вдруг опомнился и резко вскочил, уронив табурет.
Что за безумие! Он отгородился от мира стеной безразличия, замкнулся в себе и научился обходиться без близости с женщиной. Незваная гостья нарушила его душевный покой впервые после исчезновения Клелии. Что ж, видно, усилия, затраченные в борьбе с собой, стоили ему куда дороже, чем он готов был признать.
Корантен поднялся по крутой, почти отвесной лестнице в мансарду, которую оборудовал для себя, обосновавшись на суше. Здесь вкусно пахло табаком, яблоками и чернилами. В чемоданах лежали акварели и блокноты с путевыми заметками. Два набитых соломой чучела – хохлатый баклан и красноклювая клушица – взирали стеклянными глазами на коллекцию разнородных предметов, собранных за годы странствий. На столе валялись разрозненные листы бумаги, на которых Корантен записывал воспоминания о том, как молодым матросом ходил в Северную Африку и на Ближний Восток. На маленьком бюро высилась стопка тетрадей в молескиновых обложках, рядом с керосиновой лампой лежали две камеи. Секстант и подзорная труба соседствовали с гербарием и маринованным саликорном[3]3
Саликорн – трава, произрастающая на соленых песках залива, по вкусу напоминает корнишоны или маринованные огурцы.
[Закрыть] в жестяных банках. На брезентовой складной кровати валялись книги, напротив несло вахту чучело совы. На саманных стенах висели рисунки Жана-Франсуа Милле[4]4
Жан-Франсуа Милле (1814–1875) – французский художник, один из основателей барбизонской школы.
[Закрыть] – наследство дядюшки Гаспара, который купил их у художника, когда тот вернулся в Грюши, на свой родной хутор близ Ландемера. Больше всего Корантену нравилась картина с пастухом и бредущими под звездным небом овцами. Любил он и планисферу,[5]5
Планисфера – изображение сферы на плоскости в нормальной (полярной) стереографической проекции.
[Закрыть] которую сам скопировал с Меркаторской проекции[6]6
Равноугольная цилиндрическая проекция Меркатора – одна из основных картографических проекций. Разработана Герардом Меркатором для применения в его «Атласе».
[Закрыть] и раскрасил. Десятки морских карт заполняли шкаф, но карта Ла-Аг ему не требовалась: подобно герою «Тружеников моря»[7]7
Роман Виктора Гюго.
[Закрыть] – этому роману был обязан своим именем Жильятт, – Корантен Журдан «родился с картой дна Ла-Манша в голове».
Корантен закурил трубку, и в его мысли снова без спроса явилась Клелия. Почему он не женился на своей обожаемой кузине? Ее соблазнил проезжий шербурский кукольник, она последовала за ним в Париж, там он ее бросил, у нее случился выкидыш, и она умерла от послеродовой горячки. Так, во всяком случае, было написано в официальном заключении, которое Корантен получил после длившегося целую вечность расследования. Где похоронили Клелию, он так и не узнал.
– Не все ли равно! – пробормотал он и подошел к окну.
Сильный восточный ветер гнул стволы яблонь в саду. Аспидного цвета небо сливалось на горизонте с морем.
Корантен спустился на первый этаж. Женщина металась по кровати и что-то бессвязно бормотала, видно, ее мучил жестокий кошмар. Корантен погладил ее по щеке, потрясенный силой нахлынувшего на него чувства. Неужели эта встреча предопределена судьбой? Он слишком много пережил, чтобы верить, что ходом событий управляет слепой случай. Корантен не сводил с незнакомки глаз. Он поклялся себе никогда больше не любить – уж слишком горьким был опыт. И все же… Он чувствовал, как рушатся защитные барьеры, возведенные за годы одиночества и отчаяния. Да, он правильно поступил, когда принес эту женщину в свой дом.
Веки незнакомки дрогнули.
– Вы в безопасности.
Кто это сказал? Неужели качка никогда не прекратится? Вокруг царила серая мгла, пузырящаяся пена забивала нос и рот, она задыхалась. Женщина напряглась, вслушиваясь в звук доносившегося издалека голоса, шевельнулась и застонала от боли в затекших руках. Боже, да где же она очутилась?
– Вы спасены.
Голос прозвучал, как зов в пустом доме. Нужно бороться, она должна выжить. Высокая мужская фигура, бакенбарды… Судовой врач? Ей стало жарко, накатила дурнота, скручивая пространство комнаты в спираль, где сверкали зеленым фосфоресцирующим огнем кошачьи глаза.
– Вам лучше? – спросил склонившийся над ней мужчина, и она вдруг осознала, что слышит его вполне отчетливо.
– Мы в Саутгемптоне?
– Нет, во Франции.
Женщина попыталась приподняться, но чья-то рука помешала ей. Она решила воспротивиться, но была слишком слаба и так устала…
– Отдыхайте, – приказал тот же голос.
Она притворилась, что засыпает, и бросила осторожный взгляд из-под ресниц, чтобы оглядеться. Очаг, прямоугольный стол со скамьями, на столе оловянный котелок с горячими углями, на полках расписные тарелки. Мужчина поднял масляную лампу, и она разглядела подвешенный к потолочной балке окорок. Обрешетка потолка отбрасывала узорчатые тени на желтый глинобитный пол. Толстый серый кот, уютно развалившись перед очагом, смотрел на огонь.
В ее мозгу теснились смутные обрывки воспоминаний. Благополучное путешествие из Сан-Франциско в Нью-Йорк и мирное прибытие в Южную Англию. Потом – посадка на «Игл» в порту Саутгемптона, где она встречалась с нотариусом мужа. Приземистый толстячок-капитан, все норовивший прижаться к ней. Он клялся, что никакой шторм не помешает ему довести судно до французских берегов. Страх, который она испытала, оказавшись в воде среди бушующих свирепых волн…
Корантен сидел у изголовья кровати и рассеянно чистил трубку над фаянсовой плошкой. В голове у него бродили невеселые мысли. Каждому мужчине необходимо то, что заполнит пустоту его жизни. Любовь женщины? У него эту любовь украли. Душа Корантена иссохла, он уподобился Робинзону, наевшемуся копченой селедки и страдающему от жажды при полном отсутствии пресной воды.
Он было задремал, но тут дверь распахнулась, впустив в комнату порыв ветра. На пороге стояла матушка Генеке. Эта крепкая пятидесятилетняя вдова винодела кормила свою семью, убирая дома зажиточных горожан.
– Мое почтение, капитан, простите, что опоздала – уж больно страшно было выходить в такую бурю. Сейчас вроде бы прояснилось, только надолго ли… Вот уж беда так беда! Лодок сколько перевернуло – ужас, и только. Почитай, три дня море никак не успокоится!.. Ух ты, а у вас, оказывается, гости?
– Я нашел эту женщину на рассвете, на берегу, она была без чувств. Наверное, пассажирка с разбившейся шхуны. Я пытался ее отогреть.
Матушка Генеке закрыла рот, захлопнула дверь и засеменила к кровати, чтобы рассмотреть нежданную гостью. Она заметила валявшуюся на полу разорванную в спешке одежду, и ее морщинистое лицо осветилось лукавой улыбкой.
– Решили отогреть – и ободрали как луковицу?
– Выбирать не приходилось, она могла умереть. Вот тогда я бы вволю нагляделся на ее прелести!
– Ну же, не сердитесь, я ничего такого…
– Вы спросили – я ответил, – примирительным тоном бросил Корантен. – Выпейте-ка лучше кофе.
Женщина не заставила себя уговаривать.
– Что это вы со стульями сотворили? Вот ведь страсти Господни! Дамочка что, останется здесь?
– Я ждал вас, чтобы сходить в монастырский лазарет, пусть сестры пришлют за ней кого-нибудь.
– На вашем месте я бы не торопилась. Когда мой бедный муженек нырнул головой в чан с сидром, товарищи его выловили – и ну трясти, пока не отплевался. Да только сердчишко все одно не выдержало.
– Я ухожу. Разожгите огонь. Если она проснется и захочет есть, в буфете есть яйца и свежая колбаса.
– Не тревожьтесь, с голоду она точно не помрет. Сейчас займусь супом. – И матушка Генеке закатала рукава, бурча себе под нос: – Будь мужчина хоть трижды отшельник, против естества не попрешь.
Корантен Журдан вдохнул полной грудью влажный воздух, радуясь, что вырвался из заточения. Ураганный ветер не пощадил розы и мальвы, поломал ветви деревьев. Там и сям по земле важно разгуливали вороны. Крыша пекарни протекла, в загаженном пометом дворике сердито гоготали гуси.
Корантен отвязал Флипа и надел на него упряжь. Крутолобый жеребец англо-нормандской породы радостно замотал головой. Корантен сел в седло – левую ногу он в стремя не вставлял, и Флип понес его вдоль песчаного берега, вторя веселым ржанием заунывным крикам чаек.
Они въехали в Бьяль под колокольный звон. Молчаливая толпа собиралась у паперти собора Святого Мартина. Очень скоро юрвильским могильщикам придется копать новые могилы.
Корантен постучал тяжелым кольцом в дверь, и окошко распахнулось. Он изложил молоденькой монахине суть дела, и та обещала помочь, как только представится возможность, – сейчас все койки заняты пострадавшими от шторма и бури. Корантен не отступался:
– У этой женщины сильный жар. Одному Богу известно, сколько она пробыла в воде, чудо, что вообще выжила.
Пожилая Монахиня отстранила послушницу, поправила очки и оглядела Корантена.
– Сестра Урсула сказала вам правду, капитан Журдан. У нас нет ни одной свободной койки. Но я пошлю с вами сынишку садовника Ландри, и мы устроим вашу гостью в часовне.
Он рассыпался в благодарностях. Настоятельница питала слабость к черноглазому капитану: как-то раз, зимой 1892 года, он помог отремонтировать осыпающийся фасад больнички, попросив в качестве оплаты лишь чашку кофе и два гренка.
Обещание настоятельница выполнила: пять минут спустя рыжеволосый Ландри уже направлялся на монастырской двуколке в Ландемер.
Укрывшись за конюшней, Корантен Журдан наблюдал, как паренек и матушка Генеке переносят в повозку закутанную на манер мумии незнакомку.
Как только Ландри с ценным грузом скрылся за поворотом, Корантен расседлал Флипа и отпустил его пастись.
– Вы разминулись, – доложила ему матушка Генеке, помешивая суп. Из подвешенного над огнем котелка вкусно пахло овощами и шкварками. – Бедняжка глаз не открывала и словечка не промолвила.
Матушка Генеке закончила прибираться на первом этаже и надела пелерину. Вход на чердак ей был заказан, так что удовлетворить любопытство она могла лишь в отсутствие хозяина.
– Я ухожу, мне пора к папаше Пиньолю.
– Напомните ему про крышу. Шторм вот-вот утихнет, и все же…
– Ни о чем не тревожьтесь. Увидимся в среду, капитан. И найдите лохань, нужно перестирать кучу белья. – Она кинула сердитый взгляд на развалившегося на простынях Жильятта.
Корантен Журдан тяжело вздохнул, подумав, как легко незнакомка нарушила мирное течение его жизни, и улегся рядом с котом.
В середине ночи он поднялся, чтобы помешать угли. Подбросил в огонь обломки ящика, налил себе тарелку супа и сел у очага. Жильятт пристроился у ног хозяина и с аппетитом доедал остатки хлебной похлебки. Движения острого розового языка вызвали у Корантена чувственный отклик, и он вспомнил свой сон: обнаженная русалка зовет его в свои объятия, длинные черные волосы отливают синевой.
Да что это с ним творится? Впервые за двадцать лет он утратил самообладание и ведет себя, как влюбленный юнец. Устыдившись, Корантен встал и решительным шагом направился к лестнице, но тут его внимание привлек валяющийся в углу предмет. Он наклонился и подобрал сумочку своей недавней гостьи: видно, матушка Генеке не слишком усердствовала, подметая полы.
Корантен зажег свечу и поднялся на чердак. Он долго не мог решить, что делать с находкой. Открыв сумочку, он рискует узнать больше о женщине, от которой только что избавился, и привязаться к ней. А ведь он давным-давно принял решение никогда не покидать эту деревню и свое скромное жилище: собственные скудные сбережения и дядюшкина рента обеспечивали ему независимость, почти богатство. Он наслаждался полным покоем, с окружающими он почти не общался, и заботило его лишь здоровье лошади да кота.
Интересно, есть ли у нее муж?
Не в силах бороться с искушением, Корантен открыл сумочку. Тетрадь, пухлый бумажник и связка писем, упакованные в тройной слой клеенки, не пострадали от воды. С чего начать? Корантен достал голубую, исписанную изящным почерком тетрадь, устроился на брезентовой койке и погрузился в чтение.
На рассвете он вернул тетрадь на место и подошел к окну. Тень от каминной трубы, освещенной тусклым лучом солнца, падала во двор, вдалеке виднелась зеркальная гладь моря. Корантен размышлял, зажав в зубах трубку. Очистившееся небо показалось ему добрым предзнаменованием, и он решил отправиться к монахиням и отдать им сумку.
Сестры сообщили, что, по мнению доктора, опасность миновала и жизни Софи Клерсанж ничто не угрожает. Матрос с «Игла» доставил в монастырь ее чемодан, в нем оказалось несколько красивых платьев. Бедняжка еще очень слаба, но все-таки съела несколько ложек бульона. Корантен может с ней поговорить.
Он отказался и попросил ни в коем случае не называть Софи Клерсанж его имя, если та вдруг спросит. Монахиня удивилась, но пообещала.
Корантен отправился в Юрвиль, купил свежий номер «Лантерн Маншуаз» и прочел заметку о потерпевшей кораблекрушение шхуне: к счастью, никто из пассажиров не погиб. Газета сообщала, что во время бури в Шербуре было вырвано с корнем несколько больших деревьев, и это замедлило работы по прокладке дороги.
Покончив с чтением, Корантен вернулся домой.
Среда 10 января
– Ну, и где же лохань? – ворчливо поинтересовалась матушка Генеке, заметив, что ее распоряжение не выполнено.
Корантен покорно отправился на поиски. Куда она, к черту, подевалась? Ах да, под кроватью. Он схватил наполненную стружкой коробку и поднял крышку. Четыреста двадцать франков. Этого должно хватить: билет в оба конца в третьем классе стоит меньше сорока франков. Значит, до Шербура он доберется задешево, да еще и Ландри облагодетельствует: тот с удовольствием потратит деньги в ближайшем к порту бистро. Нужно будет найти приличное жилье – хватит ли двадцати франков в месяц? – и экономить на еде. К счастью, он никогда не отличался хорошим аппетитом.
Париж! Шумный, кишащий людьми, таинственный, как океан… там так легко потеряться.
Корантен убрал деньги в карман, сунул несколько смен белья в вещевой мешок и спустился, волоча за собой лохань.
– Вот что, матушка Генеке… У меня возникло срочное дело в Париже, так что я уеду на несколько недель. Как только где-нибудь поселюсь, сообщу адрес, чтобы вы, в случае надобности, могли со мной связаться.
– Да ведь я ни писать, ни читать не умею.
– Попросите сестер, они вам помогут.
– Ну, вы меня и удивили, мсье Корантен. Сидели сиднем на своей кухне, как кролик в норе, и вдруг – нате вам! Смех, да и только!
– Полагаюсь на вас во всем, матушка Генеке, уж вы сумеете заткнуть рот шутникам. И проследите, чтобы кузнец перековал Флипу левую заднюю ногу. Но главное – прежде чем задавать ему корм, поите водой и чистите каждый день.
Женщина лукаво улыбнулась.
– Знаю, капитан, знаю. Не зря говорят: хочешь откормить скотину, приласкай ее. Париж, Париж… медом, что ли, там намазано? Вот и дамочка, что вы давеча спасли, тоже туда собирается. Доктор говорит, чтобы не торопилась, но она упряма, как ослица! Вы, часом, не вместе едете? – с подозрением в голосе поинтересовалась она.
– Что за глупости! Я ничего не знаю об этой женщине, понятия не имею, кто она и где живет… Говорю вам, у меня важное дело, это касается дядиных финансовых вложений.
– Ладно-ладно. Я позабочусь о животинке, буду приходить по утрам, но…
– Я оставлю вам сорок франков. Если не вернусь к Сретенью, сообщу, как вам быть дальше.
– Можете быть спокойны. Сорок франков мне ох как пригодятся! – воскликнула женщина и мгновенно спрятала деньги.
Корантен мимоходом погладил Жильятта, похлопал по крупу Флипа и вернулся в дом, сжимая в руке найденный под столом синий кабошон. По небу бежали черные тучи, дул сильный ветер, но буря уже ушла на юг.
Черт его дернул открыть эту проклятую тетрадь. Теперь ему известно то, чего лучше было бы не знать. Нужно все обдумать, иначе его жизнь станет невыносимой. Он не успокоится, пока не отыщет хозяйку сумочки в огромном городе, где ей грозят опасности пострашнее бури и кораблекрушения.
