Текст книги "Великий торговый путь от Петербурга до Пекина (История российско-китайских отношений в XVIII–XIX веках)"

Автор книги: Клиффорд Фауст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Мы уже знаем о подразумевавшемся варианте деления Сибири в распоряжении пятилетней давности, которым разрешалось назначение вице-губернатора в Иркутске. Теперь же императорским указом от 30 января 1736 года, поданным Кабинетом для исполнения Сенату, объявлялось о делении всей Сибирской губернии на две административно равноценные части. То есть на Тобольскую и Иркутскую губернии с назначением в каждую по вице-губернатору. Формальной причиной такого решения назывался размер Сибири и громадные расстояния между крупнейшими ее городами и поселками. Но очевидным поводом для выбора Иркутска представляется постоянно растущая важность региона в российской внешней торговле. Очередной вице-губернатор Иркутской провинции, государственный советник Алексей Юрьевич Бибиков сменил А. Плещеева, осужденного за воровство. Этот новый чиновник подчинялся не непосредственно тобольскому губернатору, а напрямую самому Сибирскому приказу, хотя А.Ю. Бибикову приказали докладывать обеим инстанциям и выполнять их указания без различия. Обо всех нуждах, требовавших оперативного принятия решений, следовало докладывать в Сибирский приказ, и в соответствующем указе обращалось внимание на безотлагательный прием и отправку отчетов и счетов. То есть «без никому не нужной волокиты».

Инструкции А.Ю. Бибиков получил в Коллегии иностранных дел, и там его предостерегали по следующим четырем пунктам:

1. Поскольку, отмечалось в ней, китайский Лифаньюань остерегается от продолжения переписки с кем бы то ни было, кроме Правительствующего сената или сибирского губернатора в Тобольске, вице-губернатору предписывается воздерживаться от вступления в переписку с китайцами, «кроме как в силу крайней необходимости».

2. В течение семи лет, прошедших с тех пор, как С.Л. Владиславич-Рагузинский распорядился о строительстве Цурухайтуя, сделано там было очень мало. Следовательно, Алексею Юрьевичу предстояло собирать людей и стройматериалы, где только можно, и возводить таможенный пункт.

3. В Лифаньюане жаловались на то, что линия границы на территории к востоку между реками Амур и Уда, отошедшей к Китаю по условиям Нерчинского договора, до сих пор не обозначена. В Коллегии понимали, что та территория остается слишком слабо изведанной для точного обозначения государственной границы. А.Ю. Бибикову поручили собрать более подробные сведения об этих землях и составить подробную карту, для чего ему следовало обратиться к губернатору в Тобольске и воинскому начальнику Витусу Берингу. После консультаций с ними можно было заняться важной географической экспедицией.

4. Наконец, распоряжения по данному поводу многократно поступали прежде, и не меньше их поступит в будущем. Речь идет о конкретных усилиях по пресечению перехода границы беглецам или их задержанию при попытке перехода на территорию Сибири из Монголии. Хотя схватки между китайцами и джунгарами на тот период времени поутихли, проблема эта актуальности не утратила, так как сохранялась угроза прекращения торговли с Китаем в любой момент.

Несмотря на все тогдашние усилия по укреплению управленческой структуры Восточной Сибири через назначение на государственную службу порядочных и верных долгу чиновников, а также удаление с нее тех, кто поддался искушению неправедного использования своего положения в шкурных интересах, судя по сохранившимся доказательствам, можно с большой долей уверенности предположить, что особых успехов властям на данном направлении добиться не удавалось. Больше века Сибирь представлялась многим чиновникам редкой возможностью сколотить состояние вдали от зорких глаз сановников центральной администрации, а также в условиях полного отказа от нравственных принципов и общественного мнения. Только в 1730-х годах сразу двух вице-губернаторов Иркутска обвинили в воровстве и осудили при дворе. Сколько еще чиновников избежали уголовного наказания из-за недосмотра центральных властей или отсутствия надежных доказательств их вины, сказать трудно. Но совершенно определенно их было немало. В те годы Сибирь для московских жителей представлялась тем же раем, что Индия для лондонца несколько позже. Правда, русский народ не мог похвастаться старинной традицией и массовыми примерами разграбления заморских стран и процветания за чужой счет. Указания по поводу удручающего состояния управления в Сибири постоянно появлялись в государственных распоряжениях и указах. И постоянно намечались меры по исправлению ситуации. Однако только время, налаживание сообщения и увеличение народонаселения в конечном счете послужили явлению чуда. И то лишь в XIX столетии после знаменитой реформы прославленного русского сановника Михаила Михайловича Сперанского. В указе от 12 января 1739 года речь идет о проблеме нехватки грамотных управленцев в громадной Российской империи, особенно отмечается случайный способ назначения городских воевод: «Нам известно, что во многих городах Сибирской губернии воевод подбирают из среды местных жителей, а именно: из представителей купеческого сословия, казаков и прочего подобного люда, набираемого на [государственную службу] в качестве рекрутов, но получающего официальный ранг за добросовестную службу, а не при наличии у него документа (грамоты). И теперь простые казаки, не служившие [в государственных рангах], приравниваются к дворянскому разряду и привлекаются к [службе в качестве] воеводы. К тому же появилось несколько человек, раньше находившихся в рабской неволе (крепостничестве) и таких, кто подвергался [уголовному] осуждению и наказанию».

Данный указ завершается указанием на проведение поиска новых достойных кандидатов для назначения на должности воеводы.

В 1739 году Иркутск наконец-то удостоился вице-губернатора, отличавшегося одновременно такими заслугами, как великий управленческий дар, тончайшие знания Востока и безупречная репутация – Лоренца Ланга. В течение одного года он вытребовал у тогдашней царицы отборных кандидатов на должность воеводы, и она подобрала для Якутского и Нерчинского уездов лучших из своих подданных. «Ради одной только пользы дела необходимо, чтобы в Якутск и Нерчинск назначить такого воеводу, которого отличала бы честная совесть… особенно потому, что в этих двух уездах [добывается] лучшая в мире пушнина». После китайской торговли величайшим искушением считалась как раз та прекрасная пушнина.

С монгольской стороны

Маньчжуры не торопились оборудовать пункты приграничной торговли, предусмотренные положениями Кяхтинского договора на границе между Монголией и Сибирью. Когда-то начав, однако, они построили город, причем не меньший, чем Кяхта, и по всем признакам такой же удобный для значительного объема приграничной торговли. В 1730 году в 1,5–2 километрах выше по течению реки Кяхты от пограничного перехода в поселке Кяхта началось строительство торгового города, получившего известность как Маймачен.

Улица в городе Маймачен. Литография X. Сандхама. Из книги Джорджа Кеннана «Сибирь и система ссылки» (Siberia and the Exile System – New York: The Century Co., 1891). II. C. 109.

Это редкое для Монголии китайское название буквально переводится «город для покупки и продажи товара». И.Г. Гмелин в 1735 году посетил тамошний небольшой передовой пост китайской цивилизации, тогда представлявший собой поселение практически такой же величины, какой он оставался на всем протяжении XVIII столетия. Планировку Маймачена тщательно выверили в соответствии с правилами фэншуй («ветра и воды»). Городу придали квадратную форму, окружили его деревянными стенами и укрепили после 1756 года рвом шириной около метра. Во всех четырех стенах по центру проделали ворота, и эти ворота выводили к двум основным улицам, пересекавшимся посредине города и разделявшим его на четыре сектора. Надо всеми этими четырьмя главными воротами оборудовалась небольшая кордегардия, в которой находилась стража из состава Монгольского гарнизона города. Стражники обычно вооружались только тяжелыми дубинами. Перед этими четырьмя воротами стояли деревянные сторожевые башни высотой 7,5 метра, с которых велось наблюдение за подходами к Маймачену.

Несмотря на скромный размер торгового пригорода, западные путешественники, в том числе русские люди, испытывали от увиденного ими поочередно удивление и отвращение. Русский путешественник XIX века Павел Яковлевич Пясецкий оставил такую заметку: «При входе на улицу меня поразила необычность увиденной картины, так как мне показалось, будто я перенесся в иной мир. Все, что мне открылось, не имело ни малейшего сходства с тем, что мне пришлось созерцать в Европе». Километра через полтора пути от Кяхты до Маймачена от европейской цивилизации не осталось ни малейшего следа. Улицы и здания внутри города выглядели выровненными самым тщательным образом. Главные проспекты имели приблизительно 6–7,5 метра в ширину, практически достаточную для любой торговой деятельности. Однако все остальные улицы и переулки были настолько узкими, что путешественники упорно сетовали на трудность перемещения по городу, по крайней мере на русских дрожках. Тем не менее сами здания выглядели довольно просторными, построенными в стиле китайского внутреннего двора с жилыми помещениями, кухней, складами и прочими постройками, расположенными по периметру центрального двора. На внешних воротах такого двора обычно можно было прочитать имя владельца, название его учреждения и иероглифы с пожеланиями «удачи» и «долгих лет жизни». В таком дворе часто держали собак для охраны домашнего добра, а на небольших огородах выращивали овощи, необходимые для традиционной китайской кухни. Хотя большинство западных посетителей видели этот город местом неопрятным, переполненным населением, шумным и непривлекательным, частные внутренние дворы и дома выглядели идеально чистыми, опрятными и уютными. Обмен товарами обычно проходил во внутреннем дворе купца, где тот хранил свои товары помещениях, в удобных для их показа потенциальным покупателям. Как и ожидалось, обсуждение качества товара и его цены происходило за обильным чаепитием и поглощением выпечки.

Самыми заметными публичными сооружениями считались храмы в стиле пагоды, один из которых находился точно в центре города, роскошные палаты маньчжурского коменданта Маймачена и пограничного района, а также местный театр. Русские посетители торгового города, когда им это разрешалось, с огромным удовольствием посещали представления классической китайской оперы с ее колоритом непереводимого языка. Юго-западную оконечность города заселили бухаритины. Такое практически родовое название присвоили всем монголам, занимавшимся торговлей одновременно с русскими и китайскими купцами. Внешне, если не брать в расчет отсутствие у них привычки к личной гигиене, случайному наблюдателю не дано было отличить от китайцев и маньчжуров, так как они носили китайское платье.

Одна особенность этого города поражала почти всех западных его посетителей как необычный и неестественный казус – отсутствие на улицах представительниц прекрасного пола из-за введенного запрета китайского правительства, строго соблюдавшегося на протяжении XVIII века (с переходом в век XX). Объяснением такого положения вещей было желание чиновников Лифаньюаня не допустить того, чтобы китайские купцы навсегда оседали в этом чужом для них регионе и воспринимали опасные для властей западные традиции. Тем не менее эти купцы все-таки находили плотские утешения. Не одни только женщины Кяхты «обогащались за их счет, поступаясь собственной [женской] честью», но и богатые купцы, судя по дошедшим до нас сведениям, заводили монгольских любовниц. Несколько раз китайцам выдвигалось обвинение в педерастии, так Джон Кокрейн в начале XIX века называл это «то ужасное вырождение, которое, как говорят, поражает все сословия их общества».

Поскольку торговая деятельность переместилась из Угры в район Кяхты – Маймачена, там, то есть на монгольской стороне границы, развилась весьма затейливая административная структура. Непосредственные правоохранительные и управленческие функции на границе находились в ведении маньчжурского вана, известного как дзаргучей (чжаэр-гуцзи). Он подчинялся своему руководству в Угре, а также отчитывался в своей работе непосредственно перед Лифаньюанем; кандидатов на пост вана Маймачена подбирали из числа чиновников Лифаньюаня на срок два года. От него требовалось осуществлять надзор за торговлей и деятельностью купцов, следить за общественным порядком на подведомственной территории, но без каких-либо инициативных распоряжений на месте. Обычно на этот пост назначали мужчин солидных и образованных, хотя нередко по китайской традиции сюда мог попасть провинившийся чиновник, отправленный в «ссылку» на перевоспитание. Зарплата выплачивалась из расчета 1 лян в сутки.

Увеличение такого скромного жалованья, однако, было возможно за счет «подношений» и взяток со стороны купцов, причем увеличение сразу в несколько раз. Все незначительные препирательства и споры рассматривались сначала у дзаргучея, и, только если ему не удавалось уладить дело на местном уровне, их передавали чиновникам в Угру или Пекин. Ему предоставлялось право судить и отправлять в отставку всех государственных служащих, занимавших в Табели о рангах положение ниже, чем его собственное.

Самая важная задача дзаргучея состояла в регулировании торговли и деятельности купцов. Он выступал в качестве некоего сдерживающего фактора, призывал отдельных китайских купцов к порядку, предотвращал ожесточенную конкуренцию между ними, осуществлял определенную стандартизацию цены и предложения, а в случае необходимости проводил консультации с русским комендантом Кяхты. Уже в 1720 году в Лифаньюане приступили к внедрению жестких и последовательных предписаний по поведению китайских и иноземных купцов на территории Монголии. Пристальное наблюдение за деятельностью русских купцов в главном монгольском городе Угре осуществлял высокопоставленный племенной предводитель из Центральной Монголии хан племени тушету халха-монголов, и он же регулярно отправлял в Лифаньюань информацию об общем объеме товаров, проданных в его городе, а также о числе участников торговых сделок. В Лифаньюане требовали от всех китайских купцов, прибывавших из Китая, подтверждения надлежащего и строгого исполнения запрета на оборот боеприпасов, товаров военного назначения в целом, а также еще некоторых предметов. За нарушение данного запрета предполагалось строгое наказание. Ради обеспечения безусловного исполнения данных мер из Лифаньюаня в качестве помощника тушету-хану присылали своего сотрудника и никогда не забывали менять его каждые два года. Со временем такие пекинские чиновники все больше подчиняли тушету-хана своей воле, хотя формально предводитель пользовался всей полнотой власти в Восточной и Северной Монголии, даже после заключения Кяхтинского договора.

Постепенно с поступлением все новых инструкций ужесточался контроль над торговлей с русскими купцами и максимально запиралась на замок общая граница. В 1727 году из Пекина поступило распоряжение о необходимости особых усилий по предотвращению тайного пересечения границы со стороны соседней страны сибирскими коренными жителями («русскими халха-монголами»), В случае хищения лошадей (предположительно с пересечением границы) безотлагательно требовалось открыть расследование, а затем приложить все усилия для преследования конокрадов, их выявления и возвращения лошадей хозяину. Если вернуть похищенных лошадей не удалось, их владельцам полагалось возмещение утраченного имущества за счет сотрудников пограничной заставы, на территории которой случилось воровство. В случае участия в таком деле беглецов с монгольской территории и их возвращения на родину обращаться с ними следовало сурово. То есть не кормить и не предоставлять предметы первой необходимости за государственный счет. Главный маньчжурский страж границы – дзаргучей получал особые указания по поводу категорического воздержания от поборов на товары, приобретенные у русских купцов, так как в Пекине истолковали положения Кяхтинского договора в свете запрета на любое добавочное налогообложение. В заключение его обязали пересылать в Лифаньюань всю корреспонденцию, прибывавшую из российского Сената. Ради того, чтобы все монголы бассейна Кяхты в приграничных районах уяснили и исполняли требования этих новых для них инструкций, их специально отпечатали и раздали максимально возможному числу жителей.

Точно так же, как и российская сторона, маньчжуры пытались надежно перекрыть границу для всех дезертиров и беглецов, а также для купцов, уклонявшихся от предписанных маршрутов перемещения. Цепочку мелких военных постов, известных как калунь, маньчжуры выставили как раз напротив российских караулов. Эти посты охраняли гарнизоны из нескольких солдат во главе с младшим чином. Линию границы обозначили пирамидками из камней, так же как на русской ее стороне.

С годами в Лифаньюане санкционировали размещение в Угре императорского представителя, сменяемого каждые три года, чтобы он не успел «прижиться», обзавестись полезными связями и пристраститься к взяткам. В Военном совете императора (бинбу) потребовали, чтобы этот представитель запретил продажу русским купцам товаров фактической или потенциальной военной ценности (селитру, рог вола, железо высокого качества). Китайских торговцев, «украдкой» проникающих на территорию Монголии, предписывалось задерживать и препровождать в совет по наказаниям (синбу) для проведения судебного расследования. Чиновников, которым доверили охрану пограничных переходов, пренебрегших своими обязанностями, следовало отстранять от должности, а их начальники подлежали разжалованию на пять разрядов и перемещению на другую работу. Этот императорский чиновник нового рода, как нам кажется, позже превратился в полноправного императорского наместника в Угре (кулунь банышг-дацян). Подчиненный ему монгол в звании кулунь-бан баньдацян служил у него помощником.

Обе стороны тогда провели реорганизацию пограничной стражи в свете положений Кяхтинского договора и с извлечением из них максимальной для себя выгоды. Русские и китайские государственные чиновники одинаково увидели большие для себя преимущества в надежном прикрытии границы, а также в относительно тщательном отслеживании передвижения своих собственных купцов, пересекающих ее по торговым делам. Особняком стояла проблема российского государственного обоза в Пекин. Но в целом обе стороны ухватились за возможность ограничения частной торговли только двумя пограничными городами, но вышло так, что только один из них получил реальную возможность роста. С обеих сторон добросовестно постарались изыскать средства для организации охраны и патрулирования границы, причем границу в соседней стране, в равной степени не известной ни русским чиновникам, ни китайским. Обе стороны попытались опустить на самый низкий уровень тесный и прямой контроль над торговлей, которая протянулась на 8 с лишним тысяч километров от Москвы до Пекина, чтобы таким образом она принесла им максимальную выгоду.

Торговые пути

Из Москвы в Пекин

Теперь следует особо остановиться на пути протяженностью без малого 8 тысяч километров, по которому китайские шелка доставлялись в Москву (откуда потом большая их часть следовала в Европу), а изделия русской кожевенной промышленности отправлялись в Пекин. Отдадим должное драматическому характеру этого самого протяженного из всех наземных торговых маршрутов, а также напомним о серьезных решениях, принятых в ходе соревнования между российским казенным обозом и подводой единоличника в годы после заключения Кяхтинского договора. Конечно же само по себе расстояние торговых маршрутов и даже большие физические трудности не стоит считать решающими факторами в общей доходности торговли, и не они одни определяли состоятельность или разорительность государственных обозов. И далеко не все купцы-единоличники сопровождали свои товары на протяжении всего трудного пути. На самом деле подавляющее их большинство отказывалось от такой затеи и перепоручало посредниками или местным купцам в Сибири осуществление сделок и заботу о транспорте. Причем не все товары, обменивавшиеся в Кяхте и Маймачене, доставлялись из самого Пекина на востоке или из Москвы и Санкт-Петербурга на западе. Самый ходовой товар из России – меха и кожи – поступал главным образом из Сибири и, в конечном счете, Северной Америки, а не из Европейской России. Ряд пользовавшихся особым спросом товаров, таких как ревень, прежде всего доставлялся из Монголии или предгорий Тибета, а не из Пекина или Нанкина. С точки зрения ввозимых предметов некоторые из них с обеих сторон потреблялись на самой границе или около нее, а не отправлялись дальше: монгольский табак, например, предпочитали сибирские коренные жители, а сибирские лошади и коровы доставались самим монголам. Тем не менее использовавшиеся торговые маршруты, чрезвычайно протяженные расстояния, физические лишения и опасности все вместе играли свою роль в успехе или провале торговли в целом. А что касается российской стороны, дальше нам предстоит обсудить факторы соперничества между государственным и частным предпринимателем.

Через Сибирь не пролегало ни одного пути, отвечавшего всем требованиям перевозки грузов и проходимого в любую погоду. Выбор маршрута купцами-единоличниками и вожатыми обозов определялся многими факторами: направлением течения рек, мощью их течения, протяженностью волоков между речными системами, состоянием дорог и в не меньшей степени расположением контор сбора таможенных пошлин, а также назначенных государством разрешенных путей для прохождения таких контор. Как это ни удивительно, но обычный маршрут через эту громадную территорию пролегал по рекам, использовался он, естественно, в летние месяцы, а также глубокой зимой, когда реки покрывались толстым льдом. Прямого пути при таком раскладе не получалось. И начинался он в Ярославле, расположенном к северо-востоку от Москвы, из которого купцы везли свои товары, где-то по трактам, где-то водным путем, через Вологду, мимо старинного ярмарочного города Великий Устюг в Верхотурье, считавшегося главным сибирским таможенным центром за Уралом на реке Туре. Некоторые из купцов предпочитали альтернативное путешествие из Москвы через Нижний Новгород, Казань, Кунгур, Екатеринбург и Тюмень, так как путь здесь был короче на 420 километров и пролегал через несколько крупных торговых и ярмарочных городов. Правительство не всегда разрешало пользоваться этим маршрутом. Между 1754 и 1763 годами, например, купцам-единоличникам предписывалось двигаться через Верхотурье, позже таможню в Верхотурье упразднили.

Протяженный водный путь начинался от Верхотурья: река Тура текла вниз до Тюмени, затем следовал переход на реку Тобол до Тобольска, давно считавшегося столицей и главным городом Сибири. Из Тобольска товары переправлялись по Иртышу вниз до его слияния с могучей Обью, первой из великих сибирских рек, встречавшихся путешественниками, следующими в восточном направлении. Затем начинался утомительный подъем барж вверх по течению Оби то под парусами, то канатом с берега до города Нарым. В Нарыме надо было переходить в русло реки Кеть и подниматься по ней до самой Макарской крепости (или Маковской пристани). В этом пункте начинался путь первого в Сибири протяженного волока, известного как Макарской волок длиной около 100 километров до крупного города Центральной Сибири – Енисейска. Товары, перегруженные с речных барж на телеги или сани в зимние месяцы, с большими трудовыми затратами перевозили в Енисейск и в бассейн реки Енисей, то есть очередной из речных бассейнов восточносибирской системы водных путей. До этого волока перевозку можно было осуществлять полностью водным путем за исключением короткого Уральского волока, и сразу после вступления на территорию Енисейского бассейна остаток пути до Селенгинска, кроме как для преодоления ряда речных порогов, можно было обходиться совсем без телег.

Однако речной маршрут от Енисейска пролегал извилистым путем, и время от времени на нем возникала опасность для жизни купцов и сохранности их товаров. Маршрут продолжался вверх по Енисею до реки Ангары (в те времена данная река у Олекминско-Витимских хребтов распадалась на два рукава, на Нижнюю Ангару, или Верхнюю Тунгуску, и Верхнюю Ангару). Ангара отличалась капризным нравом: коварными порогами и стремительным течением. И как минимум в одном месте, то есть у порога под названием Падун (теперь там стоит Братская гидроэлектростанция), товары приходилось выгружать на берег и обходить стороной речные пороги. В середине зимы даже на Ангаре намерзал достаточно толстый лед, чтобы доставлять по нему товары санями до Иркутска. С целью обойти все эти трудности можно было подняться по Енисею, минуя Макарскую крепость, до Красноярска, и потом по суше на возах добраться до Нижнеудинска и Иркутска. Такой запасной маршрут использовался в основном в разгар лета, когда дороги хорошенько просыхали, так как переход через Обь, Кеть и Ангару сопровождался такими большими трудностями даже на протяжении летних месяцев, что на него обычно требовалось больше одного летнего сезона. Из Иркутска товары перевозили по Ангаре до озера Байкал и через Байкал – в Верхнеудинск. При попутном ветре на Байкале можно было ставить паруса, а в его отсутствие или при большом волнении на воде, особенно в начале зимы и ранней весной, приходилось браться за весла и грести, держась на протяжении всего пути вблизи южного берега. С середины января Байкал обычно покрывался льдом достаточно толстым, чтобы использовать сани. От Верхнеудинска плоскодонные лодки с товаром тянули канатами с берега или гнали шестами вверх по Селенге за Селенгинск до Стрелки (Петропавловска), где товары обычно перегружали на телеги и наконец-то везли в Кяхту.

Путь из европейской части России до Кяхты в целом представлялся намного более трудным делом, чем обратный, потому что путникам приходилось практически постоянно идти против течения рек. Зачастую используя животных на суше, а также на лодках мужики просто тянули грузы по реке с берега. Такой способ доставки товаров казался не только медленным, но и иногда опасным. Обратный путь представлялся во многом точно таким же сложным, как путешествие к монгольской границе. Иногда еще по одному маршруту, пролегавшему от Енисейска, товары по суше доставлялись до Томска, лежавшего южнее, и оттуда на лодках по рекам Томь, Обь и Иртыш до Тобольска. За Тобольском чаще всего пользовались водными путями рек Тобол и Тура, ведущими к Туринску, а потом товары привозили в Ирбит на ярмарку, которая в XVIII веке продолжалась там две или три недели в середине января. Ирбит считался местом проведения одной из главных торговых ярмарок в России, где, по сведениям М.Д. Чулкова, можно было воспользоваться просторным гостиным двором из двух рядов лавок общим числом 58. Здесь многие купцы завершали свое путешествие и сбывали привезенные с собой товары. Остальной торговый люд вез товар до Макарьевской ярмарки и в Москву. Обычно использовался наземный транспорт до места, где река Чусовая становилась достаточно глубокой для судоходства, откуда сплавлялись вниз по Чусовой, а потом продолжали путь по суше и приблизительно через 50 километров прибывали к причалу у деревни Уткинской. По реке Каме доплывали до Волги, а по ней путь лежал в Макарьево, на крупнейшую ярмарку Нижнего Новгорода. Как и Ирбит, Нижний Новгород служил крупнейшим перевалочным пунктом для товаров с Востока, хотя сравнялись эти города по своему значению только к концу XVIII века.

В 1760-х годах началась прокладка второго полноценного маршрута в виде сухопутной дороги, впоследствии вошедшей в анналы истории под названием Большак, но позже больше известной как Московский трактат. Большак пролегал от Екатеринбурга через Тобольск или соседний с ним Ишим, пересекал Барабинскую степь, дальше шел через Канск, Томск, Красноярск до Нижнеудинска и заканчивался в Иркутске. Он представлял собой дорогу с твердым покрытием протяженностью около 5 тысяч километров. Поездка по Большаку весной, осенью и иногда летом большого удовольствия не доставляла: многие его участки в то время превращались в непроходимое месиво, перебраться через которое удавалось разве что наезднику верхом на коне. Как только почва достаточно подмерзала, появлялась возможность использования этой дороги на протяжении 70–80 суток и двигаться со средней скоростью 80–90 километров в день. Путешественники, не обремененные телегами с товарами, могли покрывать 130 и больше километров в день.

Активно использовать данный путь начали в последней трети XVIII века. Александр Николаевич Радищев сообщил в 1790-х годах, что на протяжении зимнего сезона в Иркутске скопилось до 10 тысяч подвод, 3 тысячи ямщиков и 2 тысячи человек других рабочих специальностей, то есть речь шла о поразительно больших цифрах народонаселения для Сибири тех дней. А.Н. Радищев к тому же сообщал о том, что мужики из Барабинской степи, через которую пролегал Большак, за счет извоза зарабатывали приличные доходы, намного превышавшие скудные заработки простых сибирских земледельцев. Обычные обозы там состояли, как правило, из 50—100 возов или саней. По всему Большаку открыли многочисленные почтовые станции, на которых меняли лошадей и чинили колесную технику, чтобы «обозы» могли добираться из Иркутска до Москвы как можно быстрее. В результате удалось максимально снизить стоимость доставки товара в расчете на единицу веса. Один путешественник в середине XIX столетия сообщал, что еще тогда посылку весом в 1 фунт (450 граммов) можно было отправить из Санкт-Петербурга на Камчатки за 1 рубль!

Наиболее удобный и распространенный маршрут для передвижения купцов-единоличников в восточном направлении пролегал по южному тракту после наступления морозов, схватывающих дороги, с остановками на различных базарах, ярмарках и в многочисленных небольших поселках для обмена товарами, а также приобретения пушнины и прочих ценностей. К монгольской границе они обычно подходили в январе или феврале и на протяжении всей зимы торговали с китайцами и бухаритинами на базарах Кяхты и Маймачена. Весной после освобождения рек ото льда китайские и монгольские товары, приобретенные за время долгих зимних торгов, грузили на плоты или в плоскодонные лодки и доставляли водным путем в Тобольск. Для перевозки товаров из Тобольска до Москвы, Перми или других мест назначения наземные тракты обычно использовали зимой, а водный путь по Каме и Волге – летом. При таком графике движения не только использовались наиболее благоприятные особенности проложенных маршрутов, но и обеспечивалась перевозка по воде наиболее громоздких китайских товаров (хлопка, шелка, чая, фарфоровой посуды). И все-таки общее время доставки товара в обоих направлениях составляло от одного года до трех лет в зависимости, разумеется, от того, сколько дней ушло на торговлю и обмен товарами на ярмарках. Если товары доставлялись напрямую, минуя стадии обмена их или приобретения, на покрытие пути между Санкт-Петербургом и Кяхтой хватало пяти-шести месяцев, а при самом благоприятном состоянии Большака – даже трех месяцев. К концу XVIII века путешественник в одиночку мог, пользуясь системой почтовых станций, доехать из Москвы до Иркутска всего лишь за один месяц.