Текст книги "Великий торговый путь от Петербурга до Пекина (История российско-китайских отношений в XVIII–XIX веках)"

Автор книги: Клиффорд Фауст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

После заключения Кяхтинского договора город Кяхта стал конечным пунктом на пути всех русских купцов-единоличников кроме тех, кто брал на себя риск незаконного перехода на территорию Монголии. Для сопровождения казенных обозов в Пекин самые серьезные испытания ждали впереди. После 1727 года наибольшей популярностью пользовались два главных маршрута до Пекина.

Северный маршрут начинался в Селенгинске или Верхнеудинске и вел в Маньчжурию через Нерчинск и Цурухайтуй. На преодоление одного только данного отрезка пути уходило семь недель. После Аргуня путь поворачивал на юг через Наун (Цицикар) и обычно пересекал Великую Китайскую стену через проход в городе Шаньхайгуань, расположенном около моря. Данный путь из двух маршрутов был длиннее приблизительно на 885 километров, зато не приходилось терпеть тяжелые испытания пустыней Гоби, с которой русские купцы еще как следует не познакомились. Они предпочитали пользоваться данным маршрутом в те времена, когда в Западной и Центральной Монголии шли джунгарские войны.

Южный маршрут пролегал по одной из двух обозных троп: по прямой через пустыню Гоби с заходом в Угру или в обход пустыни по реке Керулен.

На обоих этих маршрутах обоз входил на территорию Китая через ворота Калгана. Как только русские купцы научились справляться с проблемами, характерными для похода через пустыню, – отсутствием корма для скота, дров, местных жителей и особенно воды, дневной жарой и ночным холодом, а также злыми ветрами, способными снести ненадежно закрепленную палатку, – они предпочли пользоваться преимуществами более короткого маршрута через Гоби. Просторы Гоби можно было преодолеть обозом за 30–40 дней, хотя нередко требовалось в два раза больше времени. Считалось, что китайский посыльный с почтой доберется из Пекина до Угры за 48 дней, покрыв расстояние без малого 1600 километров.

Тогда как купцы-единоличники часто отправлялись в путь из европейской части России и оборачивались в течение года, участники государственных обозов зачастую могли ждать три года прежде, чем снова увидеть башни Московского Кремля. Они преодолевали весь путь до Пекина и оставались там на многие месяцы. Кроме того, обычно сопровождающим обозов приходилось как минимум несколько месяцев ждать у границы разрешения из Пекина на переход в Монголию. Торговля с Китаем считалась уделом русских людей, крепких духом и телом.

Без мирного урегулирования разногласий, обнаружившихся в Кяхтинском договоре, существенной официальной торговли между Россией и Китаем в XVIII столетии существовать не могло. Этим договором как таковым предусматривались одни только возможности, не ставшие сами по себе явью. Действия, предпринятые с обеих сторон после 1728 года, послужили всего лишь созданию обстановки одновременно для государственной и частной торговли, получившей развитие на протяжении целого столетия. С обеих сторон появились приграничные торговые пункты, в которых купцы-единоличники (и государственные чиновники) могли бы собраться для обмена своими товарами; обе стороны попытались закрыть границу, чтобы принудить купцов заниматься своим делом в одних только предписанных им торговых городах; обе стороны внесли относительно незначительные, но важные изменения в свои административные структуры в пограничной зоне. Рассмотрение последствий принятых для оживления торговли мер является сутью изложения следующих трех глав.

Глава 4
Обоз на Пекин

Обоз Дмитрия Молокова

Прежде чем Кяхтинский договор заключили, ратифицировали и обменялись его экземплярами, посол С.Л. Владиславич-Рагузинский, заручившись разрешением китайской стороны, распорядился со всей возможной скоростью отправить в Пекин обоз с товарами. Летний зной спал, и на небе не наблюдалось ни облачка утром 5 и 13 сентября 1727 года, когда два обоза начали движение в Монголию и Угру. Несмотря на огромное облегчение всех тех, кто отправился в путь после несусветной волокиты, и комиссар обоза Дмитрий Молоков, и его компетентный помощник, доверенное лицо и большой искатель приключений Лоренц Ланг испытывали противоречивые чувства. Больших надежд на нынешний обоз и все остальные возможные подобные предприятия возлагать не приходилось. Обозной команде в конце-то концов пришлось ждать на границе больше трех лет, а ведь многие товары, которые предстояло доставить на место, собирались на протяжении еще как минимум семи лет до того. Часть пушнины уже начала портиться, а к текстильным изделиям подбиралась моль. Кроме того, о благоприятных условиях обмена товаром в Пекине и в Угре по пути в китайскую столицу оставалось только мечтать. Государственные власти, как всегда, настаивали на нереалистичных высоких ценах за свои товары, особенно на те, что больше уже не относились к первоклассной категории. Ситуация усугублялась тем, что сибирским купцам разрешили свободно торговать ценным соболем и ревенем. И все ради привлечения в Россию не облагавшегося таможенной пошлиной китайского золота и серебра при том условии, однако, что купцы отправят их на Денежный двор, как это им разрешили делать с 1723 года. Единственным предметом большого значения для китайской и монгольской торговли, все еще категорически запрещенным для частной торговли, оставались китайские табачные шары. И даже их пустили в свободное обращение в соответствии с указом Высшего тайного совета от 26 сентября 1727 года. Все эти свободы были дарованы императорским указом чуть больше чем за два месяца до этого. Теперь купцам-единоличникам запретили вывозить шкурки соболя и прочие дорогие меха на китайские территории, коль скоро в Китай отправляются государственные обозы для торговли там, а китайцы с конца 1724 года закрыли для них даже Угру.

Несмотря на такие меры, рынки Пекина могли оказаться насыщенными русскими мехами, доставленными легальным и контрабандным путем, а преобладающие рыночные цены там назначались гораздо ниже тех, что требовали в Сибирском приказе. Опасения Л. Ланга по данному поводу, как ему придется в скором времени убедиться, имели под собой все основания. Предводители нынешнего обоза не скрывали закономерных сомнений и поэтому подали прошение С.Л. Владиславич-Рагузинскому на назначение твердых окладов в серебре вместо разрешения торговать за свой счет, что прежде считалось обычной практикой. Посол на такие условия согласился, и Д. Молоков получил оклад 600 рублей в год; начальник стражи Иван Ногнев (Ножнев) – 100 рублей; а два переводчика – по 50 рублей каждый. Только присяжные оценщики товара не удостоились зарплаты, зато получили разрешение на перевозку товара на 200 рублей каждый с оплатой обычных таможенных пошлин после возвращения в свою страну. Поскольку сначала нужно было сбыть государственные товары и только потом заниматься товарами частников, виды на приличный доход от приватной торговли в Пекине представлялись совсем не обнадеживающими.

Путь до Пекина удалось преодолеть без особых происшествий, хотя пересечение пустыни Гоби всегда оставляло незабываемое впечатление. Обоз отправился в дорогу в следующем составе: всего 205 мужчин, 1650 лошадей (из которых 400 под кавалеристами), 475 возов с товарами, 162 воза с провизией и необходимым в пути имуществом, а также 562 головы рогатого скота, предназначенного для пропитания обозников в пути. Повозки нагрузили пушниной, кустарными изделиями, а также деньгами на закупку золота и серебра на общую сумму 285 404 рубля. Львиная доля приходилась на сибирскую пушнину – почти полтора миллиона шкурок белки плюс несколько меньшие количества горностая, соболя, лисы, рыси, выдры и т. п.

Император Юнчжэн приказал руководству Лифаньюаня оказать русским обозникам на время их нахождения в пути всю необходимую помощь. Чиновник из этого китайского ведомства присоединился к обозу с конкретной задачей предохранения его лошадей и скота от посягательств всевозможных воров. По согласованию с китайской стороной русские обозники поместили своих лишних лошадей и коров в специальный загон по ту сторону Великой Китайской стены, как они об этом и просили. В случае потери коровы или лошади из-за действий похитителей в пользу обоза предполагалось возмещение ущерба, так как «Россия представляет собой мелкое иностранное государство». Так сказано в послании китайского императора своим русским гостям. Беда заключалась в том, что его послание оказалось не очень-то весомым. Император обязал коменданта обоза следить за достойным поведением своих людей, пресекать попытки драк и ссор, а также предотвращать любые случаи воровства и разбоя. В целом ничего особенно благоприятного сопровождающим русский обоз людям не обещалось.

После стремительного, но дорого обошедшегося перехода, длившегося чуть меньше четырех месяцев, 26 декабря 1727 года обоз прибыл в Пекин. На участке пути между Селенгинском и Калганом он лишился 489 лошадей и 258 голов крупного рогатого скота. Расходы на содержание животных в Пекине оказались неподъемными, и Молокову приказали отправить их на откорм в калганские поля и подобрать на обратном пути. Китайцы приняли путешественников с распростертыми объятиями в расчете на то, что Кяхтинский договор не прошел процедуру ратификации и не обременен официально врученными экземплярами.

Пекин в XVIII столетии. Из журнала «Академические известия на 1781 год» (СПб.: Изд-во С.-Петербургской академии наук, 1779–1781). VIII. С. 677. Позаимствовано из коллекций Библиотеки конгресса. № 1 – императорский дворец; № 19 – русская церковь Св. Николая Чудотворца; № 26 – русский поселок (Русский дом), расположенный на том месте, где теперь находится проспект Чанъань.

В первый же день после прибытия при пекинском дворе распорядились разрешить торговлю в русском квартале на территории так называемого Русского дома, расположенного юго-восточнее Запретного города. В этом просматривался удивительно благоприятный поворот событий, поскольку, как правило, руководителей обозов в течение многих недель заставляли ожидать приема у императора, на котором «принесшие дань варвары» представлялись, подносили свои причудливые дары, а потом получали в ответ китайские диковинки и разрешение на торговлю. Однако медовый месяц мгновенно закончился: скоро перед Русским домом появилось около 750 китайцев. Как тут же объявили, 500 из них назначаются «охранять» обоз и его товары, а еще 250 – стоять на часах у ворот двора Русского дома.

Русские гости утверждают, будто Юнчжэн и его сановники всеми средствами пытались строить козни их торговле. Они старались отвадить от Русского дома наиболее состоятельных китайских, японских и корейских купцов, перехватывали их и подвергали дотошным расспросам о том, что они собирались продать, сколько наличных денег взяли с собой, а также каким образом приобрели свои товары и заработали деньги. После такого допроса со стороны дознавателей, обосновавшихся рядом с Русским домом, купцам выдавали пропуск на вход в русский квартал и разрешение на обмен товарами. Посредник русского обоза Л. Ланг неоднократно жаловался китайскому двору на подобную процедуру, из-за которой богатые купцы избегали откровений перед официальными дознавателями и в результате на торги шли только купцы победнее с никудышными товарами. Недели шли практически впустую, русские товары портились, а сотрудники Лифаньюаня уговаривали русских купцов продавать свой товар по предлагаемым пекинскими лавочниками ценам, а не упорствовать на более высоких ставках. В подкрепление своих советов по распоряжению из Лифаньюаня на рынок поступила часть собственного запаса сибирских мехов, находившихся в распоряжении данного ведомства, приобретенных, несомненно, у русских же купцов-единоличников. Цены на уже вялом рынке покатились вниз. Китайские торговцы, появлявшиеся в Русском доме, по крайней мере в самом начале торгов, приносили совсем небольшое количество шелков, совершенно недостаточное для русских купцов, чтобы сбыть с рук свою пушнину. Пока еще не прошло слишком много времени, Л. Ланг обратился, как делал раньше, к «посредникам» (барышникам, вежливо называемым маклерами). По крайней мере шесть таких посредников, из которых три или четыре человека родились в Пекине и числились крещеными русскими китайцами, помогали русским обозникам в тот или иной момент. Они либо приводили к русским гостям китайских купцов (17 января 1728 года, например, Ефим Гусев привел богатого китайца, который раньше имел деловые отношения с С.Л. Владиславич-Рагузинским, а теперь менял серебро и дамаст на шкурки морской выдры и песца), либо организовывали обмен товаром в качестве торговых агентов. Каждый заработал комиссионные от 1,5 до 3 процентов стоимости проданных товаров, хотя все просили по 5 процентов; в целом услуги барышников обошлись обозу в 2203 ляна (3084 рубля) и составили, по всей вероятности, весьма значительную часть общего объема продаж, возможно три четверти.

Несмотря на подобные ухищрения, дела у русских торговцев по-прежнему не ладились. Даже через полгода торгов большая часть пушнины, прежде всего самых редких и ценных зверьков, оставалась непроданной. Русские гости тут же обвинили китайский двор в пагубном вмешательстве в их дела и дела их клиентов, а также в создании излишков товара на пекинском рынке. Китайцы, со своей стороны, объяснили возникшие в торгах трудности отсутствием заинтересованных покупателей на российские предметы продажи из-за «низкого качества (плохости) товаров и жары».

В конечном счете Л. Ланга, о чем он сам поведал, вызвали ко двору и спросили: «Не собираетесь ли вы умереть в Пекине, коль скоро остаетесь здесь настолько долго?» Китайские чиновники просили его назначить конкретную дату отъезда его обоза, и, если он этого не сделает, его «вышлют с позором». Д. Молоков и Л. Ланг посоветовались и приняли решение потянуть по возможности до 1 августа. Но когда Л. Ланг сообщил об этом решении председателю Лифаньюаня, тот настоял на переносе даты отъезда на 13 июля (пятнадцатый день шестого месяца по китайскому календарю). За шесть дней до назначенного срока Юнчжэн удостоил Л. Ланга аудиенции. Император начал свою речь с напоминания Л. Лангу о добрых отношениях, сложившихся с ним у его отца императора Канси, прозрачно намекнув на отсутствие каких-либо причин, мешающих их продолжению. Заметив среди присутствующих несколько важных министров, Л. Ланг поинтересовался приверженностью китайской стороны к положениям Кяхтинского договора, касающимся возведения в Пекине православного храма и обучения в китайской столице русских студентов. Двое из тех, кто вел переговоры с С.Л. Владиславич-Рагузинским, то есть Чабина и Текуте, заверили русского собеседника в наличии у двора доброй воли в отношении упомянутых им храма и студентов. Строительство храма, начатое в январе, должно завершиться, пообещали они, а учителей для русских студентов уже подобрали. Добрая воля китайцев не вызывала сомнений. Китайцы, следует напомнить, уже приняли решение отправить в Россию свое посольство. Аудиенция тогда закончилась напоминанием со стороны китайцев Л. Лангу о том, что он и так прекрасно знал. А именно похоже, что спрос на российские товары отсутствует как таковой: и обозу официально желают доброго пути.

Русский обоз простоял в Пекине больше шести с половиной месяцев, и такое длительное его пребывание в китайской столице представляется чрезвычайно затянувшимся для русских обозов и даже всех остальных прибывающих сюда представителей народов – «данников императора». Л. Ланг и его руководители в Санкт-Петербурге позже оправдывались, что, мол, долгое пребывание следует считать причиной неудачи купцов обоза, не сподобившихся сбыть весь свой товар. Такой вывод не только категорически отвергли составители ноты из Лифаньюаня два года спустя, но едва ли он выглядит внешне убедительным. Торги начались как никогда оперативно сразу после прибытия русских купцов и, насколько это известно, продолжались до самого отъезда обоза на родину. Остальным участникам обозов потребовалось гораздо меньше времени, чтобы добиться намного большего успеха в своем деле.

Из-за позднего отъезда из Пекина пустыню Гоби пришлось пересекать в период нестерпимо жаркого лета, и путешествие до Кяхты отняло два с половиной месяца. Судьба обоза оставалась незавидной до самого конца его пути. Назад к границе вернулась в стоимостном выражении половина его товаров, то есть пятая часть пушнины (404 тысячи шкурок от изначальных 1 миллиона 100 тысяч штук). Хуже всего дело обстояло со сбытом высочайшего качества самых дорогих мехов. Дешевая белка, составлявшая намного больше половины всей пушнины, доставленной в Пекин, ушла практически полностью. А вот редкого и отборного горностая, лисицу, соболя и рысь, продававшуюся где угодно в 2 раза, а то и в 100 раз дороже, пришлось вернуть на границу в больших количествах. Только самая дорогая морская выдра, шкурок которой завезли меньше 600 штук, нашла своего покупателя. Из мелких партий прочих привезенных товаров совсем немногие были проданы. Не нашла покупателей большая часть голландской ткани; остались непроданными все шкуры тюленей и зеркала, кроме одного.

Обратите внимание на сходное положение с ввезенными в Россию китайскими товарами. Притом что в XVIII столетии во все времена в самых разных местах в громадных количествах приобретались шелка, спрос на них там далеко уступал спросу на менее ценный хлопок: около 114,3 тысячи метров различных видов шелковых тканей против 521,2 тысячи метров хлопчатобумажных изделий. Из Китая ввезено было больше 13,6 тонны сортов зеленого и черного чая. Но такое количество выглядит небольшим по сравнению с завершающими десятилетиями XVIII столетия. Добавьте сюда скромные партии аниса, табака, недубленой воловьей шкуры, определенных медицинских препаратов и жемчугов. Наконец, Л. Ланг приобрел значительное количество как золота – на 31,6 тысячи рублей, так и серебра – на 33,8 тысячи. В обоих случаях драгоценные металлы приобретались главным образом в слитках. Так как приобретение китайского золота и в меньшей степени серебра в те годы считалось главной задачей российского казначейства, именно в этом можно усмотреть величайшее достижение Л. Ланга. Изначально он имел при себе небольшую сумму наличных денег (9596 рублей), значит, ему очень повезло в обмене пушнины на слитки золота и серебра.

Какими же причинами можно обосновать слабые деловые показатели участников данного обоза? Однозначного ответа подобрать не получается. Из многочисленных факторов, упомянутых выше, любой мог оказаться пагубным. Возможно, самыми убедительными выглядят распространяемые китайцами слухи о подпорченных товарах, привезенных из России, притом что присяжные оценщики воздерживались от снижения цен или налагали запрет на их снижение, как минимум после назначенного предела. Вполне возможно, что многие шкурки ценных зверьков, возвращенные в Селенгинск (в том числе даже 40 тысяч дешевых беличьих шкурок), упали в цене до второго разряда товара, ведь их заготавливали за 10 и больше лет до того. Несмотря на постоянные требования властей по поводу тщательной укладки и бережного обращения с пушниной, она хранилась в условиях повышенной влажности, подвергалась порче червями и жуками. Нам прекрасно известно, что еще до отправки обоза из Кяхты сопровождающие товар чиновники забраковали большую партию попорченных молью мехов, включая 100 тысяч шкурок горностая, 32,5 тысячи беличьих шкурок и т. д. Оставили ли подпорченные шкурки в Кяхте или все-таки взяли с собой с обозом в призрачной надежде на то, что их удастся сбыть несведущему китайскому лавочнику, знать нам не дано. Вполне можно предположить, что к началу торгов остальные шкурки тоже утратили свой первоначальный товарный вид.

Полный список товаров данного обоза не сохранился. По-видимому, по прошествии шести месяцев, 24 мая 1729 года, С.Л. Владиславич-Рагузинский отправил Л. Лангу распоряжение с делегированием тому полномочий на продажу всех оставшихся товаров на границе. А все не нашедшие там покупателя (вероятно, по ставкам, назначенным оценщиками) излишки следовало переправить в Москву, где, заметил Савва Лукич, цены были выше. Обменом не проданной на границе пушниной, по всей видимости, занимались два присяжных оценщика обоза Ф. Лянгусов и Нечаевский. Д. Молоков передал Лянгусову русских товаров на 102 995 рублей (из которых 22 506 рублей принадлежали Нечаевскому), госпоже Третьяковой досталось 5979 рублей в товарах и деньгами (составляющих недостачу по счетам обоза за то время, пока ее муж служил при нем комиссаром, из которых на 2400 рублей алмазов и жемчуга), 4157 рублей наличными (предположительно, деньги на накладные расходы для Лянгусова) и 695 лянов серебром (бравшиеся с собой в Китай или приобретенные там, неизвестно). За вычетом стоимости алмазов и жемчугов, явно привезенных из Китая, и серебра остаток товаров, не проданных в Пекине, оценивается как минимум в 106 тысяч рублей. Наши присяжные оценщики избавились от большей части переданных им товаров в 1731 и 1733 годах. Их стоимость составила 88 016 рублей, за которые они приобрели китайские товары стоимостью 91 623 рубля по ценам франко-границы, или 125 333 рубля стоимости товаров на московские цены. Прибыль, таким образом, составила 37 317 рублей от первоначально названной стоимости. Получается так, что в конечном счете непроданными осталась пушнина и прочие товары приблизительно на 36 тысяч рублей и эту сумму можно засчитать в чистый убыток обоза. Нам известно к тому же, что в окончательном отчете четырех присяжных оценщиков «разница» обозначена в размере 4 тысяч рублей, хотя дело тут всего лишь в ошибке учета, обнаруженной выборщиками (аудиторами), а не в хищении государственной собственности.

Из завезенных для продажи в Москву китайских товаров на 335 301 рубль на 91 683 рубля их приобрели на границе Лянгусов и Нечаевский. Такие данные содержатся в отчете о заключительной проверке счетов А. Третьякова и Д. Молокова, проведенной 20 декабря 1733 года. Распродажа доставленного товара началась в 1730 году в Московской сибирской конторе, хотя товары продолжали поступать в Москву еще до следующего года. За всеми сделками следил известный купец Иван Лакомкин, но и такой авторитетный коммерсант не смог обеспечить порученному ему предприятию полный успех. Многие товары приобрели купцы-единоличники для перепродажи в России или для отправки в Западную Европу, но также сделали покупки служащие по гражданским и военному ведомствам люди, генералы, члены Государственного совета, полковники, даже сержанты и личный состав артиллерийских подразделений. Большинство покупок стоило совсем немного – 40–50 рублей, а то и рубль-два. Только чай расходился большими партиями по несколько тысяч рублей. К 1733 году нераспроданной оставалась почти треть товаров (на 77 287 рублей), и даже к 1735 году, когда в Москву начали поступать товары, приобретенные участниками следующего обоза, кое-что еще было не реализовано. Но тот товар могли занести на счета нового обоза.

Остается еще один, требующий тщательного рассмотрения вопрос – финансового успеха или провала всего предприятия, который в конечном счете оставался актуальным на протяжении 15 с лишним лет от изначального накопления мехов и товаров до передачи непроданных товаров на счета следующего обоза. Сохранившиеся отчеты и счета грешат большими изъянами, и, кроме как в месяцы нахождения в самом Китае, подробный учет никогда больше обозниками не велся. В рамках вынужденных ограничений можно предположить, что тот обоз считался относительно неудачным предприятием. То есть, если бы тот же объем товара оказался в распоряжении купцов-единоличников, государство получило бы гораздо больший доход в виде налогов, чем ему досталось от казенного обоза. Как в свое время утверждал Б.Г. Курц, его можно считать абсолютным провалом, так как он принес «очень большие убытки». Суммируя основные денежные расходы на обоз, о которых сообщает Д. Молоков в 1733 году, в размере 63 687 рублей, а также стоимость всех товаров и деньги, взятые с собой в Китай, – 285 404 рубля, получаем первоначальные издержки в размере 349 091 рубль. Из этих инвестиций следует вычесть стоимость китайских товаров, привезенных в Москву для продажи, оцененных в 335 301 рубль. Если бы все китайские товары удалось продать, и продать задорого, чего, как нам представляется, как раз не случилось, тот обоз как коммерческое предприятие можно было назвать в финансовом отношении успешным. Обратите внимание на то, что речи не шло ни о каких накладных расходах, причитавшихся на такие сложные дела, как содержание расширенной Сибирской коллегии в Москве, а также затраты Коллегии иностранных дел на проведение своих мероприятий с Лифаньюанем и т. д.

Если бы упомянутыми суммами распоряжались руководители какой-нибудь частной компании или купцы-единоличники, вложившие свой капитал в обоз, на все товары, как русские, так и китайские, начислили бы налог по тогдашней ставке 10 процентов цены. Налоговые поступления составили бы приблизительно 28 тысяч рублей за российские товары, фактически отправленные в Пекин, и 16 тысяч рублей за китайские товары, привезенные непосредственно из Пекина. То есть в общей сложности 44 тысячи рублей. Власти, несомненно, оценили свою пушнину по ценам выше, чем назначались на свободном рынке, но тогда получается так, что мы учли в наших вычислениях одни только фактические затраты на обоз.

Посмотрим на это дело с другой стороны: если бы государственные инвестиции в какое-либо еще предприятие составили 350 тысяч рублей, при скромной доходности в 6 процентов денежные поступления в казну превысили бы 20 тысяч рублей, причем с намного меньшим риском и не с такой сильной головной болью. Прямые затраты на обоз, в данном случае составившие 13 процентов за китайские возвращенные товары, были значительно больше 5 процентов, о которых сообщил И.Е. Фокеродт в 1737 году. И если Ф.И. Страленбергу сказали в это время, что сделку «часто заключали из расчета цент-процент», его собеседник представляется человеком неосведомленным или лукавым. Наблюдения И.Г. Фокеродта вполне могут содержать нечто большее, чем просто зерно истины: «Только никудышная и странная организация самого дела, а также простодушный надзор со стороны Сибирского приказа на протяжении хранения и продажи этих товаров, помноженные на мошенничество со стороны чиновников, [назначенных] присматривать за ними, стали причинами того, что громадная часть прибыли ушла в никуда или перешла в их карманы». Возможно, что еще одна команда чиновников, отличавшихся более либеральными подходами к назначению цен на государственные товары и изменению цен в соответствии с рыночной конъюнктурой, обратила коммерческий провал в образец деловой хватки для подражания. Приятное это занятие – выдвижение предположений. Мы не можем сказать, насколько продолжительная выстроилась очередь чиновников с бездонными карманами от сборщика ясака до надзирателя над продажами в Москве. Однако приговоры по обвинению в растрате государственных средств и злоупотреблениях следовали один за другим, примером может служить дело о задолженности, причитающейся с комиссара обоза С.М. Третьякова. Расплата по его долгу легла на казну обоза и, в конечном счете, на вдову самого Степана Михайловича. X. Трусевич выдвинул предположение о том, что участников обоза часто обманывали, когда заставляли платить чрезмерно высокие цены за животных и расходовать излишние средства на их содержание. В данном случае опять можно предложить, что обозникам платили не по ведомости. Причем Трусевич не мог предоставить какие-либо иные доказательства, кроме заявления о том, что некоторые цены кажутся ему сомнительными.

Задолго до окончательного закрытия счетов того обоза и обнаружения очевидного полного его провала члены Верховного тайного совета вызвали наиболее сведущих в делах обоза специалистов, больше, чем кто-либо еще, заинтересованных в будущем вмешательстве государства в эти дела, и потребовали от них высказать свое суждение на сей предмет. Их мнения диаметрально разошлись по самым актуальным вопросам. С.Л. Владиславич-Рагузинский безусловно поддержал продолжение отправки казенных обозов в Пекин и даже пошел дальше, когда предложил запретить в Сибири торговлю пушниной купцам-единоличникам одновременно и на китайских территориях, и на границе. Причем в приграничных городах он предложил открыть местные ярмарки для сибиряков и монголов. Купцам-единоличникам под страхом смерти запрещалось переправлять товары на китайскую территорию. Над деятельностью составителей и сопровождающих обозов следовало осуществлять тщательнейший государственный надзор, их участникам категорически запрещалось вести частную торговлю, зато устанавливалось постоянное денежное содержание; над частной торговлей по всей Сибири предлагалось установить пристальный надзор со стороны государственных чиновников, назначенных в штат ряда новых крепостей и застав. Такие предложения крайнего свойства неминуемо вызвали сопротивление, особенно в среде купечества, но не меньше противников предложенных мер обнаружилось и среди тех государственных чиновников, которые остерегались введения запретов на частную торговлю из-за угрозы обвального сокращения доходов от государственной таможни.

Одним из тех, кто взялся возражать С.Л. Владиславич – Рагузинскому, оказался сибирский генерал-губернатор, назначенный в начале 1724 года, князь Михаил Владимирович Долгорукий. Угрожая возможным сокращением таможенных доходов в случае запрета частной пограничной торговли пушниной, он выступил противником передачи государственным должностным лицам львиной доли торговли самыми ценными сибирскими мехами. М.В. Долгорукий отнюдь не одобрял ослабление государственной монополии на торговлю в Пекине, однако настаивал на разрешении частной торговли пушниной на границе. А участникам обоза, по его мнению, следовало бы не деньги платить, как советовал С.Л. Владиславич-Рагузинский и требовали обозники Третьякова-Молокова, а позволить продавать приобретенные ими меха в китайской столице, как практиковалось до 1727 года. Всем без исключения участникам обоза запрещалось, однако, выставлять свои меха на продажу, пока не уйдет с молотка последняя шкурка казенного товара. Для придания делу еще большей привлекательности комиссару обоза и его присяжным оценщикам следовало даже разрешить покупку китайских товаров за собственный счет для последующей продажи в Москве частным порядком.

По сути, генерал-губернатор М.В. Долгорукий предлагал всестороннее состязание казенных обозов с частными предприятиями в поставке на китайские рынки мехов, хотя частную торговлю он ограничивал приграничной зоной (ограничение не касалось руководства обоза). Зато государственному предприятию по-прежнему предоставлялась выгодная возможность выхода на главные китайские рынки, а не только известные неудобства дорогостоящего путешествия. Его рассуждения выглядели убедительно, однако выводы представлялись не совсем практичными. Как губернатора, его по долгу службы заботило хозяйственное благополучие сибиряков приграничья, и он признавал важность для них торговли с китайцами. Он, естественно, думал о поощрении торговли, содействии процветанию своей вотчины и одновременно о максимальной выгоде для государства через увеличение таможенных поступлений. Что же касается разрешения торговли участникам обоза и явного противоречия интересов с точки зрения сбыта государственных товаров, в этом деле обозначился надежный заслон для таких торговцев на государевой службе. Если присяжные оценщики и комиссар обоза приобрели государственные товары, привезенные ими в Пекин, по слишком высоким ценам, им приходилось рисковать остаться без покупателя на их собственную пушнину. В случае назначения высоких цен, заплаченных ими за китайские товары, русские казначейские асессоры (ценовники) по собственному усмотрению могли оценить их дешевле, и тогда обозное предприятие пришлось бы признать финансовым провалом, а в этом случае руководители обоза рисковали понести наказание за злоупотребление должностным положением, а также использование государственных средств не по назначению.