Текст книги "Великий торговый путь от Петербурга до Пекина (История российско-китайских отношений в XVIII–XIX веках)"

Автор книги: Клиффорд Фауст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Спустя 20 дней после последней аудиенции у китайского императора, устроенной 2 апреля 1727 года, русская делегация покинула Пекин. Секретаря Глазунова послали вперед, чтобы он подготовил место для встречи на границе, назначенной на реке Бур примерно в сотне верст к югу от Селенгинска. С.Л. Владиславич-Рагузинский предусмотрительно сосредоточил там значительную группу русских войск в расчете на то, чтобы произвести нужное ему впечатление на относительно беззащитных участников маньчжурской делегации. Маньчжуров встречали в общей сложности 800 человек личного состава военных или военизированных подразделений – рота драгун, 400 солдат бурятского ополчения и многочисленные русские военнослужащие. Заседания делегаций начались 23 июня и завершились 16 августа. Все восемь основных встреч проходили в отнюдь не спокойной атмосфере. Иногда она достигала такого накала, что возникала угроза приостановления переговоров. Причем большая настороженность приписывается выдающемуся князю Лункодо, в 1720 году назначенному президентом Лифаньюаня, хотя его отозвали в связи с подозрениями по поводу предполагаемых «преступлений» (которые, по-видимому, не имели никакого отношения к тем переговорам) еще до заключения договора. Руководство китайской делегацией перешло к монгольскому Саинноин-хану (Саньин-ноянь) князю Церену (Цзэлину) и уже упоминавшемуся выше маньчжуру по имени Тулишен. С российской стороны особенно полезную помощь Владиславич-Рагузинскому оказали Колычев, а также Ланг и Глазунов. К середине августа две стороны составили наконец тщательнейшим образом согласованный документ, позже получивший название Буринский договор.

Карта Кяхтинского района.

Строго говоря, этот Буринский договор представлял собой всего лишь предварительное соглашение, так как его позже включили в статью 3 всеобъемлющего Кяхтинского договора. Буринский пакт касался по большому счету схематичного обозначения линии границы, и им предусматривалось фактическое обозначение протяженной границы, а также определение государственной принадлежности конкретных народов, населяющих приграничную зону, в частности в Урянхайском крае (Улянхай). На восток и запад от Буры незамедлительно отправили смешанные пограничные комиссии, участникам которых поручалась установка каменных знаков или пирамид из камней (называемых обо по-русски и о-по по-китайски). В восточном направлении отправились Иван Глазунов и Семен Киреев с русской стороны, а также Хубиту (Хубиду) и Наяньтай (Нагитай) – с китайской; на запад – Степан Андреевич Колычев, Сукэ, Баофу и Араптан. По возвращении этих комиссий было составлено и подписано два протокола, приложенных к Буринскому договору, с указанием точных координат размещения 63 пограничных знаков к востоку и 24 знаков к западу от места проведения переговоров.

Данным договором в его окончательном виде определялось прохождение приблизительно 2600 миль (4160 километров) монгольско-сибирской линии границы.

От пограничного знака, установленного на берегу реки Кяхта, эта линия простиралась на восток до истока Аргуни, то есть до крайнего западного межевого знака, установленного в соответствии с Нерчинским договором, и до западного кряжа Шабина-Дабег (Шабинайлин), расположенного к северу от Алтайских гор, о территории на противоположной стороне которого ни русские, ни китайцы ничего не знали, так как по-настоящему ее не контролировали. Итак, протяженная граница между крупнейшими империями Срединного царства и Россией теперь считалась обозначенной, за мелкими исключениями, от Охотского моря до областей, все еще находившихся под властью джунгарского хана. И в таком виде ей предстояло оставаться с небольшими изменениями до середины XIX столетия. Однако тонкая линия, прочерченная на карте, и низенькие каменные пирамидки не могли служить надежному закрытию границы и решению фундаментальных проблем принуждения к оседлому образу жизни кочевавших по приграничным районам пастухов, а также определения их государственной принадлежности и налоговых обязательств. Соответствующими протоколами дополнительно предусматривалось выставление русских сторожевых постов напротив каменных пирамидок, а также ликвидация расположенных по соседству с ними жилых построек русских деревень с отселением их жителей дальше на север. Нахождение поблизости к пограничным знакам кого бы то ни было, кроме пограничной стражи, считалось нарушением закона. Все эти договоренности ни в коем случае не означали решения проблемы дезертиров, переселенцев, перебежчиков и контрабандистов, зато они послужили началом большого дела, и ни одно из последовавших по-настоящему крупных свершений не могло воплотиться в жизнь без такого первого шага.

Покончив с переговорами на реке Бур, С.Л. Владиславич-Рагузинский отправился на север в Петропавловск, где его давно ждал Молоков со своим обозом. Савва Лукич отдал распоряжение о выходе обоза на Пекин, на что китайцы уже согласились, и приказал погонщикам в пути поспешать, чтобы на ярмарке в Угре задержаться не больше чем на 40 дней. Он к тому же раздал дополнительные распоряжения относительно укрепления границы и открытия нового пограничного торгового поста, название которого позаимствовал у протекавшей поблизости реки Кяхты.

В скором времени из Санкт-Петербурга пришло сообщение о кончине милой всем царицы Екатерины. На престол, увенчанный двуглавым орлом, взошел юный Петр II. Понятно, что в силу таких событий возникла волокита с окончательной ратификацией заключенного договора и обменом официальными его копиями.

Владиславич-Рагузинский возвратился на границу, чтобы дождаться церемонии обмена окончательными вариантами договора. Но когда в начале ноября 1727 года поступил полный текст на латыни проекта договора, находившегося в распоряжении китайцев с марта, обнаружилось, что он в нескольких мелких, но деликатных местах противоречит представлению российской стороны, в том виде, как они были согласованы в Пекине. Савва Лукич категорически отказался даже брать такой документ в руки. Его попытка устрашить маньчжуров провалилась, и он через голову китайского посольства отправил серьезное представление в Пекин, которое должен был передать Л. Ланг, сопровождавший торговый обоз. Пришлось пережить очередную долгую сибирскую зиму, к концу которой появился официальный Кяхтинский договор. Обмена окончательными ратифицированными его копиями на маньчжурском, русском и латинском языках пришлось ждать до 14 июня 1728 года, хотя император Юнчжэн подписал их еще 21 октября 1727 года. Миссия, выполнение которой началось почти три года назад, теперь считалась выполненной.

Окончательный документ, несколько разделов и версий которого в суммарном виде известны под названием Кяхтинского договора, содержит одиннадцать статей, или, скорее, шесть главных тем.

Договор

Вечный мир

В статье 1 провозглашается установление вечного мира между двумя самыми крупными мировыми империями; подданными обеих из них следует так управлять и распоряжаться, чтобы не возникло ни малейшего повода для спора. В договоре отсутствует какая-либо особая ссылка на джунгарские войны Китая или на российский нейтралитет в них, притом что фактор этих войн совершенно определенно сыграл свою роль, когда китайцы принимали решение на приостановление торговли с северным соседом в 1722 году. Какой бы вес ни придавался не одной только этой статье, но и статьям, упомянутым ниже, причем касающимся возвращения на родину нарушителей границы, суть остается в том, что власти России фактически должны воздерживаться от помощи или поддержки джунгар.

Обозначение границы

Как уже упоминалось выше, соглашения об обозначении границы Буринского договора включены в большой Кяхтинский договор в виде статьи 3 и, соответственно, произошел обмен превосходно точно выполненными картами и топографическими описаниями. В то время сохранялись некоторые сомнения, и с тех пор велись определенные споры относительно того, достались ли русским властям участки территории, которые фактически им никогда не принадлежали или на которые они не претендовали раньше, или нет? Аргументы в данном случае вообще неуместны, так как ни русские, ни китайцы не знали ту территорию достаточно хорошо. Только со временем, когда путешественники и ученые-первопроходцы осмотрели и описали народы приграничных областей, всем стало ясно, что при обозначении границ чиновники мало принимали во внимание демографические факторы. Из-за этого произошло разделение ряда племен и народностей, оказавшихся на территории двух разных империй. Но в те времена рассчитывать на что-то более гуманное не приходилось. Обозначение границы проводилось по большому счету с опорой на принцип сохранения существующего положения вещей (uti possidetis), по крайней мере до той степени, что позволяли знания географии и демографии участников переговоров с обеих сторон.

В ходе обозначения границы С.Л. Владиславич-Рагузинский превосходно выполнил полученные им инструкции. Области Даурии (Забайкалье), Селенгинска и Ангары остались за Россией, и российский суверенитет расширился на районы к югу от Селенгинска, практически неизвестные русским первопроходцам. У китайского двора появились более веские причины для недовольства установленной линией, обозначавшей границу. И все-таки она выглядела выгодной настолько, насколько можно было китайцам рассчитывать: вся Монголия вернулась в распоряжение Срединного царства, большая часть территории которого контролировалась его властями весьма относительно. Китайские претензии на бассейн Ангары остались неудовлетворенными, но с большой долей достоверности такие притязания можно назвать поводом для торга, чем серьезными намерениями. Больше всего прочего маньчжурам требовалось определение границ, и этого конечно же не могло перевесить возможное недовольство линией ее прохождения на некоторых участках. Примечательно то, что китайцы никогда в XVIII столетии не прилагали особенно упорных усилий по изменению имеющейся линии границы, а лишь ужесточали контроль над ней с целью пресечения незаконного пересечения.

Нарушение границы

Основной причиной определения государственной границы считалось установление контроля над перемещением местного населения, проживавшего вблизи нее, и особенно это касалось контроля русских чиновников над купцами, торгующими через ту же границу. Данной теме в прямой постановке вопроса посвящены статьи 3 и 10. Впервые утверждалось, что все споры и злоупотребления прошлого следовало забыть. Беглецов следовало оставлять там, где они пребывали на момент вступления договора в силу. Здесь видится победа Владиславич-Рагузинского. Предельно ясные инструкции тогда касались обращения с будущими незаконными нарушителями границы в обоих направлениях. Простой народ, прошедший через границу без необходимых паспортов, предписывалось выдавать властям на родину и подвергать положенному наказанию. Мясной скот или верблюдов, похищенных через границу, требовалось возвращать их владельцам, а похитителю или похитителям предписывалось возмещать убыток в десятикратном размере за первое преступление, в двадцатикратном размере за рецидив и т. д. Беглецов с обеих сторон ждало наказание по месту поимки, покинувших расположение своих воинских подразделений солдат (дезертиров) следовало предавать смертной казни: китайцев – через обезглавливание, русских – через повешение. Все похищенные товары, кроме скота, следовало возвращать их законным владельцам. В общем и целом речь шла о весьма строгих мерах даже для того времени, но данная проблема долго и серьезно мешала установлению спокойствия на границе. И она даже усугублялась, когда в условиях войны Китайской империи против джунгар потребовалось покончить с беспечным пристанищем, которым Русская Сибирь служила многим китайским врагам, а также с источником товарных поставок и скота для прочих народов. И это несмотря на то, что русские люди не давали ни малейшего повода подозревать их в воинственных устремлениях в данном регионе. На самом деле они не располагали для этого необходимой военной мощью на данной территории, тем не менее данный договор все-таки послужил делу обособления джунгар и появлению у китайцев возможности в свое время полного покорения их своей воле. Для этого китайским армиям потребовалась еще четверть века.

Торговля

Обозначение границы и наведение порядка в сфере перемещения через нее людей и товаров никаких очевидных возражений у русских чиновников вызывать не могли, так как главную головную боль им доставляло налаживание торговли. Статья 4 посвящалась одновременно русской торговле напрямую с Пекином и торговым постам (факториям) на границе. Один русский обоз (в самом договоре не делалось различия между казенным или частным предприятиями) мог отправляться в Пекин раз в три года; его разрешалось сопровождать двум сотням купцов (то есть участникам экспедиции). Никаких налогов или пошлин как на покупателей, так и на продавцов в такой столичной торговле не начислялось. При движении по китайской территории разрешалось приобретение любого тяглового скота и необходимого провианта, но только за собственный счет купцов, а не в соответствии с былой китайской традицией, когда часть дорожных расходов или все они ложились на китайский двор. Покупать и обменивать разрешалось любые товары за исключением тех, что конкретно запрещались руководством любой из двух стран. Особых изменений здесь по сравнению с положениями Нерчинского договора не наблюдается. Позже нам станет ясно, что настоящее различие заключалось в том, что обоюдное стремление к обозначению общей границы и ограничению львиной доли взаимной торговли факториями, открытыми на границе, впервые послужило созданию благоприятных обстоятельств для эффективного функционирования обозной торговли в условиях государственной монополии.

Для такой торговли, не предназначенной для Пекина, в целях обеспечения бесперебойного обмена товарами предусматривалось два специальных места: одно под Селенгинском вместо Угры, а второе – под Нерчинском вместо Науна (его назвали Кяхтой, а соседние на противоположной стороне границы – Маймачен и Цурухайтуй). Оба этих торговых центра на случай необходимости для защиты от лихих людей следовало обнести стенами и частоколами. Прибывающие на торги купцы должны были передвигаться до этих городов по прямым маршрутам под угрозой конфискации их грузов в силу подозрений на то, что они, по первому впечатлению, замышляют торговлю запрещенными и контрабандными товарами. По обе стороны границы предполагалось назначить равное число должностных лиц для того, чтобы они занимались пограничными вопросами, а также отвечали за покой купцов. Соглашением предусматривалась всего лишь схематичная структура того, что в Кяхте превратилось в процветающую коммерцию.

С.Л. Владиславич-Рагузинский оправдал ожидания своих начальников в Санкт-Петербурге, но они возлагали на него самые высокие надежды. Русские чиновники с новой силой принялись за выколачивание у китайцев разрешения для российских купцов (выступавших по поручению государства или из частных побуждений) на свободное посещение внутренних районов Китая, но напрасно потратили усилия. Не получилось у Саввы Лукича и вытребовать у китайцев разрешения на открытие постоянного представительства консула или торгового посредника в Пекине на время, когда обозы не вели торгов. Только во второй половине XIX столетия России были предоставлены эти привилегии, впрочем, удостоилась она их наряду со всеми остальными западными державами.

В связи с пресечением устремлений русских купцов в китайские провинции пекинские чиновники считали себя в выигрыше от заключенного договора. Их ответ на запрос С.Л. Владиславич-Рагузинского выглядел весьма прямолинейным: «На самом деле… вы видите Китай своей вотчиной, ваши посредники и получившие свободу действий купцы расплодятся по всей Поднебесной». С перемещением постоянной частной торговли из Угры и Науна, находившихся в глубине китайских владений, в Кяхту и Цурухайтуй, на самую окраину империи, устранилось раскольническое влияние бесцеремонных русских купцов. Это давало возможность пристального наблюдения за ними и регулирования их деятельности, прежде всего с точки зрения пресечения доставки ими запрещенных к обмену товаров. Считалось, что китайским купцам новые условия точно так же пришлись не по душе, так как им приходилось проделывать более протяженный и затратный путь из Пекина. А в Угре они имели возможность торговать одновременно с русскими предпринимателями и с бухаритинами. Однако придворным вельможам такое положение вещей виделось весьма выгодным.

И все-таки обеим сторонам тогда пошли на пользу торговые соглашения. То, что Владиславич-Рагузинский не смог обеспечить русским купцам свободный доступ на территорию всего Китая, представляется всего лишь мелким для него разочарованием. Пусть деятельность русских купцов-единоличников сократилась из-за приграничных торговых товарных баз, зато российской государственной торговле, прежде всего обозным способом, предоставили новую путевку в жизнь и к тому же освободили от китайских коммерческих податей. С нынешнего момента не признающие дисциплину и посторонний контроль купцы-единоличники больше не угрожали угнетением китайским рынкам пушнины и прочих товаров подешевле, а также лишением государственных предприятий причитающихся им доходов.

На обозначенной границе теперь появилась возможность по-настоящему призвать к порядку купцов-единоличников, особенно ценные предметы торговли удалось практически вывести из сферы частной торговли, и доход от таможенных пошлин потек в казну более полноводным потоком. У обитателей дворов обеих империй оставалось совсем немного причин для огорчения по поводу бдительного контроля над торговлей, хотя у купцов-единоличников с обеих сторон появилась масса поводов сетовать на судьбу. Но даже они со временем повернули новые правила себе на пользу. Совсем скоро торговля процветала точно так же, как прежде.

Дипломатия и переписка

Особенно острым для китайского двора и почти настолько же актуальным для русских чиновников оказался вопрос определения форм переписки и дипломатического общения между сановниками соседних империй. Щекотливым делом считалось назначение конкретных ведомств, которым следовало бы поручить доставку корреспонденции. Китайцы высокомерно отказались поддерживать прямую переписку с любыми ведомствами или чиновниками выше по статусу или важности, чем их собственный Лифаньюань. А русские вельможи, ничуть не уступавшие в чванстве своим иноземным коллегам, не могли пойти на унижение своего Правительствующего сената до положения, по крайней мере формального, страны – данника Китая. Все дипломатические ноты требовалось снабжать надлежащими печатями. Любая задержка в отправлении корреспонденции служила веским основанием для разрыва торговых и дипломатических отношений. Наконец, всем дипломатическим представителям или чиновникам, независимо от ранга, при пересечении границы предписывалось представляться пограничным властям, а также объявлять о цели своей поездки и собственных полномочиях. Их освобождали от неразумной волокиты или бессмысленного ожидания.

Такие проблемы, связанные с формой и терминологической точностью государственной переписки, беспокоили китайцев до такой степени, что они приложили немыслимые усилия ради поиска стиля, позволяющего тонко подчеркнуть превосходящее положение маньчжурского императора и его администрации. Участники переговоров с китайской стороны в конечном счете вроде бы добились некоторого дипломатического преимущества, хотя преобладание принципа равноправия переписки сохранилось (точно так же, как на многочисленных переговорах XVIII века с остальными западными державами). Русский Сенат считался все-таки высшим административно-судебным учреждением государства. Лифаньюань же не относился к шести главным советам (любу), а числился юанем, или ведомством, функция которого в то время должна была состоять в управлении делами зависимых государств и народов, а также надзоре над ними. Естественно, к ним китайцы относили русский народ. Если уж быть точным, то Лифаньюань приравнивался скорее к Сибирскому приказу, чем к Сенату, но официальных лиц в Санкт-Петербурге такие мелкие для них нарушения субординации нимало не тревожили. На самом же деле, уклоняясь от переписки напрямую с китайским престолом, удавалось изящно уклоняться и от проблемы, к которой крайне болезненно относились англичане.