Текст книги "Зачем их звать обратно с небес?"

Автор книги: Клиффорд Дональд Саймак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

29

Опять ночью крест повалился.

Огден Рассел сел и потер глаза, чтобы окончательно проснуться. Он смотрел на поваленный крест и думал, что это уже невыносимо. Пора, наверное, смириться. Он делал все, что мог, – подбирал на берегу куски дерева и подпирал его; нашел несколько валунов, потратив уйму сил и времени, и притащил их на отмель, чтобы привалить к основанию креста. Тщетно. Он копал яму за ямой, одна глубже другой, и старательно утрамбовывал песок…

Ничего не помогало.

Каждую ночь крест валился.

Или это знак? – подумал он. Ему дают понять, что пора оставить попытки, дорога к вере для него закрыта? Но, может быть, это только проверка – заслуживает ли он благодати?

Чем он плох? Где ошибается? Что делает не так?

Долгие часы он проводил на коленях, солнце превратило его кожу в шелушащийся лишай.

Он молился и стонал, и взывал к Богу, он охрип, а ноги его уже плохо сгибались. Изо дня в день он изгонял из себя все желания и потребности, и изгнал; все это должно было бы смягчить и каменное сердце.

Питался он лишь моллюсками и случайно пойманной рыбой, ягодами и водорослями, тело его ссохлось до костей и постоянно болело.

Но ничего не происходило.

Ни единого ободряющего признака.

Бог продолжал отвергать его.

Но и это еще не все беды. У него кончалось топливо. Он сжег два последних сосновых пня, которые обнаружил возле ивовых зарослей, на песчаном пляже. Он выкорчевал все корни, до которых мог добраться, и теперь все его запасы – обломок подобранной на берегу доски и сухой ивняк, толку от которого никакого – ветви моментально прогорали, почти не давая тепла.

Вдобавок – все лето тут сновал какой-то тип на каноэ, да еще постоянно пытался заговорить с ним, не понимая, что ни один посвятивший себя Богу отшельник никогда не нарушит обет молчания. Он скрылся от людей и отвернулся от жизни. Пришел сюда, чтобы стать свободным от них, а мир все не дает ему покоя – вторгаясь и сюда, приняв облик человека, гоняющего на каноэ вверх-вниз по реке и, похоже, шпионящего за ним, хотя кому это надо – шпионить за бедным и оборванным отшельником.

Рассел медленно поднялся на ноги и попытался отряхнуть песок со спины.

Взглянул на крест, понимая, что опять надо изобретать что-то новое. Лучшее, что он может сделать, это – сплавать на другой берег и раздобыть там какую-нибудь жердь, чтобы подпереть крест. Если удастся, то верхняя часть креста перестанет перевешивать и вся конструкция станет устойчивой.

Он прошел по песку к берегу, встал на колени, набрал в пригоршни воды и принялся умываться. Потом, оставаясь на коленях, оглядел еще покрытую туманом реку, неторопливо текущую на фоне леса, вплотную подступающего к противоположному берегу.

Я вел себя правильно, думал Рассел. Следовал всем древним правилам отшельников. Пришел на голое место, в глушь, и обрел одиночество. Своими руками сделал крест и установил его. Соблюдал пост и молился, смиряя и плоть, и дух.

Только одно. Только одно могло быть причиной несчастий. Все эти недели он помнил об этом, хоть и старался забыть, стереть из памяти.

Но забыть не удавалось. Сегодня, в тишине только что народившегося дня, он понял это окончательно.

Передатчик в груди!

Может ли он обрести духовную вечность, когда продолжает цепляться за вечность физическую? Что же, он играет с Богом в карты, припрятав в рукаве козырного туза?

Должен ли он стать снова смертным, прежде чем сможет надеяться на то, что его молитва будет услышана?

В изнеможении Рассел уткнулся лицом в песок.

Сырой песок терся о щеку, забивался в рот.

– Боже, – прошептал он в ужасе, – только не это…

30

Донимали мухи и москиты, а плотная, выбитая земля колеи, по которой шел Фрост, раскалилась так, что обжигала подошвы.

После того, как ему удалось подгрести к берегу и выбраться на твердую землю, Фрост чуть ли не милю пробирался сквозь прибрежную поросль, пока не оказался на дороге. Несколько раз он падал в крапиву и, несмотря из все старания выбрать путь попроще, был вынужден продираться сквозь заросли ядовитого плюща. Крапивная сыпь уже горела огнем, и россыпь волдырей от плюща не замедлит появиться через день-другой. Ничего не скажешь, дело дрянь.

Какое-то время он боялся, что Бродяги, продолжая развлечение, погонятся за ним, но им, верно, было не до Фроста. Они уже повеселились, да, к тому же, разжились его скарбом. Нет, они, конечно, не были злодеями, были бы, так не брел бы он теперь по этой колее, окутанный облаком москитов, непрерывно почесывая крапивные ожоги.

Он подошел к старому каменному мостику – камень уже крошился и рассыпался. Внизу неторопливо тек ручей, глубиной всего в несколько дюймов, с черным илистым дном.

Фрост перешел через мост, усиленно размахивая руками, чтобы хоть как-то осложнить пиршество кровососам. Безнадежно. Он хлопнул себя по шее и посмотрел на руку – та была испачкана кровью: насекомые были настолько голодны, что не обращали никакого внимания на его удары.

День клонился к вечеру, и Фрост понял, что дальше будет только хуже. Спустятся сумерки, мухи исчезнут, но москиты поднимутся тучами из болот. Эти, что пировали на нем теперь, были только небольшим передовым отрядом, основные силы явятся с наступлением вечера. Что останется от него к утру? Глаз нельзя будет раскрыть из-за отеков.

Фрост несколько рассеянно задумался – а в состоянии ли москиты совсем заесть человека?

Если бы он мог развести костер, то его бы спас дым. На речной отмели свежий ветер развеял бы эти полчища. Или если взобраться на какую-нибудь гору, то там, на ветру, он тоже избавился бы от паразитов.

Но костра развести Фрост не мог. А мысль о том, что надо карабкаться на вершину или тащиться назад к реке через заросли, заставила его содрогнуться. Опять топь, ядовитый хмель, не дай бог, еще и гремучие змеи, да если он даже и доберется до берега, то отмели может и не достичь – та могла оказаться довольно далеко, а пловцом он был никудышным.

Но что-то делать надо. Было уже поздно и времени на философствования не оставалось.

Он стоял на дороге и глядел на утыканные деревьями обрывы, на подлесок, что карабкался наверх между камнями.

Есть другой выход, сообразил он. Повернулся и пошел к мосту. Спустился к воде. Зачерпнул пригоршню ила. Ил был черный, густой и жутко вонял. Фрост размазал его по груди, по рукам, полными пригоршнями покидал на спину. Затем, уже аккуратнее, нанес на лицо. Ил пристал, и жить стало легче: пронзительный писк москитов по-прежнему звенел в ушах, они кишели у него перед глазами, но на тело уже не садились. То ли потому, что грязь была прохладной, то ли она действительно обладала антисептическими свойствами, но зуд заметно уменьшился.

Здесь, подумал Фрост, в этом захолустье, я оказался в положении куда худшем, чем если бы оставался на улицах родного города. Голый дикарь на берегу грязного ручья.

У него не было ничего, абсолютно ничего. Здесь, почти в конце своей дороги, он оказался побежден окончательно. Раньше у него оставалась хоть смутная и неопределенная надежда, теперь же не стало и ее. Что делать? Снаряжения никакого и никакой возможности его раздобыть?

Может быть, утром вернуться на дорогу и присоединиться к Бродягам – если те еще не покинули окрестности и если они позволят присоединиться? Но такую жизнь он себе не представлял, хотя они, по крайней мере, дадут ему штаны, а то и башмаки. Найдется какая-нибудь еда, какое-нибудь занятие,

Скорее всего, так и выйдет, хотя они его и прогнали, когда увидели, что он – изгнанник. Да, никто, даже Бродяги, не могли иметь с ним дела, но оставалась надежда, что они его не прогонят. Разрешат присоединиться, пусть даже в качестве козла отпущения, в качестве шута, кого угодно.

Фрост вздрогнул, когда подумал о том, насколько же у него пропала вера в себя, что стало с его чувством собственного достоинства. Ведь он всерьез рассматривает этот вариант.

Или, может быть, настала пора выбрать последний, отчаянный путь, отыскать ближайшую станцию и обратиться туда… за смертью. А после, лет через пятьдесят, через сто или тысячу проснуться и обнаружить себя в положении, ничем не лучшем, чем теперь. Да, с него сведут татуировки, но и все. Впрочем, одежду тоже дадут, и он встанет в очередь за бесплатным супом. Ни чувства собственного достоинства, ни надежд, ничего! Но бессмертие, у него будет бессмертие!

Он поднялся и пошел вверх по ручью, где раньше заметил несколько кустов ежевики. Собрал пару горстей, съел и вернулся на прежнее место. Сел на корточки. Автоматически продолжил черпать грязь из ручья, нанося ее на тело там, где она лежала неровно или тонким слоем.

Сейчас ему было нечего делать. Сумерки уже сгущались, и москиты роились тучами. Придется провести ночь здесь, а утром – позавтракать ежевикой, привести в порядок свой грязевой покров и, наконец, решиться хоть на что-то.

Опустились сумерки и затеплились светлячки, они усеяли откосы и густые речные заросли мерцающими холодными огоньками.

Затянул свою песню козодой, из чащи ему ответил еще один. Где-то возле реки зафыркал енот. Восток засиял золотом, и на небеса выкатилась почти полная луна. Жалобный вой москитов заполнил все закутки ночи. Они старались залезть Фросту в уши, в глаза… Временами он дремал, вздрагивал, просыпался и, не понимая, где находится, пугался. Маленькие ночные зверьки вылезли из нор и шелестели в траве. На дорогу выскочил заяц и, склонив вперед длинные уши, долго и серьезно разглядывал странную фигуру, съежившуюся возле ручья. Вдали кто-то истерично затявкал, с крутого обрыва завопил дикий кот, и от этого звука Фрост похолодел.

Он дремал и просыпался. Когда просыпался – чтобы уйти от реальности, мыслями возвращался к прежним дням. К тому человеку, который оставлял ему еду, к ночному визиту Чэпмэна в подвал, к морщинистому старику, расспрашивавшему, верит ли он в Бога. К ужину с Энн Харрисон при свечах.

И почему, думал он, тот человек его кормил? Его, которого он никогда не знал и с которым так и не заговорил? Есть ли хоть какой-то смысл в такой жалкой жизни! В этой жизни есть цель – бессмертие, но как может цель породить столь бессмысленное существование?!

Он словно бы начинал понимать, что именно и как надо сделать, неясно и отдаленно ощущал какую-то ответственность, неведомую прежде. Пришла она к нему не сразу, постепенно, будто это был урок, который он осваивал с великим трудом.

Он не должен возвращаться к Бродягам. Он не должен идти за смертью. У него есть, куда идти. Он отправился в путь, чтобы добраться до заброшенной фермы – хотя и не знал, зачем. Ему показалось теперь, что не он один вовлечен в это, казалось бы, нелепое путешествие, но и Энн, и Чэпмэн, и тот человек, что задавал ему вопросы о Боге, и тот, что погиб в переулке, – все. Почему?

Он попытался разобраться, но внезапно понял, что это глупо. Надо просто следовать избранному пути и не задавать лишних вопросов.

Наступило утро, и он поднялся вверх по ручью, чтобы позавтракать ежевикой. Затем тщательно обновил свою одежду из грязи и отправился дальше.

Пройдя около пятнадцати миль, он увидел знакомый овраг, скоро – ферма. Фрост попытался припомнить приметы, но вспомнил единственную: неподалеку от дороги должен быть родник – холодная, как лед, струя воды стекала со склона и через дренажную трубу шла под дорогой, впадая в маленький пруд. Там надо свернуть и подняться в гору.

Крапивные волдыри прошли. Москиты и мухи ничего не могли поделать с коркой грязи, присохшей к телу, и не слишком докучали.

Фрост устало ковылял вперед, медленно тянулся день. В животе урчало, Фрост стал было высматривать по обочинам грибы, – когда-то с дедушкой они частенько бродили по лесу, – и грибы были, и вроде такие же, как они собирали когда-то, но кто знает… Голод и сомнения затеяли борьбу, и сомнения победили – он побрел дальше.

Воздух становился все жарче, со стороны реки доносилось карканье ворон. Фрост шел в колеблющемся мареве – сюда не долетало ни малейшего ветерка, было душно. Грязь высохла и пластами отваливалась, сбегала с ручейками пота. Но москитов стало меньше, они скрылись в придорожной тени.

Полдень. Солнце стояло в зените, чуть склоняясь к востоку. На западе громоздились тучи, но воздух по-прежнему был недвижим. Все замерло, стояла ватная тишина.

Дело к буре, вспомнил Фрост бабушкины приметы.

Уже более часа он пытался увидеть хоть что-то знакомое, взбирался на вершины холмов, пытаясь что-то разглядеть впереди, но тщетно. Дорога знай себе вилась вперед сквозь бесконечную стену зелени, и каждая следующая миля ничем не отличалась от предыдущей.

День тянулся неторопливо, а тучи на западе поднимались все выше и выше. Наконец, они закрыли солнце, и сразу похолодало.

Фрост продолжал брести вперед. Шаг, еще шаг – до бесконечности.

Внезапно он услышал шум воды, остановился и посмотрел вокруг. Да, вот он, ручей, и именно такие очертания были у скалы слева. И те же самые кедры растут на уступе, чуть ниже вершины.

Это место словно бы встало во всех подробностях перед ним из прошлого – оно оказалось настолько знакомым, что Фрост опешил. Но, хотя все здесь и было до боли знакомо, что-то показалось ему странным.

Вот что: с дерева, стоявшего поодаль, свешивалась какая-то тряпка. От дороги к роднику вела тропка, и резко пахло чем-то непонятным.

Фрост напрягся, ощущение опасности сдавило голову.

Солнце уже полностью спряталось за тучами, вокруг потемнело, и вновь объявились москиты.

На дереве висит рюкзак, понял Фрост. А запах… так пахнет остывший пепел. Кто-то разводил здесь костер и ушел, забыв рюкзак на дереве. Только непонятно – ушел совсем или еще вернется? Но там, где висит рюкзак, может найтись и еда.

Фрост сошел с дороги и осторожно побрел вперед. Выбрался из окаймлявших тропу зарослей и увидел небольшую утоптанную площадку.

Там кто-то был. Человек лежал на боку, подтянув одну ногу к животу. Даже издали Фрост разглядел, что другая нога чуть ли не вдвое толще, распухла так, что ткань брюк лоснилась. Из-под закатанной штанины выглядывала оголенная плоть – багрово-черное мясо.

Умер, подумал было Фрост. Но как давно? Где спасатели?

Фрост сделал шаг вперед, наступил на какую-то ветку, та хрустнула.

Человек слабо пошевелился, силясь повернуться на спину. Он попытался взглянуть туда, откуда донесся звук, его лицо выглядело как раздувшаяся маска. Глаза заплыли. Губы шевельнулись, но не издали ни звука; из них сочилась, стекая на бороду, кровь.

Погасший костер был холмиком серого пепла, рядом лежал котелок.

Фрост шагнул к костру, схватил котелок, сбегал к роднику и вернулся с водой.

Он встал на колени, бережно приподнял человека и поднес котелок к его рту. Человек стал пить, пуская слюни и давясь водой.

Фрост поставил котелок на землю и опустил человека.

Долгий раскат грома заполнил долину, грохот эхом отдался в утесах. Фрост взглянул вверх. Тучи сгущались. Гроза, собиравшаяся весь день, вот-вот разразится.

Фрост поднялся, подошел к дереву и отцепил рюкзак. Вытряхнул содержимое на землю: пара брюк, рубашка, носки, несколько банок консервов, еще какой-то хлам. А к дереву была прислонена удочка.

Он вернулся к лежащему, тот ухватился за него, точно слепой. Фрост поднял его и снова дал напиться.

– Змея, – еле слышно прошептал человек.

Вновь загрохотал гром, становилось все темнее.

Змея… Наверное, гремучая. Когда земля приходит в запустение, всегда откуда-то появляются гремучие змеи.

– Я должен потревожить вас, – сказал Фрост. – Я должен отнести вас, это может быть больно, но…

Тот не отвечал.

Фрост взглянул ему в лицо.

Он казался спящим. Скорее всего он был в коме – и неизвестно, сколько времени он пролежал здесь.

Ничего другого не остается, понял Фрост. Надо отнести его в дом на вершине утеса, под кров, удобно уложить, накормить чем-нибудь. Гроза разразится в любую минуту, здесь оставлять его нельзя.

Но надо одеться: башмаки, брюки, рубашку – все, что вывалилось из рюкзака. И спички – Фрост надеялся, что там сыщутся спички или зажигалка. Он должен захватить с собой котелок, привязать его, что ли, к ремню? Надо будет в чем-то разогревать консервы.

Две мили, прикинул он. Самое малое – две мили, и всю дорогу – в гору по камням.

Но делать нечего, на карту поставлена человеческая жизнь.

Незнакомец заметался.

– Хотите еще воды? – спросил Фрост.

Тот, казалось, не слышал.

– Нефрит, – бормотал он, – горы нефрита…

31

Фрэнклин Чэпмэн сидел на лавочке возле библиотеки, как сидел после встречи с Фростом каждую среду и пятницу, когда внезапный приступ боли скрутил его тело. Уличные огни и горящие окна в доме напротив на мгновение померкли, а потом улица словно сдвинулась с места и завертелась перед глазами. Горячая вспышка прошила грудь точно иглой.

Он сжался, прижал руки к животу и, уронив голову, замер. Постепенно и медленно боль стала покидать тело, только вот рука оставалась бесчувственной.

Чэпмэн осторожно выпрямился, ему стало страшно, он понял причину боли. Надо идти домой, а лучше – остановить такси и поехать в больницу.

Нет, рано, сказал он себе. Осталось немного. Они договорились, что он будет ждать с девяти до десяти. Вдруг он понадобится Фросту именно сегодня?

Хотя о нем ни слуху ни духу с той ночи, когда за рестораном убили повара. Пропала и Энн Харрисон – даже не сказав ему, что уезжает.

Что с ними могло стрястись?

Он вздохнул и положил ноющую руку на колено.

Боль пронзила его снова, и он опять согнулся.

Постепенно ему удалось перевести дыхание, боль вновь покидала его, оставляя после себя слабость и дрожь.

Я не должен умирать, сказал он себе. Умирать мне никак не годится.

Он с трудом поднялся и стоял, сгорбившись возле скамейки. На улице появился огонек такси. Чэпмэн пробежал, спотыкаясь, по пешеходной дорожке и махнул рукой подъезжавшей машине.

Такси остановилось, и водитель перегнулся назад, чтобы открыть ему дверь. Чэпмэн с трудом втиснулся внутрь и тяжело опустился на сиденье. В горле свистело, он тяжело дышал.

– Куда, мистер?

– Отвезите меня… – начал Чэпмэн и осекся. – Нет, не в госпиталь. Не сразу. Сначала – в другое место.

Таксист так и сидел полуобернувшись к нему, пристально глядя на пассажира.

– С вами все в порядке, мистер?

– Да, конечно.

– Вы выглядите неважно.

– Нет, ничего, – пробормотал Чэпмэн. Думать было тяжело, очень тяжело собирать мысли, они такие мутные и медленные.

– Мне надо на почту, – наконец сумел выдавить он.

– Здесь рядом, – сказал таксист. – Но там закрыто.

– Нет, – поморщился Чэпмэн, – не туда, я скажу куда ехать.

Он назвал адрес.

Водитель взглянул на него с подозрением.

– Мистер, мне кажется, что вам плохо.

– Нет, все в порядке, – отрезал Чэпмэн.

Он откинулся на спинку и глядел, как улица скользит мимо него. Витрины лавочек и магазинов были темны. Свет горел лишь в окнах жилых домов. Впереди – церковь, с крестом, блестевшим в лунном свете. Однажды, вспомнил Чэпмэн, я заходил туда, но зачем?

Город с наступлением ночи затих. Чэпмэн смотрел, как он проплывает мимо, и было так спокойно. Земля и жизнь, подумал он, как они хороши!

Пятна света, которые бросали на тротуар фонари, мягко ступающий кот, громадные рекламы над магазинами – все это он видел и раньше, только по-настоящему – никогда. И сейчас, откинувшись на сиденье такси, он увидел их впервые, понял, до чего сжился с городом. Это было словно прощание, и Чэпмэн вглядывался в сумерки, словно желая запомнить все до мелочей на долгие годы предстоящей разлуки.

Но он никуда не уезжает. Ему надо на почту, а потом – в больницу. Из больницы он позвонит домой, иначе Элис станет беспокоиться, хотя у нее хватает и других поводов для этого. Зато никаких проблем с деньгами, с гордостью вспомнил он, и стал думать о книге, о том, что жена теперь надежно обеспечена.

Тревожила рука. Чувствовал он себя не так уж и плохо, только вот рука… Да, он немного слаб и дрожит, но по-настоящему его беспокоит только рука.

Такси подъехало к тротуару.

– Приехали, – сказал водитель. – Вас подождать?

– Да, – согласился Чэпмэн. – Я сейчас же вернусь.

Он поднялся по ступенькам – нетвердо, с остановками, оказалось, такой подъем требует нешуточных усилий. Чэпмэн приволакивал ногу и часто дышал, но наконец добрался до двери, вошел в вестибюль и отыскал ящик, который абонировал несколько недель назад. Kонверт – он увидел – был еще там, всего один конверт.

Он медленно повернул ручку, но замок не сработал; снова… на сей раз – успешно. Протянул руку и достал конверт.

Повернулся, и опять боль обрушилась на него – жестокая, кошмарная. Оглушительная тьма сомкнулась над ним, он рухнул на пол, даже не ощутив удара.

Вспыхнули яркие огни, словно предвещая рассвет новой жизни, и медленно и плавно Чэпмэн погрузился в состояние, называемое смертью.