Текст книги "Книги крови V—VI: Дети Вавилона"

Автор книги: Клайв Баркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Она перечитала заметку в третий или в четвертый раз, но повторение не отменило ужасающих фактов. Ребенка убили до рассвета. Когда она приходила утром, Кэрри был мертв уже четыре часа. Тело находилось в кухне, в нескольких ярдах по коридору от того места, где стояла Элен, и Энн-Мари ничего не сказала ей. Та атмосфера ожидания – что она означала? Энн-Мари ждала какого-то знака, чтобы поднять трубку и вызвать полицию?

– Боже мой… – произнесла Элен, роняя газету.

– Что?

– Я должна пойти в полицию.

– Зачем?

– Надо сообщить им, что я заходила в дом, – ответила она. Тревор выглядел озадаченным. – Ребенок был уже мертв, Тревор. Когда я видела Энн-Мари вчера утром, Керри был уже мертв.

Она позвонила по телефону, указанному в газете для тех, кто располагает какой-либо информацией, и через полчаса за ней приехала полицейская машина. Во время двухчасового допроса Элен многое поразило; особенно то, что никто не сообщил о ней полиции, хотя люди несомненно видели ее возле места происшествия.

– Они не желают ничего знать, – сказал детектив. – Вы думаете, в подобных местах полно свидетелей? Если и так, они стараются не вылезать вперед. Преступление вроде этого…

– Оно единственное? – спросила Элен.

Детектив взглянул на нее поверх стола с царившим там беспорядком.

– Единственное?

– Мне рассказывали о некоторых случаях. Убийства. Этим летом.

Детектив покачал головой.

– Я не слышал. Была вспышка хулиганства, одна женщина попала в больницу на неделю или около того. Но никаких убийств.

Детектив ей понравился. Открытое лицо, в глазах приятная мягкость. Не боясь, что ее слова прозвучат глупо, Элен воскликнула:

– Зачем выдумывают подобную ложь? Про людей с выколотыми глазами. Ужасно.

Следователь почесал длинный нос.

– Мы тоже слышали, – подтвердил он. – Люди приходят и признаются в любой чепухе. Говорят ночь напролет о том, что они сделали. Или им кажется, будто сделали. Излагают мельчайшие подробности. Но стоит проверить, и все оказывается выдумкой. Фантазией.

– Может быть, они не придумали… а действительно совершали это.

Следователь кивнул.

– Да, боже милостивый. Возможно, вы правы.

А рассказанное ей – было ли это признание в несовершенных преступлениях? Фантазии помогают воздержаться от воплощения их в действительность. Мысли, спасающиеся от самих себя, ужасные выдумки нуждались в первопричине, исходной точке. Элен шла домой по оживленным улицам и размышляла, насколько распространены подобные истории. Прав ли Парселл, который говорит, что это общеизвестные вещи? Неужели в каждом сердце есть уголок для чудовищ?

– Парселл звонил, – объявил Тревор, когда она вернулась домой. – Приглашал нас на обед.

Она состроила недовольную гримасу.

– «Аполлинер», помнишь? – подсказал Тревор. – Парселл обещал угостить всех ужином, если ты докажешь, что он не прав.

Отмечать за ужином смерть сына Энн-Мари было абсурдом, и Элен сказала об этом.

– Он обидится на твой отказ.

– А мне наплевать. Я не хочу обедать с Парселлом.

– Пожалуйста, – мягко попросил Тревор. – Он может затаить обиду, а я хочу, чтобы именно сейчас он продолжал улыбаться.

Элен бросила на него быстрый взгляд. Такое выражение лица делало его похожим на промокшего спаниеля. Ублюдок, любящий манипулировать людьми, подумала она, но ответила:

– Ладно. Я пойду. Только не жди танцев на столах.

– Предоставим это Арчи, – согласился он. – Я сказал Парселлу, что сегодня вечером мы свободны. Хорошо?

– Когда?

– Стол заказан на восемь часов.

Вечерние газеты свели трагедию малыша Керри к небольшой колонке на внутренних полосах. Вместо свежих новостей они ограничились описанием расследования, что велось сейчас на Спектор-стрит. Кое-где было напечатано, что Энн-Мари после продолжительного допроса освобождена из-под стражи и теперь находится в кругу друзей. Также между делом упоминалось, что похороны состоятся на следующий день.

Укладываясь вечером спать, Элен и не думала о том, чтобы пойти на похороны, но сон как будто что-то изменил. Проснулась она с готовым решением.

Смерть пробудила жизнь квартала. Элен ни разу не видела здесь так много людей, как сейчас, войдя с улицы в Раскин-корт. Многие уже выстроились на обочине, чтобы наблюдать за похоронным кортежем Похоже, они заняли места пораньше, несмотря на угрозу дождя. Некоторые надели что-то черное – пальто, шарф, – но над всем витала праздничная атмосфера, чему не мешали приглушенные голоса и деланно хмурые лица Бегали дети, взрослые сплетничали, у них вырывались случайные смешки. Элен прониклась общим ожиданием, и настроение ее, как ни странно, стало почти радостным.

Но не присутствие толпы людей успокоило ее. Нет, призналась она сама себе: она счастлива вернуться на Спектор-стрит. Четырехугольные дворы с малорослыми деревцами и серая трава были для нее более подлинными, чем застеленные коврами коридоры, по которым она привыкла ходить; неизвестные люди на балконах и на улицах значили больше, чем коллеги по университету. Одним словом, здесь она чувствовала себя дома.

Наконец появились машины, продвигавшиеся по узким улицам со скоростью улиток. Когда показался катафалк – маленький белый гробик был украшен цветами, – несколько женщин в толпе тихо заплакали. Одна зрительница упала в обморок, вокруг нее собралась кучка взволнованных людей. Даже дети примолкли.

Глаза Элен оставались сухими. Слезы приходили к ней не слишком легко, особенно на людях. Когда машина, где сидели Энн-Мари и еще две женщины, поравнялась с ней, Элен увидела, что осиротевшая мать тоже не желает демонстрировать свое горе публике. Происходящее как-то облагородило ее, и хотя лицо женщины было мертвенно-бледным, держалась она очень прямо, застыв на заднем сиденье. Элен подумала – и это была зловещая догадка, – что видит звездный час Энн-Мари: единственный день в череде бесцветных будней, когда та попала в центр внимания. Кортеж медленно проследовал и пропал из виду.

Толпа расходилась, лишь несколько скорбящих все еще стояли на обочине дороги. Элен пошла в Баттс-корт. Она намеревалась вернуться к заколоченному дому и посмотреть, там ли собака. Если там, Элен разыщет кого-нибудь из муниципальных работников и сообщит об этом.

В отличие от остальных дворов здесь было пусто. Возможно, соседи Энн-Мари отправились в крематорий, дабы присутствовать на службе. Так или иначе, во дворе было необыкновенно пусто. Остались только дети – они играли возле пирамиды костра, и их голоса эхом перекатывались в пустом пространстве между стен домов.

Элен подошла к дверям квартиры и с удивлением обнаружила, что они открыты, как и в тот раз, когда она впервые появилась здесь. При одном взгляде на двери Элен почувствовала головокружение – так часто в последние дни она воображала, что стоит тут, вглядываясь в темноту. Из дома не доносилось никаких звуков. Собака или убежала, или умерла. Ничего опасного, не так ли? В последний раз она перешагнет порог, чтобы увидеть лицо на стене и сопроводительную надпись.

«Сладкое к сладкому». Она не искала первоисточник фразы. Не важно, думала она. Что бы это ни было изначально, здесь оно трансформировалось, как изменяется все, включая и саму Элен. На несколько мгновений она застыла в прихожей, чтобы приготовиться к грядущей очной ставке. Далеко за спиной дети вскрикивали, как сумасшедшие птицы.

Перешагивая через мебельный хлам, она направилась к короткому коридору, что соединял гостиную со спальней. Она медлила, сердце ее колотилось, улыбка играла на губах.

Вот, наконец! По-прежнему неотразимый, портрет неясно вырисовывался на стене. Она отступила в мрачную комнату, чтобы увидеть полную картину, и каблук ее зацепился за матрас, лежавший в углу. Она глянула вниз. Грязная постель была перевернута – вверх той стороной, где меньше дыр, – сверху брошено несколько одеял и завернутая в лохмотья подушка. Что-то блестело между складок верхнего одеяла Она наклонилась, чтобы рассмотреть получше, и обнаружила горсть шоколадок и карамелек в ярких обертках. А среди них – дюжину бритвенных лезвий, не столь привлекательных и сладких. На некоторых запеклась кровь. Элен выпрямилась и попятилась, и тут ее ушей достиг жужжащий звук из соседней комнаты. Она повернулась, и в спальне стало темнее: фигура встала между ней и внешним миром. Элен видела только вырисовывающийся против света силуэт человека, но она чувствовала его запах. Пахло сахарной ватой; жужжание было с ним или в нем.

– Я хотела только взглянуть, – произнесла Элен, – на картину!

Жужжание продолжалось: звук сонного полдня далеко отсюда. Человек в дверях не двигался.

– Ну… я увидела все, что хотела.

Она надеялась, что произойдет чудо и эти слова заставят человека посторониться и пропустить ее. Но он не двигался, а у Элен не хватало смелости бросить вызов и шагнуть к двери.

– Я должна идти, – сказала она Несмотря на ее усилия, страх отдавался в каждом звуке. – Меня ждут.

Она не лгала. Сегодня все приглашены обедать в «Аполлинер». Но до этого еще четыре часа. Ее не хватятся долго.

– Если вы позволите!..

Жужжание на какой-то момент затихло, и в тишине человек в дверях заговорил. Его ровная речь была почти так же сладка, как его запах.

– Пока нет нужды уходить! – выдохнул он.

– Меня ждут… ждут…

Она не могла видеть его глаз, но ощущала на себе его взгляд, и этот взгляд наводил дремоту, подобно песне лета в ее голове.

– Я пришел за тобой, – сказал он.

Она повторила про себя эти четыре слова «Я пришел за тобой». Даже если они означали угрозу, они не звучали как угроза.

– Я не… знаю тебя, – ответила она.

– Не знаешь, – прошептал человек – Но ты усомнилась во мне!

– Усомнилась?

– Тебя не удовлетворило то, что пишут на стенах. Поэтому мне пришлось прийти за тобой.

Сонливость обволакивала ее разум, но она осознала суть сказанного человеком Он был легендой, а Элен своим неверием обязала его показаться и продемонстрировать руку. Элен тут же взглянула и увидела: да, одна рука отсутствовала. Вместо нее был крюк.

– За это следует наказать, – объявил он. – Они говорят, что твои сомнения проливают невинную кровь. Но я отвечаю: для чего кровь, если не проливать ее? А тщательное расследование со временем закончится. Полиция уберется, камеры найдут для съемки какой-нибудь новый ужас, и снова можно будет спокойно рассказывать истории о Кэндимене[4]4
  Кэндимен – сластена, конфетник (англ.).


[Закрыть].

– Кэндимен? – переспросила она. Язык едва выговорил это невинное слово.

– Я пришел за тобой, – прошептал он так ласково, что в воздухе сгустился соблазн. Потом он двинулся через проход на свет.

Она знала его. Нет сомнения, она всегда знала его тем участком души, где таится страх. Это был тот, кто изображен на портрете. Художник не фантазировал: картина, кричавшая со стены, в каждой детали повторяла черты человека, на которого сейчас уставилась Элен. Он был ярким до пошлости: плоть восковой желтизны, бледно-голубые тонкие губы, безумные сверкающие глаза – зрачки словно усыпаны рубинами. Его куртка была сшита из лоскутьев, штаны тоже. Элен подумала, что он выглядит почти комично в своем измазанном кровью шутовском наряде, со слоем румян на желтушных щеках. Но люди нуждались в таких зрелищах и подделках. Чтобы поддерживать их интерес, нужны чудеса, убийства, демоны, вызванные из тьмы, разверзшиеся могильные камни. Дешевая мишура таит глубокий смысл. Яркое оперение не только скрывает – оно привлекает.

И Элен была почти околдована его голосом, яркими красками, жужжанием, доносившимся из его тела. Но она сопротивлялась восхищению. Под этой оболочкой таилось чудовище. Набор его лезвий лежал рядом, еще мокрый от крови. Станет ли оно колебаться перед тем, как перерезать горло Элен?

Когда Кэндимен приблизился, Элен резко нагнулась и, сорвав с постели одеяло, бросила в него. Плечи его осыпал дождь лезвий и сластей. Одеяло его ослепило. Но в тот момент, когда Элен хотела выскользнуть, подушка, лежавшая на постели, скатилась.

Это оказалась вовсе не подушка. Что бы ни вместил в себя злосчастный белый гроб, покоившийся на катафалке, там не было тела малыша Керри. Тело находилось здесь, у ее ног, повернутое к ней бескровным лицом. Голый труп покрывали страшные отметины.

Элен ощутила этот ужас за один короткий миг между ударами сердца, а Кэндимен уже сбросил одеяло. Куртка его случайно расстегнулась, и Элен увидела – ее чувства протестовали против такого зрелища, – что туловище его сгнило, и в пустых дырах поселились пчелы. Они кишели в грудной клетке, покрывали шевелящейся массой остатки плоти. Заметив отвращение, Кэндимен улыбнулся.

– Сладкое к сладкому, – прошептал он и потянулся крюком к ее лицу.

Она больше не могла ни видеть свет из внешнего мира, ни слышать детей, играющих во дворе. Пути назад из этого безумия не существовало. Все заслонил Кэндимен. Элен не могла сопротивляться, силы покинули ее.

– Не убивай, – выдохнула она.

– Ты веришь в меня? – спросил он.

Она с готовностью кивнула.

– Как я могу не верить?

– Тогда почему ты хочешь жить?

Она не поняла, но побоялась, что ее непонимание окажется роковым, и ничего не ответила.

– Если бы ты научилась у меня хоть чему-то, – сказал монстр, – ты бы не умоляла о жизни.

Голос его понизился до шепота.

– Я – лишь слух, – пел он ей на ухо. – Это благословенное состояние, поверь. О тебе шепчутся на всех углах, ты живешь в снах людей, но ты не обязан быть. Понимаешь?

Ее утомленное тело понимало. Ее нервы, уставшие от непрерывного гула, понимали. Сладость, которую он предлагал, была жизнью без жизни: стать мертвой, которую повсюду поминают, получить бессмертие в сплетнях и граффити.

– Стань моей жертвой, – сказал он.

– Нет… – пробормотала она.

– Я не принуждаю тебя, – ответил он, как истинный джентльмен. – Я не обязываю тебя умереть. Но подумай, подумай. Если я убью тебя здесь… если я распотрошу тебя… – Он провел крюком вдоль будущей раны. Линия шла от паха до горла. – Представь, как люди прославили бы это место в пересудах. Они указывали бы пальцем, проходя мимо, и говорили: «Она умерла здесь, женщина с зелеными глазами». Твоя смерть превратилась бы в сказку, ею бы пугали детей. Любовники вспоминали бы о ней, чтобы крепче прильнуть друг к другу.

Элен не ошиблась: он соблазнял ее.

– Есть ли более легкая слава? – спросил он.

Она покачала головой.

– Я бы предпочла, чтобы меня забыли, – ответила она, – чем так вспоминали.

Он пожал плечами.

– Что знает добро? – спросил он. – Пока его всему не научит зло. – Он поднял руку, увенчанную крюком. – Я сказал, что не принуждаю тебя умереть, и я верен своему слову. Но позволь хотя бы поцеловать тебя.

Он двинулся к ней. Элен пробормотала какую-то бессмысленную угрозу, на которую он не обратил внимания. Жужжание усилилось. Мысль о прикосновении его тела, о близости насекомых была отвратительной. Элен подняла тяжелые как свинец руки, чтобы защититься.

Его мертвенно-бледное лицо заслонило портрет на стене. Она не могла заставить себя дотронуться до него и отступила. Пчелиное жужжание росло, пчелы в возбуждении выползли через горло и вылетали изо рта Они копошились возле его губ, в волосах.

Элен снова и снова умоляла оставить ее, но он не обращал внимания. Отступать дальше она не могла, за спиной возвышалась стена. Набравшись мужества и не думая о пчелах, Элен положила ладони на его шевелящуюся грудь и толкнула. В ответ он вытянул руку, обхватив затылок Элен, и крюк взрезал кожу на ее шее.

Элен почувствовала, как выступила кровь. Она была уверена что одним ужасным ударом он вскроет ей яремную вену, но он дал слово и держал его.

Потревоженные пчелы гудели повсюду. Элен чувствовала, как они ползают по ней, разыскивают в ушах кусочки воска, а на губах – крошки сахара. Она не пыталась отогнать их. Крюк по-прежнему находился у горла и поранил бы ее при малейшем движении. Элен оказалась в ловушке, как в детских кошмарах: все пути к спасению отрезаны. Когда во сне она попадала в такое безнадежное положение – со всех сторон демоны, готовые разорвать на куски, – у нее оставалась единственная уловка: отказаться от всякого стремления к жизни, отдать свое тело темноте. Теперь лицо Кэндимена прижалось к ее лицу, пчелиный гул заглушил ее дыхание, и она поступила так же. И так же, как во сне, комната и злодей расплылись и исчезли.

Элен очнулась от яркой вспышки во тьме. В течение нескольких пугающих секунд она не могла понять, где находится, затем еще несколько мгновений вспоминала все. Тело не чувствовало боли. Она потрогала шею – за исключением пореза от крюка, никаких повреждений. Элен поняла, что лежит на матрасе. Не пытались ли ее изнасиловать, пока она была без сознания? Элен осторожно трогала свое тело. Крови нет, одежда не порвана. Кэндимен, кажется, ограничился поцелуем.

Она села. Сквозь заколоченное окно проникал слабый свет, а со стороны входной двери его не было. Возможно, дверь закрыта, рассудила Элен. Однако нет – слышалось, как кто-то шепчется у порога. Женский голос.

Элен не двигалась. Они сумасшедшие, эти люди. Ведь все это время они знали, чем вызвано ее появление в Баттс-корте, и они оберегали его – сочащегося медом монстра. Предоставляли ему постель и снабжали конфетками, прятали от любопытных глаз и хранили молчание, когда он проливал кровь у их порогов. Даже Энн-Мари, когда ее ребенок лежал мертвый в нескольких ярдах от Элен, стояла в прихожей своей квартиры с сухими глазами.

Ребенок! Вот необходимое доказательство. Они исхитрились забрать тело из гроба (чем его заменили – мертвым псом?) и принесли сюда, в капище Кэндимена как игрушку. Она возьмет малыша Керри с собой, пойдет в полицию и обо всем расскажет. Даже если ей не поверят полностью, труп ребенка – неопровержимый факт. И некоторые из местных психов поплатятся за свою скрытность. Пострадают за ее страдания.

Шепот у двери прекратился. Теперь кто-то двигался в сторону спальни. Огня они не захватали. Элен сжалась, надеясь, что ее не обнаружат.

Кто-то возник на пороге. Хрупкая фигура наклонилась в темноте и подняла с пола сверток. По белокурым волосам можно было узнать Энн-Мари, а сверток, несомненно, был трупом Керри. Не глядя в сторону Элен, мать повернулась и вышла из спальни.

Элен услышала, как шаги удаляются через гостиную. Она поспешно вскочила на ноги и пересекла проход между комнатами. Отсюда она могла видеть смутные очертания Энн-Мари на пороге. Во дворе не было никакого света Женщина исчезала, и Элен последовала за ней так быстро, как только могла. Устремив глаза на дверь, она несколько раз споткнулась, но успела вовремя и увидела сквозь ночь впереди неясную фигуру Энн-Мари.

Элен шагнула на свежий воздух. Было холодно, на небе ни одной звезды. Свет не горел ни в проходах между домами, ни на балконах, ни в квартирах, даже телевизоры не мерцали. Баттс-корт опустел.

Элен колебалась, стоит ли преследовать женщину.

«Почему бы не сбежать? – уговаривала ее трусость. – Не отыскать дорогу к машине?»

Но если она сделает так, заговорщики успеют спрятать тело ребенка. Когда она вернется сюда с полицией, их встретят молча, пожимая плечами, и скажут, что Элен выдумала и труп, и Кэндимена. Пережитый ею ужас снова станет достоянием молвы. Надписями на стенах. И каждый день оставшейся жизни она будет проклинать себя за то, что не отправилась в погоню за здравым смыслом.

И она отправилась за ним. Энн-Мари не пошла по краю двора, а двинулась в самый центр. К костру! Да, к костру! Он неясно вырисовывался перед Элен, чуть чернее ночного неба. Она едва могла различить фигуру Энн-Мари, которая приблизилась к груде дров и мебели и нагнулась, чтобы забраться в середину. Вот как они собирались избавиться от улик. Похоронить ребенка – не слишком надежно. Надо сжечь его, растереть кости в порошок, и никто ни о чем не узнает.

Элен стояла на расстоянии дюжины ярдов от пирамиды и наблюдала, как Энн-Мари выбирается оттуда и уходит прочь, как ее фигуру скрывает тьма.

Элен быстро двинулась через высокую траву и нашла место среди сложенных деревяшек, куда Энн-Мари засунула труп. Элен показалось, что она видит белеющее тело – оно лежало в ложбине. Однако Элен не могла до него дотянуться. Элен втиснулась в узкую щель – слава богу, она не толще Энн-Мари. Тут одежда ее зацепилась за какой-то гвоздь. Элен повернулась, чтобы освободиться. Пока она делала это, она потеряла тело из виду.

Элен, как слепая, шарила перед собой. Ее дрожащие пальцы натыкались на дерево и тряпки, на то, что она приняла за спинку старого кресла, но не на холодное тело ребенка. Она готовила себя к такому прикосновению; за последние часы она пережила вещи куда более страшные. Решив не сдаваться, Элен продвинулась немного вперед. Ее ноги были ободраны, пальцы исколоты занозами. Перед глазами плавали цветные круги, кровь в ушах звенела. Вот оно! Тело лежало всего в полутора ярдах от нее. Элен нырнула, чтобы дотянуться до щели под деревянной балкой, но пальцы ее чуть-чуть не доставали до злосчастного свертка. Она потянулась еще, рев в ушах усилился, но она так и не могла добраться до ребенка Ей удалось лишь перегнуться пополам и втиснуться в тайничок, оставленный детьми в центре костра.

Пространство было так мало, что она с трудом смогла проползти там на четвереньках. Ребенок лежал вниз лицом. Она отбросила остатки брезгливости и решила взять его. Когда она это сделала, что-то опустилось на ее руку. Элен вздрогнула от потрясения. Она едва не закричала, но стерпела. Она сдержала гнев. Что-то зажужжало, когда поднялось с ее кожи. Звон, отдававшийся в ее ушах, был не шумом крови, а шумом улья.

– Я знал, что ты придешь, – раздался голос за спиной. Широкая рука закрыла ей лицо. Элен очутилась в объятиях Кэндимена.

– Мы должны идти, – сказал он ей на ухо, когда мерцающий свет просочился между сложенных балок. – Должны отправиться в путь, ты и я.

Она боролась, пыталась освободиться и крикнуть, чтобы костер не поджигали, но Кэндимен любовно прижимал ее к себе. Свет рос, потом пришло тепло, и сквозь слабое пламя она разглядела фигуры, выходящие из темноты Баттс-корта к погребальному костру. Они все время были здесь, они ждали, выключив свет в домах. Это их последний сговор.

Костер занялся охотно, но из-за хитрой конструкции огонь не сразу ворвался в ее убежище, и дым не поспешил удушить ее. Элен могла видеть, как сияли детские лица, как родители предостерегали своих чад, чтобы те не подходили близко, как; те не подчинялись, как пожилые женщины грели руки, не согреваемые собственной кровью, и улыбались, глядя на пламя. Тут рев и треск стали устрашающими, и Кэндимен позволил ей хрипло закричать. Он прекрасно знал, что никто ее не услышит. Да если бы и услышали – они не двинутся с места, чтобы вызволить ее из огня.

Когда воздух стал горячим, пчелы вылетели из живота злодея и испуганно закружили в воздухе. Некоторые, пытаясь спастись, ныряли в огонь и падали на землю, словно крохотные метеоры. Тело малыша Керри, лежавшее у подползавшего пламени, поджаривалось. Его нежные волосы задымились, спина вспухла пузырями.

Скоро жар проник в горло Элен и выжег ее мольбы. Опустошенная и измученная, она упала на руки Кэндимена, уступая его триумфу. Очень скоро, как он и обещал, они отправятся в путь. И нет спасения, и ничем уже не помочь.

Не исключено, как он и говорил, что о ней вспомнят, когда найдут ее потрескавшийся череп среди углей. Не исключено, что этой историей будут пугать расшалившихся ребятишек. Она лгала, когда говорила, что предпочитает смерть столь сомнительной славе; это не так. А ее соблазнитель смеялся в самом сердце огня. Сегодняшняя ночная смерть не была для него вечной и необратимой. Его дела запечатлены на сотнях стен, рассказы о нем не сходят с тысяч уст, а если в нем усомнятся, его паства призовет его снова. С его сладостью. У него был повод радоваться.

И тут, когда пламя захлестывало их, Элен разглядела знакомое лицо в толпе зевак. Там был Тревор. Вместо того чтобы обедать у «Аполлинера», он пришел ее искать.

Она видела, как он спрашивает что-то то у одного, то у другого зрителя, а те в ответ качают головами, неотрывно глядя на погребальное пламя. В их глазах таились улыбки. Бедный простофиля, думала Элен, глядя на его ужимки. Она желала, чтобы он посмотрел в огонь и увидел, как она горит. Она не надеялась, что он спасет ее от смерти. Но она жалела его, потерянного и недоумевающего, и хотела подарить ему – хотя он не станет благодарить за такой дар – наваждение, которое будет его преследовать. И еще историю, которую он будет рассказывать.