Текст книги "Я - счастливый человек"
Автор книги: Клара Лучко
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
На какой‑то стоянке в купе у директора освободилось место, вышел пассажир, и мне на оставшиеся деньги разрешили купить билет. Наконец у меня была своя полка.
Поздним вечером мы приехали в Москву. Меня пожалела женщина, которая ехала вместе с директором, – она работала в библиотеке института, – предложила мне переночевать у нее дома.
Мы приехали к ней, и тут начался салют. И вот я стою у окна и смотрю салют в честь освобождения от фашистов еще одного города. Первый салют в своей жизни! И сколько я потом ни видела салютов – тот был самый прекрасный.
На следующее утро мы с хозяйкой (звали ее Ольга Воронцова) уехали во ВГИК. Я нашла свой курс, свои вещи и поселилась в общежитии за городом – в Лосиноостровском.
Так началась моя жизнь в Москве на законном основании!
Помню, как Сергей Аполлинариевич Герасимов стремительно вошел в аудиторию. Лицо у него было жестким и отстраненным. Он говорил общие слова о нашей профессии, о том, что он будет заниматься с нами мастерством. И тут же уточнил:
– Если студент никак не проявит себя, будет безжалостно отчислен!
Целый год мы занимались этюдами. Сами сочиняли и сами играли эти этюды. Курс был не только актерским, он был наполовину режиссерским. Поэтому те, кто готовились стать режиссерами, работали над отрывками и играли как актеры.
К Сергею Аполлинариевичу я постепенно привыкала, и он уже не казался мне таким суровым.
Праздники мы отмечали вместе. Студенты и преподаватели. Сергей Аполлинариевич замечательно читал стихи, пел песни, играл на гитаре.
Занимались мы не по системе Станиславского, а по системе Герасимова.
А Станиславский тоже занимался в театре этюдами с молодыми актерами. Рассказывают, что однажды во время урока он задал такой этюд:
– Представьте себе, что вы положили все свои деньги в банк, а сейчас вам сказали, что банк сгорел. Что вы будете делать?
Каждый играл в силу своего темперамента и фантазии. Кто– то кричал, кто‑то рыдал, кто‑то падал в обморок, а один актер спокойненько сидел и наблюдал за происходящим. Когда кончился этюд, Станиславский спросил у него:
– Почему вы так вели себя?
Актер ответил:
– А мои деньги в другом банке.
Это выражение вошло в актерский лексикон. Если актера какие‑то события не касались, он говорил: «Мои деньги в другом банке».
Когда мы учились на первом курсе, нас часто приглашали к себе студенты операторского факультета. Они снимали портреты с эффектным светом, создавали и подчеркивали настроение актера. Они были старше нас, многие прошли фронт, были ранены, передвигались на костылях. Однажды пригласили и меня. Сказали, что сделают классный художественный портрет.
Посадили за стол и стали ставить свет. Один говорит:
– Нет, убери бэби, у нее длинный нос получается.
Другой говорил:
– Верхний тоже нельзя – лицо вытягивается.
В это время вошел мастер – оператор Магитсон. Как потом я узнала, он действительно был мастером крупного плана. Актрисы были счастливы, когда он был оператором на их картинах.
Магитсон был маленького роста, небрежно одетый и вечно что‑то жевал. В одном кармане у него была рыба – таранька, а в другом – хлеб.
Вот он вошел и говорит:
– Ну что, мальчики, растерялись? Сейчас мы посмотрим и решим, что у этой девушки самое выразительное в лице и подчеркнем светом.
Наступила пауза. Я начала краснеть, от обиды у меня появились слезы на глазах. Как же я буду сниматься в кино, если у меня ничего интересного в лице нет. Что они на меня с таким разочарованием смотрят? Жалеют, что позвали?
Пауза затягивалась. Магитсон почесал в голове и сказал:
– Ну ладно, время идет – будем считать, что самое выразительное у нее глаза.
И сам начал ставить свет, объясняя студентам, как это надо делать. После этой первой в моей жизни съемки я не спала всю ночь и в ушах звучала снисходительная фраза мастера Магитсона: «Ну ладно, будем считать, что глаза».
Через несколько дней операторы принесли мне мой портрет. Я посмотрела на него, и у меня перехватило дыхание: на портрете была девушка неземной красоты. Но узнать меня было почти невозможно.
Честь и достоинство
Однажды зимой на уроке мастерства, который вел во ВГИКе Сергей Аполлинариевич Герасимов, дверь аудитории открылась и вошла молодая женщина. Я что‑то говорила и так на полуслове остановилась. Я узнала Тамару Федоровну Макарову, кумира моей юности.
На этот раз она мне показалась еще красивее, чем в фильмах. Я не могла оторвать от нее глаз. Помню до мельчайших подробностей, во что она была одета: элегантная каракулевая шубка, спортивная шапочка и зеленый в красную клетку шарф.
Глаз таких, как у Тамары Федоровны, по – моему, не было ни у кого. Верхняя часть полукруглая, а нижняя ровная. Глаза синие – синие, лучистые, с пушистыми ресницами.
Мы знали о ней многое. Знали, что родом она из Санкт – Петербурга, что отец ее был военным врачом, что он погиб. Семья бедствовала, и она как старшая должна была помогать матери как‑то прокормить семью.
Но с юности у нее была мечта – стать актрисой. Она очень любила танцевать и поступила в балетную студию. Затем окончила школу драматического искусства.
Ей было нелегко. Не было денег, но она не бросила учебу. Она знала, чему должна посвятить свою жизнь. И потому Тамара Федоровна была для нас примером.
Мы, послевоенные студенты, почти все были из провинции. Жили в общежитии. Зимой там нередко выключали свет, а иногда и отопление. Мы возвращались из института и в темноте ложились спать. И вставали затемно.
Но все эти трудности для нас не имели ровно никакого значения. Нас не очень заботили неудобство жилья и более чем скромные обеды в институтской столовой.
…Никогда не забуду, как на сахарные талончики нам выдали шоколадные конфеты. Исключительный случай! Мы тут же решили, что по утрам и вечерам будем блаженствовать – пить чай с шоколадными конфетами. По одной конфетке…
Но пока я шла из магазина, держа в руках драгоценный кулечек (я подсчитала, там было 48 конфет), решила сначала съесть одну. Ведь утро уже миновало. Сейчас трудно поверить, но к общежитию я подошла с пустым кульком. Я съела все до единой…
Тамара Федоровна присутствовала на всех наших экзаменах. Будь то пантомима, художественное слово или танец. Она видела, как плохо мы одеты, и понимала, в чем мы нуждаемся.
– По – моему, тебе нужно что‑то добавить к платью, – иногда говорила она студентке. И называла какую‑нибудь деталь или украшение. – Приходи ко мне домой, мы вместе что – ни– будь найдем…
И мы приходили к ней домой. Нам было неловко, но очень хотелось быть красиво одетыми на экзаменах, и это желание было сильнее нас.
Однажды я долго болела и не смогла подготовиться к экзаменам по мастерству. До экзаменов оставалось мало времени, и надо мной нависла угроза отчисления.
Тамара Федоровна после занятий подошла ко мне.
– Клара, я знаю, вы болели. Выберите какой‑нибудь отрывок, найдите партнера, приезжайте ко мне домой. Не надо учить текст, просто прочитайте с листа.
Мы с Инной Макаровой выбрали «Неточку Незванову» Достоевского и отправились к Тамаре Федоровне.
Ей понравилось наше чтение. Мне поставили зачет, и я перешла на следующий курс. Этого я никогда не забуду. Ну какая бы актриса была так внимательна к студентке и поняла, что для меня это вопрос жизни и смерти!
Однажды Тамара Федоровна репетировала со мной роль и сказала:
– Клара, вот здесь вы похожи на петунию.
Я так обрадовалась: «Я похожа на цветок!» Но я никогда не видела этого цветка и все время искала его.
Как‑то мы, студенты, снимались в массовке на студии имени Горького. В перерыве вышли из павильона погреться на солнышке. Рядом со скамейкой, на которую мы присели, была клумба. Я спросила у ребят:
– Скажите, здесь нет петунии?
– Да вот она, – сказали мне.
Это был маленький, усохший, бледно – сиреневый цветочек. Я расстроилась.
«Ну почему я похожа на петунию? – думала я. – Неужели я похожа на этот несчастный цветок?»
А потом поняла, что Тамара Федоровна имела в виду не меня, а говорила о моей героине. Петуния – это образ. Моя героиня – девушка такая невзрачная, но она пробивается к свету и тянется к жизни.
В кино Тамара Федоровна попала, как это часто бывает, случайно. На улице ее встретил ассистент режиссера и спросил:
– Не хотели бы вы сниматься?
Так началась ее кинематографическая жизнь.
В первой же своей картине «Чужой пиджак» она встретилась с Сергеем Герасимовым. Он, кстати, и привел ее в школу драматического искусства. О том, как это было, я прочитала в книге актрисы Елены Кузьминой. Во время занятий открылась дверь в аудиторию. И Сережа Герасимов ввел девушку. Девушка была очень эффектная, одетая в какое‑то канареечное, немыслимое платье, очень коротенькое. У нее были длинные ноги, она была еще и на высоких каблуках. Ярко накрашенная. У нее была длинная шея, гордо посаженная голова и пышные волосы.
Все зачарованно на нее смотрели, потому что такого чуда они еще не видели. Потом посмотрели на Сережу Герасимова и поняли, что их шансы были на нуле, по тому, как влюбленно он на нее смотрел. Вскоре после этого они и поженились.
Первый раз она снялась у Герасимова в фильме «Семеро смелых», а затем в картине «Комсомольск». Это было особое время. Зрители смотрели эти картины и думали: «И я это могу. Я могу завтра поехать на стройку, я могу попасть на зимовку».
Тамара Федоровна стала примером для многих женщин огромной страны. Они хотели подражать ей и стать такими же, как ее героини.
Но у Тамары Федоровны есть одна роль, которую я люблю больше всего. Это роль Груни в фильме «Учитель». Груня – девушка, мечтающая о любви. Она просто хочет любить! А в ее деревне любить некого. И когда увидела только что приехавшего учителя – она поняла, что он и есть тот человек! Груня выходит на террасу и не может прийти в себя от чувства, что на нее нахлынуло. В одну минуту пришла любовь!
Учителя играл Борис Чирков. Это был прекрасный дуэт двух выдающихся актеров. Какая великолепная сцена, когда учитель, узнав, что она его любит, говорит:
– Ну ладно, пойдем распишемся.
И вдруг в этой простой, неграмотной девушке проявилось удивительное достоинство. Груня ответила, что он ошибается и она не хочет за него замуж. «Я уезжаю в Москву учиться», – отвечает она.
Это стало открытием особого женского характера, которого до того не было на экране…
Сергей Аполлинариевич умел ценить время. Он жил так, чтобы каждый прожитый день запомнился.
Как‑то мы приехали в Ленинград на фестиваль. Неожиданно выяснилось, что мы свободны до вечера. В буфете я и Инна Макарова встретили Сергея Аполлинариевича. Он пригласил нас проехаться по городу.
Ленинград был городом его молодости, и он всю дорогу вспоминал какие‑то случаи.
«Вот в этом доме мы жили с Тамарой Федоровной, когда поженились. Однажды мы поссорились, и она от меня ушла. Я побежал за ней. Смотрю, она переходит через дорогу, а там трамвайная линия. И ее каблук застрял между рельсами. Тут я ее и нагнал. Я очень люблю это место, – сказал он. – Мало ли что могло случиться, если бы не тот каблук!
А вот здесь, в этой сосисочной, мы часто ужинали.
А вот по этой красивой и зеленой улице мы гуляли по вечерам. Я старался помогать Тамаре Федоровне в нашем не очень– то устроенном быту. Во время войны мы жили в гостинице, и я жарил ей мясо на горячем утюге. Я очень гордился своим изобретением».
И Сергей Аполлинариевич засмеялся молодым звонким смехом, лицо у него было озорное.
Когда мы вернулись в гостиницу, он пригласил нас к себе в номер. Не забуду этот замечательный день и вечер. Сергей Аполлинариевич читал стихи, играл на гитаре, пел. Я думаю, что этот день и у него остался в памяти. А мы ведь могли, как и другие, ничего не делать в тот день и никогда его не вспоминать.
Сергей Аполлинариевич преподал нам урок, который меня многому научил.
После фильма «Учитель» Тамару Федоровну трудно было представить в роли Нины в лермонтовском «Маскараде». Еще накануне войны Сергей Аполлинариевич начал снимать этот фильм, а скептики говорили, что у него вряд ли что‑то получится. Ну какая из Макаровой Нина?
Потом началась война, и премьеру пришлось отложить на несколько лет.
Недавно я вновь – в который раз! – посмотрела «Маскарад». Как блестяще играет Тамара Федоровна! Как тонко она ведет линию нежной, воздушной женщины! А сам Сергей Аполлинариевич, который играет Неизвестного? Я смотрела этот старый фильм и вспомнила, как Герасимов впервые появился перед нами в студенческой аудитории. Он был точно таким же, как в фильме «Маскарад». И если бы сказал нам: «Несчастье будет с вами в эту ночь…» – мы бы ему поверили.
Канули в прошлое студенческие годы. Но я и сегодня с благодарностью вспоминаю своих учителей – Сергея Аполлинариевича Герасимова и Тамару Федоровну Макарову. Какими же надо было обладать талантом и интуицией, чтобы в каждом из нас почувствовать искорку таланта! Сколько надо было потратить сил, чтобы воспитывать каждого из своих учеников как собственного ребенка! Быть внимательным и строгим, чутким и заботливым, не только пестовать начинающих актеров и режиссеров, но и воспитывать в молодых душах честь и достоинство. Помню, как в стенной газете института поместили шарж на наш курс. За круглым столом сидели студенты, и у каждого было лицо Герасимова. Внешне мы не были похожи на своих учителей, но в душе каждый считал себя герасимовцем. И считает себя таковым до сих пор.
Лев Толстой был любимым писателем Сергея Аполлинариевича. Многие даже говорили, что он похож на Толстого.
Шли годы. И после мучительных колебаний и раздумий Герасимов все же решил снять фильм о последних годах жизни Льва Николаевича. Тамара Федоровна играла Софью Андреевну. Это была особая пара. Ведь вместе они прожили больше полувека. И это чувствовалось в фильме.
Мне рассказывали, как снимали сцену смерти Льва Николаевича.
Сергей Аполлинариевич несколько дней переносил съемку. Он очень долго готовился к ней, а когда этот день наступил, то в павильоне собралась вся съемочная группа.
Сергей Аполлинариевич сказал, что репетиций не будет – сразу начнется съемка. И сняли только один дубль. От второго он отказался.
То ли было у него какое‑то особое предчувствие, то ли он настолько глубоко прочувствовал смерть, что ему стало страшно…
Вскоре после съемок Сергей Аполлинариевич попал в больницу. Он пролежал там несколько дней. Вроде бы шел на поправку. Тамара Федоровна приехала, чтобы отвезти его домой. Но ему вдруг стало плохо. Вызвали врачей. Они сняли электрокардиограмму, и его пришлось оставить в больнице.
Прощаясь, юн грустно посмотрел на Тамару Федоровну и сказал:
– Недолго музыка играла.
Сказал и ушел в свою палату. И больше не вернулся.
Тамара Федоровна стойко перенесла утрату. Она выпустила во ВГИКе последний курс, который вела вместе с Сергеем Аполлинариевичем. Она считала это своим долгом и выполнила его.
Мы, ее ученики, были счастливы, когда Тамаре Федоровне присудили кинематографическую премию «Ника» по номинации «Честь и достоинство».
Мы все пришли на церемонию вручения. Послышалась такая знакомая мелодия из фильма «Маскарад».
Тамара Федоровна вышла на сцену в окружении группы своих учеников. Весь зал встал.
Тамара Федоровна сказала слова благодарности. За последние годы она многое пережила, в ее жизни было немало трагических ситуаций. Но как она держалась! Ею можно было только восторгаться.
Потом пригласили на сцену всех учеников Сергея Аполлинариевича Герасимова и Тамары Федоровны Макаровой. Нас было восемьдесят, а то и сто человек. Когда мы шли, у многих зрителей на глазах были слезы.
А на сцене стояла маленькая, стройная, трогательная женщина с протянутыми к нам руками…
Она ушла из жизни тихо и незаметно.
Узнав о ее болезни, мы звонили ей домой, но она уже была не в силах разговаривать. Она лежала и как будто ждала смерти.
Она и Сергей Аполлинариевич совершили в жизни подвиг! Мы все гордимся, что мы – герасимовцы, что нас воспитали Сергей Аполлинариевич и Тамара Федоровна!
«Кубанские казаки»
С «Кубанских казаков» началась моя большая жизнь в кино. И этот фильм сопровождает меня всю жизнь, пройдя через смену эпох, через череду настроений разных вождей. Он стал не только частью моей личной биографии, но и маленькой частицей биографии моей страны.
Нет, пожалуй, ни одного человека старшего, да и среднего поколения, который бы не видел фильма, не знал песен, звучащих до сих пор, хотя картина снята более полувека назад.
Жизнь в кино непредсказуема. Бывает, что с первой роли приходит к актеру всенародное признание, а бывает, что хороший, талантливый актер играет роль за ролью, которые не дают ему возможности во всей полноте проявить талант, яркую индивидуальность. И вдруг, попав на свою роль, он раскрывается во всей многогранности таланта, неожиданно ярко и интересно, и с этой картины начинается его настоящая творческая жизнь.
Мне повезло, что меня пригласил сниматься Иван Александрович Пырьев. Пригласил на роль молодой героини в музыкальной комедии «Кубанские казаки».
Иван Александрович Пырьев – легенда советского кино. О нем рассказывали самые невероятные истории, вокруг его имени было много слухов, споров и скандалов.
Но каждая его картина становилась событием. Его фильмы смотрела вся страна. И вся страна пела песни, прозвучавшие с экрана, их любили и знали наизусть.
Иван Александрович остро чувствовал время. Он точно знал, чего ждет зритель. И его картины были нужны, они помогали людям мечтать, пережить свои личные страдания. Он был народным режиссером.
В то время я только что с отличием закончила институт и меня пригласили работать в Театр киноактера. Однажды появилось объявление о том, что Иван Александрович Пырьев будет читать новый сценарий – музыкальной комедии «Веселая ярмарка».
Тогда Театр киноактера был популярен в Москве. На его сцене ставили спектакли известные режиссеры. На афишах театра были имена чуть ли не всех звезд советского кино: они играли в спектаклях, когда не снимались в кино.
В театре был актерский отдел, как бы творческий штаб. Актер мог прийти, взять сценарий, почитать, сделать заявку, и тогда режиссер обязан был провести его пробы. Это не означало, что актер непременно попадет на роль. Но его обязаны были пробовать, и это была хорошая творческая практика.
Мы не только играли в спектаклях. Мы занимались художественным словом, гимнастикой, пением, чтобы быть в постоянном творческом тренаже. Это была своеобразная лаборатория, крайне важная и нужная для киноактеров.
И еще одно важное обстоятельство. Театр киноактера помогал творческим людям остаться «на плаву», не бросал их, как в наше время, на произвол судьбы, а часто в бездну нищеты. Каждый, причисленный к театру, получал половину той зарплаты, которая ему была положена, а еще зарабатывал на концертах, которые собирали тысячи зрителей на стадионах или в Дворцах спорта. Программа «Товарищ кино» была популярна по всей огромной стране.
Я, конечно же, пошла на читку сценария «Веселая ярмарка». Тогда я носила кроличью шубку, белый платок, который завязывала узлом спереди. И в раздевалке столкнулась с Иваном Александровичем Пырьевым. Я не думаю, чтобы он знал меня, я всего‑то снялась в маленькой роли тетки Марины в герасимовской «Молодой гвардии». Но он внимательно посмотрел на меня и сказал со значением:
– Здравствуйте, – и быстро прошел в зал.
В театре все уже знали, что наш учитель Герасимов посоветовал Пырьеву своих учениц – моих подруг. Они были кандидатами на роли. Вижу, они волнуются. Вроде бы они должны сниматься, их ведь рекомендовал сам Герасимов. Сидят в первом ряду, слушают…
Поскольку меня никто не рекомендовал, я слушала все с интересом, но без особого волнения. Надо сказать, что Сергей Аполлинариевич Герасимов написал в моей характеристике по окончании института: «Лучко – тургеневская героиня, ей надлежит играть лирические классические роли». Мне даже в голову не приходило, что я смогу сыграть молодую колхозницу Дашу Шелест в «Веселой ярмарке».
Пырьев был великолепным актером и читал сценарий так, что зал хохотал, порой просто стонал от смеха. И потому, когда чтение закончилось, Пырьеву долго аплодировали, а каждый про себя наверняка думал: хорошо бы попасть в картину.
Прошло несколько дней, и вдруг меня, в числе других молодых актрис, приглашают на фотопробу. Я была уверена, что героинь будут играть те, кого рекомендовал учитель, мой же удел – массовка. А сниматься в массовке, быть членом звена одной из героинь, я твердо это для себя решила, – не буду. Не буду, и всё. Я вырежу несуществующий аппендицит, но не пойду. Сказала в актерском отделе, что я плохо себя чувствую… А меня стали уговаривать:
– Клара, ты должна прийти попробоваться, а дальше – как пойдет… Таковы правила.
Я нехотя пришла на студию. Уже до меня пробовались многие молодые актрисы. Всем заплели косы, одели в яркие кофты, юбки, которые в ту пору носили молодые девушки на Кубани. А когда я пришла, уже и костюмы все разобрали. Гримерша сказала, что положено две косы, а у нее осталась только одна.
– Ну какая разница, – говорю я. – Я платочек сверху повяжу, и не будет видно, есть у меня коса или нет.
Вдруг в гримерную входит ассистент режиссера Арто и говорит:
– Лучко – к Пырьеву… Пойдемте.
Меня привели к Пырьеву. Он посмотрел на меня и обратился к Арто:
– Надо орденочки ей какие‑то надеть. – И тут же мне: – А ну‑ка сними платок…
Я снимаю.
– Что это такое? Почему у тебя одна коса? Что за небрежность?
– Иван Александрович, – робко говорю я, – никто не виноват. Другой косы у гримеров не было. Ну какая разница… Я платок повязала…
– Нет – нет. Тебе надо две косы…
Арто получил нагоняй. Гримерша тоже.
– Из‑за тебя нам попало, – сказали они с обидой.
Но я‑то при чем…
Арто повел меня в фотоцех. Фотограф командует:
– Смотри вправо, голову влево, повернись сюда…
И вот я сижу в такой позе – с кривой шеей, с куда‑то заведенными глазами, а в это время открывается дверь и стремительно входит Пырьев.
– Ты чего так сидишь?
Схватил меня за голову, резко повернул. И фотографу:
– Ты вот так ее снимай. Мне просто надо снять. Просто… Понял?
Я думаю: Боже мой, действительно он такой, как о нем говорят. Если вдруг меня утвердят, то как я буду сниматься у него? Нет, я не смогу. Я крика и грубого отношения никогда не терпела.
Прошло какое‑то время, и я узнаю, что у меня будут кинопробы на роль молодой героини Даши Шелест.
Перед пробами Иван Александрович сказал мне:
– Я хочу, чтобы снимались ты и Владлен Давыдов. Он жениха твоего будет играть. Должна быть красивая идеальная пара. Я буду вас снимать, но вы будете пробоваться наравне со всеми.
Через несколько дней на студии я встретила Довженко.
– Девушка, – сказал он, – только что закончился художественный совет. Вас утвердили. Поздравляю и желаю успеха. Вы будете много и успешно сниматься в кино.
Сказать, что мне было очень приятно, значит, ничего не сказать. Я была счастлива.
Я никогда не забуду коридора студии «Мосфильм». Иду со съемки, и навстречу мне Александр Петрович Довженко. Выдающийся кинорежиссер. Очень красивый человек. Грива седых волос, зеленая шляпа, в руке палка. Он проходит мимо меня и вдруг поворачивается и говорит:
– Девушка, мне нужно ваше лицо.
Я растерялась. Только и смогла пролепетать:
– Пожалуйста.
– Я снимаю картину «Мичурин». Для вас у меня нет роли, но мы будем снимать сцену, очень важную, когда академик Пашкевич произносит речь перед студентами на встрече Нового года. И мне нужен только один ваш крупный план.
– Я сейчас разгримируюсь и приду, – ответила я.
Через некоторое время прихожу в павильон и чувствую: что‑то случилось. Довженко лежит на диване, пахнет какими– то лекарствами, над ним склонился студийный врач. Оказывается, у Довженко был сердечный приступ. Только что уехала «скорая помощь». Я подумала: съемки не будет. Повернулась, чтобы никого не беспокоить и тихо уйти. А он заметил меня и говорит:
– Девушка, подождите! Съемка будет. Обязательно будет. Подойдите ко мне.
Я подошла. Он усадил меня рядом и начал читать монолог:
– Последняя минута девятнадцатого века. Вижу миллионы человеческих глаз, устремленных в грядущее столетие, двадцатый век! Что принесет он науке? Человечеству?..
Он читал так темпераментно, так проникновенно, забыв о приступе, будто ничего не случилось. А я думаю: «Господи, ну зачем он тратит силы, ведь надо снять один крупный план. Только один».
Довженко подозвал художника по костюмам и гримера. Он отнесся к моему внешнему виду так, словно я играла главную роль.
Когда из гримерной я вошла в павильон, там было по– прежнему тихо. Люди переговаривались вполголоса. Александр Петрович долго выбирал место, где я должна стоять, советовался с оператором, какой нужно поставить свет. И опять начал читать новогоднюю речь. Это было похоже на колдовство.
Я почувствовала, что со мной что‑то начинает происходить, и казалось, что я все могу сделать – скажут: «Клара, лети!», и я – раз, и полечу.
Этот крупный план я запомнила на всю жизнь. Как будто я прошла школу великого Довженко… А ведь был снят всего один только кадр, правда, снимали его всю смену.
Вскоре началась работа у Пырьева в группе «Веселая ярмарка». Перед тем как отправиться в экспедицию, мы записывали песни на студии звукозаписи. К концу смены осталось только записать куплеты, которые должны петь Катя Савинова, Андрей Петров, Борис Андреев и я.
Но почему‑то Борис Андреев на запись не пришел. Ассистент режиссера испугалась, что ей попадет. Она не узнала заранее, будет ли Борис Андреев. Ассистент побежала по студии, стала искать, нет ли какого‑нибудь певца, чтобы пришел к нам.
В это время рядом писали оперу, там бас был. Она подошла к нему:
– Вы не можете прийти к нам и записать всего несколько фраз?
Он говорит:
– Конечно, пожалуйста. Но к кому это «к вам»?
– К Пырьеву…
– A – а, к Пырьеву… Я с удовольствием.
И пришел. Большой, солидный, спокойный человек. Ассистент побежала к Пырьеву:
– Иван Александрович, вы меня извините, Борис Андреев не явился, его нигде нет. Мы всюду звонили. Но мы привели оперного певца, и он может вместо Бориса Андреева спеть, у него бас.
Пырьев сверкнул глазами, но промолчал.
– Хорошо. Начнем. Значит, так, вот тут надо петь: «И чего– нибудь съедим…» Сможете?
Певец говорит:
– Конечно, смогу.
Заиграл оркестр, он послушал, про себя что‑то помычал и сказал:
– Я готов. Будем писать.
И мы поем:
Погодите, не спешите, мы боимся опоздать…
И оперный певец вступает:
И чего‑нибудь съеди – им – м…
– Так, – говорит Пырьев. – Все хорошо. Но вот этого «м – м» – не надо. Понимаешь?
Певец кивает. Он привык, что в опере надо выпевать каждое слово, делая его округлым. Буква «м» должна присутствовать.
Начали. Опять: «Погодите, не спешите…» Пишем до конца, и опять оперный певец: «И чего‑нибудь съедим – м–м…»
Пырьев, чувствую, теряет терпение.
– Слушай, я сказал, что «м – м» – не надо. Ну не надо «м – м».
Глаза у Пырьева злые. И когда певец в третий раз спел точно так же, Пырьев пошел на певца:
– Сколько раз я тебе должен повторять: «м – м» – не надо, не надо – о «м – м»…
Смотрю, певец попятился, отступил и вдруг повернулся и выбежал из павильона. Я думаю: Боже мой, как сниматься у такого режиссера… Это невозможно! Если он на меня закричит, я ничего не смогу сделать.
Но Пырьев был очень тонким, умным, талантливым режиссером, чувствующим и понимающим природу актера. На меня и на Катю Савинову он никогда не кричал. Даже если мы что– то делали не так, Иван Александрович только глазами поведет… Потом найдет какой‑нибудь другой объект, выкричится, а затем поворачивается к нам и спокойно говорит:
– Понимаешь, деточка, играть надо вот так…
Перед началом съемок и отъездом в экспедицию на Кубань несколько актеров сидели в гримерной. Мы ждали Ивана Александровича Пырьева – он должен был утвердить наш грим. Я сидела на стуле и ждала своей очереди. Открылась дверь, и на пороге появился Сергей Владимирович Лукьянов. Он исполнял в фильме главную роль – Гордея Ворона. Увидев меня, он сказал: «Я пропал!» – и, повернувшись, ушел. После выхода картины на экран мы поженились. А его фраза, сказанная тогда в гримерной, облетела всю Москву. Вскоре у нас родилась дочь Оксана. К сожалению, у Сергея Владимировича было больное сердце и в самом расцвете своего таланта он ушел из жизни. Было ему всего 55 лет. Это был великий русский актер. Хоронила его вся Москва.
Картину снимали в совхозе – миллионере «Кубань». В ту пору это было известное на всю страну хозяйство. Были здесь и двухэтажный клуб, и ресторан, и гостиница, и школа.
Перед тем как начать снимать, Пырьев заставил нас всех поработать. Как раз была страдная пора. Мы и на комбайне работали, и ночью зерно сгребали на току – старались войти в жизнь совхоза.
Пырьев приходил в гостиницу, смотрел, как мы устроены. Он заглядывал в ресторан, снимал пробу с борща, смотрел, как жарили мясо. Какая норма – украли или не украли. Даже повара грозился уволить…
Надо сказать, что Иван Александрович Пырьев был неоднозначный человек. Он был, бесспорно, талантливым художником, прекрасным организатором, но как человек он был сложный и противоречивый, причем в творчестве и в жизни.
Кинематограф ему многим обязан. Он сделал из «Мосфильма» крупнейшую в стране «кинофабрику грез», организовал Союз кинематографистов, открыл Высшие режиссерские курсы.
И в то же время однажды он отказался принять (будучи директором студии) Александра Петровича Довженко, сказав походя, что ему некогда. Сняв меня в «Кубанских казаках», он не поленился прийти на заседание художественного совета Госкино и выступить против того, чтобы я снималась у Хейфица в «Большой семье».
Пырьев был очень суеверен и на съемку всегда брал кого– либо из близких ему актеров в уверенности, что тот принесет удачу.
Он был страстный картежник. В свободное от съемок время или в перерывах он играл в карты с Юрием Любимовым и Владленом Давыдовым. Играл на деньги, не любил проигрывать, страшно горячился, и, зная это, Любимов и Давыдов иной раз ему снисходительно проигрывали.
Но зато, когда он выигрывал, был счастлив:
– Вот теперь можно объявить перерыв на обед. Будет чем заплатить.
В Москве мы жили с ним в одном доме. Однажды, после встречи с французской делегацией, он любезно предложил подвезти на машине меня и Лидию Смирнову, тоже нашу соседку.
Машина подошла к дому. Смирнова вышла первой, а я по– чему‑то замешкалась. Он повернулся ко мне, хитро подмигнул и тихо, заговорщицки произнес:
– А пальто у тебя лучше, чем у Лидки! – И, довольный, захохотал.
Но все, что касалось съемок, было для него свято, здесь он был неистов, готов на все, лишь бы получилось так, как он замыслил.
