Текст книги "Я - счастливый человек"
Автор книги: Клара Лучко
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
Он обрадовался и с благодарностью посмотрел на меня. Мы позвали стюардессу, ей понравился наш план. Пассажиры оживились, девушки разносили по салонам пластмассовые стаканчики с шампанским.
Я сказала:
– Женя, спой… Свой любимый романс.
Женя взял у стюардессы микрофон и запел:
Гори, гори, моя звезда…
Пассажиры аплодировали, и, пока это происходило, объявили, что всем надо пристегнуть ремни и приготовиться к посадке. Самолет пошел на снижение. Когда приземлились, Женя сказал:
– Я так тебе благодарен. За всем этим я просто забыл, что мы летим. Для меня каждый полет – это испытание. Я столько трачу нервов, а на этот раз так легко прилетел. Большое тебе спасибо.
Осенью я была на съемках в Вильнюсе, там я встретила Женю, и он мне рассказал, что снимается в картине «Директор», играет главную роль. Предстоят натурные съемки… Через пустыню идут наши машины. Они получили высокую оценку… И он сам будет сидеть за рулем машины…
Мы попрощались. Вскоре после этого я опять получила приглашение приехать в Чехословакию.
Я много раз бывала в этой прекрасной стране, люблю тихие улочки Старой Праги. В молодости я снималась на студии «Баррандов», была участницей многих делегаций, входила в жюри фестиваля в Карловых Варах. Это один из красивейших городов Европы, уютный, чистенький, знаменитый мировой курорт. Я любила прогулки по тропе Бетховена, к Тургеневой хате, я пила воду из источников, которые дают жизненную силу. В Чехословакии шли многие мои фильмы, и люди очень хорошо ко мне относились.
На этот раз ехала делегация, чтобы отметить ноябрьские праздники. В Госкино мне сказали, что Урбанский тоже приглашен.
Прилетела в Прагу, меня встретила добрая знакомая пани Славка. Мы вспоминали те дни, когда вместе с нею и Женей участвовали в Кинофестивале трудящихся. Пани Славка приготовила фотографии, чтобы подарить нам на память.
– Завтра прилетает Женя Урбанский. Я поеду его встречать, – сказала пани Славка.
– Славка, – говорю я, – если нас разобьют на группы, давай поедем, как и прежде, ты, Женя и я…
На следующий день я приехала в отделение «Совэкспорт– фильма», чтобы встретиться с делегацией. И вдруг вбегает представитель Госкино, с ним пани Славка:
– Клара, Женя погиб!
– Как погиб?
– У него были трюковые съемки. За руль должен был сесть дублер, но он решил сниматься сам…
Да, в ту пору трюк стоил двести восемьдесят рублей. Это более половины месячной зарплаты киноактера высшей категории. Деньги были нужны на покупку квартиры. Жене показалось, что трюк совсем несложный. Машина как бы прыгает с трамплина, и ничего с ней случиться не должно. Машина крепкая, устойчивая.
Рассказывали, что на съемку собралось множество зрителей, его поклонниц. Его приветствовали, многие принесли цветы.
А он встал на трамплин и громко крикнул:
– Хороший был парень, Женя Урбанский…
Сел за руль и погиб. У него сломался позвоночник, его не успели довезти до больницы.
Дзидра лежала на сохранении в клинике. Боялась, что будут преждевременные роды. В те дни ей никто не осмелился сообщить скорбную весть. Она родила сына и только тогда узнала, что у него нет отца.
Как же хрупка наша жизнь! Такая огромная любовь, такая прекрасная карьера, такой талантливый актер – русский актер, широкий, сильный, добрый… Лучшего не представишь. Вот– вот должен стать отцом, и вдруг – какие‑то двести восемьдесят рублей… И – смерть.
Я часто вспоминаю его, нашу поездку по городам Чехословакии, наши долгие беседы, тот день на ленинградском стадионе и тот панический страх в его глазах, когда мы сели в самолет, распрощавшись с гостеприимной Братиславой.
И шампанское на борту лайнера. И романс «Гори, гори, моя звезда…».
А в ушах звучат прощальные слова:
– Хороший был парень, Женя Урбанский!
День приключений в Кижах
Когда я рассказывала о Евгении Урбанском, я вспомнила о праздниках на стадионах. В шестидесятых – семидесятых годах они устраивались в летние месяцы чуть ли не во всех крупных городах Советского Союза. Это были действительно массовые, народные праздники. Часто они приурочивались то ко дню города, то к профессиональному празднику, давали возможность представить и достижения города, и знаменитых земляков. В заключение выступали известные актеры. Обычно в субботу и воскресенье было по два представления – днем и вечером.
Для артистов это был хороший повод встретиться со старыми друзьями, поговорить. Ну и, конечно, немного заработать.
Но такими большими представлениями управлять было трудно. Множество актеров, массовка, солдаты… Потому нередко случались и казусы, о которых нельзя вспоминать без улыбки.
В год пятидесятилетия Октября представление открывалось торжественным прологом. На поле стадиона выезжал броневик, вокруг – матросы и солдаты, а на башне – вождь революции. То есть актер, загримированный под Ленина.
Помню, кончилось дневное представление и актер, стоявший на броневике, после пролога уехал в гостиницу. А в это время с опозданием прилетел замечательный комедийный актер Борис Новиков, любимец публики. Вот – вот его выход, а ботинки, в которых он должен выступать, пропали. Нет ботинок. Как быть? Костюмер начала искать, но нашла только ботинки актера, который в прологе исполнял роль Ленина. Костюмер выдала Новикову под честное слово эти ботинки.
– Пожалуйста, только прошу вас, обязательно верните. Тотчас же поставьте ботинки на место.
Новиков поклялся, что он это сделает, но после выступления его кто‑то угостил в буфете, и он в хорошем расположении духа отбыл в гостиницу. Пришел в номер и уснул в кресле. В тех самых ботинках, которые поклялся вернуть.
И вот второе представление. Опять же первым должен на поле появиться броневик. Приехал актер, его загримировали, стали искать ботинки, а их нет. Попробовали обувь подобрать, но нога у него была большого размера. Что делать?
– Ладно, – говорит актер, – с трибун не видно, я буду в носках.
А температура – за тридцать градусов. Броневик несколько часов жарился под солнцем. Металл раскалился…
Зазвучала музыка, пошел пролог. Актер влез на броневик… Руку протянет и тут же начинает переминаться с ноги на ногу. На одной постоит, потом на другой. Что с ним происходит? А он от этой жары на раскаленной башне просто не может стоять. Так пекло.
А в одном украинском городе не оказалось ведущего и дирекция в спешке решила привлечь кого‑то из местных актеров. Сказали, что у него хорошо поставленный голос, звучит торжественно, и его пригласили. Он начал объявлять:
– Народный артист Советского Союза… Заслуженный артист республики…
Поскольку номеров много, представление продолжается два часа, местный актер – то ли для храбрости, то ли по привычке – прихватил с собой бутылку коньяка.
То и дело слышалось в микрофон, как булькает жидкость, звенит стакан… И когда дело подошло к финалу, голос у местного актера охрип, язык стал заплетаться…
Последним выступал Олег Стриженов. Он вышел на гаревую дорожку и слышит:
– На перегаревой дорожке народный артист… Извините… Минуточку… Ах да, конечно, это народный артист Олег Стриженов. По перегаревой дорожке идет Олег Стриженов.
Стадион оживился, публика хохотала…
А один из актеров выступал с монологом Василия Теркина. Артист был в плащ – палатке, надеялся, что военная форма поможет скрыть его полноту. Перед выходом он подозвал кого‑то из молодых и говорит:
– Я должен надеть корсет, а ты будешь шнуровать. Я тебя не обижу, сочтемся…
Молодой коллега затянул ему корсет, накинул плащ – палатку, надел пилотку, приладил вещевой мешок. Выходит актер на середину стадиона, а в монологе такие слова: «Я от тетки родился…»
Видно, актер как‑то выдохнул активно, корсет не выдержал и лопнул, а живот вывалился…
В микрофоне треск, стадион смеется. Как раз на словах «Я от тетки…».
Мы с Аллой Ларионовой и Колей Рыбниковым тоже принимали участие в таких представлениях. Играли сцену из «Двенадцатой ночи». Сыграли ее, наверное, раз пятьдесят. И вот на одном из представлений я забываю текст. Алла мне тихо говорит:
– Ты что, забыла?
Я киваю.
Алла, еле сдерживаясь от смеха, говорит:
– Ну? «Шекспир, как известно, написал «Двенадцатую ночь» в стихах…»
А я вдруг говорю:
– Ну, в общем… я не та, за которую вы меня принимаете.
И мы уже обе еле сдерживаемся от смеха.
Кое‑как закончили номер и совершаем круг почета на украшенной цветами машине. Когда машина остановилась, к нам подошел Коля Рыбников, он должен был ехать на этой машине – следующим был его номер. Он был просто возмущен и ругал нас. Он не понимал, как можно забыть текст!
Коля сел в машину и уехал. И вот послышалась фонограмма музыки, а петь он должен сам. Он начинает: «Не кочегары мы, не плотники…» И вдруг – ля, ля, ля… И так до конца песни больше ни одного слова не произнес! Когда он нас потом встретил, то сказал:
– Представляете, когда началась музыка, я подумал: «Вот ненормальные, как можно забыть текст», – и к своему ужасу напрочь забыл слова песни.
Но это так, к слову.
Не только для зрителей, но и для актеров суббота и воскресенье тоже были праздниками. Хотя искусство кино – дело коллективное, все же мы очень одиноки. Да еще ранимы, остро переживаем, если не приглашают сниматься, не зовут на концерт. Очень сложно побороть это чувство… нет, не зависти, а обиды какой‑то: почему вот ему дали эту роль, почему не мне? Тем более что каждый как бы завышает меру собственных возможностей.
Есть такая притча. Приглашает актер знакомого посмотреть спектакль. После спектакля знакомый поздравляет актера:
– Знаешь, я получил удовольствие, но, понимаешь, вот в последнем акте…
Актер перебивает знакомого и говорит:
– Как жалко, что ты пришел сегодня… Вот я прошлый раз з– замечательно играл эту сцену, а сегодня она как‑то не пошла…
А стадион чем хорош? Мы все здесь как бы равны, зрители всех хорошо принимают. Так что это праздник и для нас, а не только для зрителей.
Каждое выступление на стадионе – это еще и знакомство с новым городом, с его достопримечательностями.
Не могу сосчитать, да и никогда не считала, сколько городов я объехала вместе с товарищами. Часто с нами выступал Петр Глебов. На стадионах он был в костюме Григория из фильма «Тихий Дон» и въезжал на лихом скакуне. Однажды я встретила его в Доме кино и спрашиваю:
– Петя, почему тебя не было в прошлый раз?..
– Да я уже все стадионы обскакал.
Мне запомнился Петрозаводск. Туда приехали Иван Семенович Козловский и дочь Шаляпина Ирина Федоровна. Не только зрителям, но и нам было интересно послушать, как она выступает, о чем будет говорить. Ну и, конечно, послушать Козловского.
С Иваном Семеновичем у меня были какие‑то особо теплые отношения. Когда‑то, в далекой молодости, он жил в Полтаве, учредил в музыкальной школе именные стипендии, и горожане его чтили и уважали. Поэтому и ко мне он относился очень тепло, ведь мы были земляками.
Увидела я Ивана Семеновича перед выступлением, как раз когда должны были объявить его выход.
Стадион огромный, лиц с трибун не видно. Но, тем не менее, он настолько серьезно относился к своей работе, что был загримирован так же, как и перед выходом на сцену Большого театра.
Пел Иван Семенович, конечно, под фонограмму. На стадионе иначе нельзя. Зрители его приветствовали и вызывали на «бис».
После Козловского выступала Ирина Федоровна Шаляпина. Немолодая, плотно сложенная женщина. Она обладала острым взглядом, все понимала, замечала какие‑то интересные подробности и с тонким юмором про это рассказывала. И, конечно, она рассказывала об отце и пела под гитару.
После выступлений многие актеры остались в Петрозаводске на один день, чтобы посмотреть Кижи. Туда ходил маленький пароходик, на котором мы решили на следующий день отправиться к благословенным местам.
И вот я сплю в номере гостиницы и мне снится сон. Будто я выхожу замуж за Козловского. Есть известная картина «Неравный брак», и я точно вижу эту мизансцену – Козловский во фраке, я в белом подвенечном платье. И думаю, зачем же я выхожу за него замуж. Он старый, а я молодая. Ну зачем я согласилась…
Тут я проснулась. Утром, когда мы с Лидой Смирновой сели на пароходик, курсирующий в Кижи, я, смеясь, рассказываю ей, какой видела сон…
Кижи – это не просто музей на открытом воздухе, это чудо. Удивительные храмы, шедевры русского зодчества.
Мы с Лидой подходим к храму, а там собралось уже человек семь. Все ждут, когда подойдет их очередь.
Открывается дверь, и выходит из храма Иван Семенович. Лида меня в бок толкнула, смотри, мол, жених идет…
Козловского всегда сопровождали поклонницы. Среди них были известный математик, доктор наук, какая‑то дама в шляпе и, конечно, его секретарь. В окружении этих влюбленных, обожающих женщин он вышел из церкви. Увидел меня, подошел. Мы поздоровались.
– Я вас приглашаю сегодня в ресторан. Пожалуйста, в три часа приходите на обед.
Мы с Лидой поблагодарили Ивана Семеновича и пошли осматривать Кижи.
Потом вышли на небольшую площадку и видим, как Иван Семенович Козловский косит траву. Рядом лошадка, запряженная в телегу. Иван Семенович в соломенной шляпе, закатал рукава и косит. А сопровождающие его дамы снимают на кинокамеру.
Мы стали в сторонке, а он повернулся, увидел нас.
– Хорошо, что я вас встретил… Мы сейчас на лодке поедем кататься, объедем весь остров. Если вы хотите, то пожалуйста…
Мы, конечно, с удовольствием согласились, хотя это вызвало едва уловимое недовольство сопровождающих. Но мы не обратили на это никакого внимания. Если нас пригласил Иван Семенович, то мы должны это приглашение принять.
На причале уже стояли две моторные лодки. Подошли Ирина Шаляпина, ее гитарист, директор оперного театра из Петрозаводска, с ним солистка театра.
Всех нас секретарь Ивана Семеновича рассадила по местам. Мне показали место на корме. Я подумала: какое хорошее место. Лиду Смирнову устроили рядом со мной.
Поклонницы укутали Ивана Семеновича, чтобы он не простудился. Надели на него плащ, обмотали шею шарфом.
Завели мотор, лодка рванула, а дым и гарь от мотора попадали как раз нам в лицо. Тут только я поняла, почему нас посадили здесь…
Впрочем, какое это имеет значение? Мы наслаждаемся Кижами…
И вдруг лодка начинает медленно оседать. Моторист повернул к берегу. Пока мы добирались до берега, лодка начала наполняться водой. Мы стали выгребать воду.
– Надо всем выйти, – предложил моторист. – Лодка может утонуть. Тут уже неглубоко.
Директор оперного театра взял доску для сиденья, положил между лодкой и берегом и осторожно перевел по этому мосточку певицу. Поклонницы Ивана Семеновича подняли его чуть ли не на руки, и в одну секунду он оказался на берегу. Мы же с Лидой Смирновой и Ириной Шаляпиной остались в лодке. Шаляпина говорит:
– Я неподъемная. Во мне сто килограммов…
Мы с Лидой поняли, что нас и поднимать никто не будет.
– Лида, – говорю я. – Давай пойдем вброд.
Мы подобрали платья и вышли на берег. Ирину Шаляпину мужчины все‑таки перетащили.
Лида сказала секретарю:
– Жалко, что сорвалась прогулка…
– Еще бы, – ответила секретарь. – Такое количество людей набралось, которых мы не ожидали.
Стрелки часов, однако, приближались к трем, и все направились в ресторан на борту маленького пароходика. Захлопотали вокруг Ивана Семеновича, чтобы он пополоскал горло, чтоб вымыл руки. Он помыл руки водкой. Затем все наперебой стали его спрашивать, будет ли он есть это или будет есть то. Ну, это естественно…
Ирина Шаляпина выпила рюмочку коньяка и объявила:
– Я согрелась и буду петь.
Она пела старинные русские романсы. С душой, с понятием того, что делает. Очень образно, душевно она пела. Виртуозом был гитарист. И мы слушали затаив дыхание.
Поклонницы стали переговариваться: «Ой, давайте попросим Ивана Семеновича, пусть он споет…» – «Ой, ну попроси ты, попроси ты…»
В конце концов Иван Семенович согласился. Спел романс. Все захлопали.
И вдруг Ирина Шаляпина говорит:
– Ваня, ты детонируешь…
– Кто, я?!
– Да…
Воцарилась неловкая пауза. По – моему, поклонницы готовы были тут же убить Ирину Федоровну. Но та как ни в чем не бывало говорит:
– Спой лучше «Выхожу один я на дорогу…».
Все приготовились слушать. И тут под окном ресторана появилась девочка со скакалкой. Прыг – прыг, скакалка бьется о дощатый пол на палубе.
Кто‑то выбежал на палубу, девочку выпроводили, дескать, нельзя скакать, здесь Иван Семенович поет. Девочка убежала, перепуганная.
А Иван Семенович начал петь. Это было прекрасно. Да и обстановка особая. Кижи… Вода… Пароход, ресторан…
Спустя несколько минут открылась дверь и в зал вошла официантка. Молодая, рыжая, голубоглазая и конопатая.
– Ой, да здесь поют…
Она произнесла это таким плоским голосом, типично официантским…
Ее готовы были тут же вышвырнуть, кто‑то даже поднялся из‑за стола, а Иван Семенович, как вежливый, интеллигентный человек, сказал:
– Да, вот мы иногда собираемся вместе и… поем. Потому что видимся редко. Много работы, а здесь вот представилась возможность.
Официантка, ничуть не смущаясь, говорит:
– А можно я тоже послушаю?
– Пожалуйста, садитесь, – говорит Иван Семенович и вновь начинает: – «Выхожу один я на дорогу…»
Вдруг рыжая официантка всплеснула руками:
– Ой, а я вас знаю. Вы – Мартинсон.
Я едва удержалась от смеха, но не подала виду, потому что меня бы съели эти поклонницы.
Официантку они выставили немедля:
– Ну что вы хотите, такое вот воспитание.
Они были страшно возмущены. Не в пример Ивану Семеновичу, который все обратил в шутку и начал петь…
Вот таким был день приключений в Кижах. Это никогда не забудется.
Порой, когда мне бывает грустно, я вспоминаю эти приключения, потому что таких дней в нашей жизни бывает немного. Не часто обедаешь с Иваном Семеновичем Козловским и Ириной Федоровной Шаляпиной, да еще в Кижах.
Привет от Грегори Пека
Много лет назад в Доме кино состоялась премьера американского фильма, который с большим успехом прошел по экранам мира. Это был страшный фильм об атомной войне, фильм – предупреждение. На земном шаре погибала жизнь; мертвый город Сан – Франциско предстал перед зрителями; одинокая подлодка, чудом уцелевшая, шла к последнему берегу.
Фильм так и назывался – «На последнем берегу».
Главную роль играл замечательный американский актер Грегори Пек. Вместе с режиссером картины он приехал в Москву на премьеру.
Фильм закончился, зрители покинули Дом кино, и я увидела в фойе одинокого, в полной растерянности Грегори Пека. Рядом с ним стоял молоденький переводчик и тоже не знал, что делать, чем занять гостя.
Я подошла к ним и предложила посмотреть вечернюю заснеженную Москву. Грегори Пек обрадовался. Он не успел познакомиться с Москвой, а утром ему нужно было улетать.
Мы тут же взяли машину и поехали по городу. Зима в тот год была снежной. И весь вечер, пока мы ездили, валил густой лохматый снег. Мы поехали к Манежу, посмотрели на яркие звезды Кремля, затем направились к университету, вышли на смотровую площадку. Открылась панорама столицы, залитой огнями: стадион в Лужниках, купола Новодевичьего монастыря…
Тишина, вечерние огни, маковки церквей, снежные хлопья – все это создавало какую‑то необыкновенную картину. Я сама восхищалась Москвой вместе с Грегори Пеком, а он видел город впервые.
Грегори Пек оказался хорошим собеседником, вел себя просто, рассказывал о Голливуде, о своей жене: она у него художник – дизайнер, по – моему, если мне не изменяет память, по национальности полька.
Мы пригласили Грегори Пека в ресторан «Националь», устроили русский ужин. Когда ужин закончился, попросили принести бутылку водки. Официант ее запаковал, и мы сделали надпись по – английски: «До скорой встречи в Голливуде».
Прошло несколько месяцев, один из наших известных спортсменов позвонил мне:
– В Голливуде я встретился с Грегори Пеком. Он сказал, что знаком с русской актрисой Кларой Лучко, и просил передать привет. И еще он сказал, что с удовольствием вспоминает тот прекрасный вечер в снежной Москве.
Потом еще кто‑то из наших был в Америке и тоже передал мне привет. Грегори Пек сказал, что у него на ранчо висит на стене ковбойская шляпа и на ней написано, что эта шляпа для Клары Лучко.
Прошло еще несколько лет, и я с группой кинематографистов полетела в Америку. Тогда такое путешествие было редкостью. Для нашей группы «Интурист» разработал особый маршрут. Из Америки мы должны были перебраться в Мексику. Но получилось так, что визы в Мексику нам долго не давали. Даже не знаю почему. Мы побывали в Вашингтоне, Чикаго, Сан – Франциско, Лос – Анджелесе, но мексиканские визы задерживались.
Американцы принимали нас тепло и сердечно. Мы многое посмотрели, но, конечно, всем нам очень хотелось побывать в Голливуде.
И вот мы в одном из павильонов «фабрики грез». Шла работа над картиной, в которой главную роль играла Ванесса Редгрейв. Снимали сцену в кафе. И так же, как у нас – это всех удивило, – снимали шесть дублей. То одно не получалось, то другое…
Нам‑то казалось, что в Голливуде идеальный порядок, а оказалось, и у них всякое бывает. Кино есть кино.
Я вспомнила, как снималась у Александра Петровича Довженко и он мне тогда рассказал, что в Голливуде есть особый человек на съемке. Он всегда выполнит любую просьбу. У нас же что ни попросишь – ничего нету. И никто ничего не принесет. Оказывается, и в Америке студия есть студия. Что‑нибудь да не ладится.
Но что нам понравилось, так это вагончик у каждой ведущей актрисы. Этот вагончик стоял в павильоне, и актриса всегда могла пойти туда и отдохнуть. Там был кондиционер. Там можно было выпить чашечку кофе. Актриса могла в уединении подумать о роли, о своей сцене. Ей никто не мешал…
Однажды я смотрела картину с участием Софи Лорен. Действие фильма происходило в африканской пустыне. Я подумала: какая отважная женщина, она снимается в пустыне. Ведь там ужасные условия.
А потом узнала, что и в пустыне стоял вагончик, и все там было – от кондиционера до душа. Никаких проблем. Да и репетировала сцену дублерша, а актриса смотрела из окна вагончика и играла только съемку. Софи Лорен тотчас после съемок возвращалась в вагончик. Зря я фантазировала насчет трудностей, все условия были для нее созданы.
Как‑то я тоже снималась в пустыне (фильм назывался «Горячие тропы»), температура доходила до сорока градусов в тени. Негде было отдохнуть и отдышаться. Нам поставили раскладушки в полуразвалившейся конюшне, и мы были счастливы, что хотя бы не дует обжигающий ветер, не сыплется песок, не скрипит на зубах. Я вспомнила вагончик, который видела в Голливуде, и спросила у директора, нет ли такого на студии. Позвонили в Ташкент, и там сказали, что да, есть какой‑то один вагончик. Но он новый, его еще никто не опробовал. Привезли вагончик в пустыню, но оказалось, что там не хватает каких‑то деталей, не горит свет, нет воды…
Голливуд на нас произвел странное впечатление. Когда мы произносим «Голливуд», то представляем, что это огромная студия, просторные павильоны, коридоры. Оказалось, что старое здание киностудии очень небольшое. В нем была копировальная фабрика. Там проявляли пленку, печатали материал, вели монтаж. После «Мосфильма» – нашей огромной студии – там было все небольших размеров. А вот новые здания – это действительно фабрика, центр киноиндустрии.
Мы побывали в Беверли – Хиллз, на площади звезд, в театре, где проходят премьеры фильмов.
Хозяева позаботились и о том, чтобы устроить встречу советских и американских кинематографистов. То было время, когда взаимный обмен был минимальным, встречи редкими.
Корреспонденты расспрашивали нас о том, что мы видели в Америке, понравился ли нам Голливуд.
– С кем из американских актеров вы лично знакомы? – спросили меня в киноакадемии, где у нас была встреча с кинематографистами.
– Я знакома с Грегори Пеком.
Рядом стояли наши актеры, и кто‑то даже хихикнул: ну да ладно, откуда ты его знаешь…
Тут появился Грегори Пек в окружении известных актеров и режиссеров. Началась встреча. Ему сказали, что среди русских есть актриса, которая говорит, что знает его. Действительно ли он с ней знаком?
– Да – да, конечно, я ее знаю. Это Клара Лучко.
Он подошел ко мне, мы тепло поздоровались, и тогда мои попутчики стали подталкивать меня:
– Представь нас…
– Вы же не верили, что я его знаю.
А Грегори Пек вспомнил тот заснеженный вечер в Москве. Он помнил его до деталей, даже пошутил, что долго берег бутылку водки, да не выдержал. Когда мы с ним познакомились, я носила гладкую прическу. На мне была накидка из горностая, длинные серьги. А в Америку я приехала блондинкой с длинными вьющимися волосами, ну такая стандартная, я бы сказала, прическа.
– Я часто вспоминал ту встречу, – сказал Грегори Пек, – и даже перечитал Достоевского. Мне показалось, что вы похожи на героинь Достоевского, а сейчас вы совершенно другая. Тогда вы были похожи на русских классических героинь.
Позднее, подумав над тем, что он сказал, я мысленно с ним согласилась. Как часто мы гонимся за модой. Хочется одеваться в духе времени, носить модную прическу, а оказывается, можно потерять индивидуальность. Актер должен это чувствовать и понимать…
В Лос – Анджелесе мы постоянно задавались вопросом: будут визы в Мексику или нет? А визы дали сразу же после встречи с кинематографистами Америки.
Утром мне позвонил Грегори Пек. Я сказала, что мы получили визы и наутро улетаем в Мексику. Он сожалел, потому что хотел пригласить меня к себе домой, познакомить со своей семьей…
Так я не побывала на ранчо и не получила в подарок от Грегори Пека ковбойскую шляпу.
Мы распрощались с Лос – Анджелесом и полетели в Мехико. Вышли из самолета, увидели грязный аэропорт: всюду валялись бутылки, бумажки. Вошли в таможенный зал, заполнили декларации.
– Москва? – спросил таможенник и тут же поинтересовался: – Водка есть?
Увы, водки у нас не было. Ее выпили в Америке.
Чиновник утратил к нам интерес.
Гиды тоже были разочарованы тем, что у нас нет водки. Все, кто до нас приезжал и кого они сопровождали, привозили водку.
Нас разместили в гостинице, сказали, что поедем в Акапулько автобусом и увидим страну.
Мехико нас поразил. Пирамиды Луны и Солнца, исторический музей, знаменитый календарь ацтеков, галерея Сикейроса, музыканты – марьячис в расшитых серебром галунах на площади Гарибальди, коррида с ее неистовым «о – ле» – все это было необычным. Но это была страна поразительной роскоши и унизительной нищеты. Было две Мексики: одна очень богатая – огромные города, необычная архитектура, роскошные виллы. Создавалось впечатление, что это декорация, а внутри нее бродят не жители этого города, а люди из массовки. Нищие, голодные дети, плохо одетые женщины…
И тут же карнавал. Прекрасно, ярко и роскошно одетые сеньоры, нарядные красавицы женщины. Мексика хранит себя, свое национальное достоинство, бережет свою историю. Это – священно.
На память о далекой и необычной стране я привезла домой огромное сомбреро. Я не получила от Грегори Пека ковбойскую шляпу. Зато у меня есть сомбреро.
Оно и сегодня висит у меня в доме – как память о той поездке на другую сторону планеты.
