Текст книги "Легенды и были Кремля. Записки"

Автор книги: Клара Маштакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Что произошло в средневековом Ассизе, я не знаю – атмосферное явление или гипноз? Я не могла ничего понять…

Вернувшись в Москву, мне довелось, спустя несколько месяцев, быть на приеме у председателя Гостелерадио г. Лапина. Зная, что я недавно вернулась из Италии, он спросил: «Будучи в Италии, вы побывали в Ассизе?» – и вопросительно посмотрел на меня. Он знал все…

«Да, да, я видела это», – тихо ответила я.

Мы оба не возвращались к этому вопросу на протяжении всего приема.

В ГОСТЯХ У СЕРГЕЯ КОНЕНКОВА

Старые деревья Тверского бульвара еще шумели золотисто «зелеными пышными кронами, но уже желтые опавшие сухие листья шуршали под ногами прохожих, разноцветным веером вылетая из-под колес несущихся мимо машин.

Мягким сентябрьским утром четверть века назад мы, тогда еще молодые научные сотрудники, шли бульваром к дому, где жил знаменитый скульптор Сергей Тимофеевич Коненков. (Теперь в этом доме квартира-музей С. Т. Коненкова.) На наш звонок дверь открыла горничная, одетая в темное платье с белым передником, с кружевной наколкой на волосах:

– Как прикажете доложить?

– Мы научные сотрудники из Кремля…

– Велено вас принять, пожалуйте, – невозмутимо продолжала горничная, аккуратно снимая с нас плащи и помещая их на деревянную вешалку.

Боже, какая это была необыкновенная вешалка! Вся резная, с какими-то замысловатыми крючочками, с прелестной полочкой, с фигурными боковинами. Мы попали в особый мир и как-то оробели…

Поднявшись на несколько ступенек, мы очутились в огромном светлом зале-столовой, где стояла необыкновенная мебель. В центре – огромная, гладко отполированная столешница, сработанная из мощного среза дерева, обрамленная фигурками детишек, лукавые мордашки которых весело наблюдали за нами из каждой глубокой щели стола-пня. Вместо стульев – кресла, вырезанные из дерева: то в виде лебедя, то змеи, свернувшейся клубком на пеньке. А из угла комнаты за нами пристально следил деревянный старик-лесовик!

Но вот вошел и сам хозяин – воистину настоящий старик-лесо-вик! Плотного сложения, широкоплечий, с большими натруженными руками, с длинной бородой и седой шевелюрой – он мне чем-то напомнил Льва Николаевича Толстого. Скульптору было далеко за девяносто лет.

«Доброго здравия, дамы, усаживайтесь! – показывая жестом на кресла и стулья-пеньки со сказочными затейливыми фигурками, продолжал хозяин. – Не стесняйтесь!»

Мы объяснили цель своего визита: как могла попасть монография С. Глаголя «С.Т. Коненков» в Кремль, в личную библиотеку председателя Совнаркома.

«Нет, я не дарил монографию и даже не знал, что она находится в Кремлевской библиотеке», – задумчиво говорил Сергей Тимофеевич. Беседа затянулась: скульптор много рассказывал об Америке, где провел двенадцать с лишним лет, с теплотой вспоминал о своей родной деревеньке Караковичи, что на Смоленщине.

Наконец, мы сочли нужным попрощаться…

«Нет, нет, подождите, я вам еще кое-что покажу!» – воскликнул Сергей Тимофеевич и легко поднялся по ступенькам в свою мастерскую. А через несколько минут настежь распахнулась дверь, и скульптор, тяжело ступая, появился с огромной гипсовой доской высотой примерно 1,5 м и шириной около 1 м. Тяжело ступая, он снес ее вниз и гордо сказал: «Это моя работа «Павшим за мир и братство народов!» Такая доска, только огромного размера, была установлена на Кремлевской стене у основания Сенатской башни в 1918 г. Комиссия после открытого обсуждения приняла мой проект, дав такую мотивировку своего решения: «Преимущество произведения Коненкова, по мнению экспертов, выражается в том, что как цветное оно побеждает тот серый полумрак, который царит на этом месте. Помимо того, по своему внешнему виду доска будет вполне гармонировать со всей площадью, где находится многоцветный собор Василия Блаженного, золото куполов и крашеная черепица башен…»»

Сергей Тимофеевич, показывая на гипсовую доску, пояснял: «Крылатая фигура женщины олицетворяет победу. В одной ее руке темно-красное знамя; в другой – поломанные сабли и ружья, воткнутые в землю. Они перевиты траурной лентой. А за плечами надмогильного стража восходит солнце…»

Мечты Сергея Тимофеевича, что над Россией взойдет солнце и ружья будут воткнуты в землю, не сбылись. Он на долгие годы покинул Советскую Россию. Доска была снята с Кремлевской стены в 1948 г.

Прожив несколько десятилетий в США, Сергей Тимофеевич рвался на Родину. Вернулся он по приглашению правительства в 1945 г.

Мы благоговейно слушали великого скульптора, а он рассказывал, как сделал проект монумента «Освобожденный труд». Это была устремленная ввысь, как бы летящая фигура женщины. Руки ее были распростерты как крылья. Символизируя освобождение, с плеч спадали декоративные драпировки.

Тем временем, пока мы разговаривали, в гостиной появился рыжий огромный выхоленный кот Василий. Сначала он ласково потерся о ноги хозяина и вдруг спокойно взобрался ко мне на колени. Сергей Тимофеевич рассмеялся: «Верите, вы даже Василию понравились, а он очень избранно относится к моим гостям». И продолжая раскатисто смеяться, рассказывал: «К нам часто приходит в гости Наталья Кончаловская. Они что-то невзлюбили друг друга. Наталья всегда гнала кота прочь, боясь за свои туалеты. И однажды Василий ей отомстил: он всегда гуляет на Тверском бульваре, а тут его прогулка закончилась на украшенной цветами соломенной шляпке Натальи! Представляете? И смех и грех!»

Мы снова стали прощаться. Взяв мою руку, хозяин крепко сжал ее и неожиданно сказал тихо: «Вы хороший человек, очень… Не уходите!» Я пообещала вскоре приехать еще, на что Сергей Тимофеевич задумчиво возразил: «Нет, вы больше не приедете, я вас никогда не увижу». Тогда я как-то не придала значения этим словам. Меня куда больше взволновали другие. «Как раз в канун своего девяностолетия, – сказал Сергей Тимофеевич, – я отреставрировал доску. И она после экспонировалась на юбилейных выставках в Москве и Ленинграде. Теперь она включена в экспозицию Русского музея. Вы там ближе к правительству, поговорите, может быть, доску вернут на Сенатскую башню».

Каким наивным человеком был великий скульптор! Нам не разрешалось не только обращаться к членам правительства, но даже 182 близко подходить к ним, если они сами не обращались к нам, экскурсоводам, во время правительственных мероприятий…

Прошло всего полгода после памятной встречи. Вскоре вышла наша новая книга, мы подписали ее скульптору, собираясь отвезти ее ему, а на другой день по радио услышали сообщение о смерти выдающегося скульптора России.

И я вспоминала его слова, сказанные на прощание: «Я вас никогда не увижу». И еще другие: «Вы молодые, у вас все впереди, да и Россия – страна молодая, и у нее великое будущее…»

Дорогой читатель! Если вам придется побывать в Смоленске, на родине скульптора, загляните в музей его имени. Там среди дивных сказочных персонажей, вырезанных из дерева и мрамора, вы увидите знаменитую столовую, которую он завещал родному городу. Сегодня она принадлежит России.

ЛЮБЛЮ И ПОМНЮ. ИСТОРИЯ МОЕГО ДОМА

Первый дом моего детства был прекрасен и таинствен! В маленькой усадьбе у Соломенной сторожки я прожила лучшие детские годы. Мы со старшей сестрой занимали очень светлую и уютную комнату, но большую часть времени проводили в саду или на заднем дворе, где среди старых высоких тополей были устроены качели и гамак. В дождливую погоду мы играли на просторной застекленной террасе, сплошь увитой снаружи диким московским виноградом. Но едва кончался дождь, мы, шлепая по лужицам, носились вокруг благоухающей клумбы, вдыхая влажный воздух, напоенный запахом цветов и трав.

Но главной достопримечательностью дома были чердак и открытый балкон на втором этаже, куда нам строжайше запрещалось подниматься. Лишь изредка мы тихонько крались по скрипучей лестнице, чтобы сверху увидеть Москву. Так все – и взрослые и дети – называли центр города, потому что жили мы на глухой тогда окраине – на Михалковском шоссе. Но Москву за высокими тополями было почти не видно…

Осень 1934 г. выдалась сухая и теплая, в саду дозревали последние плоды и овощи, по дому плыл тонкий аромат антоновских яблок. Мы целые дни проводили во дворе, наслаждаясь последним теплом. Чудо как было хорошо той солнечной осенью! Но наш мир разрушился в один миг, когда родители объявили, что мы вскоре переезжаем в новую квартиру.

…Сегодня, проезжая по Волоколамскому шоссе, вряд ли кто задержит свой взгляд на желтой пятиэтажке под номером 7 (60 лет назад – дом 15а), опоясанной длинными балконами. Теперь она теряется среди добротных кирпичных домов, окна которых смотрят на Авиационный институт. Но когда глубокой осенью 1934 г. наша семья въезжала в только что отстроенный дом «Дальстроя» (назывался он так потому, что был специально построен для ответственных работников, руководивших строительством на Дальнем Востоке), он гордо выделялся среди деревянных домишек дореволюционной постройки.

Переезд в отдельную благоустроенную квартиру радовал только родителей. Мы с сестрой страшно тосковали по старому дому, часто плакали. Но время шло, наступила ранняя снежная зима. Двор наш неузнаваемо преобразился: дворник дядя Миша сделал две горки, залил каток и даже смастерил снежную бабу. Соблазн был велик, и схватив санки, мы бросились обновлять горки.

Под самый Новый 1935 г. свершилось радостное событие – «разрешено» было устраивать елку! Да, дорогой читатель! Доселе это было «запрещено»… Очень хорошо помню, как однажды утром, проснувшись, мы почувствовали особое благоухание – в столовой, в ведре с водой красовалась огромная пушистая елка! Нашему восторгу не было предела. Все вечера, оставшиеся до Нового года, мы просиживали за обеденным столом, заваленным цветной бумагой, фольгой и картоном, и резали, клеили, рисовали… Мама разрешила вечером 31 декабря пригласить наших новых друзей. Боже, какой это был праздник! Да, к этому времени мы с сестрой обзавелись друзьями и клялись друг другу в своей дружбе «навек». «Век» этот длился не более двух лет, а потом началось такое, что никак не укладывалось в наше детское сознание…

Я расскажу о печальных судьбах трех дорогих моих незабвенных друзей. Одну маленькую подружку звали Тамара Майсурадзе. Она была прелестна, это понимали даже мы, дети. Особенно прекрасны были ее удивительные глаза оливкового цвета, затемненные густыми длинными ресницами. Мать и отца Тамары арестовали в одну ночь летом 1937 г., а ее отправили в детский дом особого назначения. В то время я с родителями жила на Оке под Тарусой и ничего не знала.

Глубокой осенью пришло письмо, в котором она сообщала, что живет далеко от Москвы, в «хорошем» детском доме, что в глаз ей попала песчинка и… глаз вытек! Помню, я долго-долго плакала… Если ты жива, Тамарочка, отзовись! Ты жила в нашем доме, в отдельной квартире № 47. Вспомни, родная!

А в квартире № 48, напротив, жила семья бывших политкаторжан латышей Клеппер. У них была тоже единственная дочка Инночка, и училась она на два класса младше. У нее были пушистые пепельные волосы и тоненький певучий голосок. У ее мамы была большая плетеная корзинка, а в ней – много цветных клубков шерстяных ниток. Иногда мы играли ими, бросая друг в друга, но когда входила тетя Ильза, аккуратно наматывали нитки обратно.

Когда арестовали под Новый год папу Инночки, в их квартире опечатали две комнаты. И тогда тетя Ильза устроила столовую в большой прихожей, поставив туда круглый стол, над которым висел оранжевый шелковый абажур и всегда горел свет.

Помню, как-то вернувшись с прогулки, мы с Инночкой пили чай с сухариками, и тут пришла за мной моя мама. Я стала прощаться, и вдруг тетя Ильза сказала дочери: «Поцелуй Кларочку!» Это было очень неожиданно, ранее мы никогда так не прощались, и я, растерявшись, не ответила на поцелуй.

Поздно вечером мы с отцом возвращались после прогулки с нашей овчаркой Дези. Едва поднялись на площадку четвертого этажа, как Дези ощетинилась, вся напряглась, страшно залаяла, и отец с трудом провел ее мимо группы мужчин, стоявших у распахнутой двери квартиры Клеппер. Я успела заметить, что Инночка лежит в прихожей на кушетке, одетая в белое платьице… Дверь тотчас прикрыли, и мы поднялись к себе на пятый этаж.

Утром папа сказал, что тетя Ильза сошла с ума и задушила Ин-ночку. Уже много лет спустя, после смерти Сталина, он мне рассказал, что в тот ужасный вечер его позвали в качестве понятого. Тетя Ильза оставила письмо на груди дочери. Комендант дома, вспоминал папа, начал читать письмо вслух, в котором Ильза Клеппер писала, что не хочет, чтобы ее дочь жила при этом ужасном режиме, в этой стране. Писала она о том, что муж ее, переживший каторгу и ссылку, безвинно осужден и расстрелян, что и ее ждет та же участь, просила прощения у дочери…

Комендант так и не дочитал до конца: подошел старший группы и, взяв письмо, убрал его в папку. Оказывается, тетя Ильза, убив 186 свою дочь, отвезла ключи от квартиры на Петровку, 38. Наверное, она действительно сошла с ума…

Шурик Иванов! Очень надеюсь, что жив и здоров. Помнишь, мы учились с тобой в 149-й школе, в 3”А»? У тебя была очень красивая мама, а папа работал на Севере. Ваша квартира была во втором подъезде, на втором этаже, № 13. У тебя дома было много настольных игр, ты любил загадывать загадки и шарады, но больше всего – читать. Особенно мне нравилось, как ты, моргая длиннющими ресницами, говорил: «Если позволит мама, пойдем бродить по поселку «Сокол»». Вас выселили из Москвы в начале войны, ведь твоя мама была немка. Если ты услышишь меня, отзовись!

Вот и все, мои милые друзья детства.

Прощайте и простите.

«ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ…»

Раннею осенью 1973 г. наш российский туристический лайнер, рассекая свинцовую толщу вод Балтийского моря, подходил к берегам Швеции, минуя фиорды и бесчисленные шхеры. Говорят, что скалистые острова, заросшие темно-зелеными соснами, как двадцать тысяч стражей, охраняют от злых духов столицу королевства. Вот где-то в зыбкой завесе дождя показался и растаял знаменитый замок Эльсинор, где, по преданию, жил принц Датский – Гамлет…

Дождь постепенно стихал, легкий ветерок успокоил море, когда мы, наконец, увидели на горизонте силуэт Стокгольма. Причудливые заостренные шпили соборов и башен придавали ему сказочный вид. Мы швартовались в старинной королевской гавани, против королевского дворца, где уже покачивались на волнах корабли, расцвеченные флагами, пожалуй, всех стран света.

Старинный дворец шведских королей, построенный еще в XVIII в., хотя и не очень высокий, всего в три этажа, с двумя выступающими галереями, поражал своей монументальностью. Здание облицовано разноцветным гранитом, портал главного входа украшают великолепные кариатиды. Рядом с дворцом фасадом к морю стоит высокая островерхая городская ратуша, шпиль которой венчают три королевские короны. Возведена ратуша из знаменитого темно-красного шведского кирпича. Рядом разбит прелестный сквер с фонтанами и гранитными скульптурами.

Когда мы прошли таможенный досмотр и спустились на берег, во дворце происходила смена караула. Играл духовой оркестр, солдаты королевской гвардии в белых касках и высоких белых ботинках четко исполняли дворцовый церемониал.

В этот день, 20 сентября, все государственные флаги голубого цвета с желтым крестом были приспущены: только что скончался король – ему было около 90 лет, он пережил наследного принца, и теперь на престол вступал его внук. Дворец для осмотра был закрыт, а во внутреннем дворике чинно двигалась очередь подданных прощаться с королем.

Мы отправились осматривать старый город. Эта средневековая поэма сложена из камня, обвита цветами и обрамлена водой голубых озер. Некоторые улочки так узки, что по ним даже машина не может проехать! Улицы вымощены брусчаткой или гранитными плитами. Чистота, все утопает в зелени, редкие прохожие, тихо…

Узкие сумрачные улочки старого города разбегаются по острову к морю. От времени разноцветная яркая окраска домов покрылась легкой патиной, но свет и блеск многочисленных маленьких магазинчиков и кафе на первых этажах почти каждого дома делают улицу уютной и теплой, еще более оттеняя ее старину. Морской ветер доносит свежесть до каждого окна, ведь город буквально пронизан водами озера Меларен и многочисленных заливов.

Даже в траурные дни прощания с королем мы могли полюбоваться выставкой цветов во дворе Королевского замка, где розы по размеру достигали хризантем, где посетитель мог сидеть на резных белых скамейках и любоваться этим пышным разноцветьем осени. А знаменитый сад Миллеса! Его творец, великий скульптор Карл Миллее, еще в XIX в. нашел в местечке Лидинге (теперь оно вошло в городскую черту) скалистый заброшенный склон, уступами спускающийся к живописному берегу залива. И Карл Миллее сотворил чудо! Вода, цветы, фонтаны, а среди этой красоты его творения – скульптуры необыкновенной красоты. Это гармония природы и рук человеческих!

В Королевской национальной галерее среди картин западных мастеров Эль Греко, Мурильо, Ренуара, Дега бросалось в глаза множество картин Репина и других русских художников. Сквозную лестницу галереи украшали чудесные благоухающие орхидеи. С каким вкусом и любовью украшали шведы свой город!

Покидая Стокгольм, мы в последний раз взглянули на фантастическое творение скульптора «Морской бог». Фигуры бога и не-яды, выполненные из красного гранита, встречают и провожают в порту каждого путешественника…

Опять дождь… На королевской пристани было безлюдно, правда, в стороне стояла группа женщин и мужчин, человек 10–12, довольно преклонного возраста. Элегантно одетые, они сдержанно переговаривались между собой и, казалось, к нам не имели никакого отношения. Но вот последний пассажир поднялся на палубу, убрали трап, дан был прощальный гудок, и из динамика зазвучала пронзительно-прекрасная мелодия «Прощания славянки». И тут произошло непредвиденное.

Маленькая группка людей смешалась, задвигалась, все достали большие белые платки и начали махать, как машут только русские. В этом взмахе платков как бы звучала безмолвная просьба: «Родине поклонитесь!» Все они крестили удаляющееся судно, один седовласый мужчина встал на колени. Многие из нас перешли на корму и тоже махали и что-то кричали на прощание и тоже плакали. А музыка гремела… Помощник капитана пояснил: «Это наши русские эмигранты, они приходят сюда всякий раз, когда узнают, что прибывает пассажирское судно из России. Ведь мы заходим в Стокгольм не часто».

Вдали в завесе дождя расплывался силуэт Королевского замка, но мне казалось, что маленькая группка людей все еще стояла на набережной. Казалось, еще вспыхивали белые платки, а может быть, это проносились вездесущие чайки…

Родине поклонитесь!

ЗНАМЯ КОММУНЫ

Шел один из последних дней Парижской коммуны.

Париж горел…

Пылали в огне Тюильри, Ратуша, Дворец правосудия, хлебные склады. Небо затянуло тяжелыми свинцовыми облаками, и на его темном фоне еще ярче, еще зловеще полыхали пожары уже над всем городом. Узкие улочки, окутанные пороховым дымом, перегороженные баррикадами, были почти безлюдны. Наглухо закрытые ставнями окна домов, выбитые витрины магазинов, опустевшие кафе делали Париж неузнаваемым. Повсюду на мостовых около баррикад лежали убитые, стонали раненые.

Но артиллерийский огонь не прекращался. На высотах Бют-Шомон стреляют пушки, батарея еще в руках коммунаров.

Отважные коммунары бились за каждую улицу, за каждый дом.

Но силы были слишком неравны: двадцать тысяч парижан против 120-тысячной армии Тьера.

Дольше других держался одиннадцатый округ столицы, но 25 мая пал один из последних бастионов Коммуны – баррикада на площади Шато д’О…

Один за другим погибают ее защитники, кольцо сжимается. Но вот на глазах всех к баррикаде идет несгибаемый Шарль Делеклюз – гражданский делегат при военном министерстве. Он фактически руководил в последние дни обороной Коммуны. 25 мая Делеклюз передал дело защиты Парижа Эжену Варлену. Делеклюз был тяжело болен, измучен бессонными ночами, он не мог руководить, и тогда он твердо решил умереть на баррикаде. И он идет на баррикаду. Впоследствии коммунар Лиссагарэ напишет: «…за площадь село солнце. Вокруг непрерывно свистели пули. Делеклюз не замечал ничего. Он шагал мерным, неторопливым шагом. Когда до баррикады оставалось метров двадцать, друзья стали удерживать его. Он пожал им руки, но продолжал свой путь. Он продвигался вперед своим обыкновенным шагом – единственный живой человек на этом месте бульвара Вольтера. Дойдя до баррикады, он повернул налево и пошел по мостовой… Вдруг Делеклюз исчез. Он упал, убитый наповал».

Он, как все коммунары, отдал свою жизнь Коммуне.

Около баррикады появляются солдаты, они добивают раненых.

Но красное знамя, рассеченное пулями, еще какое-то время вспыхивает над развороченной баррикадой. Вдруг неизвестный юноша бросается к знамени, мгновенно срывает его с древка и тотчас, расстегнув курточку, заматывает его вокруг тела и… берется за оружие… но уже поздно!

Его арестовывают и ведут навстречу смерти. После гибели Де-леклюза обороной руководил Эжен Варлен. Несгибаемая сила воли, храбрость и решительность мало ему помогли в организации обороны Парижа. Солдаты захватили уже почти весь Париж. О каком-либо плане защиты города уже не могло быть речи. Но город сражался и умирал за дело Коммуны. Варлен приказал над каждой баррикадой поднять красное знамя. Бои еще идут на кладбище Пер-Лашез, на холмах Бют-Шомон. Но чем реже ряды коммунаров, тем сильнее и ожесточеннее сопротивление. Отчаянная дерзость коммунаров, их героизм поражали даже врагов. Коммунары сражаются насмерть, умирая, они всегда восклицают: «Да здравствует Коммуна!»

Вот и наступило последнее дождливое утро 28 мая.

Эжен Варлен уже с оружием в руках сражался до полудня на баррикаде. Когда солдаты окружили баррикаду, тогда Варлен перешел на другую, где стрелял до последнего патрона.

Все стихло, только слышались отдельные выстрелы – это карательные отряды расстреливали коммунаров. Варлен был как во сне, он ничего не чувствовал, когда его схватили.

И началась его последняя «Голгофа».

Ему связали руки и повели под конвоем к Монмартру. Его окружила толпа обывателей: приверженцы правительства Тьера и ненавидящие коммунаров стали бить Варлена, забрасывать камнями. Почти два часа, обливаясь кровью, Варлен брел под конвоем. Его притащили к генералу, он не мог стоять на ногах, и… тогда его посадили на скамью и расстреляли. Когда солдаты подняли ружья, Варлен окровавленными губами громко воскликнул: «Да здравствует Коммуна!»

29 мая начались массовые расстрелы коммунаров, которые, умирая, оставались непокоренными.

Будучи в Париже в мае 1967 г., мы, группа москвичей, посетили знаменитое кладбище Пер-Лашез. Вот и Стена коммунаров. Мы возлагаем корзину красных гвоздик. Я подхожу вплотную к стене и вижу десятки, сотни щербин от пуль, когда-то поразивших сотни последних защитников Коммуны. Глажу рукой эти памятные следы, затем кладу букетик ландышей к стене. После посещения Пер-Ла-шез нас пригласили на прием в XIV округ Парижа, где мэр был коммунистом. И вот что нам рассказали французские товарищи. Когда коммунаров расстреливали на кладбище у стены, а затем здесь же хоронили, то обнаружили на теле одного подростка красное знамя, сплошь пропитанное кровью.

В 1924 г. делегация французских коммунистов, прибывших на похороны В.И. Ленина, привезла драгоценный подарок – чудом сохранившееся знамя Парижской коммуны, развевавшееся когда-то над баррикадами Парижа. Я рассказала французским товарищам, что видела это знамя. Оно бережно хранится в Историческом. И когда в 1964 г. 12 октября в космос ушел корабль «Восход», экипаж космонавтов взял с собой бант со знамени, пропитанного порохом и кровью. Когда я смотрела на это знамя, мне показалось, что оно пахло дымом.

Или показалось…

Но оно есть – Знамя Парижской коммуны.

P.S. В настоящее время знамя отреставрировано и хранится в Историческом музее Москвы.

МАВРИТАНСКИЙ ЗАМОК НА ВОЗДВИЖЕНКЕ

Мой дом будет вечно стоять в Москве…

Арсений Морозов

В канун уходящего 1899 г., когда лиловые сумерки рано спускались на город и золотые маковки церквей тонули в снежной метели, на старой Воздвиженке ярко засветились готические окна особняка необычной архитектуры.

Изумлению москвичей не было предела: на фоне московских дворов этот мавританский замок казался сказочным.

Действительно, архитектура дома необычна: фасад скопирован с центральной части древнего португальского замка Синтра, что под Лиссабоном, а интерьер – блестящая эклектика, где барокко и ампир соседствуют со строгой готикой и мавританским стилем.

Архитектор В. Мазырин с будущим хозяином Арсением Морозовым в 1887 г. отправились в далекое путешествие, сначала в Испанию, затем в Португалию.

Их воображение совершенно потряс ансамбль замка Синтра – бывшего дворца королей Португалии. Он стоит на горе, к нему примыкает замок XVI в., где сохранились даже залы XIII столетия. А старинная королевская резиденция и сегодня в прекрасном состоянии. Каждый год здесь проводятся европейские музыкальные фестивали.

До последнего времени в замке Синтра жила маркиза Ольга Кадавале, урожденная Кутузова. В 1992 г. правнучатый племянник великого русского полководца фельдмаршала Кутузова Илларион Ильич Голенищев-Кутузов во время встречи в Московском мавританском замке, где ныне размещается Дом дружбы, поведал мне эту удивительную историю.

Итак, фасад Дома дружбы – это почти точная копия центральной части замка Синтра. «Только замок в Португалии густо обвит вьющимся виноградом», – сказал Илларион Кутузов. Я попросила 194 уважаемого гостя выйти на улицу и посмотреть на восточную ротонду здания, украшенную изящной резьбы каменной ветвью винограда. «Да. Север. Россия… – задумчиво продолжал Илларион Ильич. – Но как прелестно, как изящно, какая выдумка!»

Я спросила еще, почему все здание украшено раковинами, на что он не смог ответить. Но когда я стала собирать материал об архитекторе Мазырине, его внук Сергей Иванович Савченков, ученый-востоковед, поведал мне дивную легенду. Когда-то в древние времена на Пиренеи прибыл Сант-Яго. За время длительного путешествия днище его корабля обросло огромными ракушками. Монахи разнесли эти святые ракушки по замкам и монастырям Испании. И знатные гранды украшали ими свои великолепные поместья. В Испании в городе Саламанке есть и сегодня знаменитый замок ракушек – Каса де Кон-час. Эту легенду внуку В. Мазырина рассказал во время дипломатического приема в 1970-х гг. консул Испании Эугенио Брегалат. Ажурные каменные плетения выполнены Мазыриным в стиле мануэлино – в честь короля Португалии Мануэля.

Итак, особняк на Воздвиженке построен в испано-мавританском стиле с наличием португальского мотива. Интерьер особняка – блестящая эклектика: парадная гостиная вводит нас в Рыцарский зал, декорированный в романском стиле. В Рыцарском зале хозяин устраивал пиры, в Золотом зале проходили балы, а будуар супруги Веры Сергеевны был выдержан в лучших образцах стиля модерн. Помимо бесчисленных гостей, по дому бродила ручная рысь, а укромные уголки «населяли» чучела кабанов, лисиц и волков. И повсюду медвежьи шкуры: хозяин охотник убил за свою жизнь восемьдесят два огромных зверя. Большой Белый зал – стиль барокко – украшен росписью, скульптурами, символизирующими муз. Золотой зал, выполненный в стиле ампир, изукрашен позолоченной лепниной, оттеняемой белым цветом лепного потолка. Мраморный зал спроектирован в римском стиле. И только спальня-кабинет хозяина был отделан в мавританском стиле.

По словам архитектора Ю.Ф. Дидерихса, строителя Рижского вокзала, Морозов приказал архитектору: «Ты мне, Мазырин, сделай так, чтобы все залы были сделаны в разных стилях». Мазырин с блеском справился с заданием, и в 1899 г. дом был полностью построен и оборудован. Новый XX в. хозяева встречали в своем прекрасном особняке…

Москвичи дивились невиданной архитектуре, в прессе печатались злые шутки в адрес Арсения Морозова, по мнению которой хозяин хотел продемонстрировать свою мощь и богатство. Лев Толстой в романе «Воскресение» писал: «Дом строится огромный и в каком-то сложном, необыкновенном стиле».

Когда в конце 90-х гг. Мазырин закончил строительство, внешний вид особняка потряс воображение москвичей. Мнения были самые разноречивые, на что Арсений Морозов сказал братьям: «Мой дом вечно будет стоять в Москве, а с вашими коллекциями неизвестно еще что будет!» Слова его оказались пророческими. Коллекция западноевропейской живописи, которую всю жизнь собирал Иван Абрамович Морозов, в 1941 г. легла в основу Музея новой западной живописи, а позднее, в 1947 г., коллекция была поделена между Эрмитажем и Музеем изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. Владельцу мавританского замка удалось перещеголять своих братьев, известных коллекционеров западноевропейской живописи.

Но судьба Арсения Морозова сложилась не менее трагично, чем судьба богатых коллекций его братьев.

Арсений Морозов серьезно верил в талисманы. Кто бывал в Доме дружбы, бывшем особняке владельца, вероятно, обратил внимание на то, что на камине, под окном красуется каменный узел в виде канатов – восточный символ долголетия и благополучия. К сожалению, талисман не помог – Арсений Морозов погиб в возрасте 35 лет в 1908 г. Дело было в Твери во время застолья, когда хозяин заключил нелепое пари – проверку силы воли. Прострелив себе ногу и не показав гостям недомогания, он сидел за столом до позднего вечера. Через двое суток Арсений Морозов, племянник Саввы Морозова, умер, в чем-то повторив судьбу дяди. Ненадолго пережил хозяина особняка его создатель Виктор Александрович Мазырин.

До постройки морозовского особняка Маэырин проектировал павильоны на Всемирной выставке в Париже (1889) и павильоны Среднеазиатской выставки в Москве (1891). Он построил также русский павильон на Всемирной выставке в Антверпене в 1894 г. В1912 г. В. Мазырин построил еще два доходных дома в Москве, которые сохранились по сей день: первый – в Подсосенском переулке, второй – в Фурманном, экстерьер дома № 22, сохранившегося до наших дней, облицован красно-желтым кафелем. Наконец, Виктор Александрович строил дачу для Федора Ивановича Шаляпина.

Это весьма интересная история. В то лето Федор Шаляпин и Виктор Мазырин гостили на даче у Константина Коровина, которая стояла на живописной речке Нерль. Константин Коровин пишет в своих воспоминаниях так: «В это лето (1903 г. – Авт.) Шаляпин долго гостил у меня. Он затеял строить дом поблизости. Проект даже он попросил сделать меня. Архитектором пригласил Мазырина». В августе Федор Шаляпин каждое утро ходил купаться на речку, с ним непременно шел Мазырин, видимо, они все обсуждали по дороге проект новой дачи Шаляпина. Коровин вспоминал: «…Мазырин был маленького роста, тщедушным. Приходя в купальню, он быстро раздевался, бросался в воду и нырял. Шаляпин говорил мне: «Черт его знает. Анчутка[34] прямо морской конек. А я не могу…»